Текст книги "Дни"

21

Семь чувств: согласно Экклезиасту, существует еще два чувства, помимо общепризнанных пяти, – разумение и речь

11.25

Все его чувства заволокла плесень, затуманившая и зрение, и слух, и осязание: между ним и окружающей действительностью теперь расстилается дымка. Мозг его буксует, точно байдарка на быстрине. Он пытается встать, но снова тяжело оседает.

Диван под ним – это облако. Мир беспорядочно вращается, то останавливаясь, то принимаясь бешено крутиться, будто забарахлившая центрифуга. Сила тяжести пропадает и вновь появляется: то ему кажется, что он стал легче пушинки, то вдоль его позвоночника словно катится шарик для игры в боулинг и ударяет ему в таз. Он пытается встать, но снова тяжело оседает.

Ширинка отчего-то мокрая, как будто он обмочился. Стакан пуст, а джинсы в промежности – холодные и липкие. Как же это так? Ах, ну да. Он припоминает. Он на миг расслабился. Пальцы задрожали. Жалко, пропала добрая порция спиртного. Ну да ладно, там же еще полно выпивки. Там, в баре, множество бутылок. Вон там. Если бы только он мог встать, то пошел бы и налил себе еще порцию. Если бы только он мог встать…

Он пытается, но снова тяжело оседает.

Он хихикает – громко и резко. Видели бы его сейчас братья – как бы они его запрезирали, каким бы высокомерным гневом преисполнились.

– Ну и хрен с ними, – огрызается Крис, сводя брови вместе. А потом снова хихикает, еще громче и резче.

Подняв голову, он обводит взглядом квартиру, словно потеряв ориентацию, не соображая, где находится. Планета под ним по-прежнему крутится, непредсказуемо трясясь и дергаясь. Чтобы сидеть прямо, не валясь набок, ему приходится обеими руками упираться в диванные подушки. Все здание плывет по морю, это гигантский галеон, подбрасываемый волнами величиной с гору, а Крис – на верхушке мачты, на марсе, набравшийся по самые жабры. Ему куда труднее переносить корабельную качку, чем всем, кто там, внизу. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Нет, ему непременно нужно встать. Ведь кажется, его ждет какое-то дело?

Вот именно, что какое-то, но какое в точности, он пока не в состоянии вспомнить. Он уверен, что обязательно вспомнит, если только не слишком напрягать память. Вот уже нужное слово вертится у него на кончике языка, важно его не спугнуть – иначе оно в панике сорвется, как овца, замершая над краем пропасти. Оставьте овцу в покое – и она сама вернется домой.

Чирк-чирирк.

Это еще что такое? Должно быть, галлюцинация. Он готов поклясться, что слышал сверчка.

Чирк-чирирк.

Этот звук исходит откуда-то из-под его правой ягодицы. Значит, он сел на эту козявку! Кажется, сверчок совсем не против, трещит себе как ни в чем не бывало.

Чирк-чирирк.

Крис наклоняется влево, приподнимая зад, как игрок в регби, собирающийся выпустить газы. Заглядывает вниз. Там ничего нет.

Чирк-чирирк.

А-а, значит, это из заднего кармана джинсов.

Там у него переносной интерком.

Ну конечно. Он с самого начала знал, откуда доносится этот звук. А как насчет сверчка? Ну нельзя уж и пошутить наедине с самим собой. Ха-ха-ха.

Он силится просунуть пальцы в карман, чтобы извлечь тонкую пластину интеркома, но пальцы отказываются повиноваться, словно превратившись в сырые сосиски. Он неловко тычет ими, нелепо перекрутив туловище, потом раздраженно ворчит и в конце концов сдается. Затем решает сменить тактику – надавливает на карман и постепенно выжимает интерком из его джинсового укрытия, как какой-нибудь твердый плод из кожуры.

Чирк-чирирк.

Он откидывает крышку с микрофоном и, после нескольких промахов, умудряется нажать на кнопку «прием».

– Крис?

Это Чедвик.

Инстинкт подсказывает Крису, что его голос должен звучать трезво. Это очень важно.

