Текст книги "Соблазн"

Стиви взяла его за руку, которая оказалась ледяной, хотя в салоне было тепло. Ей почудилось, будто это она сама побывала в доме своего детства, который выглядел тоже достаточно невинно и все же был для нее тюрьмой, а часто и адом.

– Тебе нет нужды рассказывать мне истории, – сказала она. – Я понимаю, Самсон. Я действительно понимаю.

– Я знал, что ты поймешь. Вот почему я привез тебя. Мы с тобой духи детства, Милая Стиви… Вот почему я дал поглядеть тебе на то, что никто еще не видел. Возможно, уже завтра я пожалею об этом, возможно, даже буду на тебя злиться, но иногда бывает так одиноко жить без прошлого и иногда…

Стиви попыталась обнять его, но он сбросил ее руку. И все-таки из всего, что Самсон дал ей, она ощущала, что больше всего ее тронуло то, что он подарил ей правду. Она попыталась что-то сказать ему, чтобы ослабить его боль, которую он так старательно прятал.

– Тебе больше не нужно прошлое, Самсон. Ведь у тебя такое блестящее настоящее… и будущее. А то, что осталось здесь, боль, которую ты тут испытывал, все это больше не реальность… это уже древняя история. Ты сейчас уже кто-то другой, преуспевающий, талантливый, важный. Никто больше не может тебя обидеть.

Он прикоснулся в темноте к ее лицу.

– Ах, сладкая Стиви, – сказал он, – это самая большая ложь из всех. Никогда не верь в это… или ты будешь себя чувствовать вновь и вновь обиженной.

Приказав шоферу везти их домой, он свернулся калачиком в углу и задремал.

Но Стиви не могла заснуть. Она думала о том, что она сказала Самсону, и гадала: может ли это относиться и к ней тоже? Была ли боль прошлого древней историей? Была ли она сейчас другой?

Когда они вернулись в город, розовая заря уже окрасила небо. Ночь прошла. Ее счастливое Рождество уже казалось давно прошедшим.

5

– Как ты посмела? – набросился Самсон на Стиви, размахивая номером свежей газеты «Вилидж войс» перед ее носом. – Как ты посмела сказать обо мне что-то без моего разрешения? Я сделал тебя особенной, Милая Стиви, но я могу и превратить тебя в ничто, если ты думаешь, что можешь нарушать мои правила, когда тебе заблагорассудится!

Воскресный день перевалил за полдень, и Самсон вызвал ее в Забегаловку, сказав, что они устроят интимный поздний завтрак – просто они вдвоем да еще Пип. Но едва она вошла в дверь, как он извлек газету и напал на нее.

Его сегодняшний гнев напугал ее так, как никогда не пугал гнев адмирала. Возможно, даже еще сильней, потому что отец был предсказуем, и она знала, чего ей ожидать. А ярость Самсона, казалось, приходила ниоткуда. Еще минуту назад они были лучшими друзьями, а в следующую он становился бешеным и страшным незнакомцем.

Все казалось еще хуже и по другой причине. Она могла покинуть адмирала, сбежать от него. Но была неразрывно связана с Самсоном. Он дал ей так много, что она теперь боялась потерять.

За последние два месяца он переделал ее жизнь. Ее вполне можно было считать его творением, таким же, как картины или скульптура. Все началось с его приказа бросить работу во время празднования Нового года. Он сказал, что не может допустить, чтобы одна из завсегдатаев его Забегаловки была «простой продавщицей».

– Ну а что мне еще остается делать? – сказала Стиви.

После чего, по его сигналу, один из гостей затрубил в фанфары, и появилась Пип вместе с двумя парнями Валентины, одетыми в безупречные итальянские костюмы, они несли большой сундук. Пип откинула крышку и извлекла пару дюжин наиболее дорогостоящих и модных творений ее матери. Пип объяснила, сияя, что она украла их из демонстрационной комнаты, когда дизайнер уехал в отпуск на Ямайку.

