Текст книги "Дом Судьбы"

– Я часто гадаю, – хватается она за соломинку в разговоре, – как табак на борту кораблей удается сохранить сухим. Как это делается?

Нелла никогда не задавалась подобным вопросом, но он слетает с губ, чопорный, озабоченный. Она женщина и потому должна интересоваться, расспрашивать, чтобы мужчина мог продемонстрировать знания. Тея подавляет зевок.

– Процесс долгий и трудоемкий, – отвечает Якоб, поджигая от свечи щепку и поднося ее к содержимому трубки. – Сырость и соль, солнечный свет и темнота. Временами это вовсе не возможно. – Он указывает на картину с кораблекрушением у себя за спиной. – У вас нет желания отправиться за границу, госпожа Тея?

Девушка испуганно вздрагивает, затем медлит, будто размышляя.

– Я хотела бы увидеть Париж и Лондон. Сходить в Друри-Лейн, посмотреть на актрис. Посетить Гранд-оперу.

Опустив глаза, она принимается сосредоточенно разрезать последний фриттер в своей тарелке. Словно открыла о себе что‐то, о чем не хотела рассказывать.

Париж, Лондон, Друри-Лейн. Они никогда не говорят об этих местах, но Тее они, кажется, так хорошо знакомы. «Я думаю о кораблекрушениях и мертвых мужьях, – дивится Нелла, – а Тея мечтает о Париже?»

– Что не так с Амстердамом? – спрашивает она гораздо резче, нежели намеревалась. Присутствующие удивленно поворачиваются к ней. Нелла запинается, глядя на Якоба. – В конце концов, в Амстердаме любой может возвыситься.

– Совершенно верно, – соглашается Якоб.

Каспар смеется:

– Вы действительно в это верите?

– Так произошло в случае моего мужа, – отвечает Нелла, стараясь не ощетиниться.

– Мадам Брандт, – произносит Каспар, в возбуждении стукнувшись длинными бедрами о край стола, – в этом городе все влиятельные посты занимают около пяти семей. И они прикладывают любые усилия, чтобы все унаследовали их сыновья и племянники. Выдают дочерей замуж в своем узком кругу. И этот золотой круг власти остается непроницаемым, вечным.

Якоб вновь глубоко затягивается, и комнату наполняет запах дыма и фенхеля. Терпение Неллы на исходе.

– Что ж, кому об этом знать, как не вам, мистер Витсен, раз вы работаете на Клару Саррагон. Быть может, вы очень даже наслаждаетесь отражением золотого круга?

Каспар смеется.

– О, это неправда. – Он бросает взгляд на Отто. – Со вчерашнего дня я больше ей не подчиняюсь.

– Что? – не в силах скрыть удивления Нелла.

Клара Саррагон вела себя так, словно владеет им с потрохами.

– Да, мадам. Я обрел свободу.

– Свободу? Для чего?

– Сеньор ван Лоос, – вмешивается Отто, прежде чем Каспар успевает ответить. – Поведайте нам, как давно вы владеете домом на Принсенграхт? Один из тех красивых, новых, верно?

Якоб делает глоток вина.

– Ему четыре года, именно столько лет назад я его и приобрел. И все же он остается большим и пустым, если не считать меня и миссис Лютгерс, моей экономки.

Услышав, что у Якоба тоже немного прислуги, Нелла чувствует облегчение.

– Но я бы хотел его заполнить, – продолжает он. – Чтобы был такой же стол, как здесь. Собирать за ним большую семью, как было в моем детстве. За хорошей едой и в хорошем настроении. Я твердо намерен вырастить собственное семейное древо. Собственную родословную, сколь мало бы, по мнению такого, как Витсен, это ни значило.

Почетный амстердамец Якоб улыбается: словами создает мечту, провозглашает цель, рассказывает о своем доме. Нелла наблюдает, как Тея склоняет голову, разглаживает складки рубинового платья, снова отстраняясь от происходящего.