Ему кажется, что язык его весь вымазан арахисовой пастой, но ему удается изогнуть его так, чтобы произнести единственное слово:

– Да?

Правильно он ответил?

– Крис, все в порядке? – Подозрение в голосе.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Ну, ты долго не отвечал.

Легкая паника. Теперь он вспоминает, почему должен казаться трезвым. Потому что сейчас он должен быть трезвым. Потому что скоро ему предстоит отправиться вниз, в торговый зал. Потому что он обещал братьям не пить перед этим. Тьфу ты, черт! Черт, черт, черт! А что, если Чедвик догадается? Если Чедвик догадается, что он все-таки напился, тогда все, конец: на нем можно ставить крест.

Ему требуется усилие, чтобы сочинить маленькую небылицу.

– У меня интерком в других брюках лежал.

Затем слышится долгое перешептывание, белый шум, трепет помех в эфире – слуховой аналог пушинок, попавших в линзу кинопроектора. А потом Чедвик говорит:

– Да нет. Ладно, не бери в голову. Даже ты не стал бы делать таких глупостей.

Кажется, облегчение хлынуло у Криса из всех отверстий, из каждой поры, окутав его светящимся паровым облачком.

– Охранники ждут тебя внизу, на Желтом. Ты ведь уже готов?

– Да, – отвечает Крис, глядя на свою рубашку и мокрые в паху джинсы. – Полностью готов.

– Ладно, если возникнут проблемы, если ты вляпаешься в какие-нибудь сложности, ради Бога, свяжись со мной. Помни: ты идешь туда только для того, чтобы высказать им наше мнение.

– Ага, высказать мнение.

– Торни хочет что-то добавить. Подожди-ка.

– Крис? Слушай. Если начальники отделов начнут артачиться, ты просто разворачивайся и уходи. Не вступай с ними в пререкания. Это несолидно. Я не думаю, что они доставят тебе неприятности – все-таки ты – это ты, – но никогда не знаешь. Иногда, если людей захлестывают эмоции, они забывают свое место. Просто не давай им сбить тебя с толку. Сохраняй спокойствие, оставайся невозмутим. Ты прав, они неправы. Усек?

– Я прав, они неправы.

– Ладно, возвращаю тебе Чедвика. Или нет, погоди, тут Понди с тобой хочет поговорить.

– Крис? – Низкий, гулкий голос Понди напоминает басовые трубы церковного органа. – Мы на тебя рассчитываем. Я в тебя верю. Ты справишься.

Крис чувствует такой мощный прилив любви к старшему брату, что едва сдерживает рыданья.

– Я постараюсь, Понди.

– Это все, о чем мы тебя просим.

Издалека, с другой стороны стола в Зале заседаний, доносится возглас Питера:

– Задай им жару, малыш Крис!

– Ну, ступай. Охранники уже ждут.

– Пока, Понди. Пока.

Крис захлопывает интерком и прижимает его к груди. Надо идти. Сознание этой необходимости выбрасывает в его кровоток адреналин, в голове внезапно наступает ясность – пусть ненадолго, зато она не дает ему вновь рухнуть на соблазнительно-мягкий диван, помогает преодолеть шаткость неистово кружащегося мира. Он встает на ноги, чувствуя себя победителем.

Поднявшись, он покачивается, и кровь отливает от мозга, оставляя там пустоту. Квартира взмывает на немыслимую высоту, а потом падает, падает, падает и оказывается в яме. Мгновение – и Крису кажется, что сейчас он потеряет сознание. А потом все успокаивается, утихомиривается, выравнивается, выглаживается. Пошатываясь, Крис бредет в спальню.

11.28

– Мне неприятно в этом сознаваться, – говорит Чедвик, взяв у Понди интерком и положив перед собой на стол, – но я не в силах избавиться от ощущения, что мы совершили страшную ошибку.

– Ты – паникер, – замечает Питер.

– Почему бы нам не проследить за ним с помощью «Глаза»? – спрашивает Субо. – Чтобы иметь хоть какое-нибудь представление, что он там устроит.

– Точно, велю им перебросить сюда сигнал, – решает Чедвик. – Отлично придумано.

