Текст книги "Соблазн"

– Стефания, почему ты так на меня сердита? Посмотри, как ты красиво живешь… в какие чудесные места ходишь, каких важных людей встречаешь.

– Я красиво живу, Ирэн? – резко спросила Стиви, ее милое лицо исказилось от боли не меньше, чем от гнева. – Господи, да ты знаешь, на что походит моя красивая жизнь, что она в действительности из себя представляет? Гостиницы, студии, два дня здесь, три дня там, позволять незнакомцам с камерами заниматься со мной любовью – позволять им снимать меня до тошноты. А иногда, Ирэн, они не хотят любить меня своими камерами. Иногда они хотят трахать меня по-настоящему. И знаешь что? Обычно я позволяю им это, потому что я так одинока и так чертовски устала, чтобы отказывать. Такова моя проклятая грандиозная жизнь, Ирэн. А еще…

– Прекрати, – заныла Ирэн, закрыв уши ладонями. – Стефания, пожалуйста…

Но Стиви продолжала:

– По правде говоря, могло бы быть и еще хуже. На самом деле, когда адмирал выгнал меня, все было намного хуже. Но пожалуйста, не говори мне, как все замечательно… и не думай, что ты можешь замести все под ковер, как всегда это делаешь. Ведь голая, неприкрашенная правда заключается в том, что у меня нет матери. Ты сделала меня сиротой, Ирэн, ты бросила меня на милость этого сукина сына, за которого ты вышла замуж!

Ирэн на миг застыла в пространстве в своем новехоньком, изысканном обличье, словно мотылек, пришпиленный на лету гневом Стиви. Затем упала на колени, все еще держа бутылку виски, как ребенок держит плюшевого медвежонка.

– Прости меня, Стефания, – тихо зарыдала она. Пожалуйста, прости меня! Я хотела быть хорошей матерью. Я старалась…

Стиви отвернулась и закрыла глаза. Ее гнев прошел и она чувствовала, что задыхается от стыда. Ей невыносимо было зрелище Ирэн, рухнувшей на колени, но и поцелуй прощения дать она не могла никак. Она всегда знала, что виски для матери важней, чем дочь. Тогда почему же она чувствовала себя сейчас так гадко?

Она и не слышала, как дверь отворилась и закрылась; она и не знала, что Ирэн поднялась и вышла, оставив все свои покупки.

Может, она вернется, подумала Стиви позже в тот вечер, когда ложилась спать. Выплеснув весь свой гнев, который копился в ней так долго, она ощущала себя лучше, как-то легче. И все-таки она беспокоилась…

Когда Ирэн не вернулась, Стиви решила, что она, должно быть, улетела назад в Вирджинию. Вероятно, она наплевала на подарки, которые было так приятно покупать, но которые теперь были просто больным напоминанием о нежности матери и дочери, которой в действительности между ними никогда не было.

Два дня спустя телефон Стиви зазвонил около полуночи. Измученная съемками, она рано легла спать. Она сняла трубку и пробормотала «алло».

– Где прячется твоя мать? – прорычал голос без всяких преамбул. – Она должна была вернуться на самолете два часа назад. Я посылал водителя в аэропорт. Он сообщил, что ее не было на этом рейсе. Я звонил в авиакомпанию. Билет не был заказан. Я звонил в ее отель, мне ответили, что номер так и не был востребован, что ее дочь забрала ее вещи пару дней назад. Я хочу получить объяснение. Позови ее к телефону – да побыстрей.

– Но ее нет здесь… – слабо ответила Стиви, раздраженная звуком адмиральского голоса, его неожиданным сумрачным призраком, который замаячил в ее спальне. – Она ушла от меня в понедельник. Я думала, что она отправилась… назад в Вирджинию. А ее нет в отеле?

– Я же сказал тебе, что нет, – повторил он, и его голос загремел от негодования. – Черт побери, ты хочешь сказать, что не поинтересовалась, где она, за все эти три дня? Что за подлое обращение с матерью, после того как она проделала целое путешествие, чтобы увидеть тебя. Господи, Стиви, я видел некоторые из тех снимков, где ты выглядишь такой красавицей. Но на деле ты не лучше, чем была раньше, ведь так? Впрочем, так просто ты от меня не отделаешься. Тебе лучше всего отыскать мать! Позвони мне о результатах. Ты меня четко поняла?

