Текст книги "Дом Судьбы"

В окнах у входной двери горят свечи. Нелла не может понять зачем. Отто никогда не сидит на первом этаже один, а Корнелии эта комната не нравится. На миг женщине кажется, что в ее доме поселился другой жилец и она не знает его привычек и распорядка дня. Якоб помогает Тее подняться по ступенькам, и Нелла замечает, как племянница на миг склоняет голову, изучая порог. На ступеньках ничего нет, но, по крайней мере, с ними идет еще одна награда – возможное будущее в лице этого молодого юриста.

– Доброй ночи, дамы, – говорит он. – Это был очень приятный вечер.

Нелла тоже поднимается по ступеням.

– Тебе понравилось, Тея?

Девушка устремляет на тетю безмятежный взгляд.

– Это было нечто особенное – иметь возможность видеть всю сцену с такого прекрасного места. Это помогло мне лучше понять пьесу. – Тея с улыбкой приподнимает голову. – На меня снизошло полное просветление.

Странное слово. Тея торжественно произносит его и поворачивается, чтобы приподнять дверной молоточек в форме дельфина, а затем уронить его с протяжным стуком. Нелла запинается, обернувшись к Якобу, желая достойно завершить вечер, пообещать, что все впереди, до того, как Корнелия откроет дверь.

– Сеньор ван Лоос, вы оказали нам сегодня большую честь.

Якоб снимает шляпу и отмахивается от ее слов. Нелла полагает, что поход в театр ничего для него не значит: ни финансово, ни духовно. Она задается вопросом: проведя с ними целый вечер, стал ли он лучше понимать всю историю? Самой Нелле кажется, что она что‐то упускает. Внезапно женщину охватывает беспокойство, что они могут никогда больше не увидеть Якоба.

Входная дверь по какой‐то причине не открывается, и на безумное мгновение Нелле снова кажется, что это не их дом и что Корнелия не придет. Якоб станет свидетелем того, как увядает их иллюзия, а Тея – наследница ничего – будет стоять на чужом пороге.

Ван Лоос кланяется и начинает спускаться вниз по лестнице.

– Надеюсь, мы скоро увидимся, – говорит Нелла, и тут Корнелия открывает дверь.

Холл погружен в полумрак. Нелла одновременно жалеет, что вечер подходит к концу, и с облегчением думает, что скоро окажется в постели.

– Непременно, – отзывается Якоб. – Приглашаю вас на ужин в мой дом на Принсенграхт в следующее воскресенье.

На Неллу накатывает такое облегчение, что она готова броситься к нему вниз по ступенькам.

– Благодарю вас, – отвечает она.

– Я отправлю посыльного. Госпожа Тея? Мне понравилась ваша сегодняшняя лекция во время прогулки. На меня тоже снизошло просветление.

Тея ничего не отвечает. Якоб вернул Тее ее же фразу, слегка видоизменив. С улыбкой он разворачивается, и они слышат стук его сапог по булыжникам мостовой, все тише, тише и тише. Пока не остаются в тишине.

– Лекция? – шепчет Нелла, когда они входят в дом, но не сердится, потому что они уже получили приглашение на ужин. Нелла все еще дергает за ниточки в этой истории. – О чем это, черт возьми, ты ему читала лекцию?

Тея тяжко вздыхает.

– Мы просто разговаривали. Я рассказывала ему про пьесу. О ее значении, о том, как она создавалась.

– Откуда ты знаешь, как она создавалась?

Тея закрывает входную дверь и поворачивается к тете.

– Мне рассказала Ребекка Босман. Иногда требуется много времени, чтобы создать маленький шедевр. Но им будут восхищаться всего пару часов, а забудут еще быстрее, – объясняет девушка. – Возможно, сеньор ван Лоос не привык слышать, как женщина говорит связно больше одного предложения?

