Текст книги "Дело чести"

19

Маленький грек и большой грек поджидали его у входа. Когда он вышел из госпиталя, они двинулись за ним, лавируя между санитарными автомобилями и залитыми кровью носилками, нагроможденными у высокой колонны.

– Вот что, – обратился Квейль к большому греку, когда они отошли немного от госпиталя, – вы хотите попасть в Афины?

Тот помолчал с минуту. Квейль видел, что он обдумывает. Его интересовал этот человек с решительным лицом, который был моложе, чем казался с виду.

– Да, – сказал грек наконец. – Это было бы неплохо.

– Вас могут задержать. Вас не расстреляют за дезертирство? – спросил Квейль, чтобы испытать его.

– Я не дезертир. Офицеры распустили нас по домам. Мы хотели сражаться. Я до сих пор не бросил винтовку. И никому не отдам ее. Я не дезертир.

Квейль не сомневался больше в его решимости.

– А как малыш?

– Он говорит, – куда вы, туда и он. Он хочет попасть в Афины.

– На всякий случай спросите его.

Большой грек спросил маленького, тот начал взволнованно что-то объяснять, и Квейль сказал:

– Ш-ш-ш… Ради бога, тише! Что он говорит?

– Он говорит, что отправится с нами. У него жена в Афинах и двое детей. И офицер не ждет его назад.

– Нет, ждет. И я отвечаю за него.

Большой грек сказал маленькому, что ему придется вернуться. Тот опять заволновался.

– Он хочет с нами, – перевел большой грек.

– Это дезертирство, – сказал Квейль. – Вы меня не разубедите.

– Может быть. Но я думаю, лучше взять его с нами.

– Вы боитесь, что он проболтается? – спросил Квейль.

– Да. А это не шутка.

– Но будет очень печально, если вас обоих задержат.

– Я не дезертировал. Я не дезертир, – тихо, с ожесточением сказал грек.

– Простите меня, – сказал Квейль. Большой грек осторожно улыбнулся.

– Я понимаю вас, – сказал он. – Мы едем с вами.

– Скажите ему, что я его убью, если он кому-нибудь скажет хоть слово, – попросил Квейль.

– В этом нет нужды. Я буду с ним.

– На всякий случай. Скажите ему… скажите.

– Он говорит, что готов на все, лишь бы ехать с вами.

– О'кэй!

Квейль видел, что маленький грек чуть не плачет, и ему стало жалко его.

– Мне надо достать бензин. Бензин есть на аэродроме, милях в пяти от города.

– Чем мы можем помочь?

– Вы понесете бензин.

– Ладно. А каким путем вы думаете добраться до Афин?

– Кто-нибудь из вас знает дорогу через горный проход Метсово?

Греки поговорили между собой.

– Да. Знаем. Но в Триккала – немцы.

– В Янине тоже были немцы. Вы хотите ехать со мной?

– Да. Но как мы туда доберемся?

– Не думайте об этом сейчас. Сейчас нам надо достать бензин.

Квейль знал, что нельзя ехать на аэродром в автомобиле, потому что им пришлось бы проехать через весь город, чтобы выбраться на дорогу. А в городе проверяли все машины. Значит, надо идти пешком и принести бензин. Это продлится до утра.

– Итак, на аэродром. Скорей, надо спешить.

Когда они проходили по улицам, началась новая бомбежка. Квейль крикнул своим спутникам, и они побежали за ним. Все трое бежали, пока не миновали пещеру. Им были слышны разрывы бомб, залпами сыпавшихся на горящий город. За пещерой они пошли шагом.