– Поняла четко. – Стиви повесила трубку, чувствуя себя снова десятилетней, ее живот свело узлом от страха, гнева и тревоги.

Безумная мысль пришла ей в голову, что это все ложь, мучение, придуманное адмиралом, и она позвонила в отель «Шератон» сама. Клерк, регистрирующий постояльцев, подтвердил, что миссис Найт не выписывалась.

Но она и не пользовалась комнатой, и уже набежал большой счет…

Теперь у Стиви не оставалось сомнений. С Ирэн случилось что-нибудь страшное. Она было подумала, чтобы позвонить адмиралу, попросить его помощи… но не могла заставить себя набрать его номер, услышать его гневный голос.

Вместо этого она позвонила в полицию и сообщила об исчезновении Ирэн. Пока она описывала мать, детали одежды, которую они вместе покупали, ее новую прическу и косметику, ее беспокойство все росло. Она воображала дюжины нелепых случаев… обливающаяся слезами Ирэн попадает под машину, Ирэн лежит в госпитале, совершенно одинокая…

Один за другим она обзвонила городские госпитали, но Ирэн Найт нигде не было.

Стиви отменила все свои контракты на следующие несколько дней, не обращая внимания на последовавшие протесты и угрозы. Она не принимала никаких приглашений, чтобы день и ночь находиться у телефона. Боясь повторного звонка адмирала, она отвечала на каждый телефонный звонок измененным голосом, чтобы в случае, если он позвонит, выдать себя за экономку.

Каждые несколько часов она созванивалась с полицией, умоляя их поусердней искать ее мать, отказываясь верить утешениям, которые они произносили.

– Отсутствие новостей – это хорошая новость, – сказал сержант Полсен. – Ее нет ни в одном госпитале, нет и в… – Он замялся. – Так что у нас есть все основания надеяться, что она жива и здорова.

Прошло еще два мучительных дня, прежде чем сержант Полсен позвонил с новостями об Ирэн: – Мисс Найт? Ваша мать у нас здесь… – Слава Богу! Она… в порядке, сержант? Наступила небольшая пауза.

Сейчас она немножко трясется, но думаю, что через пару дней придет в норму. Почему бы вам не приехать и не забрать ее прямо сейчас?

– Еду. Спасибо, сержант. Спасибо.

Стиви даже не стала вызывать свой автомобиль. Такси будет быстрей. Она схватила сумочку с деньгами и побежала к лифту.

Когда она добралась до 12-го полицейского участка, то подбежала к дежурному сержанту:

– Мне нужен сержант Полсен. Он сказал, что моя мать здесь… Ирэн Найт. Где она?

Служака справился с записями, а затем показал на длинный коридор. Стиви помчалась туда – и столкнулась нос к носу с адмиралом, его лицо было чернее тучи.

– У тебя крепкие нервы, раз ты показываешься здесь после всего, что ты сделала! Выставила свою собственную мать на улицу… даже не поставила меня и известность, жива она или нет!

– Но я искала ее с тех пор, как ты позвонил, – запротестовала она. – И нашла…

– Ни черта ты не нашла, тупая потаскуха! Это мои люди нашли Ирэн. После всего, что ты ей сделала, у тебя еще хватило наглости явиться сюда!

– Но что…

– Я велел твоей матери не вмешиваться, но она все упрашивала меня. Ты ведь знаешь, что бедная женщина такая нежная. В прошлом году она целый месяц была в госпитале. А ты хоть вспомнила о ней? Нет! Ты снова разбила ее сердце… Черт побери, она едва не угробила себя, пила два дня в каком-то грязном баре, а потом какая-то грязная тварь ее обчистила! Мы тебя должны за это благодарить, Стефания… будто ты и до этого мало причиняла нам зла!

Стиви оглянулась на группу полисменов, внимательно слушавших филиппики адмирала, словно надеясь обрести в их лице союзников, но этого не произошло. Братство мужчин в мундирах держалось крепко.