Каспар добродушно смеется над шпилькой Якоба, но Нелла думает о ветвях семейного древа, что тянутся выше к солнцу, о листве, сквозь которую льется свет на эту зыбкую землю – всем им в конце концов придется ее покинуть. Можно начать все сначала с ростка. Да, они начнут, как в мечте Якоба. Якоб ван Лоос – исключительный человек, и они должны его удержать. Или даже лучше: они должны заставить его захотеть задержаться.

– Давайте пройдем в гостиную, – предлагает Нелла.

Довольно ананасов, оранжерей, воспоминаний о детстве в Ассенделфте. Нелла снова поднимает взгляд на картину с кораблекрушением. «Марин бы хотела, чтобы я боролась за ее дочь, – думает Нелла, – даже если ее дочери это не нравится». Она поворачивается к присутствующим с новой улыбкой.

– Немного музыки, прежде чем джентльмены откланяются?

– Превосходно, – кивает Якоб. – Всегда с удовольствием слушаю лютню.

X

Той ночью Нелле снится Ассенделфт.

Дом ее детства мертвенно безмолвен. Она стоит перед ним, разглядывая красную каменную кладку стен, возвышающихся в два этажа на фоне белого неба, пока ветер пытается сорвать с ее головы чепец. Старые деревья у отчего дома превратились в иссохших часовых; безжизненные сады, в которых когда‐то росли яблони и вишни, обернулись армией, которой не с кем сражаться. Яблоневый сад хранит семейные могилы: ее отец Герт Ортман, ее мать Петронелла. Арабелла и Карел, сестра и брат. Как и в реальном мире, все они мертвы. Нелла поворачивается к ним спиной, обходит дом, останавливается у озера.

Широко раскинувшаяся водная гладь мутна на поверхности и в глубине. Мускусные утки улетели, но на середине озера Нелла замечает свою детскую лодку, прогнившую, с облупленными бортами, которая плывет к ней сама по себе. Стóит лодке коснуться берега, произойдет нечто ужасное, суденышку нельзя позволить добраться к ней, и Нелла рывком разворачивается.

Пустые окна смотрят на нее сверху вниз, зияя дырами без стекол, сквозь которые в дом пробивается вьющаяся растительность. Кажется, здание готово развалиться у нее на глазах: Нелла с ужасом видит, как ширятся дыры в крыше. Конечно, она не может войти внутрь, но и у озера оставаться нельзя. Над комнатой, где, окончательно растворившись в выпивке, скончался Герт Ортман, осыпается дымоход. Там, рядом, рыдала ее мать, колотя по стенам разбитыми кулаками, сознание ее тонуло в безумии. Внизу комната, где Нелла познакомилась с Йоханом Брандтом и вышла за него замуж, чтобы вместе они могли начать новую жизнь. Кирпичная кладка идет рябью, словно каждая комната едва сдерживает свое горе.

Позади Неллы лодка бьется о берег. Ужас происходящего душит. Раздается хлюпающий звук, словно кто‐то выбирается из озера. Ноги шаркают по гравию, шаги становятся громче. Наконец очнувшись, Нелла бросается за угол дома. Тень следует за ней по пятам, насквозь мокрая. И это мокрое пытается ухватить Неллу за талию, поймать неловкими пальцами юбки. Нелла бежит между деревьев, спотыкаясь о корни. Завязки чепца развеваются, босые ноги вязнут в болотистой земле. Нелла замерзла и вся в грязи. Она едва может двигаться, но ей нужно перебирать ногами. С криком Нелла тянется к двери, против воли проворачивает ручку и падает внутрь, не зная, что там найдет.

Ахнув, Нелла просыпается. Она лежит в темноте Амстердама, сердце бешено колотится, мокрые от пота простыни липнут к телу. Вокруг тишина. Она действительно кричала? Нелла ждет, что реальная дверь вот-вот распахнется, в спальню сунет голову старинная подруга Корнелия и мерцание свечи выхватит беспокойство на ее лице. Но никто не приходит. Темный цветок, распустившийся под ребрами Неллы, начинает закрываться, дыхание выравнивается.

Она садится на кровати, на которой должна была начать жизнь заново восемнадцать лет назад, и дрожащими руками подносит огарок к свече.