Целый час пришлось им идти до поворота на аэродром. В сумраке тихой ночи Квейль видел огромные воронки от бомб. Он повернул к небольшой рощице, где греческие механики прятали бензин. Здесь возвышались ряды восемнадцатилитровых бидонов. Он произнес вслух: «Слава богу». Ясно было, что в руках такие бидоны не понесешь. Он попробовал сломать ствол молодого платана. Ствол был тонкий, но Квейль знал, что он смело выдержит четыре бидона. Он начал гнуть дерево взад и вперед, пока оно не сломалось у корня. Потом взял четыре бидона. Большой грек, видя, что он хочет делать, начал просовывать ствол в ручки бидонов; он сгибал их, пока ствол не прошел через все четыре ручки. Затем он взялся за один конец жерди, Квейль – за другой. Жердь гнулась, но не ломалась.

– Надо прихватить с собой еще одну жердь на случай, если эта сломается, – сказал Квейль и принялся за другое деревцо. Он сломал его и передал маленькому греку, чтобы тот нес. Маленький грек ничего не понимал, но все было ясно и без слов. Подняв ношу на плечи, они вышли обратно на дорогу.

Через полтора часа они добрались до окраины города. Немцы опять бомбили Янину. Квейль не хотел нести бензин во двор, где стояла машина. Он решил пойти на риск и оставить бидоны около госпиталя под охраной своих спутников. В машине было достаточно бензина, чтобы доехать до госпиталя, а может быть, даже чтобы выехать за город. И они пошли огородами, спотыкаясь на рытвинах и ухабах. Когда они подошли к госпиталю, Квейль сказал:

– Теперь я пойду за машиной. Вы оставайтесь здесь, никуда не уходите.

– А где машина?

– В штабе. С нами поедет еще сестра и другой инглизи.

Квейль побежал к пещере. Его плечи совершенно онемели от тяжести. Он проскользнул мимо часового у входа и отыскал Мелласа. Меллас разговаривал с каким-то военным, похожим с виду на генерала. Квейль подождал, пока они кончат. Меллас отдал честь генералу и, не останавливаясь, прошел мимо Квейля.

– Идите за мной, – сказал он Квейлю на ходу.

Когда они вышли из пещеры, Квейль сказал:

– Все в порядке. Я достал бензин. Сейчас едем.

– Как вам удалось?

– Ходил на аэродром. Я беру с собой двух греческих солдат.

– Есть у них приказ?

– Нет. Но не вздумайте задержать их. Они из тех заблудших, о которых вы рассказывали.

– Я пройду с вами к автомобилю. А где же девушка и другой инглизи?..

– Они ждут меня в госпитале.

– Когда поедете, не останавливайтесь. Я провожу вас до госпиталя.

– Вы не нарветесь на неприятности?

– Возможно, – сказал Меллас грустным тоном. – Но не все ли равно?

Они прошли к автомобилю, часовой не заметил их. Квейль осторожно дал газ, Меллас сел рядом с ним.

– Где выезд? – спросил его Квейль.

– Вон там. – Меллас указал вперед. На фоне зарева виднелся силуэт больших сводчатых ворот. Там тоже стоял часовой.

– Езжайте быстро, – сказал Меллас. – Не останавливайтесь, если часовой окликнет вас. Совсем не останавливайтесь.

Квейль включил мотор. Давно уже он не правил автомобилем. Машина пошла криво, но он крепко нажал акселератор. Автомобиль едва не задел ворота, когда они проскочили в них.

20

В госпитале был еще больший хаос, чем прежде. Чувствовалась безнадежность, и безнадежность увеличивала хаос. Когда Квейль ушел сердитый, Елена забеспокоилась. То, что было в душе у них обоих, это было для нее теперь самым главным. И она знала это. Она знала это теперь, потому что он вернулся и потому что была безнадежность.

Она вынимала из тазиков длинные ленты, бинтов и бросала их в большую корзину, чувствуя безнадежность. Грязь и запекшаяся кровь на бинтах не вызывали в ней больше физического отвращения. Вначале ее отталкивали многие вещи, она близко видела жизнь и смерть – живое, которое становится мертвым. Она пришла к заключению, что во всякой смерти есть что-то нечистое, что нет смерти без запаха и никогда смерть не бывает желанной. Ее пугала смерть, та прямота и внезапность, с которой она действует на тело. Нет ничего столь обрывистого, – будь то смена жары и холода или даже край пропасти, – нет ничего столь обрывистого, как переход от жизни к смерти.