И тут же поднялась суматоха и начались съемки, которыми дирижировал Самсон. В течение трех часов он одевал Стиви в наряды от Валентины, разрисовывал ее лицо множеством выразительных теней для глаз и разными видами помады и велел принимать разные порнографические позы с гостями, в пожарной машине, с его скульптурами, а потом и совершенно голой на его кровати – с огромными чучелами животных. Стиви проделывала все это без лишних вопросов, почти ничего не сознавая, только глаза ее блестели благодарностью за амфетамин, который Самсон выдавал ей из коробки со Всемирной выставки. И в это же время он не отходил от кинокамеры.

В последующие дни Самсон обхаживал своих многочисленных знакомых из модных магазинов, чтобы они поглядели на фотографии, в уверенности, что они с радостью согласятся использовать Стиви в качестве модели – что и случилось. За пару недель Самсон также сделал свой новый фильм «Развлечения Стиви» и собирался демонстрировать его в маленьком кинотеатре на окраине. Буквально в мгновение ока она стала знаменитостью сама, чего и добивался Самсон. Фильм шел, очередь растягивалась на весь квартал; ее первая фотография, помещенная на обложке журнала, расхватывалась из киосков.

Но если он мог сделать ее знаменитой буквально на одну ночь, то у Стиви не было сомнений, что его угроза была реальной: он так же быстро мог и стереть ее из памяти толпы, превратить сказочную принцессу снова в лягушку. Адмирал никогда не был способен сломать ее или отобрать у нее мечты, а вот Самсон мог.

– Выслушай меня, пожалуйста, – Стиви уже рыдала, – я и не знала, что тот парень был репортером. Я покупала новые платья в Сохо, а он был там со своей подружкой, и он узнал меня. Мы поболтали всего лишь минут десять, и я понятия не имела, что все мною сказанное попадет в печать. Я действительно ужасно расстроена и прощу прощения, если что-либо из этого…

– Просьбы о прощении ничего не значат для меня, Милая Стиви, – заявил холодно Самсон. – Я ничего не прощаю и никогда ничего не забываю.

– О, дай посмотреть, Самсон, – вмешалась Пип, выхватила обвинительный документ из его руки и изучила короткую заметку, где Стиви описывалась как новая суперзвезда андерграунда, созданная художником. – Черт возьми, да тут вовсе не от чего беситься! Все, о чем рассказала Стиви, это то, что ты сам постоянно говоришь о себе – что благодаря тебе она сделала свою карьеру модели и что ты руководишь всеми ее художественными и творческими решениями. – Пип прочитала вслух последний абзац статьи: – «Милая Стиви Найт, как называет ее Самсон, в такой же степени продукт его творчества, как и сам мистер Лав. У них обоих, кажется, нет прошлого, по крайней мере такого, которое репортер может привести с большей или меньшей степенью вероятности. Всего этого достаточно, чтобы заставить людей спрашивать себя, не является ли Самсон Лав мошенником в такой же степени, как и художником. Вероятно, он продвинул «поп арт» еще дальше и изобрел новый жанр – назовем его «мошенническое искусство». – Пип отшвырнула газету в сторону. – Так что же так тебя разозлило, что у тебя вожжа под хвост попала, – этот абзац? Эта ерунда, какую вылил на тебя в конце репортер?

Самсон в ярости стал надвигаться на Пип, но она не изменила своей вызывающей позы. Стиви ждала взрыва, который должен был неминуемо последовать. Никто еще не бросал вызов Самсону, а потом уходил благополучно.

Но внезапно Самсон разразился бешеным хохотом.

– Дорогая Пип, – сказал он, – всегда режет правду-матку. Никогда не изменяет своей натуре, даже ради меня. – Он повернулся к Стиви. – А ты, милая моя… Разумеется, я дам тебе еще один шанс. Но в следующий раз, когда тебе захочется поиграть роль Мисс Знаменитости, позвони сначала мне.

Кризис миновал. Как ни в чем не бывало Самсон надел фартук и самолично приготовил для них поздний завтрак: блины с crème fraîche,[4]4
  Сметана (фр.).


[Закрыть] икру, копченую осетрину; на всем лежали пилюли разного цвета, словно вишенки на мороженом с фруктами. И все запивалось шампанским «Дом Периньон».