Когда тебе снятся места детства, ты снишься сама себе. Или, по крайней мере, то, как ты пытаешься себя найти. Нелла лежит на постели, глядя на трещины в потолке. Сейчас глубокая ночь: со стороны канала не доносится ни звука.

Когда‐то была Нелла, жившая до Амстердама, до своего покойного супруга Йохана Брандта и его покойной сестры Марин. До появления семейных надгробий под деревьями Ортманов. До всех этих призраков, которым что‐то от нее нужно, был человек. Девочка, перед глазами которой простирались бескрайние поля, срывала ягоды земляники с кустов рядом с дверью, бродила под широкими небесами Ассенделфта, где вдали над пасущимися коровами горизонт опускался так низко, что казалось, стада гонит сам Господь.

Но пусть даже та девочка действительно существовала, как и тот дом, та земляника и коровы, Нелла знает, как память способна подрезать жизнь, расширять ее или умалять. Все воспоминания неточны. Можно вдруг обнаружить, что ты веришь в свою былую красоту и храбрость. Но быть в точности уверенной в этом уже нельзя.

Из ящика с бельем Нелла достает миниатюру младенца, сжимает в ладони. Опускает голову на подушку, желая обрести покой. И до рассвета ворочается в простынях, волнуясь о деньгах, о том, захочет ли Якоб снова увидеть Тею, и почему окна Ассенделфта двигались в ее сне, словно разинутые пасти.

* * *

Позже, утром, измученная Нелла в одиночестве завтракает на кухне. Тея, уже одетая, спускается по лестнице и замирает, словно ожидала увидеть Корнелию или вообще никого – и поесть спокойно, как это делает Нелла. Больно видеть настороженность Теи, и Нелла окликает девушку, когда та уже чуть было не повернула назад:

– Тея? Погоди.

– Я устала, тетя Нелла.

– Я тоже. Мы можем поговорить о вчерашнем вечере?

Но Тея стоит на лестнице, не желая двигаться.

– Папа проснулся?

– Насколько я знаю, нет. – Нелла смотрит на аккуратное черное платье племянницы, на уже повязанный вокруг шеи шарф. Вниз по лестнице сбегает Лукас, пристраивается в складках юбки Теи. – На тебя не похоже – так рано одеваться.

– В моей комнате холодно. В этом доме всегда не хватает тепла.

– Позавтракаешь?

– Я не голодна.

– Могу приготовить бекон, поджарить…

– Я не голодна.

Значит, Неллу так и не простили за вчерашний вечер. И за бал, скорее всего, тоже. И за каждый день всех восемнадцати ужасных лет жизни Теи. Нелла пытается собраться с мыслями, а затем говорит:

– Мне снилось, что я в Ассенделфте.

Тея удивленно поднимает голову. Нелла замечает искру любопытства в глазах племянницы, которую та тут же гасит.

– Ну, – добавляет Нелла, – сон больше походил на кошмар.

Тея с отсутствующим выражением лица подходит и садится напротив тети. Наклоняется и берет у Неллы шкурку от бекона. Нелла не возражает.

– Все было непохоже на дома, которые описывал Каспар Витсен, – продолжает она. – Совсем наоборот. Хотя я с трудом помню, как дом выглядит на самом деле.

Нелла ловит себя на ощущении, словно она принесла опавшие листья отцовского сада из своей спальни сюда, в эту теплую комнату. Черные и мокрые от дождя, они почти прилипают к коже. Тея отрывает половину шкурки бекона и бросает ее на пол Лукасу. Оставшееся отправляет в рот, не по-дамски жуя. И снова Нелла ничего не говорит. Она наклоняется и гладит Лукаса по голове.

– Помню, там, где я выросла, было много животных, – говорит Нелла.

Тея по-прежнему молчит. Видимо, Нелле придется постараться.

– При этом ни один из амбаров в Ассенделфте не мог сравниться с обитателями зверинца Синего Джона. Не знаешь, он привез новых животных в этом году? Вы с Корнелией ходили?

Тея пожимает плечами. Они обе прислушиваются к тому, как Лукас чавкает своей долей бекона.