– Позволь мне увидеть ее, – взмолилась она. – Я просто хочу удостовериться, что с ней все в порядке…

– Ни черта я тебе не дам! – заревел он. – Катись отсюда. И держись от нас подальше, если не хочешь себе неприятностей. Если ты когда-нибудь потревожишь нас снова, то пожалеешь, что не умерла раньше. Черт побери, а что до меня, то ты уже мертвая!

Дрогнув под напором отца, Стиви вылетела из полицейского участка. На улице она прижала руки к ушам и завыла, словно желая заглушить те резкие слова, которые все еще отдавались в ее мозгу. И все-таки она их по-прежнему слышала и знала, что будет слышать всю свою жизнь.

6

Стояла середина лета, когда принадлежащий Самсону караван лимузинов и грузовиков с оборудованием выехал из Нью-Йорка и направился на север в Коннектикут. Место для съемок, которое он выбрал, оказалось пышным каменным замком, украшенным горгульями, что стоял на высоком холме, поросшем травой, и был окружен маленьким рвом. Выстроенный в восемнадцатом веке магнатом торгового флота, в последние двадцать лет он был необитаем.

Когда разведчики Самсона нашли это место, вид у него был печальный, запущенный, почти отталкивающий. Бассейн, пристроенный в двадцатых годах, был полон водорослей и мхов. Некогда величественный парк уже десятилетие не видел садовника. Однако внутри, под толстыми слоями пыли, блеск ушедшей эпохи сохранился. И в бальном зале с высокими, в два этажа, стенами, украшенными золочеными листьями, и в итальянских мраморных полах, и в широких лестницах с резными перилами из красного дерева, и в таинственных комнатах в башнях.

Это было великолепное место для первой эпической картины Самсона – «Мечты Дракулы». Все, что требовалось, чтобы быть готовым к съемкам, – это огромная сумма, но и это тоже было у Самсона впервые, – деньги, которые дали богатые посетители Забегаловки и их друзья. Дворец проветривался и чистился, мебель подбирали специалисты по старине. Парк чистили и приводили в порядок. Бассейн тоже вычистили, починили и заполнили свежей водой; павильон отремонтировали и провели туда электричество.

Наняли поставщика провизии, чтобы кормить съемочную группу, а также уборочную службу. И когда все было приготовлено в соответствии с инструкциями Самсона, пригласили прессу на коктейль и брифинг «Самый честолюбивый проект Самсона Лава», которые были устроены на лужайке перед домом.

– О чем будет картина, Самсон? – хотелось знать каждому репортеру.

– Это миф и аллегория, – отвечал он, стоя перед ними, – комментарий на тему о современной жизни, если угодно. Я не могу сказать больше, и если вы видели мою предыдущую работу, то поймете почему. Картины Самсона Лава – это динамичный, живой организм. Его невозможно уложить в прокрустово ложе сюжета. Он просто будет рождаться сам собой.

Это верно, что вы будете исполнять заглавную роль? А если да, то что заставило вас встать перед камерой?

– Все верно, – подтвердил он, самоуниженно пожимая плечами, – однако заглавная роль является чисто символической, и я рассматриваю это как возможность роста, как эксперимент, не больше. Настоящие звезды – это Милая Стиви Найт, которая играет Мину; моя дорогая Пип, которая играет Люси; и Пол Максвелл, он играет доктора Ван-Хелсинга.

Последовало еще несколько вопросов, и Самсон отвечал на них с необычной для него скромностью. Репортеры задержались достаточно долго, резво потребляя выставленные спиртные напитки. Когда они уехали, Самсон объявил остаток вечера свободным.

– Наслаждайтесь свободным временем, дети, – сказал он, – но отправляйтесь спать пораньше и воздержитесь сегодня от фармацевтических препаратов. Я хочу, чтобы все проснулись завтра утром с ясной головой и веселыми лицами. – И после этого он удалился в комнату, что находилась в башне, выбрав ее себе в качестве личных покоев.