Позже, когда Самсон настоял, что сам вымоет посуду, Стиви отвела Пип в сторону и поблагодарила ее за то, что та пришла ей на помощь и просто спасла.

– Я действительно вся затряслась, – призналась она. – Я думала, что могу потерять все.

– Не беспокойся об этом, Стиви. Ты не можешь потерять все. У тебя уже кое-что есть и собственное.

Стиви улыбнулась, словно это был вежливый комплимент. Ей все-таки не верилось, что Самсон не может разбить ее так же, как разбил как-то на ее глазах одну из своих «пластырных» скульптур, когда она чем-то не устроила его.

Стиви задала вопрос, который зрел в ее сознании по мере возрастания Самсонова влияния на нее.

– Пип… как получилось, что ты не боишься Самсона? Я имею в виду, когда он в бешенстве, вот как только что, все остальные разбегаются. А ты нет.

Пип подумала с минуту.

– Пожалуй, потому, что у меня никогда не было причин кого-то бояться – потому что я знаю, что все мои привидения и прочие страхи вот тут. – И Пип показала себе на голову накрашенным пальчиком. – И там все гораздо страшнее. Хотелось бы мне, чтобы с ними было так же просто справляться, как с Самсоном.

Ответ поразил Стиви, потому что она не видела ничего, никаких признаков глубинных страхов или неуверенности у Пип. Во всяком случае, иметь дело с личными страхами казалось для Стиви не столь уж и ужасным. Вероятно, Пип переживала из-за невнимания к ней матери, а ее отец умер, когда она была совсем крошкой. Стиви сбежала от адмирала и в конце Концов одолела их. Но ей очень хотелось обрести какое-нибудь заклинание, какое было у Пип, чтобы не бояться Самсона.

Несмотря на заступничество Пип, Самсон не совсем забыл промашку Стиви. В последовавшие недели он всячески контролировал ее при любой возможности. Он уделил ей пять полос в своем собственном журнале «Арт», но отказался разрешить Стиви появиться в местном ток-шоу. Он позволил ей принять приглашение сняться на обложку журнала «Харперс базар», потому что у него были свои дела с издателем, но отказался дать разрешение на три других заманчивых предложения, сказав, что они предлагают не то, что ей нужно. Стиви не могла понять, то ли он наказывает ее, то ли умело направляет ее карьеру.

Затем ее попросили появиться – сыграть самое себя – в фильме, который должен был сниматься в Нью-Йорке. Роль была маленькой, деньги скромными, но режиссером был Кэлвин Ноулес, двадцатипятилетний парень, чья первая картина год назад принесла Льюку Джеймсу выдвижение на приз Академии. Стиви позвонил сам Ноулес.

– Мне нравится твое лицо и твой имидж, – запросто сказал он. – Считаю, что подобная андерграундная персона придаст достоверность некоторым сценам, развертывающимся в моей картине.

Когда. Стиви заколебалась, Ноулес добавил, пытаясь ее убедить:

– Для тебя это может получиться настоящий старт, шанс попасть в игровое кино. Судя по началу, Стиви, я думаю, что ты могла бы стать звездой.

– Можно мне подумать и потом сообщить свое решение? – отозвалась Стиви. – Я… я не вполне уверена, что буду свободна, – промямлила она, не желая признаться, что ее решение зависело от Самсона.

– О'кей, бери неделю, десять дней. А потом мой секретарь свяжется с тобой. К тому же, если это поможет тебе рассчитать твои планы, мы не будем сниматься больше четырех или пяти дней.

– Это интересная идея, – сказал Самсон, когда Стиви рассказала ему о предложении. – Милая Стиви играет сама себя. Но Кэлвин Ноулес? Это коммерческий проходимец, Стиви, без всякой способности… видеть. Неужели тебе и впрямь хочется вручить себя кому-то вроде этого?

Стиви ничего не смыслила в нюансах режиссуры – Хотя было очевидно, что Самсон считал себя стандартом гениальности.

– Я просто подумала, что работа могла бы стать для меня удовольствием, – осторожно ответила она, уверенная, что лучше всего не показывать Самсону, насколько сильно она на самом деле стремилась к возможности сняться у Ноулеса.