– По-моему, тебе очень повезло иметь место, куда можно сбежать, – внезапно с жаром говорит Тея. – Загородный дом…

«Выходи за Якоба, и у тебя будет такой», – хочется сказать Нелле. Но она сдерживается, очень стараясь не обострять размолвку и радуясь, что удалось выдавить из племянницы два полных предложения. Ей никогда не нравилось говорить про Ассенделфт, Нелла даже начинает жалеть, что упомянула о сне. Но зато они спокойно разговаривают, и рядом появляются другие существа – темные силуэты среди листьев из отцовского сада.

– Жизнь там была крестьянская, совсем не сельская идиллия, – произносит Нелла. – А потом все развалилось.

– Развалилось? – хмурится Тея.

– Жить там стало трудно.

– Не может быть труднее, чем здесь, – отрезает Тея.

– Там было озеро, – начинает Нелла, но дыхание у нее перехватывает, и она не может больше вымолвить ни слова.

– Я бы хотела увидеть озеро, – мечтательно говорит Тея. – У нас даже лодки нет.

«Якоб мог бы подарить тебе лодку».

– Но, милая, – говорит вместо этого Нелла, – ты же не умеешь плавать.

– Я могу научиться. Если ты чего‐то не умеешь сейчас, это не значит, что не научишься в будущем.

– Мои брат с сестрой умели плавать. Карел и Арабелла.

– Они приезжали в этот дом?

– Нет. Они были намного моложе меня. Меня отослали, чтобы я вышла замуж за Йохана и устроилась в Амстердаме. С самого начала мне предстояло много чему научиться.

Нелла вспоминает, какой неприветливой была в первые несколько недель Марин, как тяжело из-за этого приходилось.

– Я училась быть женой, – продолжает она, – пыталась вести домашнее хозяйство. И всякое такое.

Нелла смотрит на племянницу. Всякое такое. Например, тайный любовник ее мужа. Тайная связь Отто и Марин. Попытки продавать сахар, чтобы удержать семью на плаву, и нить, что вплелась повсюду, – миниатюристка. Миниатюристка, которая всегда на острие жизни и всегда – в ее сердце. Тея понятия не имела, насколько все было сложно и насколько проще могло бы все стать для нее! Но Нелла знает, что должна говорить о браке с положительной стороны, иначе Тея никогда не захочет выйти замуж.

– Мне было бы неудобно, если бы младшие висели у меня на юбках.

– А что стало, когда они подросли? Разве тебе не хотелось их увидеть? – Тея чует запах крови и наклоняется вперед. – Ты их не любила?

– Карел покинул дом в тринадцать. Я бы хотела увидеть его снова, но не пришлось.

Глаза Теи расширяются.

– Никогда больше не виделись? Куда он уехал? На Молуккские острова?

– В Антверпен.

Тея не может сдержаться и фыркает:

– Прямо самый край света. А что стало с Арабеллой?

Нелла глубоко вздыхает. Об Арабелле ей нравится думать еще меньше, чем о покойных родителях.

– Наш отец умер, когда мне было семнадцать. Мне пришлось выйти замуж, чтобы обеспечить себе будущее. Арабелла осталась в Ассенделфте с нашей матерью, – медленно произносит она, словно этого достаточно, чтобы описать жизнь Арабеллы.

Заметив выражение лица Теи, Нелла добавляет:

– Это было в порядке вещей: старшая дочь уезжает, чтобы выйти замуж. Мальчик отправляется в одиночку искать счастья.

Но про себя Нелла знает, что это ненормально, когда мальчик из такой «хорошей» семьи отправляется в путь в тринадцать лет, а его старшая сестра обрывает все связи с домом, который покинула. Она думает о Якобе, о милой маленькой троице братьев ван Лоос. Землевладелец, солдат, юрист – вот такие простые архетипы, все еще не разорвавшие связь со своей матерью. Сама Нелла такой семьи не знала, но, с другой стороны, ее не знал никто из этого дома на Херенграхт.

– Что с ними стало? – спрашивает Тея. – После того, как ты вышла за моего дядю, а Карел сбежал?