Ею владел скорее физический страх, чем ужас. Ужасов для нее не существовало после всего, что ей пришлось видеть. Разве только перед необычайным физическим уродством. Как, например, у того мальчика, которому оторвало нос и выбило глаз. Хотя был еще более тяжелый случай: глубокий старик, у которого оторвало руку и ногу с одной стороны… с правой… Нет, с левой. Как он лежал? На животе. Значит, – с левой. У него был страшный вид… ничего нельзя представить себе безобразнее. Чернеют конечности и лицо становится желтым, как только конечности мертвеют, хотя с медицинской точки зрения они еще не мертвы. И вот теперь ей придется расстаться с этим. Он рассердился на нее, но она вовсе не разыгрывала героиню, когда сказала ему, что не может уйти отсюда… Она может это доказать.

– Я сейчас вернусь, – сказала Елена полной девушке, помогавшей ей.

Она направилась в конец коридора, ступая между ранеными, которых только что доставили сюда. В коридоре суетились сестры и няни. Кто-то окликнул ее, когда она проходила мимо собравшихся в кучу врачей и сестер. Она подошла.

– Подержите-ка, – сказал один из врачей. Она машинально взяла в руки тазик и смотрела, как врач тупым скальпелем кромсает дряблое тело старого грека, который смотрел широко раскрытыми глазами, не моргавшими даже от света. Она думала, что было бы, если бы она вдруг ушла сейчас. Она видела сумятицу вокруг. Она понимала, что, помогая этому человеку, тем самым отказываешь в помощи другому, и тот или умрет, или будет страдать от боли. И все так… Все вокруг. «Готово», – сказал врач, и сестры и второй врач перешли к следующему раненому.

Елена безучастно смотрела на все это. Она поспешила уйти, пока ее опять не нагрузили работой. Быстро прошла она по длинному коридору, где на полу валялись раненые, потом через большую палату, где на койках лежали умирающие. Она чувствовала себя посторонней. Посторонней всему, кроме того, что имело отношение к Джону. Когда он был с ней, безнадежная обреченность исчезала. Он был движение, движение без обреченности. А здесь сейчас было только милосердие, потерявшее цель. Джон отвергал милосердие, она знала это, потому что оно было связано с безнадежностью и с ожиданием немцев. Она не станет их ждать. Это значило бы отказаться от жизни, а она слишком долго ждала Джона, хотя и считала его погибшим. Она так долго ждала его, что, когда он вернулся, это было торжеством жизни. Если она не пойдет за ним, это будет отказом от жизни. Опять она запутается в безнадежности, хотя и будет оказывать какую то помощь. Какую-то помощь, какую-то помощь, какую-то помощь…

Когда она думала о Джоне, она видела, что ему совершенно чужда безнадежность. Она видела его прямой нос и открытое лицо. Правда, ему свойственен некоторый скептицизм, но это не безнадежность, думала она. Он очень уверен в себе и никогда не ошибается. Он не попадется в воздухе случайно, по легкомыслию, о нет, никогда, не такой Джон Квейль человек. Быстрые, уверенные движения, отрывистая речь… Она это поняла еще тогда, когда он пытался изучать греческий язык. Он был слишком уверен в себе, чтобы старательно вникать в греческие слова.

Другое дело Тэп. Тэп всегда останется юнцом, сколько бы лет ему ни было, в нем нет никакой положительности, с ним можно было отводить душу, когда не было Квейля, когда ей сказали, что он разбился.