– Я не верю своим ушам, – сказала Стиви Пип. – Пораньше в постель, рано подниматься? И «воздержаться от фармацевтических препаратов»? Что случилось с нашим Самсоном?

– Я полагаю, что наш Самсон чувствует себя немножко неуверенным в этом деле, Стиви. Пока он распоряжался небюджетными фильмами, кто мог упрекнуть его, если они оказывались немного не отшлифованными? А теперь, когда он имеет дело с настоящими деньгами, он обязан представить нечто большее, чем просто «интересное», – или оказаться ужасным болваном. А наш Самсон скорее умрет, чем захочет казаться болваном. Я просто удивляюсь, где он достал все эти деньги… Я люблю его искривленный, извращенный ум, но не потратила бы ни пенни из моих собственных денег на аллегорию, даже если бы это и касалось Самсона.

Стиви хихикнула, чувствуя себя немного предательницей, потому что ей нравилась мысль о том, что Самсон испытывает неуверенность в себе.

В это время Пол Максвелл подошел к ней сзади и обхватил ее рукой за талию. Стиви вырвалась, возмутившись его бесцеремонным прикосновением.

– У меня сегодня в комнате вечеринка. Ящик «Дом Периньона» на льду и множество других вещей, которые ты так любишь. Почему бы тебе и Пип не прийти ко мне… часов в девять?

Стиви потрясла головой.

– Я собираюсь в десять лечь спать. Разве ты не слышал, что сказал недавно Самсон?

– Слышал. Но это касается кого угодно, но не меня.

– Ты считаешь себя лучше всех? – саркастически поинтересовалась Стиви.

– Не лучше, а просто богаче… и это касается и тех вещей, которыми занят Самсон. Так что не забудьте, леди… моя комната, девять часов.

– Когда рак на горе свистнет, – пробормотала Стиви, когда Пол удалился.

– Почему ты так его не любишь? – спросила Пип.

– Сама не знаю. – Стиви с минуту подумала. – Возможно, потому, что он пытается вести себя как Самсон, когда тот страдает. Но он не обладает талантом Самсона, его чувством стиля или… его добротой.

Глупая девочка… Я тебе говорила уже давным-давно что Пол один из самых неуверенных в себе людей каких я знаю, и именно это заставляет его действовать так, что тебя это раздражает. Однако он безвредный, и вполне очевидно, ты ему нравишься. Может, если бы ты была к нему немного приветливей, то он и не докучал бы тебе так сильно.

На следующее утро все проснулись в шесть часов. Завтрак был накрыт в шесть тридцать на восточной веранде, и Самсон самолично надзирал за всем, напоминая съемочной группе, чтобы все ели как следует, «потому что нам всем нужно находиться в высшей кондиции сегодня».

Пип и Стиви хихикнули, поглядев друг на друга, но быстро замолчали, остановленные одним из убийственных взглядов Самсона.

– Будьте внимательны, мальчики и девочки, – произнес он. – Все вы уже работали со мной и раньше, поэтому знаете весь порядок. Отдайте мне самое лучшее, что есть у вас, другого я не возьму.

– Следующую вещь ты знаешь, – шепнула Пип. – Он станет нам говорить, что у нас нечего взять.

Стиви прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Самсон определенно казался серьезным. При всей своей славе и успехах неужели он мог бояться того, что делал уже много раз и до этого?

Она всегда думала, что съемки в его картинах больше походили на игру, чем на настоящую работу. Не нужно было учить никаких слов или запоминать какие-либо сцены. Только Самсон знал, о чем фильм, и только он знал, какими будут каждый день мизансцены. Репетиций тоже не было, только его инструкции перед тем, как снимать ту или иную сцену. Если он бывал недоволен результатами, то просто делал это вновь и вновь, пока не удовлетворялся достигнутым. Что всего хуже – работа была монотонной, хотя так никому не казалось, потому что он держал под рукой свою знаменитую коробку со Всемирной выставки и спустя пару часов каждый был изрядно одуревшим от ее содержимого, но по-настоящему трудно не бывало никогда.