– Ну что ж, – сказал Самсон с улыбкой, – если ты видишь в этом возможность получить удовольствие, я постараюсь отбросить свою личную неприязнь к мистеру Ноулесу как к режиссеру и подумать, не принесет ли тебе вреда сотрудничество в его картине.

Однако через неделю Самсон только отмахнулся, когда Стиви попросила его дать ответ. А когда прошло две недели, секретарь Ноулеса информировала ее, что режиссер больше ждать не может, и Стиви взмолилась и попросила Самсона все-таки сказать о своем решении.

– Я считаю, что не следует, – сказал Самсон. – Я не хочу, чтобы мистер Ноулес свел на нет все результаты моего творчества и забил твой мозг неверной информацией о том, как нужно играть.

– Но, Самсон, – пожаловалась Стиви, – это всего лишь крошечная роль, на пару дней. Ты ведь сам сказал, что вреда от этого не будет…

– Я решил не рисковать, – сказал он. – Впрочем, если бы ты была хорошей девочкой, Милая Стиви, я, возможно, и согласился бы, но сейчас ты и так должна получить кое-какое наказание, вот я его и выполняю.

Стиви не почувствовала ни злости, ни других эмоций, а просто уныние. Самсон создал ее. Если он говорил, что она должна понести наказание, то, пожалуй, это была правда.

Но затем он проделал свой очередной необъяснимый кульбит и поднял ее настроение до небес.

– В любом случае, – весело сказал он, – если ты будешь сниматься у Ноулеса, у тебя тогда не останется времени для другого. Поскольку я только что закончил хлопоты с финансированием своего нового фильма – моего первого полнометражного «экстра-ваганта». И конечно же, моя милая Стиви, ты будешь моей звездой.

Она благодарно уставилась на него.

– И конечно же, ты заслуживаешь этого, – сказал Самсон. – В конце концов, картина была практически твоей идеей…

Поскольку Самсон всецело погрузился в сложные предсъемочные планы для своего первого эпического полотна «Сны Дракулы», то уделял мало внимания предложениям, которые делались Стиви. Впервые она могла принимать самостоятельные решения – и ее дела взлетели вверх, словно мириады ракет Четвертого июля. Она снималась на обложках американских журналов, но теперь заказы приходили из всех стран мира, и Милая Стиви Найт вспыхнула алмазом на международной сцене манекенщиц. Еще минуту назад она считалась личной протеже Самсона Лава, а в следующую минуту уже стала любимицей мира, где стремились к разнообразию не меньше, чем к красоте. Если до этого ей платили с одобрения Самсона и делая ему одолжение, то теперь ее стройное тело, лицо, имеющее форму сердца, и тревожные, всезнающие глаза собирали гонорары до тысячи долларов за час. Если прежде ее мирком был остров Манхэттен, то теперь ее заносило в разные знаменитые и экзотические места по всему земному шару – в Париж и Рим, Гонконг и Каир, на Карибские острова и атоллы на юге Тихого океана.

Но чем ярче загоралась ее звезда, чем больше Стиви зарабатывала, тем менее реальным все это казалось ей – слава, а особенно ее ощутимые заработки, сотни тысяч долларов, которые проходили через ее руки так, будто это были игрушечные деньги.

Хотя Стиви слабо интересовал домашний быт и она почти не оставалась одна, она купила просторную квартиру на Сентрал-парк-саут с видом на полгорода и покрасила ее в белый цвет. Во время одного покупочного кутежа она истратила пятьдесят тысяч долларов на мебель, всю белого цвета, с отделкой из стекла, хрома и нержавеющей стали, что образовало в некотором роде белый, чистый холст, ждущий, когда на нем запечатлеется личность. Она порой думала, что без Самсона она и не знала, что делать ей со своим интерьером. Неважно, сколько вещей она купила и сколько денег истратила, квартира оставалась местом без тепла и истории, ее величина, почти избыточная, казалась единственным ключом к личности ее владельца.