Если бы портрет Септимуса Дня, висящий на стене, мог говорить, он бы, наверное, возразил, что все, происходящее сегодня в Зале заседаний, было придумано крайне скверно.

11.29

Костюмы вылетают из гардеробной один за другим, будто канарейки из клетки.

Крис бешено роется в своей обширной коллекции парадной одежды, срывая очередной костюм с вешалки, окидывая его беглым взглядом, а затем швыряя через плечо в пеструю, многоцветную груду из уже отвергнутых нарядов.

Что же надеть? Что же надеть?

Он и раньше, когда еще казалось, что времени более чем достаточно, не мог остановить выбор ни на одном костюме. А теперь, когда нужно спешить, не говоря уж о том, что он пьян, – принять решение все так же трудно, если не труднее. Он понимает, что нужно схватить костюм – любой костюм, уже неважно какой, – и напялить на себя, но это же его единственный шанс произвести впечатление, – он хочет выглядеть безупречно. Если бы только тут не было такого бескрайнего выбора, если бы только все эти чертовы тряпки не были такими кричащими и невозможными…

Бесформенная куча в дверях гардеробной продолжает расти – слой за слоем, вещь за вещью, – до тех пор, пока вдруг поиски не прекращаются.

Крис сделал выбор.

11.41

За плечами у Йоргенсона, Кофи, Горинга и Уоллеса – четверых охранников, стоящих на кольце Желтого этажа возле дверей частного лифта братьев, общий рабочий стаж, насчитывающий пятнадцать лет службы в вооруженных силах, шесть – в полиции и восемь с половиной лет, проведенных в различных исправительных учреждениях – в качестве или надзирателей, или подопечных. Все четверо – твердокаменные великаны, закаленные, но отнюдь не утомленные жизнью, явно равнодушные к боли и эмоциям, поэтому сложно сказать, испытали ли они хоть малейшее волнение, когда их отрядили в качестве эскорта для одного из тех семерых, в чьих руках находится власть над первым и (ну, черт возьми, кто бы в этом усомнился!) крупнейшим гигамаркетом в мире. По правде говоря, глядя на них, можно подумать, что сопровождать по магазину одного из братьев Дней – все равно что, скажем, поковыряться в зубах после мясного обеда.

Готовые ко всему, охранники стоят, скрестив руки на груди, слегка расставив ноги и наклонив голову чуть набок: классическая поза наемных головорезов всех времен и народов. Йоргенсон, Кофи, Горинг и Уоллес не обмениваются между собой ни словом – они просто ждут, когда спустится мастер Крис. Его опоздание никак не комментируется – никаких взглядов украдкой на наручные или настенные часы. Охранники просто стоят и ждут, как им велели: так горы стоят и ждут, как повелел им Господь.

Вокруг роятся покупатели. Некоторые удивляются, зачем это четверо охранников выставлены перед дверьми лифта, помеченного надписью: «Частный – посторонним пользоваться запрещено», но никто не отваживается подойти и спросить. И даже самому рассеянному покупателю, заблудившемуся в лабиринтах магазина, достаточно бросить всего один взгляд на эту четверку, чтобы обратиться с расспросами к кому-нибудь другому.

Заслышав, что лифт с Фиолетового этажа наконец начал спускаться, все четверо, как один, опускают руки и расстегивают кобуру на поясном ремне. Они готовы ко всему.

Над дверьми частного лифта братьев нет индикатора этажей, поэтому охранники видят, что мастер Крис спустился, только когда кабина останавливается и двери раскрываются.

Йоргенсон, которому было поручено отобрать для охраны мастера Криса трех коллег и который в силу этого чувствует себя самым ответственным, поворачивается на каблуках, выпячивает грудь и резко отдает честь своему работодателю.

Крис, после короткого колебания, неверным движением салютует в ответ.

– Доброе утро, сэр, – говорит Йоргенсон. В его невозмутимых глазах не проскальзывает ни намека на удивление.

– Доброе утро, – отвечает Крис, улыбнувшись, как ребенок. Он снова прикладывает пальцы ко лбу, а потом – видимо, ему полюбился этот приветственный жест – поворачивается и повторяет его еще трижды: для Кофи, Горинга и Уоллеса по отдельности. Он всем им желает доброго утра. И они отвечают тем же.