Она шла по неосвещенному коридору, натыкаясь иной раз на мягкое тело какого-нибудь раненого. Она шла к Тэпу – посмотреть, готов ли он к отъезду. Она не знала, спрашивать ли разрешения на отъезд. Но знала, что разрешения ей не дадут. Разрешения, приказы, бросание бинтов в корзину – это конец. Хаос, который она видела, идя по коридору, был ответом на вопрос. Будут неприятности, но есть на свете Джон и есть нечто большее, чем эти неприятности, и хаос, и чувство безнадежной обреченности.

Войдя в палату, она тихонько подошла к койке Тэпа.

– Достали одежду? – спросила она.

– Да, – сказал он. – Но я не смогу надеть без вашей помощи. Рука у меня вышла из строя.

Его левая рука была плотно прибинтована к груди.

– Можете вы надеть брюки? – спросила она.

– Нет… Вот что, я сяду, а вы помогите мне.

Он спустил ноги с койки и протянул ей длинные синие брюки, вполне чистые: она сама их стирала.

– Не снимайте пижамы, – сказала она. – Замерзнете.

Она поддела брюками его ноги и медленно натянула брюки до половины. Она знала, что он вовсе не так беспомощен, как хочет показать, но не стала спорить с ним.

– Встаньте, – сказала она резко. Он встал, но зашатался и опять сел.

– Не могу… Черт возьми, трудно…

– Будет вам, – сказала она нетерпеливо, дергая его за брюки. Он встал. Резким движением она натянула брюки до конца.

– Ой! – вскрикнул он. – Больно!

– Очень жаль, но мне никогда не приходилось делать это.

– Вы неплохо это делаете, – сказал он.

– Не время болтать глупости. Надо выбираться отсюда.

Он застегнул брюки на пуговицы.

Она просунула его правую руку в рукав куртки и набросила ее ему на левое плечо.

– Я буду ждать вас снаружи. Вы сойдете вниз сами, – сказала она.

– А где выход?

– Прямо по коридору. Ступайте осторожно: на полу раненые.

– Ладно. Не задерживайтесь долго, – сказал он.

Она вышла, когда Тэп начал натягивать летные сапоги.

Елена прошла в небольшую комнату, где она жила вместе с двумя другими сестрами. Надела теплое пальто с вышитой на подкладке монограммой, сунула в карман шерстяной джемпер, перчатки, письма от родителей и несколько носовых платков. Погасив слабый синий свет, она вышла.

В коридоре, где было столько человеческих тел, беготни, крика и стонов, никто не обратил на нее внимания. Она распахнула большие двери и увидела, что время близится к утру. Она не чувствовала усталости, но ей было неприятно, что она потеряла чувство времени. Работать так долго, работать для других, вместе с другими, утратив свое собственное чувство времени, – это значило быть в дурмане.

– Это вы? – услышала она голос Тэпа.

– Да. Ну как вы?

– Раза два споткнулся о трупы, но все-таки добрался сюда.

Тэп сидел на нижней ступеньке.

– Здесь нам нельзя ждать, – сказала она. – Выйдем на дорогу дальше.

Она поддерживала его под руку, так как он шагал неуверенно. Они остановились у вырванного с корнем дерева, рядом была огромная воронка от бомбы. Она помогла Тэпу сесть на поваленный ствол. Квейль мог подъехать каждую минуту.

Они ждали около часа. Они не заметили, как Квейль и его спутники ставили бидоны в нескольких шагах от них. Они заметили только немного позднее машину, которая неслась к ним без огней. И еще Елена заметила две фигуры, подходившие к ним со стороны.

– Смотрите, – сказала она Тэпу.

– Будем надеяться, что это не патруль, – сказал он.

Машина остановилась, с шоферского места сошел мужчина, из противоположной дверцы вышел другой. Елена и Тэп поспешили к машине.

– Джон, – сказала Елена тихо.

– Да, – сказал он. – Пусть Тэп садится на заднее место. Мы сейчас принесем горючее.

– А где оно? – спросил Тэп.

– Садись на место. Оно здесь. Со мной тут два грека.

