Текст книги "Дом Судьбы"

ХХ

Отец приносит маленький стаканчик теплого молока с настойками Витсена.

– Я как Джульетта, – говорит Тея, но Отто Брандт не читал эту трагедию.

Он ничего не знает про героиню, которая пьет зелье, чтобы казаться мертвой, принимает настой, который замораживает ее внутренности на некоторое время, чтобы она смогла избежать своей несчастливой судьбы и обрести настоящую любовь. Тея не хочет вдаваться в подробности, потому что это заставит отца волноваться еще больше. Разница между Теей и Джульеттой, конечно, в том, что Ромео для Теи теперь – разбитый идол, разочарование, а временами и ужас. Тея отводит взгляд от обеспокоенного лица Отто.

– Тебе становится от них легче? – спрашивает он, беря дочь за руку.

– Да, – кивает Тея, сжимая его ладонь в ответ, и это правда.

Теперь она спит, а не просто ворочается с боку на бок, каждый раз закрывая глаза и вспоминая пристыженного Вальтера в окружении жены и детей. Тея никогда не испытывала такого унижения и потрясения и надеется, что больше не испытает.

– Выглядишь ты действительно лучше, – продолжает отец. – Знал, что надо звать Каспара, а не этих городских шарлатанов, которые берут по десять гульденов за просто так.

– Ему придется принести еще, – слабо улыбается Тея. – Даже тетя Нелла пьет валерьянку.

Отец становится серьезным. Он делает глубокий вздох, и Тея понимает, что он снова будет спрашивать ее про тот вечер, когда она не пришла домой и который, как клянется, не может вспомнить. Отец так сильно хочет ее спасти, но для этого уже слишком поздно, и Тея не может заставить себя рассказать ему. Она помнит о той ночи все.

За последние четыре недели она перебрала по крупицам каждую деталь произошедшего. Гриета Рибек, ее усталое лицо и двое маленьких детей. Гриета Рибек и ее муж Вальтер. Тея помнит, как еле-еле выбралась из убогой квартирки на Блумстраат. Шла, натыкаясь на кричащих на нее людей, бежала обратно через Йордан домой, ощущая себя такой же размытой и ненастоящей, как на портрете Вальтера. Корнелия, открывающая дверь, выражение крайнего облегчения на лице няни, ее слезы, которые быстро сменились ужасом, когда Тея рухнула к ее ногам. Голова кружилась не только от голода, но и от того страшного чувства, что люди называют горем. Разбитое сердце – это агония, понимает Тея. Гораздо хуже в жизни, чем пишут в пьесах.

Как она могла так ошибиться? Вальтер выбрал ее, потому что она легкая добыча? Тея вручила ему сердце так просто и естественно, как дышала, а Вальтер растоптал его и вернул, как мертвую тушку. Девушка закрывает глаза и думает о Ребекке, о том, как жестоко обошлась с хорошей подругой. Она так много потеряла и не знает, как вернуть.

– Тея, – мягко начинает отец, – ты говорила в горячке…

Тея сжимает чашку с молоком.

– Говорила?

– Ты говорила о пустых палитрах. О двери, которую тебе не следовало открывать.

По спине девушки пробегает холодок.

– Я не помню, папа. Уверена, в моих словах не было никакого смысла. Скорее всего, это что‐то из увиденного в театре.

– Что ж, – мнется он, неохотно меняя тему, – я рад, что ты начинаешь поправляться.

– Тетя Нелла говорила, что Якоб прислал записку, – говорит Тея, наблюдая, как лицо отца омрачается при упоминании о поклоннике.

– Да, прислал. Твоя тетя соврала ему, что ты в Антверпене.

– Она хотела меня защитить.

Отец тяжко вздыхает. Тея смотрит в окно и думает о тете Нелле, которая постоянно твердит, что деньги – это щит, что необходимо защищатьcя от превратностей этого города. До сих пор девушка не придавала этому значения, презирая все, во что верила ее тетя. Но, закрывая глаза, теперь она видит злой, завистливый взгляд Гриеты. Что, если Гриета не остановится? Что, если напишет снова, требуя еще? До того, как Тея ворвалась в ту дыру на Блумстраат, именно это она и планировала. Еще одна угроза ее не разорит. Всегда есть возможность, опасность не миновала.