На Крисе – костюм цвета черной смородины, который он вначале отверг, тот самый, с вышитыми золотой нитью логотипами «Дней» на плечах, обшлагах и карманах. Еще раз взглянув на него после большого количества выпитой коричной водки, он пришел к мнению, что цвет костюма, а также логотипы скорее говорят в пользу этого наряда, чем против него. Веселая расцветка и псевдовоенный стиль украшений создают желанное сочетание доступности и властности. Под костюм он надел шафранную рубашку с сиреневым галстуком, а ноги стали мясной начинкой для светло-коричневых мокасин с перекрестной строчкой, похожих на пирожки. Ансамбль довершает его раскрасневшееся, покрытое испариной лицо.

– Ну что, пойдем? – спрашивает он, и охранники быстро занимают нужную позицию: Йоргенсон и Кофи – впереди, Горинг и Уоллес – позади, образуя четыре угла квадрата, срединной точкой которого является Крис.

Охранники с непроницаемыми лицами выступают по направлению к «Книгам» и «Компьютерам».

22

Семилетняя война: война, в которой Англия и Пруссия одержали победу над Австрией, Россией, Швецией, Саксонии и Францией (1756–1763)

11.46

По одну сторону прохода между «Книгами» и «Компьютерами» ждет мисс Дэллоуэй, а с ней трое Книжных Червей – Оскар, Салман и Курт. Напротив – по другую сторону идеологической пропасти, ширина которой всего пара метров, – стоят мистер Армитедж и трое Техноидов. Вначале мистер Армитедж пришел в сопровождении гораздо большего числа сотрудников, но, увидев, что мисс Дэллоуэй ограничилась всего тремя, отослал остальных. Эта любезность осталась незамеченной – напротив, ее старательно проигнорировали.

Изредка между двумя фракциями (четыре на четыре) пробегают искорки враждебных взглядов. Все хранят молчание.

11.48

Все на него смотрят. Разумеется. Кто же не остановится и не посмотрит на человека, которого сопровождают четверо ребят из охраны? Кое-кто из покупателей узнает его, но большинство – нет. Недавние фотографии братьев Дней раздобыть не так-то просто, но фамильные черты легко угадываются всеми. Нос, восточная смуглота: ошибиться невозможно.

Однако эти взгляды лишены тяжести. Вот что важнее всего для Криса в минуты, когда охранники ведут его против часовой стрелки по кольцу Желтого этажа, направляясь к входу в «Компьютеры». Никто не глазеет на него с эдаким понимающим выражением – знаем, мол, все твои секреты. Никто не сверлит его этим взглядом, который, кажется, посягает на его душу, – как будто публика обладает своего рода правами собственности на публичных персонажей. Возможно, они неспособны по-настоящему разглядеть Криса из-за окутывающей его дымки опьянения, то есть потому, что он не способен по-настоящему разглядеть их. Так ли обстоит дело, или иначе – совершенно неважно. Результат-то один. Он защищен. И пускай глазеют сколько влезет.

11.49

Возле противоположного входа в «Компьютеры» вспыхивает тревога. По отделу, как электрический ток, пробегает шепот. Идет. Мастер Крис идет.

А мисс Дэллоуэй думает: Как характерно – он выбрал путь через «Компьютеры». Она понимает, что «Компьютеры» – один из наиболее прибыльных отделов, выходящих на кольцо, – находятся прямо между ее отделом и частным лифтом братьев; было бы нелепо ожидать, что мастер Крис появится с какой-то другой стороны, и все же… Как характерно.

Между высокими рядами компьютерных комплектующих и аксессуаров, ковриков для мыши и пользовательских учебников, чехлов от пыли и дисководов царят шум и суета. Мастера Криса еще не видно, но свистящий слух о том, что он приближается, летит впереди него, будто волна, взрывающаяся впереди корабля. У мистера Армитеджа улыбка наготове. Итак, первое, что увидит мастер Крис, дойдя до прохода между отделами, – это заученную улыбку мистера Армитеджа. Мисс Дэллоуэй стискивает челюсти и прогоняет неприятную мысль. Все это ничего не значит: важно только изложить существо дела. Важна истина. Справедливость.