Когда все позавтракали, Стиви и Пип направились в бальный зал замка. Пол Максвелл догнал их, и у Стиви появилось ощущение, что он чего-то ждет. Вспомнив совет Пип, она постаралась держаться с ним приветливо и дружески кивнула ему.

– Так ты увидела свет, Милая Стиви, – сказал он, беря ее под руку. – Я думаю, увидишь, когда Самсон тебе факты из жизни…

– Что? О чем ты говоришь? – Она стряхнула его руку, словно та была отравленной. – Смотри, Пол, – сказала она, – мы тут будем вместе какое-то время и поэтому должны попытаться как-то ладить между собой. И не нужно никаких идей, потому что мне вовсе не интересно!

Когда Пол, разозлившись, ушел прочь, Стиви с удивлением покачала головой:

– Господи, неужели он не знает, как получать отказы? Почему он не осаждает кого-нибудь еще? Если уж он такой богатый, как все говорят, то должен кто-то найтись, кто не будет думать, что он тупица.

– В этом-то и весь юмор, Стиви, – засмеялась Пип. – К примеру, некоторые мужчины мечтают только о тех клубах, куда их не принимают.

Когда группа собралась в бальном зале, Самсон позвал всех на консультацию. Он сделал глоток крем-соды, кашлянул и начал говорить:

– Мне нужно, чтобы вы выбросили из головы все фильмы про Дракулу, какие только видели. Очистите свои рассудки от застарелых, ужасных стереотипов и запомните следующее: Дракула – воплощение всякого табу, всякого темного человеческого желания, всякого страха, что завораживает. Если он и монстр – а это будет центральная точка зрения, которую мы будем разрабатывать – то элегантный монстр, обаятельный и соблазнительный – сильный, властный, но уязвимый, мудрый, но глубоко одинокий.

Сегодня наш первый кадр покажет кораблекрушение, рассеянные обломки судна, которое везло гроб Дракулы в его новый дом. Мы двинемся на природу… Сейчас все в полном цвету, пышное и зеленое, а с музыкой и огнями создастся впечатление грусти, потому что это цвета и светотень, которые запретны для Князя Тьмы. Затем мы покажем Джонатана Харкера, пожалуй, покажем бледную, довольно пресную природу его отношений с Миной… Вот и все на сегодня.

Программа звучала кратко и достаточно просто, однако проблемы появились уже с первых минут съемки. Самсон нашел, что обломки корабля выглядели фальшивыми, раскраска корпуса казалась слишком веселой, в расположении обломков отсутствовал драматизм – и так далее, и так далее. Художнику-постановщику было приказано работать, если понадобится, всю ночь, а съемочная группа погрузила свои пожитки в джип. При постоянном присутствии Самсона они ездили взад-вперед все те же несколько миль, в поисках совершенной комбинации летней листвы и чистого неба.

Когда свет уже почти пропал, группа все еще работала над той же сценой под открытым небом.

– Завтра мы попробуем повторить это снова, – подвел итог Самсон. – И хорошо бы все получилось.

Следующий день оказался дождливым, и Самсон был вынужден выбирать между праздностью и работой над сценами, которые можно было снимать в помещении. Выбор оказался нелегким, потому что, несмотря на его спокойный вид и беззаботность, Самсон вовсе не был податливым, если дело касалось того, что он считал важным. Он приказал группе явиться в главное здание с таким раздражением, будто в плохой погоде был виноват кто-то из них.

– Мы будем снимать сцену соблазнения Люси Дракулой, – решил он наконец. Провозившись, как показалось, часы с ночной рубашкой Пип и переставив мебель так, чтобы получился ее будуар, Самсон велел ей ложиться на кровать и сделал окончательные изменения в своем костюме – мягкой, белой шелковой рубашке, черных бархатных брюках и мягких ботинках ручной работы.

Когда он влезал в окно спальни, Самсон казался всем, чем, по его словам, должен был обладать Дракула, – грацией, элегантностью и романтичностью. Когда он приближался к спящей Люси, в комнате повисло сексуальное напряжение. Все затаили дыхание, когда он наклонился над ее обнаженными плечами, стройной шейкой. И тут внезапно раздалось хихиканье, сначала подавленное, а потом переросшее в настоящий взрыв смеха.