Как-то днем Стиви вернулась домой со съемок, проходивших на крыше Всемирного торгового центра. Ее снимали с вертолета, и впечатление было таким, что захватывало дух, ее волосы хлестали на ветру, шифоновый пеньюар обрисовывал тело. Мысленно она представляла себе, какой получится фотография – эфирная, полуреальная женщина, стоящая на самом высоком здании страны в ночной рубашке. Весь мир, казалось, действовал под диктовку Самсона: рисуй привлекательную картину – и к чертям всякий реализм!

Когда Стиви вышла из своего лимузина, подбежал портье и подобострастно принял из ее рук косметическую сумочку из крокодиловой кожи, где содержались инструменты ее ремесла.

– Мисс Найт, – сказал портье, – там кто-то хочет вас видеть. Она приехала утром, прямо сразу же, как только вы уехали… и с тех пор сидит в вестибюле. Не сообщила мне, кто она такая и зачем приехала.

Поклонница? – подумала Стиви. Еще одна из тех сладких юных девчушек, которые боготворили ее за успех и приходили, чтобы вблизи посмотреть, на что походят мечты, которые она представляет.

Она прошла в вестибюль мимо зеркальной стены и места, где сидит привратник.

В алькове, возле стола консьержа, сидя с прямой спиной на софе в духе Луи Шестнадцатого, была не кто иная, как Ирэн. Стиви остановилась, онемев и помертвев. Совершенно ясно она поняла теперь, почему Самсон изгнал прошлое. В его фантастической жизни не оставалось места для реальности.

– Стефания! – произнесла Ирэн, вскочив, и ее увядшие черты внезапно оживились. – О, Стефания, как долго…

Когда Стиви подверглась материнским объятиям, па нее обрушился калейдоскоп эмоций, буря воспоминаний. Ей пришлось принудить себя поднять руки и ответить на объятия. Однако, почувствовав, какой крошечной и хрупкой стала Ирэн, Стиви почувствована, как старые инстинкты, желание защищать ее, возвращаются к ней – въевшаяся в нее привычка по-матерински опекать свою собственную мать, – и она крепче обвила руками ее плечи.

Наконец Ирэн отпрянула, держа Стиви на расстоянии вытянутых рук.

– Господи, какой ты стала красавицей. Как я счастлива, что вижу тебя.

– Я тоже счастлива, что тебя вижу, – эхом отозвалась Стиви. Но потом почувствовала, что так было и на самом деле. Она взяла мать под руку.

– Ты разыскала меня через журналы?.. – поинтересовалась Стиви, когда они на лифте поднимались на двадцать второй этаж в квартиру Стиви.

– О, я все время знала, где ты.

– Каким образом?

Понимаешь, у твоего отца есть свои связи – военно-морская разведка, – продолжала Ирэн.

Так что они выследили ее – и все-таки оставили в покое. Адмирал действительно списал ее со счетов. Стиви разглядывала мать. Ей показалось актом мужества, что, пусть после такого промедления, она наконец попыталась связаться с ней.

– Я следила за твоей карьерой, – сказала Ирэн. – Я начала все записывать, – робко она добавила. – Я давно думала позвонить тебе, сказать, как я горжусь тобой. Но… адмирал… – Ирэн стала нервно комкать свой неизменный кружевной платочек.

– Я знаю, – сказала Стиви.

Лицо матери озарилось благодарностью за дар понимания.

Стиви повернула ключ в замке, распахнула настежь дверь в квартиру и стала ждать реакции. Она не была разочарована. Ирэн задохнулась, увидев двенадцатифутовые белые секционные шкафы, заполненные сверху донизу дорогими вещами, блеск стекла и зеркал, мерцание белого мрамора, величественный размах окон, обрамлявших парк.

– О, Боже… как красиво, Стефания. Я никогда еще не видела ничего подобного.

Стиви водила мать из комнаты в комнату, демонстрируя ту роскошь, которой окружила себя. Мягкая кровать из нержавеющей стали; белая накидка из норки, небрежно брошенная на простыни из тончайшего египетского хлопка; ванная комната с просторной ванной из зеленого оникса; соседняя гардеробная завалена платьями и туфлями; белый полированный бар набит старыми винами и шампанским; китайская ширма цвета слоновой кости, загораживавшая телеэкран, который включался крайне редко; замысловатая стереосистема, которую она тоже редко слушала; сверкающая белизной кухня, использовавшаяся исключительно для приготовления кофе – к тому же быстрорастворимого.