А вот и он. Не такой высокий, как она представляла, – впрочем, рядом с четверкой таких великанов любой показался бы карликом. Не такой уверенный с виду, как отец. Лицо припухлое. Со временем, если не переменить жизненных привычек, оно обретет жирный двойной подбородок. Но как он вырядился – это же настоящее шутовство! Мисс Дэллоуэй содрогается от одной только мысли, что мастер Крис всерьез мог бы счесть подобный наряд подходящим для делового человека. Может, для модели на подиуме, на каком-нибудь эксцентричном показе мод такое облачение еще сгодилось бы, но для одного из совладельцев первого и (некогда) крупнейшего гигамаркета в мире? Нет. Никогда.

Вот и он – и мистер Армитедж делает шаг вперед, вытянув вперед руку: берет инициативу на себя. – Сэр, большая честь для нас. Роланд Армитедж, «Компьютеры». В самом деле, большая честь. Очень благодарны вам за то, что нашли возможность спуститься к нам. Наконец-то мы раз и навсегда уладим это недоразумение.

Охранники, возглавлявшие шествие, расступаются в стороны, и Крис в смущении глядит на вытянутую руку мистера Армитеджа. Затем, словно внезапно вспомнив, что обычно делают в подобных случаях, он сжимает эту руку своей.

После нескольких «рисовых решительных пожатий мистер Армитедж высвобождается, поворачивается и начинает представлять ему своих Техноидов, называя каждого по имени. Техноиды, приветствуя хозяина, раболепно извиваются.

Что до мисс Дэллоуэй, то ее так взбесило замечание мистера Армитеджа о «недоразумении», что она почти лишилась способности рассуждать. Он что – просто пытается досадить ей или же искренне полагает, что ее отчаянное, затянувшееся на восемнадцать месяцев сопротивление попыткам аннексии – результат всего-навсего недоразумения? Впрочем, она быстро соображает, что, стоя как истукан и кипя гневом, она ровным счетом ничего не добьется, и потому, решительно хмыкнув и тряхнув головой, тоже направляется в проход.

Теоретически мисс Дэллоуэй может ходить где угодно, торговое пространство открыто для всех, и для нее тоже, но с той поры, как начался спор, она вычеркнула отдел «Компьютеров» со своей личной карты магазина, отказавшись признавать его существование, хотя из-за этого ей приходилось тратить много времени на его обход. И теперь, переступая порог этого отдела, она ощущает себя солдатом, шагнувшим за вражеские рубежи.

Позади нее трое Книжных Червей охвачены сомнениями. Мисс Дэллоуэй запретила им вступать на территорию «Компьютеров». Должны ли они по-прежнему соблюдать этот приказ – или, может быть, сейчас важнее выразить поддержку начальнице отдела и оказаться с ней рядом? Они решают последовать за ней и, как взволнованное стадо гусей, пересекают нейтральную полосу.

Протолкнувшись через трио Техноидов, мисс Дэллоуэй протискивается между мистером Армитеджем и Крисом. Мистер Армитедж как раз рассказывал Крису, какой полезной оказалась дополнительная площадь для заманивания покупатели в «Компьютеры». Он уже высказывает мысль, что было бы неплохо расширить подобным образом и другие входы в отдел, когда она прерывает его на полуслове:

– Ребекка Дэллоуэй.

Крис быстро поворачивает голову. Но взгляд и внимание, кажется, запаздывают на пару секунд.

– А кто вы?

– Ребекка Дэллоуэй, – повторяет она терпеливо.

– Нет, я имею в виду – чем вы занимаетесь?

– Возглавляю «Книги».

– А-а. Хорошо. Понятно.

– Прежде всего, мастер Крис, мне хотелось бы сказать, что, будучи преданным сотрудником магазина вот уже двадцать пять лет, я испытываю лишь глубочайшее уважение к тому, как вы и ваши братья управляете «Днями», и я никогда не осмелилась бы ставить под вопрос вашу бесспорную компетенцию.