– О, Боже, Самсон, ты защекотал меня своей рубашкой! – воскликнула Пип.

– К черту! – заорал он, и его красивое лицо исказилось от ярости. – К черту всех любителей и филистеров! Вы стараетесь свести меня в могилу, вы все стараетесь разорить меня! – И с этими словами он умчался в свою башню, запер дверь и отказывался разговаривать с кем бы то ни было весь остаток дня.

В последующие дни Стиви пришлось признать, что Пип была права. Самсон нервничал, и хотя было трудно сказать, что влияло на его творчество, он стал капризней и нетерпеливей к своей съемочной группе. То он говорил им одно, через минуту другое, а потом злился, если результат ему не нравился.

Усугубляя все это, атмосфера летнего лагеря стала напоминать коллективный приступ лихорадки в лифте. Привыкшие к жизни в городе, завсегдатаи Забегаловки начинали ворчать по любому поводу – постоянным вынужденным ожиданием, отсутствию каких-нибудь сносных занятий по вечерам. Ближайший город находился в двадцати милях; развлечения там ограничивались одним кинотеатром и четырьмя ресторанами, все из которых закрывались к десяти часам вечера. Стиви и Пип развлекали друг друга, но даже они начинали чувствовать, что съемки не закончатся и через несколько месяцев. Когда жалобы и перебранка достигли тревожащих размеров, Самсон наконец отменил свои гонения на наркотики и попросил лишь об умеренности.

Стиви не могла не вспомнить то время, когда она увела и соблазнила Льюка Джеймса, совершенно другую эпоху. Странно, думалось ей, тогда она чувствовала себя так уверенно, так контролировала ситуацию, так была уверена во всем, что делает. А теперь сама стала кем-то вроде актрисы и совершенно не могла ничего контролировать.

Болезненно, дюйм за дюймом, съемки продвигались вперед, и никто не мог сказать, были ли результаты хорошими, плохими либо чем-то средним. Аренда замка была продлена, контракт с рестораном продолжен. В нетерпении Самсон подгонял съемочную группу и обслугу, со злостью, угрозами и иногда с применением силы, что походило на отчаяние.

Сидя один в башне, он работал на монтажном столе и не позволял никому прикасаться к своей работе, просматривая результаты каждого съемочного дня. Более склонный к секретности, чем когда-либо, он ни с кем не делился своими мыслями, давая основание для слухов, что Самсон Лав вот-вот упадет своим красивым лицом в грязь впервые в своей блестящей карьере.

Он приберегал финальные сцены, где Дракулу уничтожают, напоследок, и поскольку время их съемок все приближалось, становился подавленным, даже казался обезумевшим, словно не мог примириться с гибелью своего вымышленного создания. Когда эти сцены уже невозможно было откладывать, когда стало очевидно, что все просто считают минуты и ждут, что скажет Самсон, он сбежал в свою башню и уединился там. Озабоченные тем, что он не ест и не спит, Стиви и Пип рискнули навлечь на себя его гнев и попытались пробраться к нему. Они стучали в дверь и кричали. Они пытались повернуть дверную ручку, но тяжелый засов был задвинут. Они стали стучать сильней, опасаясь, что случилось что-нибудь ужасное. Внезапно раздался громкий треск, звук стекла, разлетевшегося вдребезги от удара о дверь, и глухой голос, говоривший:

– Уйдите прочь, черт вас побери, убирайтесь прочь!

И все же на следующее утро, когда группа собралась в столовой на завтрак, появился Самсон, выглядевший свежим и отдохнувшим, одетый в свой костюм Дракулы и явно готовый к работе. Он постучал ложечкой по стеклу, призывая всех к тишине.

– Я придумал новую, смелую концепцию, – заявил он с улыбкой, которую все увидели у него впервые за много недель. – Дракула не может быть уничтожен… Все, что он воплощает в себе, бессмертно. Лишь мелкие, напуганные людишки настаивают на его смерти… Это ложное и с художественной точки зрения неполноценное завершение сюжета. Наш Дракула пожнет триумф… В конце он соблазнит всех, кто пытался его уничтожить!