Слушая восклицания Ирэн по поводу того и этого, Стиви одновременно испытывала и триумф, и разочарование. Ее имущество говорило за нее. Смотри, я ведь всего добилась без вашей помощи, смотри, как вы были не правы, не любя меня. И все-таки момент триумфа не мог уравновесить годы сердечной боли.

– Где твои вещи? – спросила Стиви.

– В отеле «Шератон».

– Я пошлю машину, чтобы их забрали. Я хочу, чтобы ты остановилась здесь, – решительно сказала Стиви, намереваясь взять под контроль ситуацию. Нью-Йорк был ее городом, не адмирала и не Ирэн; и тут все должно было делаться по ее меркам. – Ты голодна? – спросила она. – Портье сказал, что ты долго дожидалась меня.

– Я не хотела разминуться с тобой, – робко сказала Ирэн. – Но теперь, когда ты упомянула об этом, немножко перекусить не помешало бы.

– Хорошо. Тогда я сделаю пару звонков. Мы с тобой сходим на ланч, а потом… ну, я уверена, что мы что-нибудь предпримем.

Стиви позвонила в свою автомобильную службу. Она попросила, чтобы к дому подали один из самых длинных и больших лимузинов, а второй автомобиль отправила в отель за багажом матери. Потом позвонила в свой излюбленный ресторан.

– У меня особая гостья, – сказала она, назвав свое имя, – поэтому, прошу вас, не заставляйте меня ждать.

Хотя ее собственная острота ощущений слегка притупилась после многомесячной избыточной жизни, Стиви не могла не порадоваться реакции матери на лимузин с шофером. Подобно родительнице, готовящей для ребенка какую-то новую забаву, Стиви включила телевизор, а затем отвлекала Ирэн от него, комментируя виды, мелькавшие мимо них. Глаза Ирэн несколько раз задерживались, как отметила Стиви, на встроенном баре, на янтарной жидкости в консоли с хрустальными графинами. Тем не менее она не попросила ни разу чего-нибудь выпить, а Стиви не предлагала. Неужели эта проблема Ирэн была взята под контроль? – удивилась Стиви. Может, именно этим и объясняется то, что матери удалось вырваться от адмирала и приехать к ней?

В ресторане «Ла-Кот-Баск» администратор сердечно приветствовал ее:

– Ваш столик готов, как вы и просили, мисс Найт. Так приятно видеть вас снова. А как поживает мистер Лав?..

Ирэн разевала рот на знаменитостей, мимо которых они проходили, направляясь к своему столику, и все оборачивалась, чтобы толкнуть локтем Стиви.

– Гляди, вот там Генри Киссинджер… А это не?.. – Стиви это скорее радовало, чем раздражало, даже парадоксальность ситуации, которой кажется, совершенно не сознавала ее мать: что ее собственная дочь привлекала своим появлением столько же внимания, сколько все остальные знаменитости в ресторане.

Когда Ирэн поглядела в меню, покрытое красным лаком, то с беспокойством пробормотала:

– Тут все так дорого, Стефания… Стиви взяла меню из рук матери.

– Позволь мне заказать, – сказала она. – А ты просто расслабься и отдыхай.

– Начнем со спаржи, – обратилась она к официанту. – Зеленый салат на двоих… а потом телятину с грибами. Saignant,[5]5
  С кровью (фр.).


[Закрыть] пожалуйста.

У стола появился соммелье,[6]6
  Служащий ресторана, ведающий спиртными напитками (фр.).


[Закрыть] и Стиви махнула ему, чтобы он уходил. Но Ирэн попросила:

– А нельзя ли заказать вина?

Просьба была произнесена так жалобно, что Стиви не нашла в себе сил возразить. Она заказала маленькую бутылку «кристалла».

После того как появилось вино, за столиком воцарилось молчание. Ирэн глазела по сторонам, пополняя свой список знаменитостей. Однако это несколько затянулось, Стиви уже заподозрила мать в том, что она избегает беседы – действительно, избегает предмета, о котором они обе думали. Наконец Ирэн снова посмотрела на нее.