– Как легко вам дается лесть, мисс Дэллоуэй, – говорит мистер Армитедж совсем тихо, так что Крис его не слышит. – Не лопатой кладете, а кисточкой мажете.

И это ей приходится выслушивать от перворазрядного лукавого подхалима! Но мисс Дэллоуэй не так-то легко сбить с толку.

– Я вовсе не намерена оспаривать какое-либо решение, принятое по экономическим соображениям. В конце концов, мы же все работаем ради общего блага магазина, верно? – Тут она пытается изобразить заискивающую улыбку. Зрелище не из лучших – она и сама первая это признала бы, но что делать: отчаянные времена требуют отчаянных мер. – Однако, я полагаю, вы согласитесь, когда увидите размер спорной территории, что тот ничтожный прирост, который она приносит цифрам продаж отдела «Компьютеров», едва ли стоит времени и усилий, которые затрачивают мистер Армитедж и его персонал, выставляя там свой товар.

Неплохо, думает она. Призыв во всем блюсти выгоду. А это, несомненно, – ахиллесова пята братьев Дней.

– Но, мисс Дэллоуэй, – встревает мистер Армитедж, прежде чем Крис успевает раскрыть рот для ответа, – по той же самой причине, раз эта площадь столь мала, она едва ли стоит траты времени и усилий, которые ваш отдел посвящает попыткам вытурить оттуда мой отдел. Может, вам лучше направить часть той энергии, которую вы тратите на борьбу с нами, на зазывание покупателей и повышение огорчительного уровня продаж своего отдела.

– Уровень продаж не был бы столь «огорчительным», мистер Армитедж, если бы нам позволили оставить за собой то пространство, которое принадлежит нам по праву.

– Верно, верно! – вставляет Оскар, а ему вторят Салман с Куртом.

От этого выражения поддержки мисс Дэллоуэй словно затвердевает с головы до пят, как кожаные ножны, когда в них вложен меч.

– И, как подтвердят мои подчиненные, – продолжает она, – наше неукоснительное выполнение своих обязанностей в качестве служащих «Дней» неизбежно оказалось скомпрометировано ввиду многократных актов агрессии и устрашения со стороны отдела «Компьютеров». Как же мы можем целиком сосредоточиться на своих покупателях и товарах, если постоянно находимся под угрозой насилия и постороннего вмешательства?

– Если под угрозами и вмешательством вы подразумеваете предъявление прав на то, что законным образом принадлежит нам, тогда я и мои подчиненные виновны, – говорит мистер Армитедж. – Да, мы угрожали, да, мы вмешивались. Но нам не пришлось бы прибегать к столь решительным действиям, если бы вы и ваши Книжные Черви, мисс Дэллоуэй, с самого начала не проявили такого упрямства. Да это даже не упрямство – это бунт!

– Бунт!

– Вы же получили электронный меморандум из Зала заседаний с распоряжением передать лишнюю площадь «Компьютерам», не так ли? Ведь был такой меморандум, правда же, мастер Крис? Он исходил от самых высших инстанций «Дней». А потому сопротивление приказу, который содержался в этом меморандуме, представляется мне по меньшей мере актом неподчинения – если не открытым бунтом.

– Не преувеличивайте. – Мисс Дэллоуэй чувствует, как у нее краснеют щеки. Она так и знала, что это случится. Мистер Армитедж выворачивает спор наизнанку, пытается показать, что это она неправа. Она обращается к Крису: – Он преувеличивает, сэр. Хочет убедить вас, будто я каким-то образом противилась вам. Разумеется, это не так. Как я уже говорила, я – преданная сотрудница магазина на протяжении вот уже двадцати пяти лет. Не стану же я идти против людей, которые обеспечивали меня работой в течение четверти века?

– Значит, не станете? – Мистер Армитедж многозначительно приподнимает брови.

– Нет, конечно.

– Но если я выполняю приказы братьев, а вы мне оказываете сопротивление, то, значит, по определению, вы оказываете сопротивление братьям.