– Сеньор ван Лоос – джентльмен, и он крайне внимательно слушал все, что я хотела ему сказать, – отвечает Нелла. – И он пригласил нас на ужин, Тея. Подумай, что это может значить.

Тея закусывает нижнюю губу.

– О чем именно вы разговаривали, пока меня не было?

Нелла стремится сменить тему.

– Отто в гостиной? – спрашивает Нелла у Корнелии, пока они передают ей шарфы и плащи.

– Да, мадам.

– Чем он занят? Он разжег там камин?

– Возможно, вам лучше спросить его самого, – отвечает Корнелия с непроницаемым выражением лица, перебрасывая плащи через руку. – Тея, пойдем. Я приготовила тебе ванну.

Женщины в замешательстве смотрят на Корнелию. Служанка терпеть не может набирать ванну. Бесконечно греть воду, перетаскивать тяжелые, вечно расплескивающиеся кувшины с кухни наверх. В этой части повседневной жизни она способна потерпеть немного грязи. Но сейчас Корнелия решительно берет Тею за плечо и направляет к лестнице.

– Идем, милая, – приговаривает служанка. – Не хочу, чтобы вода остыла.

Оставив плащи висеть на перилах, Корнелия чуть ли не затаскивает Тею наверх. Озадаченная Нелла стоит у подножия лестницы, глядя им вслед, пока они не исчезают из виду. Тогда Нелла переводит взгляд на полоску маслянистого света под дверью гостиной, но что‐то ее останавливает. Она подходит к одному из окон прихожей, чтобы посмотреть в ночное небо.

«Я бы сама с удовольствием приняла ванну», – думает Нелла, обхватив себя руками и глядя на чернильно-черный бархат. От дыхания стекло запотевает, и Нелла рисует указательным пальцем спираль на туманной поверхности. Возможно, сто́ит окунуться в ту же ванну после Теи, когда та закончит.

Из тени появляется Лукас, трется о юбки и громко пищит.

– Изображаешь, что вечером ничего не ел? – тихо спрашивает его Нелла и вздыхает.

У нее нет ни малейшего желания идти в гостиную и рассказывать Отто, что произошло этим вечером, отстаивать свои, как он выразился, «намерения». Она тихонько подходит к лестнице, намереваясь чем‐нибудь угостить неугомонного кота на кухне. Резкий звук мужского смеха, доносящийся из гостиной, заставляет Неллу обернуться в изумлении. Она‐то считала, что Отто один. Кто это с ним в столь поздний час?

Забыв про Лукаса, Нелла бесшумно ступает по плитам пола и заглядывает в замочную скважину гостиной. Внутри, широко расставив длинные, словно у аиста, ноги, среди разложенных по ковру бумаг сидит как всегда взъерошенный Каспар Витсен. Словно у себя дома. Он снова смеется над тем, что сказал сидящий в кресле напротив Отто. Со стороны эти двое выглядят как старые друзья, они то и дело склоняются над бумагами. Нелла не в театре, но у нее стойкое ощущение, что сейчас она наблюдает пьесу, сюжет которой ей недоступен.

– Может быть потрясающе, – произносит Каспар. – Но, что более важно, устойчиво. Если культивация будет успешной.

Отто поднимает голову.

– Думаешь, не будет?

– Может, и не будет. Всегда есть шанс на ошибку. Но я оптимист, поэтому не вижу причин, по которым что‐то пойдет не так. У меня уже есть опыт, на который можно опереться.

– Поместье долго не использовалось должным образом, – говорит Отто.

Каспар откидывается назад.

– Тем не менее. Здесь есть все, что нам нужно. Странно, что ты там ни разу не был. Неужели тебе не было интересно?

Настала очередь Отто откинуться назад.

– Я не имею права, – говорит он. – Только этот дом записан на мое имя, Витсен. И только с этим домом я могу делать все, что пожелаю.

– И ты предлагаешь такое предприятие, – качает головой Каспар.