– Стефания, дорогая, – начала она. – Знаешь ли, твой отец мог бы…

Гнев и возмущение Стиви накапливались в предчувствии этих слов.

– Не говори мне о нем, – отрезала она, закипев. Ирэн, казалось, захватила врасплох такая вспышка гнева.

– Хорошо, Стефания, не нужно сердиться. Пожалуйста, не нужно сердиться. Но, быть может, потом…

– Нет. Не упоминай мне о нем. Никогда.

Ирэн замолкла так быстро и послушно, что Стиви невольно подумала, что ее мать привыкла выполнять приказы.

Прибыло шампанское, пробку аккуратно удалили, и игристое вино налили в высокие, узкие фужеры – «флейты». Стиви подняла свой фужер. В какой-то неловкий момент она судорожно думала, за что им выпить, каким должен быть тост, а потом просто чокнулась с Ирэн и сделала глоточек вина.

Она ковырялась в кушаньях, поданных на красивом французском фарфоре, и разглядывала Ирэн; та ела осторожно и медленно, пользуясь серебряным прибором с натренированной четкостью, как старательный маленький солдатик или морячок, чинно промокая рот уголком салфетки.

Когда Стиви пыталась сравнивать женщину, сидящую рядом с ней, из воспоминаний, которые извлекала из уголков памяти, то удивлялась, как это Ирэн могла оставаться точно той же самой, в то время как ее собственная жизнь столь драматически переменилась. Почему она позволила, чтобы границы ее мирка устанавливались в соответствии с железной волей адмирала? Уж конечно же, где-то внутри нее скрывалась способность радоваться, удивляться, возможно, даже любить… И все же никаких признаков этого не было заметно, В своем голубом платье с кружевами, маленькой рифленой шляпке, робкими светлыми волосиками, завитыми в тугие, мелкие кудряшки по моде десятилетней давности, Ирэн казалась грустным экспериментом на вечную одинаковость. Стиви поразила одна мысль. Будучи сама творением Самсона, который говорил ей что-то о податливости людей…

Выполнив желание Ирэн съесть десерт – она заказала три сорта муссов – белый, шоколадный и «гран марнье», – Стиви попросила выписать чек и подписала его, как обычно, замысловатым росчерком. Оказавшись в машине, она велела шоферу отвезти их в «Бергдорф Гудманс», где они поднялись прямо наверх, в салон индивидуальных заказов. Увидев свою любимую продавщицу, Стиви представила ей мать и перешла сразу к делу.

– Нам нужно выглядеть по-новому, Роза, – сказала она. – Что-то совершенно в другом стиле и восхитительное. Платье от Норелла или… может, Скасси. И хороший костюм, пожалуй, от Валентино. Что вы скажете?

Продавщица скорбно изучала Ирэн.

– Ну, делать нечего, попытаемся, – произнесла она с типично нью-йоркской прямотой и сразу же исчезла в недрах служебных помещений, где хранились самые изысканные оригиналы.

Ирэн подчинялась, словно ребенок, примеряя красивые одежды, которые принесла Роза, делая пируэты перед трехстворчатым зеркалом, ее испитые щеки вспыхнули от возбуждения, когда она спрашивала мнение Стиви. Опытным глазом Стиви одобрила три вещи: черный габардиновый костюм, зеленое облегающее платье из тафты на вечер и простой креп вишневого цвета, который выгодно подчеркивал хрупкую фигуру Ирэн.

– Костюм она наденет сейчас, – сказала Стиви Розе. – Остальное заверните, пожалуйста.

Ирэн задохнулась от ужаса, когда увидела, что Стиви подписывает счет почти на две тысячи долларов, не задумавшись ни на секунду.

– Стефания, – запротестовала она, – я никогда в жизни не тратила на одежду больше сотни долларов.

– Я знаю, – ответила Стиви с улыбкой. – Но мы еще не все купили. – Ведя мать из одного отдела в другой, она выбирала сумки, перчатки, туфли, соответствующие аксессуары, набирая все увеличивающуюся гору свертков, которая была отправлена на улицу к ожидавшей их машине.