Все заговорили разом. Что это означает? Дальнейшее затягивание съемок? Пересъемки?

– Мы все закончим сегодня, – продолжал Самсон, и его слова звучали увереннее, чем во все предыдущие недели. – Заключительные сцены будут разворачиваться в павильоне с бассейном. Когда Джонатан Харкер и Ван-Хелсинг появятся со своими колами и крестами, произойдет солнечное затмение, как будто сама природа вмешается и сорвет их планы… Дракула поднимется из гроба. Он вполне в силах уничтожить своих врагов, однако вместо этого он станет развлекать их видениями их собственных скрытых желаний. Выбор за ними. Окажется ли их так называемая мораль достаточно сильной, чтобы противостоять искушениям? Борьба ожесточенная, но короткая. Против соблазнительного аромата чувственных удовольствий абстрактные добродетели не защищают. Конец фильма станет вакханалией, мальчики и девочки, которая посрамит даже римлян… Итак, влезайте в костюмы и за работу!

Павильон был спешно освещен красным флюоресцентным светом, залив бассейн и прилегающее пространство дьявольским кровавым сиянием, от которого у Стиви поползли по спине мурашки, хоть она и знала, что все это ее выдумки. Накладывался грим, подгонялись костюмы, все завертелось с неожиданной ловкостью и скоростью.

Когда уже снятые до этого сцены были дополнены только одним дублем, настроение у компании поднялось выше, чем оно находилось в течение нескольких последних недель. Скоро придет конец скуке и напряженности, скоро все они вернутся в Нью-Йорк.

Когда место съемок было подготовлено для вакханалии, увезли обычно стоявший возле съемочной группы кофейный вагончик. На его месте Самсон установил передвижной бар и переносную фармацевтику: наборы тонизирующих и успокоительных средств, ампулы с амилнитритом; гашиш, кокаин, опиум и марихуана, не говоря уж о приспособлениях для курения, инъекций или нюханья. Все, что до этого запрещалось или разрешалось небольшими порциями, теперь предлагалось щедрой рукой.

– Пользуйтесь удовольствиями, мальчики и девочки, – весело произнес Самсон. – Берите что угодно и сколько угодно. К черту всю осторожность… Я хочу, чтобы вы отбросили все запреты, как сбросили свои одежды; отдайтесь целиком восторгам чувственных наслаждений.

Подобно детям в кондитерской лавке, съемочная группа жадно набросилась на порошки, пилюли, спиртное. Самсон ходил среди них, будто хозяин, бормотал похвалы, подбадривал, глядел, как принимают его зелья, направлял камеру то на чьи-нибудь глаза, то на чье-то тело.

– Теперь все прыгают в бассейн, – крикнул он. – В одежде и без нее, как кому нравится… Выбирайте себе партнеров и занимайтесь любовью! – Камеры надвинулись ближе, когда начались совокупления, когда нагие и одетые тела переплелись в различных комбинациях по двое, трое или больше, звуки сексуальных стонов смешивались со смехом и плеском воды.

Одетая только в киношное белое платье, Стиви ждала сигнала. Ей было сказано, что она будет любить Донни Гласса, который играл Джонатана Харкера, а когда она запротестовала, Самсон объяснил, какой важной в художественном отношении будет эта сцена.

– Разве ты не понимаешь? – уговаривал ее он, – Мина – невеста Джонатана, и все же при их скучных, бесцветных взаимоотношениях он едва касался ее. Теперь же Мина принадлежит Дракуле, который предлагает ее Джонатану… насмешливо, соблазняюще. Ты поняла или нет?

В конце концов Стиви согласилась. Она выпила и приняла милтаун, но все еще чувствовала скованность.

– Ты еще не в кондиции, – сказал Самсон, протягивая ей сильный коктейль из водки и туинала. – Ты недостаточно расслабилась. Нам нужно снимать сонную Мину, из другого мира. А твои мышцы еще слишком тугие, а глаза ясные.