– Ты читал отчет, – отвечает Отто. – Он многообещающий, а мы – первопроходцы.

– Или первоананасцы, – хмыкает Каспар.

Отто морщится:

– Надо включить в контракт пункт о запрете твоих шуточек.

Каспар вскидывает руки, извиняясь.

– А если серьезно, без нее мы не справимся.

– Я знаю.

– Я не стану нарушать границ собственности.

– Понимаю.

– Ты сказал, что поговоришь с ней.

– Надо выбрать подходящий момент.

Нелла распахивает дверь и останавливается на пороге. Двое мужчин пристально смотрят на нее. Их застали врасплох.

– Сейчас самое подходящее время, джентльмены, – сообщает она. – С какой женщиной вам нужно поговорить? И что именно вы не можете без нее сделать?

Отто и Каспар приперты к стенке, бежать им некуда. Ни единого шанса откреститься от бумаг у их ног, от взволнованного и довольного вида соучастников. Что, по их мнению, собирается делать Нелла? Заставит их карабкаться на крышу через дымоход?

– Что же вы оба замолчали?

– Витсен здесь в качестве моего гостя, – отвечает Отто.

Каспар быстро вскакивает на ноги и кланяется:

– Мадам Брандт. Добрый вечер.

– Господин Витсен. Смотрю, вы не потрудились захватить ананасового джема на этот раз. Вместо него – ворох бумаг.

Каспар, словно перед лицом опасного зверя, медленно наклоняется, собирая листы по одному.

– Не утруждайтесь, – говорит Нелла, отходя к камину.

Мужчины отрываются от бумаг. На лице Каспара написано беспокойство, а в глазах Отто сверкает искра неповиновения, как будто он готовится к разговору. Нелла вспоминает Ребекку Босман – как идеально та выбрала момент выхода на сцену. Не стоит ждать дня, недели или месяца, пока эта парочка получше подготовится. Надо сделать это прямо сейчас.

Нелла подходит к ковру и всматривается в бумаги. На первый взгляд все просто и понятно. Схемы оранжерей и теплиц, инженерные чертежи приспособлений и машин, планы садов и застекленных веранд с высоты птичьего полета. Как вдруг здесь же – отчет об Ассенделфте, который Нелла долгое время хранила под замком в кабинете Йохана. Ей не нужно читать, чтобы знать, что там написано. Площадь, использованные постройки, состояние дома: непригоден для жилья.

Нелла пристально смотрит на мужчин.

Отто косится на Каспара, который избегает его взгляда с видом виноватого школьника. От бравады и словоохотливости не осталось и следа.

– А с какой, собственно, стати вы просматриваете отчет об Ассенделфте? – спрашивает Нелла. В ответ оба все так же молчат. – Отто? Что ты задумал?

Вместо ответа он протягивает ей еще один лист с цифрами.

– Ассенделфт, – читает Нелла вслух. – Расчеты и прогнозы.

Нелла скользит взглядом по колонке и не верит своим глазам. Мужчины подсчитали прибыль на ближайшие десять лет. У Неллы кружится голова. Отто и Каспар затаили дыхание, но она не желает на них смотреть.

– Это мой дом, – тихо произносит она.

– Это твой дом, – откликается Отто.

Нелла словно не слышит его.

– Зачем ты сделал из моего дома модель для подсчетов? – спрашивает она, заранее зная ответ.

Оттолкнув бумаги носком ботинка, она кричит, глядя на карту своего детства. Схватив листок, сжимает его так, что белеют костяшки пальцев. Схема была составлена много лет назад, и пропорции дома не совсем точны. Но вот сады – вид спереди и сзади. Вот огород с травами, грядки. «Фруктовая стена», обращенная к югу, позволяет выращивать персиковые и фиговые деревья так далеко на севере. А вот и озеро. И всюду пометки, сделанные рукой Отто и, должно быть, Каспара. Стрелочки, влево и вправо, вопросы. Передвинуть. Убрать и перестроить. Расширить здесь фруктовую стену?