Отец встает и направляется к двери, намереваясь оставить Тею отдохнуть.

– Папа? – зовет она, когда тот уже открывает дверь. – Папа, ты веришь в любовь?

Отто, хмурясь, поворачивается.

– Конечно.

– На что она похожа, по-твоему?

Отто ошеломленно замирает. Потом откашливается.

– На что похожа? – Он думает. – На солнечный свет. Но и на тьму тоже.

Любовь как солнце, любовь как луна. Тея самим нутром чувствует, что слова отца – чистая правда.

– И… ты любил мою мать?

– Твою мать?

Отец в замешательстве медлит. Тея не знает, то ли это укрепляющее действие препаратов Витсена, то ли последствия лихорадки, которая ослабила ее защиту и развязала язык. А может, это влияние тех миниатюр, что прячутся на чердаке среди кедровой стружки. Или все просто потому, что она чувствует себя посрамленной, невежественной и глупой. Униженной тем, кого считала своим возлюбленным. Но Тея жаждет услышать, что, по крайней мере, часть ее истории была тронута страстью и привязанностью, в существование которых девушке так страстно хочется верить. Она жаждет, чтобы отец утвердил ее в этой вере.

Отто все еще топчется на пороге комнаты. Он смотрит то на дочь, то на канал за окном. Сначала Тее кажется, что он хочет заговорить, потом – что нет, а потом она понимает, что у него просто нет слов.

– Не важно, – вздыхает Тея. – Я просто…

– Впервые мне рассказал о ней твой дядя, – вдруг начинает отец. – Когда мы уезжали из Суринама, он сказал мне, что его сестра – самый умный человек, которого он когда‐либо встречал. Но я должен знать одну вещь: она не умеет заводить друзей.

Тея пристально смотрит на него. Она не может поверить, что наконец‐то, после стольких лет молчания и ожиданий, ее отец вспоминает прежние времена. Чтобы это произошло, нужно было остаться с разбитым сердцем, пережить лихорадку, столкновение со смертью, мольбу о любви.

– И это оказалось правдой?

Отец не отходит от порога.

– Это было неправдой. Она была одинока. Но это не значило, что она не умела дружить.

Возможно, отец разглядывает дома у канала напротив, но Тее кажется, что он смотрит на горизонт, которого она не видит. Океан воспоминаний, на поверхности которого серебрится свет, солнце уходит, оставляя воду непроглядно темной.

– Она вламывалась в кабинет своего брата, – тихо говорит отец. – Читала его гроссбухи, пока он был в городе.

Глубоко вздохнув, он поворачивается к дочери:

– Я почти не смотрел на твою мать, Тея. Чуть-чуть разве только. Сначала. И я не заметил, что она смотрела на меня. Я прожил в этом доме год, и вот однажды вечером она со мной заговорила. Я стоял в прихожей, надевал плащ, собираясь навестить твоего дядю в ОИК. Голос твоей матери из темноты заставил меня остановиться.

– Что она сказала? – шепотом спрашивает Тея.

Отец колеблется.

– Она сказала: «Я восхищаюсь вами». – Отец молчит какое‐то время, потом продолжает: – Это было первое, что она сказала мне напрямую, не в компании других людей. Она вышла из тени, свет выхватывал половину ее лица.

– И что случилось потом?

– Я впервые взглянул на нее открыто. Внимательно. У нее было узкое лицо, как у тебя. Серые глаза, как у брата. У тебя мои глаза. И ее строгий рот. Ее чепец был всегда безупречно чистым. Она словно ждала, что я скажу что‐нибудь в ответ.

– Но ты не сказал ничего.

– Нет.

– Потому что ты служил у дяди Йохана?

– Да. Я хотел сказать, что тоже восхищаюсь ею. И спросить, почему она восхищается мной. Но вместо этого открыл входную дверь. Понимаешь, у нее порозовели щеки, и я подумал, что ей, может, нужен прохладный воздух. А она опустила глаза в пол, понимая, что ее тайна вот-вот раскроется. Словно она этого вовсе не хотела. «Отто, – сказала она мне, как будто подслушав мысли, – я восхищаюсь вами, потому что вы умеете все начать сначала».