– А равняется В, а В равняется С, следовательно, А должно равняться С. Если бы только мир подчинялся простым законам вашей логики, мистер Армитедж. – Мисс Дэллоуэй приближается на шаг к мастеру Крису, сокращая не только (как она надеется) физическое расстояние между ним и собой. Она улавливает исходящий от него запах, и его рассеянно-безразличный вид получает неожиданное объяснение. Она ужасается, но понимает, что сейчас ни в коем случае нельзя сдаваться. – Но вы бы только видели, сэр, с какой бесцеремонностью «Компьютеры» накинулись на новое пространство, не вымолвив ни слова извинений в мой адрес, не чувствуя ни капли раскаяния, – нет, одна только наглая, хамская уверенность, что я уступлю им все, чего они захотят. Если бы вы только видели это, думаю, вы бы согласились с моим мнением: они этого не заслужили.

– Ах вот как, значит, мы уже толкуем о том, что мы заслужили, а не о том, что нам разрешили, – подхватывает мистер Армитедж. – То есть речь о нашем отношении к вам, которое вы, в вашей безграничной мудрости, сочли неподобающим.

– Неподобающим, непорядочным, неприличным…

– Ну, а если бы мы явились к вам с букетом цветов и коробкой шоколадных конфет и попросили бы вас: «Дорогая мисс Дэллоуэй, не будете ли вы так добры, не соблаговолите ли уступить нам те десять квадратных метров вашей торговой площади, которые, согласно указу братьев Дней, уже являются нашими?» Тогда вы бы пошли нам навстречу, даже не пикнув? Что-то я сильно сомневаюсь.

– Ну, тогда я бы еще согласилась подумать.

– Подумали бы – а потом взялись бы за дело и поступили точно так же. – Мистер Армитедж, глядя на Криса, демонстративно пожимает плечами. – Бесполезно, сэр. Нет смысла все это обсуждать. Так мы никуда не продвинемся – пока мисс Дэллоуэй наконец не поймет, что приказ, полученный от вас и ваших братьев, – не какой-то пустяк, от которого можно отмахнуться, если он пришелся ей не по вкусу. Все мы знаем, что такое задетое самолюбие, но бывают случаи, когда нужно признать свое поражение и смириться с неизбежностью. Отнеситесь к этому – если только можно употребить такое выражение, обращаясь к даме, – отнеситесь к этому по-мужски.

– Да мужчина отнесся бы к этому вдвое хуже, – парирует мисс Дэллоуэй. – Мой пол издавна вел себя куда благороднее мужчин перед лицом несправедливости и угнетения. Пора бы уж изменить это старое выражение, лучше говорить: «отнеситесь к этому по-женски».

– Да говорите как угодно. Проглотите обиду. Ретируйтесь с достоинством. Прогнитесь под изменчивый мир. Плывите по течению.

– А вот мне как раз хочется плыть против этого течения.

– Выживает та ива, которая гнется под порывом ветра.

Мисс Дэллоуэй не в силах сдержать взрыв презрительного смеха.

– Где вы только выкопали эту нелепую премудрость, мистер Армитедж? В каком-нибудь руководстве по укреплению самосознания для честолюбивых начальников?

Ага. Что это за подергивание? Кажется, по безупречной озерной глади, которую являл собой мистер Армитедж, пробежала легкая рябь? Значит, наконец удалось зацепить его за живое?

Если это и так, он быстро и чрезвычайно ловко справляется с чувствами.

– Мудр тот, мисс Дэллоуэй, кто умеет подлаживаться под перемены.

– А еще мудрее тот, кто умеет отличать хорошие перемены от плохих. Не все новое значит лучшее, мистер Армитедж. Может быть, такая философия и царит в мире компьютеров, где кусочек оборудования устаревает почти в миг своего появления на полках, однако в большинстве других областей жизни новое отнюдь не всегда автоматически вытесняет старое, – разумеется, если за дело не берется какой-нибудь Сталин, Мао или Пол Пот. В большинстве областей жизни перемена есть расширение традиции. Все происходит естественным путем. Тебе не навязывают изменений, наподобие более современного программного обеспечения или более быстродействующего чипа для процессора; тебя никто не заставляет смиряться с чем-то, если тебе самому это не по душе.