Нелла отчаянно желает, чтобы Отто проснулся и спустился вниз, избавив ее от этих неприятных воспоминаний. Но в сознании уже возникает образ матери. Миссис Ортман была когда‐то привлекательной, пышнотелой и мудрой женщиной, но все, что Нелла видит, – как мать бьется головой о стену спальни. Она ощущает, как внутри щелкает, когда пришлось взять ее за руки. Как ее мертвые глаза неотрывно смотрели на озеро Ассенделфт. Нелла помнит мягкость кожи матери, как прижимала кусочек ваты к ее кровоточащему лбу. Как бесконечно долго укладывала мать в разворошенную постель. Арабелла, слишком юная для этого ужаса, смотрела широко раскрытыми глазами, как старшая сестра избегает острых ногтей матери, ее кислого дыхания. Из горла матери вырывались гортанные упреки. Временами сестрам казалось, что они дети животного.

Чтобы избежать вопросительного взгляда Теи, Нелла изучает остатки своего завтрака. В Ассенделфте они не следили за собой. Запятнанная репутация отца глубоко в них укоренилась, и когда мать ранила себя, чтобы выпустить этого демона, Арабелла видела его лучше остальных.

Неллу переполняет вина, настолько невыносимая, что ей приходится отойти к камину под предлогом долить кипятка в кофейник.

– Моя мать знавала хорошие дни, – медленно проговаривает Нелла, стараясь унять дрожь в голосе.

Она осознает, что Тея не понимает, о чем идет речь. Но как описать ей, что значит жить в мире, полностью созданном фантазией твоей матери? Обвинения, выдумки о том, чего никогда не было? Никакой рассказ не смог бы отразить тот упадок и бессилие, которые царили в Ассенделфте, ту реальность, которую они так хорошо скрывали, чтобы выдать Неллу замуж, перевезти ее в Амстердам и вернуть хотя бы часть нормальности фамилии Ортман, хотела того сама Нелла или нет.

– Моя мать была нездорова, – снова пытается говорить Нелла. – Ей было трудно держаться… за реальность.

Ее мать неподвижно смотрит на озеро, и что‐то в его течении передает ей послание на только ей ведомом языке.

– Она умерла примерно через год, как я переехала в Амстердам.

Тея упирается ладонями в стол.

– И… как она умерла?

Нелла чувствует, как что‐то сдавливает ребра.

– Утонула в озере.

Тея на мгновение замолкает. Ее взгляд скользит в сторону, словно она представляет себе эту сцену потери, мысленно рисует место, где она никогда не была, женщину, которую никогда не повстречает.

Несмотря на нежелание говорить обо всем этом, Нелла не может скрыть разбавленный чувством вины проблеск удовлетворения. «Теперь ты знаешь, – думает она. – Ты не единственная, кто потерял мать. Вот что бывает, когда задаешь вопросы».

– Мы не знаем, покончила ли она с собой, – продолжает Нелла. – Но она утонула. Ее похоронили в яблоневом саду, рядом с моим отцом.

Тея поражена.

– Но… что случилось с Арабеллой? Почему она не переехала жить сюда?

Руки Неллы сами собой сжимаются в кулаки.

– Я довольно долго не знала, что мать умерла.

– Что?

– Карел уехал, а я не получала писем из Ассенделфта.

– Но почему?

– Я просто не знала! – огрызается Нелла и тут же, сделав глубокий вздох, поворачивается к столу. – Не все близки со своими семьями.

– Но Арабелла была совсем юна!

– А ты была еще младше, Тея. Ты была совсем маленькой.

– А Арабелла?

– Ей было девять. Но ты была важнее для меня.

Тея напряжена.

– Хочешь сказать, это моя вина?

– Конечно нет! – возмущенно восклицает Нелла.

– Но она твоя сестра. Ей было девять. Будь у меня сестра, я бы вернулась.

– Откуда тебе знать, что бы ты сделала? Арабелла была совершенно счастлива.

– Откуда ты знаешь, если ты больше с ней не встречалась?

Нелла хватается за край кухонного стола.

– Она любила Ассенделфт. Я устроила так, чтобы она осталась в доме с нашей последней служанкой. Она выросла, присматривая за животными и садами.

– Поверить не могу, что ты больше туда не возвращалась.