Наступает долгое молчание. Тею окутывают слова матери и отца. Отец говорит с такой нежностью, которой Тея никогда раньше не слышала. Она осознает, что никогда не слышала ее от Вальтера.

– И ты тоже так умеешь, Тея, – продолжает отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, почему ты так несчастна, любимая моя. Мне невыносимо видеть это и думать, что кто‐то мог причинить тебе боль.

Тея вспоминает мастерскую, золотое платье в пятнах. Карту своей матери, мизерикордию, Гриету Рибек и комнату на Блумстраат, где все изменилось. Все эти головокружительные эпизоды. Она попала в ловушку кошмара, который сама же и создала, но Тея и помыслить не может, чтобы рассказать об этом отцу. Никому нельзя о таком рассказать.

– Никто не причинял мне боли, папа. Я просто захворала, вот и все.

– Ты моя дочь, – качает головой отец. – Ты куда более особенная, чем можешь себе представить.

Он поворачивается, чтобы уйти, но снова замирает:

– И, Тея…

– Да?

– Ты знаешь, как все начать сначала.

Дверь закрывается. Тея чувствует, что у нее перехватывает дыхание. Она не помнит, сколько ждала именно этого момента. Чтобы мать ожила по-настоящему, стала не маленькой куклой, а настоящим человеком, заговорившим устами ее отца. Женщина, что так тщательно выбирала себе друзей, стояла, розовея щеками, в безупречно чистом чепце, пытаясь сделать комплимент. Пытаясь, возможно, выразить свои чувства. Лучше, чем просто кукла, но все равно Тея вспоминает миниатюры матери и отца, которые все это время хранила тетя Нелла. Призыв, знак – то, чего хотела тетя Нелла с тех пор, как осталась с чужим новорожденным ребенком на руках. Но именно Тея, раскопав на чердаке миниатюры своих родителей, слышит историю о своей матери. Это подарок, который сделал ей отец и который она, возможно, сделала себе сама.

Странный подарок из ранней истории супружеской пары. Всего лишь краткий миг в прихожей, но это все, что ей нужно знать.

Тея достает из-под кровати свой сундучок. Ей невыносимо думать о записках, но она их все же не уничтожает. Кладет перед собой на кровать куклу Вальтера. Может быть, ей больше никогда не доведется испытать ту неистовую любовь, которую она питала к Вальтеру. Как это могло получиться? Она никогда не полюбит другого мужчину так, как любила его. Ни один мужчина никогда не заставит ее чувствовать то, что она чувствовала к Вальтеру Рибеку. И ни один мужчина никогда не причинит ей такой боли.

Вспоминая, как отец описывал раскрасневшиеся щеки ее матери, как та шептала о восхищении, глядя на кафельную плитку в коридоре, Тея задается вопросом, было ли у нее подобное с Вальтером. И понимает, что не может похвастаться такими воспоминаниями. Тея вспоминает возражения Вальтера против их свадьбы, которые теперь обрели смысл. Вспоминает, как он бахвалился тем, где собирается работать, и думает, как плохо был нарисован тот портрет. Но даже если Вальтеру не удалось запечатлеть ее, он все равно на нее смотрел. Он восхищался ею, проводил с ней время. Весь их роман не мог быть придумкой Гриеты.

Может быть, он действительно ее любил, но был разоблачен, признался и не смог остановить жену? Выражение его лица в комнате на Блумстраат было как у человека, наблюдающего столкновение планет. Хотя Тея и жаждет узнать, спланировал ли Вальтер все с самого начала, отчасти она надеется, что никогда об этом не узнает. Как говорила Корнелия: «Я предпочитаю фрагменты чужой жизни, которыми со мной хотят поделиться». Тея мечтала узнать о Вальтере все. Когда они впервые встретились, девушка грезила, как войдет в его жилище и окажется там, внутри. Хотела узнать все секреты и скрытые смыслы, замкнутые там, как в картинах в его мастерской. Она хотела жить в его мире. Теперь она никогда не расскажет ему, как в семнадцать лет бродила взад и вперед по узким улочкам, воображая, что может заметить его в окне или увидеть, как он возвращается с работы. Если бы она знала, где он живет, все было бы совсем по-другому.