Несколько минут Нелла ошеломленно смотрит на то, что они сделали. У этих двоих хватило наглости попирать ее детство своими карандашами, а затем небрежно валять по ковру? Она поднимает взгляд на Отто:

– Что ты наделал?

– Я ничего не делал, Нелла. Позволь мне объяснить…

– Как давно ты это планировал? Со дня бала у Саррагон?

Каспар поднимается на ноги:

– Пожалуй, мне пора.

– Сидите где сидели, – припечатывает Нелла, и мужчина повинуется.

– Я потерял работу, Петронелла, – говорит Отто. – Ты даже не представляешь, как… Я только пытался…

– Но это – мое! – Нелла шлепает ладонью по карте. – Мое. Не твое.

Она смотрит на яблони под линиями стрелок. В кошмарах она видит голые черные ветви, грязь под ногами, пустые комнаты скорби. Люди думают, что могут что‐то надписать и с легкостью изменить место, о котором они ничего не знают.

Нелла сминает бумагу в комок. Каспар снова вскакивает:

– Мадам! Я потратил на это много времени!

Нелла смотрит на него со злобой. Если Каспар попытается отобрать бумажки, она без колебаний разорвет их пополам.

– Витсен, все нормально, – приподнимает руку Отто, и Каспар садится обратно.

– Ты готовил мне ловушку, Отто.

– Нет.

– Ты говорил, что я – препятствие.

– Я не ждал, что ты поймешь, – холодно отвечает Отто.

– Как всегда. Но, по крайней мере, я прекрасно понимаю, что ананасы нас не спасут.

– Как и третий сын семьи из Лейдена, который воображает, будто может учить мою дочь тому, что такое театр. Нелла, тамошняя земля…

– Якоб – это будущее. А это, – перебивает его Нелла, комкая в кулаке карту своего детства, – прошлое. И поверьте мне, Отто, мистер Витсен, я не позволю ни одному из вас тащить меня назад.

Нелла выбегает из гостиной, оставляя мужчин дрейфовать в бумажном море, как два плавучих острова.

XIII

Первое, что замечает Тея, когда Корнелия затаскивает ее в спальню: никакой ванны там нет и в помине. На самом деле, в ее комнате даже не разожжен камин. Ставни закрыты. Темно, только тусклый свет единственной сальной свечи кое‐как разгоняет мрак. Пламя колеблется в такт их движениям.

– В чем дело? – шепотом спрашивает Тея. – Что происходит?

Корнелия закрывает дверь и проворачивает в замке ключ. На мгновение Тею окатывает страхом, что служанка нашла кукольного Вальтера и маленький золотой домик. Как она объяснит появление крошечной копии своего возлюбленного с пустой палитрой и полый домишко размером не больше персиковой косточки? Невозможно придумать ответ и сохранить тайну.

– Это пришло, пока вы были в театре. – Корнелия протягивает Тее маленький конверт.

Он слишком плоский для очередной миниатюры. Облегченно выдохнув, Тея изображает безразличие и намеренно не спешит забирать послание из протянутой руки Корнелии.

– Еще один подарок от Элеонор Саррагон? – сурово спрашивает служанка.

– Скорее всего. Где лежал этот конверт?

– На пороге. Опять. Странно, что мы никогда не видим, кто приносит послания, тебе не кажется?

– Это просто записка, – пожимает плечами Тея. – Почему ты так волнуешься из-за какой‐то записки?

Корнелия трет лоб.

– Пожалуйста, отдай мне конверт, – продолжает Тея как можно рассудительнее. – Я весь вечер вынужденно обменивалась любезностями со скучным человеком, который меня совсем не интересует, только чтобы удовлетворить прихоть моей тети. Я не буду удовлетворять и твои прихоти тоже.

Корнелия потрясенно замирает. А Тея решительно берет записку и провожает служанку до двери.