Она послушно выпила, и вскоре мир вокруг нее поплыл и потерял фокус. Ноги и руки превратились в студенистую массу, и ей пришлось сесть и схватиться за стул, чтобы не упасть. Она потеряла представление о времени и пространстве, и когда Самсон выкрикнул: «По местам!» – она не имела представления, что должна делать. Она позволила отвести себя на скамью в центре павильона и наткнулась по пути на дерево.

– Вот так хорошо, – сказал Самсон. – Теперь все, что от тебя требуется, это ждать… и плыть по течению.

Огни казались жаркими, и все, что хотелось Стиви, – это прилечь куда-нибудь и заснуть. Она смутно сознавала, как Самсон отдавал распоряжения, как кто-то приближался. Она взглянула, смутно ожидая увидеть Донни Гласса… но это был кто-то еще. Это был Пол Максвелл, который ухватил ее за руку, сорвал ночную рубашку с ее плеч и толкнул на скамью. Она попыталась что-то сказать, однако губы Пола впились в нее, его тело пронзило ослабевшую плоть Стиви, и он взял ее, грубо, с бешеной злостью.

Когда она открыла глаза, то увидела, что находится в чужой спальне. У Пола.

– Игра стоила свеч, – сказал он с удовлетворенной ухмылкой. – Дороговато, но стоило того.

– Ты о чем? – спросила она. В ее голове все пульсировало и плыло, и она совершенно ничего не помнила.

– Ты… поиметь тебя. Это оправдало все деньги, которые были затрачены на картину. – Когда Стиви никак не отозвалась, он пояснил: – Я согласился вложить деньги в эту ленту, после того как Самсон обещал, что я получу все традиционные привилегии продюсера… все, что я хочу, включая привилегию переспать с любым из актеров. Я хотел тебя.

Несмотря на туман, Стиви поняла, что сказал Пол, и, собрав все силы, пнула его ногой в пах. Он заревел от боли и ударил ее по лицу достаточно жестко. Она отшатнулась, ударилась о кровать и рассекла щеку. Рыдая от боли и злости, она выбежала из комнаты в ванную и заперла за собой дверь. Кровь текла по щеке. Она шагнула под душ и включила холодную воду. Сколько она так стояла – неизвестно, тело ее застыло. Произошло нечто ужасное, и хотя презирала она Пола, виноват был Самсон, позволивший случиться этому. Не то чтобы она делала вещи, которых не делала прежде, то есть была открыта для новых впечатлений, которые казались странными и даже грязными, если она не была одуревшей от наркотиков. Нет, Самсон продал ее, как проститутку, и сделал это ради денег.

Наконец она выключила воду и поглядела на лицо. Рана перестала кровоточить; тонкая розовая линия проходила через скулу. Она набросила халат и побежала наверх.

Без стука она влетела в башню Самсона. Он был один и сидел, склонившись над монтажным столом и кусая ногти.

– Будь ты проклят, – сказала она, и ее голос задрожал от гнева. – Будь ты проклят, Самсон… А я-то думала, что ты мне друг!

Он, казалось, опешил и выглядел совершенно невинным.

– Что это ты выпила… или чего накурилась либо нанюхалась, Милая Стиви? Ты само воплощение неудачного путешествия… А что случилось с твоим миленьким личиком? Хорошо еще, что мы все закончили…

– Будь проклята и твоя тупая картина, – крикнула она. – Ты продал меня Полу Максвеллу. Все это дерьмо собачье – болтовня об искусстве… все оказалось просто дерьмом. Как ты мог, ты сделал из меня…

– Проститутку? – договорил за нее он, и его сведенные у переносицы брови поднялись вверх, словно в изумлении. – Вот из-за чего весь этот детский гнев? – спросил он, словно виновата была она. – И в самом деле, я решил, что будет гораздо более интересно, если набожный доктор Ван-Хелсинг будет соблазнен красавицей Моной. И какой вред от того, что я позволил Полу думать, что это его идея? Особенно если этот маленький обман позволил нам снять фильм. Теперь мы его сделали, – произнес он хладнокровно, – а сцена с вами обоими получилась интересной… даже лучше, чем я ожидал. Когда ты увидишь картину, то поймешь, что я прав.