И все же. Возможно, Гриета напишет снова. Почему нет, если только Вальтер ее не остановит. Или это уже не в его власти? У Теи нет ответа. Но пока Гриета знает, кто она и где живет, Тея все еще в опасности.

Девушка выливает остатки лекарства Каспара Витсена в молоко и залпом осушает чашку. Почувствовав, что настойка подействовала, Тея берет маленький золотой домик. Дверь по-прежнему не открывается. Окна пусты. И все же это великолепная вещица. Неприступная, строгая. Бастион безопасности. Тея рассматривает золотой домик, совершенно симметричное и гармоничное маленькое жилище, и вдруг, прежде чем веки смыкаются, ее осеняет. Она знает, как ей поступить.

XXI

– Вы снова хорошо кушаете, мадам, – говорит Корнелия за завтраком, и в ее голосе слышится насмешка. – Вы пили настойки Витсена?

– Может быть, и пила, – отвечает Нелла.

– Хороши, а? – приподнимает бровь Отто.

– Сносные.

Корнелия усмехается:

– Итак, вы снова друзья?

Нелла и Отто переглядываются.

– Конечно, мы друзья, – отзывается Нелла.

– Конечно, – вторит ей Отто, поднимая бокал.

До тех пор, пока он не заговорит об ананасах, а она не поднимет вопрос о будущем Теи. Они все еще не знают, что делать дальше. Тее намного лучше, и Нелла видит, как Корнелия рада этому. Как и Отто. Их любимая девочка цела, она под их присмотром, она начала есть. Но это затишье не может длиться вечно.

Нелла все еще гадает, что случилось той ночью, когда Тея свалилась с лихорадкой. Отто и Корнелия утверждают, что тоже ничего не знают, и у Неллы нет причин им не верить. Никто ничего не знает, но никто и не осмеливается заводить об этом речь, опасаясь разрушить хрупкий мир. Тея наверняка скажет, что ей просто стало плохо во время одной из прогулок и она с трудом смогла добраться домой. И все же что это был за разговор о палитрах, золотых домиках, колыбелях и дверях, к которым ей не следовало прикасаться? Полная бессмыслица.

Если лекарства Витсена помогают Нелле лучше есть и спать, то против меланхолии они не так уж действенны. Меланхолия куда более устойчива. Днем у Неллы по-прежнему возникает смутное ощущение, как будто она слишком быстро плывет по своей собственной жизни, ни к чему не привязываясь. Течение такое сильное, что ничего не остается, как только крутиться по спирали. В начале лета начинаются балы, но у нее нет сил обхаживать Клару Саррагон или кого‐либо из ее окружения. Вместо этого Нелла проводит много ночей наедине с миниатюрой младенца в своей комнате, переворачивая ее при свете свечи, пытаясь найти какой‐нибудь незамеченный ранее знак или изменение. Но маленькая фигурка, завернутая в пеленки, точно та же, какой была раньше, когда она ее нашла.

Нелла скучает по своему свадебному шкафчику, по тому, как он связывал ее с жизнью в этом доме. Он дарил ей больше уверенности, чем Йохан. «Как я могла уничтожить его, – думает Нелла. Она обтесала его, как ствол дерева, черепаховая эмаль раскололась, оловянная инкрустация навсегда потеряла форму, дуб и вяз под ней разрушены. – Я упустила свой шанс, – думает она. – Миниатюристка выбрала меня, но я упустила свой шанс».

Отправляясь на прогулку вдоль канала, Нелла ждет появления холодка на шее, ощущения покалывания, дающего понять, что за ней наблюдают, охраняют, что угодно, но этого чувства нет. На улице она так же одинока, как и дома. Интересно, придет ли Витсен в гости? Нелла раздумывает, не написать ли Якобу – сообщить, что Тея вернулась из Антверпена? Но это непросто сделать. Не следует больше лгать. Тем более они еще не знают, насколько хрупко состояние души Теи по сравнению с окрепшим телом. Поэтому Нелла лишь задает себе вопросы и ничего не делает. Между тем деньги тают, у Отто нет работы, а все их силы уходят на восстановление Теи, чтобы ей стало лучше, чтобы она стала такой, как была.