– Когда вы заговорили о традиции, мисс Дэллоуэй, у меня в голове возник такой образ: груда старых, покрывшихся паутиной книжек, плесневеющих на столе, – книжек, которых никто не покупает и не читает.

– Зачастую традиции выживают, потому что они работают. Например, когда мистер Септимус разделил «Дни» на семьсот семьдесят семь отделов и каждому отделу отвел в точности одинаковую торговую площадь, независимо от возможной прибыли или от количества товара, которое там может поместиться, либо от количества сотрудников, которое требуется, чтобы продать это количество товара, – у него имелась на то причина: он хотел показать, что, по сути, считает каждый отдел равный соседнему, и ни один не заслуживает меньшего внимания, чем любой другой.

– Но вы же не станете сравнивать какой-нибудь из отделов «Периферии» на Синем этаже, где рады хотя бы одной покупке в день, со, скажем, «Ювелирными изделиями». Это было бы нелепо.

– Дайте мне договорить, мистер Армитедж. Для мистера Септимуса – для вашего отца, мастер Крис, – каждый отдел был так же важен, как любой другой. Ясно, что в финансовом отношении нельзя сравнивать «Ювелирные изделия» с «Непарными носками», только глупец стал бы это делать, однако тот факт, что существуют «Ювелирные изделия», позволяет существовать отделам вроде «Непарных носков» (кстати, настоящей сокровищнице для тех, кто потерял носок в прачечной и не хочет тратиться на новенькую пару). «Дни» задумывались как такое равновесие, внутри которого каждый элемент гармонично уживается со всеми остальными.

– Если это так, то как же вышло, что все эти отделы или исчезли, или слились друг с другом, когда братья забрали Фиолетовый этаж себе? – спрашивает мистер Армитедж. – К чему братьям понадобилось нарушать это ваше драгоценное равновесие, если оно являлось одним из главных способов, которыми магазин загребал деньги?

Мисс Дэллоуэй тщательно подбирает слова:

– Вероятно, братья сами до конца не сознавали всю значимость того, что они сделали. – Она ждет от Криса протестующей реакции, однако ничто в его словно замороженном облике не говорит о том, что она обидела его, или даже о том, что он усвоил хоть малую часть тех резонов, которые она приводила на протяжении последних нескольких минут.

– Опять она за свое! – Мистер Армитедж в отчаянии ломает руки. – Она же ставит под вопрос ваши решения, мастер Крис, выражает сомнения в вашей управленческой мудрости. Как вы только позволяете это?

– Можно подумать, обсуждение управленческой политики – нечто вроде ереси.

– А разве не так?

– Да только идиот или фанатик бездумно соглашается со всем, что говорит и делает его начальство! – Мисс Дэллоуэй понимает, что эти слова вряд ли подкрепят ее доводы, и тем не менее ей кажется, что это следует сказать.

– Ну в самом деле, мисс Дэллоуэй, – отвечает мистер Армитедж, – мне уж начинает казаться, вы путаете меня с кем-то другим. С плодом вашей собственной фантазии. Вы из меня делаете какого-то жадного, хищного людоеда, потому что именно так вам удобнее представлять меня, а между тем я – и в глубине души вы это прекрасно знаете – всего лишь начальник отдела, выполняющий инструкции.

– Мастер Крис, сэр, – говорит мисс Дэллоуэй, – вы слышали из уст самого мистера Армитеджа, что он и его персонал угрожали мне и моему персоналу и вмешивались в наши дела. Вы видели, с каким презрением относится он к моему отделу. Совершенно ясно, что он воспользовался указом из Зала заседаний как предлогом для оправдания собственных целей, которые сводятся к расширению его маленькой империи. Естественная справедливость требует того, чтобы вы отменили свое первоначальное решение. Это отнюдь не будет признанием допущенной ошибки – это станет просто вынесением лучшего решения.

– Сэр, тут на кону – принцип. Если вы ей уступите, вы тем самым как бы объявите всем начальникам отделов, всем сотрудникам магазина, что они вольны поступать как им вздумается, и тогда к черту всякую дисциплину и корпоративное устройство.