– В Амстердаме так много всего происходило. Да, так случилось, Тея. Так бывает в жизни, знаешь ли. Не всегда можно все втиснуть в аккуратную трехактную пьесу. Невозможно быть в двух местах одновременно.

Тея молчит, но Нелла знает, что племянницу переполняют восторг и возмущение от этих новых знаний.

У Неллы слегка кружится голова, как будто она пришла сюда исповедоваться, выставить себя в невыгодном свете. Она не смогла рассказать Тее, каково это было – жить среди армии отцовских деревьев, в путах родительского брака. И о том, что произошло после с ее матерью. В итоге она выставила себя бессердечной, выживающей за чужой счет. Возможно, именно этот урок она и пытается донести до племянницы: Тея должна строить жизнь так, чтобы сделать ее лучше для себя. Но все, что у нее получилось, – это предстать перед племянницей чудовищем.

Прежде чем Нелла успевает рассказать что‐то еще, выуживая из себя те ужасные дни, – письмо Арабеллы, в котором говорилось о последних часах жизни их матери перед тем, как она утонула, описание ее тела и решение Неллы не говорить об этом ни слова Корнелии и Отто, – наверху кухонной лестницы раздаются долгожданные шаги.

Нелла рада, что Отто проснулся и они могут наконец начать нормальный день. Она выбросит из головы заболоченное озеро, меняющие форму окна дома, образ разбухшего от воды тела матери, лицо брошенной Арабеллы. Но в теплую кухню с озабоченным видом спускается Корнелия, сжимая в руке маленький конверт.

Все тело Неллы трепещет от волнения, от уверенности, что она вот-вот увидит хорошо знакомый почерк на письме, адресованном ей. И тут же она замечает, как Тея поднимается и, заметив записку в протянутой руке Корнелии, замирает в ожидании. От кого Тея может ждать весточку?

– Это от ван Лооса, – сообщает Корнелия, глядя на Неллу. – Адресовано тебе.

Тея падает обратно на стул, Нелла чувствует такое же опустошение.

– Ты ждала письма? – спрашивает она у племянницы.

– Нет, – отвечает Тея. – А ты?

– Сообщение от Якоба.

– Что ж, твое желание сбылось. Будешь открывать?

Нелла ломает печать и пробегает письмо глазами, не в силах скрыть улыбку. В конечном итоге план работает.

– О, Тея, – говорит она, – Якоб приглашает нас в театр через неделю. Места в ложе.

Корнелия подозрительно щурится.

– Ты не любишь театр.

– Якоб ведет нас в театр? – Тея потрясена.

– Да. Что не так?

– Он тоже не любит театр, – отвечает Тея. – Если судить по той ужасной книге, которую он мне принес.

– Он принес тебе подарок, – возражает Нелла, пытаясь совладать с раздражением.

– Учитывая все обстоятельства, лучше бы ананас подарил. Что ты сделала с тем, что принес Каспар? Я его в гостиной не заметила.

– Не упоминай при мне ананасы, – говорит Нелла. – Спроси Корнелию. Вряд ли я в этом разбираюсь.

Корнелия заливается краской.

– Он в кладовой, с картошкой. Я не знаю, что с ним делать.

Тея вздыхает.

– Согласно книге Якоба, девушки, посещающие театр, страдают бесстыдством и распущенностью речи.

– Возможно, он прав.

Тея скрещивает на груди руки:

– Корнелия может заворачивать сыр в страницы этой книги, мне плевать. От такого подарка у меня мороз по коже. С чего Якоб решил, что мне может понравиться эта книга?

– Что это за речи? – резко спрашивает Нелла.

Тея вздыхает:

– Ничего.

– Приглашение – это хорошая весть, Тея. Очень хорошая! Ужин сработал.

– Хотела бы я знать, с чего в твоем голосе, тетушка, столько довольства. Мы всегда могли сходить на спектакль вдвоем, если тебе так хотелось.

Нелла предпочитает не замечать злость на лице Теи. Как и выражения неловкости на лице Корнелии. Она крепко сжимает в кулаке послание от Якоба, и кирпичики ее детства снова обращаются в пыль.