– Ты слишком много переживаешь, – говорит она старой няне, целуя ее влажную горячую щеку.

– Я переживаю недостаточно.

– Корнелия, – вздыхает Тея, прежде чем закрыть за ней дверь, – я не маленькая девочка.

Оставшись наконец в одиночестве, Тея зажигает еще две свечи и изучает конверт. Она не может понять, сделана ли надпись тем же почерком, что и на двух посылках с миниатюрами, потому что теперь имя написано строчными, а не заглавными буквами. Возможно, это послание от Вальтера, который все еще голоден после их торопливой встречи в Схаубурге, в антракте. Тея сама с трудом верит в собственную смелость: вот так запросто оставить тетю и Якоба в ложе, чтобы ублажить любовника и быть ублаженной им в ответ. Тея страстно желает, чтобы послание было от него, и поспешно вскрывает конверт.

«Тея Брандт», – так начинается письмо.

Странно, что Вальтер обращается к ней полным именем. Затем Тея читает второе предложение.

«Я знаю, чем вы занимались с Вальтером Рибеком».

Тея смотрит на эти слова, и внутри у нее все сжимается.

«У вас с ним было свидание. Ты бессовестно ему отдавалась. И все на моих глазах. Если ты не последуешь моим указаниям, я расскажу всему Амстердаму, какая ты шлюха».

Во рту пересыхает.

«Все узнают, какая ты на самом деле. Ты никогда не отмоешься, позор снова падет на твою семью, и виной всему ты. Подумай, во что это обойдется твоей семье, но за сто гульденов можно купить мое молчание. Оставь деньги под третьей мизерикордией [16]16
  Здесь – резная деревянная панель в храме.


[Закрыть], слева от алтаря в Старой церкви. Я буду проверять каждый день, и, если денег не будет к воскресенью, репутация Брандтов будет безнадежно запятнана».

Ни в письме, ни на конверте нет подписи. Тея сжимает записку в кулаке так, словно она само зло, от которого ей не избавиться, а затем дрожащей рукой кладет ее на покрывало и опускается на пол. Двигает к себе пустой ночной горшок – и ее рвет в него.

Этого не может быть. Кошмар наяву.

Тея так и сидит, скорчившись, не в силах выдавить ни слезинки, настолько она потрясена. Ни всхлипа, ничего, кроме рвотных спазмов, как будто она может вытошнить сто гульденов, вывернуться наизнанку, чтобы тело исчезло, осталась только сумма, необходимая для ее защиты.

Тея сворачивается калачиком. Сто гульденов. Она знает, что ее отец и тетя платят Корнелии шестьдесят гульденов за целый год, и Корнелия считает это щедрым вознаграждением. Но отдать сто гульденов за один день? Она в жизни не видела таких денег.

Тея закрывает глаза. Она в жизни не испытывала такого ужаса.

* * *

В три часа утра Тея наконец убедилась, что вся семья спит.

Когда девушка смогла найти в себе силы подняться с колен и легла в постель, она слышала спор внизу, в гостиной. Голос тети звучал то громче, то тише, как и голос отца. Навряд ли Корнелия рассказала им о записке, потому что никто не врывался к ней в комнату. Хоть Корнелия все еще осмотрительна. Тетя и отец ссорились по другому поводу, и впервые в жизни Тея не хочет знать по какому.

Она слышала, как хлопнула дверь тетиной комнаты, как затем раздался привычный звук шагов отца, закрывающего ставни на первом этаже – это окружало дом безопасностью, которая внезапно превратилась для Теи в иллюзию.

Она так замерзла, что едва способна двигаться. Колени, словно два костяных блюдца, упираются в подбородок, шея затекла и ноет из-за скрюченной позы, глаза неотрывно глядят в густую темноту комнаты. Тея вспоминает Корнелию, сидевшую рядом с ней в театре на день рождения.