Он пошел, сопровождаемый двумя фигурами, третья – это был Меллас – тоже пошла за ними. Скоро все четверо вернулись с бидонами в руках.

– У нас нет времени для заправки, – услышала она голос Квейля. – Садитесь.

Оба грека поняли, хотя он сказал это по-английски. Открыв заднюю дверцу, они сели в автомобиль. Тэп охнул, когда они втиснулись рядом с ним.

– Осторожнее, – сказала им Елена по-гречески. – Он ранен.

– Что это еще за субъекты? – спросил Тэп Квейля.

– Греческие солдаты. Они едут с нами, – сказал Квейль.

– Зачем? Что мы будем с ними делать? Не бери их, Джон.

– Замолчи, Тэп. Они поедут с нами.

Квейль дал газ, машина вздрогнула, сорвалась с места и понеслась по большой дуге. Елене казалось, что они вот-вот попадут в воронку. Она видела, что их гонит спешка и беспокойство. Она сразу узнала Мелласа, когда он вскочил на подножку автомобиля.

– Туда, – сказал Меллас, указывая налево.

Они помчались по грязной дороге, потом по улицам разрушенного города. Иногда машина взбиралась на груды развалин, громыхая по мешанине из обломков дерева, кирпичей и спутавшейся проволоки. Квейль все время оглядывался назад.

– Погони нет, – заметил Меллас.

– А где застава? – спросил Квейль.

– Немного дальше. Я сойду здесь, – сказал Меллас.

Елена удивлялась Мелласу. Он мог попасть в скверную историю. Его расстреляют, если узнают об этом. Это он, вероятно, достал автомобиль для Джона, думала она.

Квейль остановил машину:

– Ну, благодарю вас за все, полковник. Вы окончательно не хотите ехать с нами?

– Нет, инглизи. Я останусь здесь.

– Господи, это вы, Алекс? – воскликнул Тэп.

– Ш-ш-ш… Тише, пожалуйста, Тэп.

– А что такое?

– Заткнись, – отрезал Квейль.

– Не рассказывайте никому, – сказал Меллас Елене по-гречески, но очень тихо, чтобы солдаты не слышали. – И им скажите, чтобы молчали. Когда приедете в Афины, разыщите мою жену. Мы уходим в горы. Пусть она обо мне не беспокоится. Мы будем жить в горах. Передайте это ей. Смотрите за инглизи. Надо спешить, чтобы попасть в Триккала раньше немцев. Надо спешить. Расскажите обо всем моей жене.

В его словах ей слышался конец.

– Да, – сказала она ему. – Я передам. Непременно. Прощайте. Я душой с вами.

– Я душой с вами, – сказал Меллас в ответ.

– Поехали, Джон. Пора, – торопил Тэп.

– Надеюсь, что когда-нибудь смогу отплатить вам за услугу, – сказал Квейль.

– Выиграйте для нас войну, инглизи. Этого будет достаточно.

– О'кэй. До свиданья.

– Прощайте, – сказал Меллас, когда машина рванулась вперед. Квейль перевел рычаг на вторую скорость, и они со свистом пронеслись мимо патруля. Квейль видел, как часовой вскочил, закричал и замахал руками. Квейль дал полный газ и нажал ногой акселератор.

Елена быстро обернулась назад. Она увидела смутно черневшую фигуру Мелласа и впереди часового. Увидела оставшиеся позади кровь и огонь, и пожарище, и бомбежку, и раненых, без конца прибывавших в госпиталь, и хаос, и безнадежность, и людей в горах, и смерть на их вершинах, и разлагающиеся желтые тела.

Она увидела, как часовой приложил винтовку к плечу, как вспыхнуло белое облачко, когда он выстрелил.

– Смотрите – он стреляет! – крикнула она, нагнув голову.

И больше она ничего не чувствовала и не воспринимала, кроме резких толчков несущейся машины, и не было ничего позади и ничего впереди. Был только Меллас, и эти толчки, и часовой, стрелявший в них, и возглас Тэпа: «Что за черт!», и Квейль, гнавший машину вперед, не признававший ничего и никого, кроме самого себя.