Когда наконец они вышли из магазина, Стиви велела шоферу ехать в салон Кеннета на Ист-Фифти-Форт-стрит. Туда можно было бы дойти и пешком, но Стиви наслаждалась своей новой ролью больше, чем любым другим проявлением ее успеха. При всей славе, деньгах и скандальной известности, все же за ее спиной до этого не было семьи, которая аплодировала бы каждому ее шагу и подбадривала бы криками одобрения… А теперь ей показалось, будто она снова десятилетняя девочка, размахивающая картинкой, которую нарисовала, или сочинением, которое написала, чтобы ее заметили и проявили внимание.

Она дотронулась до волос матери с профессиональным интересом.

– Тебе можно сделать стрижку, достаточно длинную, – сказала она. – А эти кудряшки, они слишком мелкие и…

Пальцы Ирэн взметнулись к прическе, которая не менялась годами.

– Ох, Стефания, прямо и не знаю… все-таки незнакомый мастер, да и…

– Кеннет делает прическу Джеки Кеннеди, – возразила Стиви. – Не думаешь ли ты, что ему можно доверить и твою голову?

– Но ведь мы не договаривались, – залепетала Ирэн. – Если уж он такой важный…

– Он у меня в долгу. Я перешла от Сасуна и прислала Кеннету тридцать новых моделей. Не беспокойся, он лучшим образом обслужит тебя.

Так все и получилось, как сказала Стиви. Кеннет Баттел приветствовал их и провел в салон, и не подумав сказать Стиви, что не ждал ее в этот день. Ирэн провели прямо в кабинку, где главный колорист Кеннета немного осветлил ей волосы нежными оттенками, а сам Кеннет заменил ее мелкие кудряшки, какие носили во времена ее молодости, стильной короткой стрижкой. По указанию Стиви Ирэн также сделали из трав, а потом и новую косметику. Когда наконец Ирэн появилась, она выглядела на десять лет моложе, – ну а Стиви рассталась еще с шестьюстами пятьюдесятью долларами.

Едва женщины вернулись в квартиру, Стиви сбросила с ног туфли и растянулась на диване, внезапно почувствовав, как она устала. Ведь она проснулась в половине шестого, а к семи была уже полностью собрана, одета и готова для работы, чтобы фотограф мог поймать свет раннего утра. Однако это было больше, чем усталость, – Стиви испытывала нечто вроде упадка сил; теперь, когда покупки и траты остались позади, она просто не знала, что еще могла сделать для матери.

– Ох, Стефания, вздохнула Ирэн, направляясь к открытому бару. – Сегодня был самый лучший день, какой мы когда-либо проводили вместе. Как было бы хорошо… – И она смолкла.

Стиви давным-давно отбросила свой собственный каталог таких «как было бы хорошо…». Но ее мучило, хотелось узнать, о чем же сожалеет ее мать.

– Что же было бы хорошо, Ирэн?

– …если бы мы могли бы сделать это раньше.

Стиви напряглась. Ей не хотелось позволять неприглядной действительности вмешиваться, и она понимала, что было бы лучше всего, если бы визит ограничился только тем круизом, который они устроили в этот день. И все же она не могла не расставить все вещи на свои места.

– Мы не могли сделать этого прежде, мать, – я имею в виду то, что мы делали сегодня. Потому что я была твоим ребенком и не могла отвести тебя в те приятные места и купить тебе красивые вещи. Но ведь, Господи, ты могла сделать это для меня… но никогда не делала. Никогда не брала меня никуда. – Голос Стиви стал громче и превратился в крик. – Проклятье, Ирэн, я ведь провела шестнадцать никчемных лет… и хотела лишь одного: чтобы ты была мне матерью!

Ирэн поглядела на нее затравленными глазами. Затем, не говоря ни слова, повернулась к бару – что было своего рода ответом. Не самой себе, а на обвинения Стиви.

Злость выплеснулась из Стиви.

– Вот так! – закричала она. – Делай то, что ты всегда делала… подкрепляйся рюмочкой. Какого черта – бери все эту проклятую бутылку!

Пошатнувшись от силы внезапной атаки Стиви, Ирэн сделала именно то, что сказала Стиви. Ее рука замкнулась вокруг горлышка «бурбона».