– Тея спрашивала, можно ли ей пойти со мной сегодня на рынок, – говорит Корнелия.

– Правда? – восклицает Отто.

– Она одевается.

– Думаете, это разумно?

– Это хорошо, – говорит Нелла. – Хорошо, что она выйдет из дома.

– Я рада, что ты так думаешь, – произносит голос за их спинами.

Все трое удивленно оборачиваются, как будто их застукали за сплетнями. Нелла не может поверить своим глазам. Тея полностью одета, на ней безупречно чистый чепец, темные, идеально выглаженные юбки, на которых нет ни единой кошачьей шерстинки. Жестко накрахмаленный воротничок украшает весенний жакет из хлопка. Девушка смотрит вниз с кухонной лестницы на свою семью, и они очарованы видением. Трудно узнать в ней ту мокрую от пота, мечущуюся в бреду, похожую на ребенка молодую женщину, которая всего пять недель назад не вставала с постели, и простыни выглядели похоронным саваном. Тея будто стала старше, она стоит неподвижно, словно шахматная фигура в ожидании, пока ее передвинут. Она еще не набрала прежнего веса, и худоба ее лица напоминает Нелле Марин.

– Не хочешь перекусить? – спрашивает Корнелия. – Немного…

– Нет, спасибо, – перебивает Тея. – Но мне есть что вам рассказать.

Вот оно. Откровение, которого все ждали с того момента, как она пропала. Нелла чувствует, как сердце подскакивает к горлу. Пальцы Отто крепко сжимают ложку, а Корнелия переминается с ноги на ногу. Тея делает глубокий вздох, почти задыхаясь.

– Расскажи нам все, – говорит Нелла. – Обещаю, мы готовы.

Отец Теи согласно склоняет голову. Девушка сжимает и опускает кулаки.

– У меня было много времени все обдумать, – объявляет она дрожащим голосом, – но я уверена в своем решении.

– Твоем… решении? – приподнимает брови Нелла.

– Моем решении, – вздергивает подбородок Тея.

– Что такое, Тыковка? – спрашивает Корнелия. – Что ты решила?

Тея оглядывает кухню, словно прощается с ней. Повернувшись, девушка встречается глазами с тетей.

– Я решила, что, если он согласится меня взять, ты можешь устроить брак с Якобом ван Лоосом.

Повисает абсолютная тишина. Тея испытывает огромное облегчение, что смогла это сказать, и ей нравится произведенный эффект. Она моргает, ожидая реакции, которой не последовало. Нелла видит, что Корнелия за ее спиной не сдвинулась ни на дюйм. Отто, застыв, смотрит на дочь.

Спустя эти месяцы все, что Нелла планировала и на что надеялась, может действительно сбыться. Они восстанут из этой груды пепла. Слова Теи отдаются эхом в ее теле, вызывая шок, который неумолимо перекладывает ответственность за жизнь Теи с Неллы на плечи самой Теи. Внезапно Нелла чувствует себя далеко от этого дома, ее разум устремляется прочь от этих старых теней, вверх из земляного подвала, наружу, через окна гостиной, к другой жизни, которая уже совсем рядом. Конечно же, они стремятся к лучшей жизни для Теи, и она, разумеется, изменится: станет женой уважаемого человека, с полным кошельком денег и новой одеждой. Но Неллу не покидает чувство, что их жизнь тоже теряет прежние очертания, превращаясь во что‐то новое. Нелле хочется подбежать к Тее и крепко обнять ее.

– Якобом ван Лоосом? – переспрашивает Отто.

– Но ты же его не любишь, – тихо говорит Корнелия. – Ведь так?

– Конечно не любит, – качает головой Отто, с отчаянием глядя на дочь.

– Прежде чем мы начнем что‐то делать, – говорит Нелла, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, – ты уверена, что хочешь именно этого?

Нелле нужно окончательно убедиться, прежде чем полностью сосредоточиться на этом невероятном развитии событий.