«Мы усердно трудимся, – шептала ей Корнелия. – Мы больше не живем в страхе и стыде».

А Тея в ту минуту могла думать лишь о свидании с Вальтером.

Но ведь Корнелия сказала неправду. Стыд по-прежнему темным бесенком таится в каждом уголке этого дома. Отец стыдится своего безработного положения. Корнелия трясется из-за каждой записки и посылки. Тетя отчаянно пытается покончить с прошлым, готовая мучить Тею браком без любви, если это поможет сохранить остатки почтенности. И здесь же кружат призраки стыда. Дядя, казненный за содомию. Незамужняя мать, скончавшаяся в родах. А теперь – записка, в которой ее ребенок назван шлюхой.

Ни одно слово записки не передает любви Теи к Вальтеру. То, как ее сердце парит в небесах. Девушка снова берет записку, подносит к носу, пытаясь уловить аромат, но послание пахнет лишь бумагой. Она не может различить слов в темноте, впрочем, они уже выжжены в ее памяти. «А что вообще значит “шлюха”? – гадает Тея, закрыв глаза. – Что это значит и кто будет меня так называть? Я люблю Вальтера Рибека, мы обручены».

Тея размышляет о том, что записку мог написать только один человек – точнее, единственный, кто о них знает. Слишком больно осознавать, что Ребекка, ее единственная подруга, способна так с ней поступить. Так заклеймить ее. Это кажется невозможным.

Она странная одинокая женщина, говорил Вальтер. Но Тея уверена, что Ребекка тут ни при чем. Как бы она ни относилась к Вальтеру, как бы плохо они с Теей ни расстались в последний раз, Ребекка бы не опустилась до такого.

Начнем с того, что самая успешная актриса Схаубурга не нуждается в деньгах. Ребекка не раз говорила Тее о своих инвестициях в Ост-Индскую компанию и о доме, который она снимает на Лейдсеграхт за четыреста гульденов в год. И потом, Ребекка никогда бы не поступила с Теей так жестоко. Она уже высказала свою неприязнь к Вальтеру, поэтому вряд ли стала бы затевать подобное, не опасаясь, что Тея не начнет ее подозревать.

Тея отпускает колени и вытягивается на кровати. Она так и не нашла в себе силы раздеться. Итак, кто же нуждается в деньгах? Кто стал бы ее шантажировать?

«Рассуждай практично», – велит себе Тея, пытаясь бодриться, и прячет записку под подушку. И пусть Тея не хочет, чтобы этот клочок бумаги находился так близко к ее мыслям, она не осмеливается держать его дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Защитить любовь за сто гульденов. Где она может найти такую сумму? Она должна раздобыть деньги, чтобы оплатить свой позор. Бросить его обратно в воду. И вот настал час, когда в доме стихли все звуки.

Тея снова садится, затем на цыпочках подкрадывается к двери. Босиком, чтобы не услышали. Ноги – ледяные. Девушка стоит в коридоре, сосредоточенно считая про себя минуты. Что она может продать, чтобы никто не заметил пропажи? Бо́льшая часть их ценного груза уже ушла, чтобы семья была обеспечена пчелиным воском, хорошими дровами, тонкими ломтиками бекона и ужинами с нежеланными поклонниками. Все картины, собранные ее матерью и дядей, проданы, за исключением одной. Как и лучшие ковры, и богато украшенное серебро. У самой Теи нет ничего ценного, ее юбки и корсажи, плащ да сапоги – все это сделано из хорошего материала, но она не может их продать, что же тогда останется скрывающейся шлюхе?

Девушка останавливается у подножия чердачной лестницы. С детства ей запрещали подниматься туда одной, боялись, что упадет. Но сейчас ее некому остановить. Тея берется за перила с обеих сторон лестницы и начинает подниматься. Наверху холоднее, чем в могиле, и почти ничего не видно. Слабый лунный свет, падающий из открытого окна в центре фронтона, придает полупрозрачный блеск громоздким коробкам и пыльным простыням. В этом неверном свете Тея ступает по шершавым доскам пола.

Здесь должно быть что‐то, что Тея может продать. Такое, чего не хватятся десятилетиями. Она обходит помещение, приподнимая простыни, обнаруживая колченогий стул и старый игровой стол, знававший лучшие времена. В одном сундуке лежат потрепанные одеяла. Никто не купит их за ту сумму, которая ей нужна. Внимание Теи привлекает сундук в углу чердака, втиснутый под балку. Она медленно подходит к нему, опускается на колени и проводит ладонями по старому дереву. Сундук похож на тот, в котором лежат одеяла, но крышка прочнее. В полумраке девушка нашаривает две защелки с обеих сторон и открывает их, морщась от скрежета ржавого металла. Крышка поддается с удивительной легкостью, и Тея чувствует приятный аромат кедрового дерева. Наклонившись так, чтобы не заслонять лунный свет, Тея рассматривает найденное сокровище.

В кедровых стружках лежат связанные стопками книги. Кому они принадлежат? В доме нет книг, они слишком дорогие. Отец и тетя предпочитают читать толстые гроссбухи, есть еще старая семейная Библия, конечно, но эти, спрятанные на чердаке, совсем другое дело.

Тея вынимает одну связку, развязывает бечевку и открывает верхнюю книгу. Увесистый том в добротном переплете. Внутри – гравюра по дереву, изображающая сцену кораблекрушения, под ней – еще одна, такого же качества. И еще, и еще.

Очень заманчиво унести с собой целую связку, но Тея не хочет признаваться, что рылась в этом удивительном хранилище, пусть она ни разу и не видела, чтобы кто‐то поднимался на чердак. Сменив позу, девушка глубже запускает руки в кедровую стружку. Пальцы нашаривают череп маленького животного, который Тея тут же роняет. Еще в сундуке лежат перья, длинные перья птицы, каких она никогда не видела. И какие‐то стручкообразные штуки, семена, похожие на драгоценные камни.

Внезапно Тея нашаривает что‐то пружинящее под пальцами, но прочное. Мягкий, словно соболиный мех, материал. К своему изумлению, Тея нащупывает пару рук, потом пару ног и вытаскивает миниатюрную куколку. Поднеся ее к окну, девушка разглядывает пару серых глаз, изящную шею и старомодный воротничок. Выражение сдержанности на кукольном личике и знакомый волевой рот.

У Теи перехватывает дыхание. Она узнает, кто это. Это ее мать. Девушка прикасается к юбкам Марин, к рукавам платья, к тонким ручкам. Держит фигурку в ладони. Так странно наконец встретиться с матерью, когда та уже не может говорить, а Тея едва ли может позволить себе что‐то громче шепота. Девушка пристально рассматривает куклу, замечая в проработанных деталях, изяществе и почти живых ручках и ножках черты, схожие с куклой Вальтера. Возможно ли, что их создал один и тот же человек? И если да, то как это возможно? Что кукла, изображающая ее мать, делает в чердачном сундуке и кто ее сюда положил? И почему ей, Тее, никогда не говорили о ее существовании?

Кукла продолжает слепо смотреть на свою живую дочь, безмолвная и таинственная. Волевой рот ей ничем не поможет. С колотящимся сердцем, сжимая фигурку Марин в одной руке, Тея возвращается к сундуку и продолжает рыться в нем, пока не нашаривает спрятанную в кедровой стружке вторую куклу.

Поднеся ее к свету, Тея сразу понимает, что держит миниатюру отца. Его черный костюм и открытый взгляд ни с чем не спутаешь.

– Папа? – шепчет девушка, не в силах сдержать восхищение поразительным сходством.