Тея смеется:

– Тетя Нелла, ты выглядишь потрясенной. А ведь ты мечтала об этом несколько месяцев и сейчас должна быть счастлива больше всех.

– Да, я считала, что такой брак будет разумным.

– Думаешь, он меня не примет?

– Уверена, он с радостью примет тебя.

– Нет, подожди. Почему ты передумала? – встревает Отто. – Я знаю, что это не просто смена настроения. Или так? Тея, – умоляюще произносит он, – Тея, любимая, когда я сказал, что ты знаешь, как начать все заново, я имел в виду вовсе не то… Что, черт возьми, случилось?

Тея делает глубокий вдох и выдох.

– Тетя Нелла говорила мне, что любовь требует опыта. Терпения и времени.

Отто и Корнелия смотрят на Неллу с едва скрываемым раздражением.

– Я говорила, – медленно подтверждает Нелла, – но…

– Она сказала, что я научусь любить. Сказала, что любовь может принимать изначально желаемую форму, но мне нужно уметь приспосабливаться.

– Действительно, я…

– Что этот брак – единственный для меня способ выбраться.

Неллу накрывают воспоминания о собственных словах. В устах другого человека они звучат невыносимо цинично.

– Нет, – говорит Отто. – Я запрещаю.

– Папа, – Тея строго смотрит на отца, – я кое-что слышала о настоящей любви. Это редкость. Но есть и другие формы любви, которым можно научиться. – Тея делает паузу. – И если это так… то мужчина, с которым я буду учиться, вполне может быть богат.

– Я не хочу, чтобы ты стала частью этого мира.

– Есть только один мир, – качает головой Тея. – Тот, в котором мы находимся.

Отто опустошен. Он смотрит на дочь так, словно перед ним незнакомка.

– У нас нет денег, – продолжает Тея. – У папы нет работы. Больше не осталось ни одной картины на продажу. Разве это не правда? С подобным браком наша семья сможет забыть о позоре.

Никто не произносит ни слова. Тея теряет терпение. «Возможно, ей действительно не терпится, – думает Нелла. – Ведь разве мы – разве я – не внушали ей день ото дня, как важно сохранять деньги и статус? Говорили о том, что мадера на ее восемнадцатилетие куплена только потому, что шла за полцены? Рассказывали о продаже последней картины, о сокращении в рационе мяса, об отсутствии новой одежды и охоте за приглашением на бал к Саррагон. Все дальше и дальше назад, до безымянной могилы Марин, оплакивания их судьбы и истории, и еще дальше, к озеру в Ассенделфте. И Тея собирается что‐то с этим сделать. Собирается решить все их проблемы одной свадьбой».

– Ты не обязана, – говорит Отто.

Тея поворачивается к отцу:

– Обязана. И чем скорее, тем лучше. Мой брак нас защитит. Это новое начало. Мы будем свободны.

Раздается нечто среднее между всхлипом и вздохом. Корнелия сидит, сгорбившись, на краю кухонной скамьи. Затем поднимает глаза.

– Ты собираешься нас покинуть, – бормочет служанка. – В самом деле хочешь уйти?

– Только если он согласится на мне жениться, – отвечает Тея.

– Она будет рядом, на Принсенграхт, – вступает Нелла, но, уже произнося эти слова, понимает, что дом Якоба, его бледно-зеленые стены, клавесин и идеальные фарфоровые чашки, находится на другом конце света, куда Корнелии будет не так‐то просто добраться. Даже если она этого захочет.

Корнелия в ярости смотрит на нее, но Нелла не собирается отступать. Она верит в силу Теи. Нелла понятия не имеет, почему девушка так круто изменила свои намерения, но какое это имеет значение? У них наконец‐то есть план.

– У нас не было застолья, когда родилась Тея. Мы не устраивали праздника. Не поднимали шума, прятались в тени. Но не в этот раз. В этот раз мы будем гордиться. – Нелла поворачивается к племяннице: – Я иду к Якобу.

Глаза Теи благодарно расширяются.

– Идешь? Так быстро?

– Конечно. Я поговорю с ним, – кивает Нелла, избегая обвиняющего взгляда Отто и кипящей от злости Корнелии. – Я устрою для тебя брак, Тея. И это увидит весь мир.