Но отец крепко спит в постели внизу. В руках у Теи лишь пугающе похожий двойник. Она держит фигурки родителей, разглядывая их в лунном свете. О, как она желает, чтобы они смогли ответить на все ее вопросы. Глядя на них, Тея осознает, как мало о них знает. Тайны вечно скрываются за молчанием и неумолимостью смерти. И все же, как она ни старается, она не чувствует любви между ними. Какими бы ни были красивыми эти куклы, они ничего не расскажут.

На мгновение Тея думает унести их в свою комнату. Они могут присоединиться к Вальтеру и крохотному золотому домику, стать частью ее тайника, где прошлое встретится с будущим, сжатое в миниатюрную форму и спрятанное под кроватью. И все же что‐то ее останавливает. Эти куклы лежат здесь вдвоем на чердаке. Тея точно не знает, чьи они, но не может переносить их с места на место. И она не вправе забрать их себе. Если даже ее собственный отец не хочет говорить с ней о прошлом, о личном, как она может ожидать большего от кукол?

И если начистоту, куклы немного жуткие. Видя лицо матери спустя столько лет, Тея не знает, как к этому относиться. Наверное, она могла бы восторгаться или почувствовать близость. Но, возможно, достаточно просто знать, что образ матери продолжает существовать здесь, в деревянной стружке, в то время как ее кости превращаются в пыль в гробнице Старой церкви.

– Я еще вернусь тебя проведать, – шепчет Тея на ухо Марин, почти как живой, но неспособной услышать. Неспособной увидеть.

Тея укладывает мать и отца обратно в деревянную стружку и прячет их там, испытывая странную грусть. Девушка в последний раз сжимает фигурку матери, и тут ее рука натыкается на что‐то похожее на свиток.

Тея тут же хватает его, предполагая, что это свернутый в трубочку холст. Каждый знает, как сильно жители Амстердама любят картины, независимо от того, оправлены они в раму или нет. «Это как раз то, что можно продать», – думает Тея. Холод и темнота чердака становятся невыносимы, странные куклы выбили девушку из колеи, поэтому, больше не раздумывая, она вытаскивает свиток, опускает крышку сундука и возвращает на место защелки. Внезапно ее захлестывает волна решимости. Медленно и молча, все еще сжимая в руке свою находку, Тея отходит от крошечных родителей, ступает на цыпочках по полу, украшенному серебристыми пятнами лунного света. Бросив последний взгляд на сундук, она спускается по лестнице, прочь из царства мертвых.

В своей комнате Тея зажигает огарок свечи и разворачивает свиток, с удивлением не обнаружив там ни изящного пейзажа с водяной мельницей или фермой, ни изображения крестьянских торговых палаток, которые она так часто видела на рынке. Это подробная карта Африки. Кто‐то написал на ней: «Погода? Пища? Бог?»

Тея не узнает почерк. Она не узнает названия «Дагомея» [17]17
  Африканское государство, существовавшее на протяжении 280 лет на побережье Западной Африки, на территории современных Бенина и Того.


[Закрыть] на нижнем западном побережье, там, где сделаны надписи. Но карта сама по себе прекрасна, Тея видит это даже при свете свечи. Тщательный рисунок, скрупулезное внимание к рельефу. Тея волнуется все сильнее: за это можно выручить неплохую сумму, даже несмотря на три сделанных чернилами вопроса. Они даже могут повысить стоимость. Можно придумать историю их возникновения.

«Мы – семья искателей приключений, – сочиняет она, обращаясь к воображаемым картографам на Раамстраат. – В конце концов, мы выходили за границы нашего ковра».

Тея сворачивает карту и прячет ее за спинку кровати, чтобы не заметила Корнелия, если придет утром. Сон до рассвета короток и прерывист. Тее снится, как из сундука на чердаке высовывается рука ее кукольной матери, маленькая восковая ладонь раскрывается, протягивая букет извивающихся пауков. Пауки кувыркаются, их лапки превращаются в чернильные линии на карте, обвивающие горы и озера, которых Тея не узнает, – новый и враждебный мир.