Потом она подняла глаза. Было утро.

21

От озера до крутого подъема в гору дорога была хорошая. Когда они довольно высоко поднялись вверх по склону, Квейль остановил машину. Он вылез и открыл заднюю дверцу.

– Как ты себя чувствуешь, Тэп? – спросил он.

– Прекрасно, – сказал Тэп. Свои ноги, покоившиеся на бидонах с бензином, он укутал двумя одеялами. – А ты действительно отчаянный малый.

– Елена, скажи, пожалуйста, этой паре, чтобы они достали горючее.

Елена перевела это грекам, а Квейль принялся искать в кармане машины что-нибудь острое, чтобы пробить дырку в бидоне.

– Инглизи знает, что часовой стрелял в нас? – спросил Елену маленький грек.

– Да, – сказала она, не глядя на него.

– За нами будет погоня, – продолжал маленький грек.

– Так что же сказать инглизи, что вы боитесь и хотите вернуться?

– Не надо беспокоить инглизи, – сказал другой грек. Он положил свою винтовку на подножку и полез за бензином. – У инглизи и так много хлопот.

Елена взглянула на него и кивнула.

– О чем столько разговоров? – спросил Тэп. – Чтобы сделать самую простую вещь, вам, грекам, надо чесать языком целый день.

– Помолчи, Тэп, – сказал Квейль, беря бидон. Елена смотрела, как он пробивает дырочку в бидоне и затем наливает горючее в бак. И вдруг увидела его окровавленную руку.

– Что у тебя с рукой, Джон? – сказала она. – Погляди.

– Знаю, – ответил он. – Это когда я чинил машину. Ерунда.

– Послушайте, Елена. Нельзя ли немножко ослабить мою повязку? – спросил Тэп.

– Сейчас?

– Да. Она отрежет мне руку.

– Некогда сейчас, – сказал Квейль. – Поставьте эти бидоны сзади, – обратился он к грекам. – Бак полон. Пока это наша единственная удача. Пустые бидоны на всякий случай сохраним.

Они уселись в машину и тронулись в путь. Елена смотрела на раны Квейля, проглядывавшие между бинтами. Ее беспокоили его швы на голове и загрязненные бинты. Грязь была жирная – от машины. Но она видела, что он измучен бессонной ночью и озабочен поездкой, и она молчала, – сидела и смотрела на дорогу.

Молчание прервал Тэп. Он обратился к Квейлю с вопросом:

– Как тебе удалось спастись, Джон?

Квейль ответил не сразу, – впереди был крутой поворот, а за ним подъем.

– Самолет упал на деревья. Это ослабило силу падения.

– Нет, я хочу знать, как ты выбрался оттуда? Такая даль!

– Шел пешком. Ты помнишь Нитралексиса? Он меня отыскал. И был еще один крестьянин, который служил нам проводником.

– Тоже грек? А где он сейчас?

– Их обоих убили, когда мы пробирались через итальянские линии.

– Так… Надеюсь, наши ребята еще в Афинах, – сказал Тэп.

– Надо полагать.

– Хикки поговаривал о возвращении в Египет. Черт возьми, я был бы страшно рад. Это гораздо лучше Афин. Мне надоела эта проклятая страна.

– Как это приятно слышать, – обиженно сказала Елена.

– Простите, Елена. Я совсем не то хотел сказать.

Елена промолчала. Ей хотелось спать, мысли ее путались, и она не могла сейчас думать о Тэпе. Дорога шла вверх, делая крутые повороты. Время от времени впереди мелькал в белом облаке высокий горный кряж Метсово, и Елена задавала себе вопрос, успеют ли они перебраться через проход. Под рев мотора, с трудом одолевавшего гору, она заснула беспокойным сном. Она вздрогнула и проснулась, когда Квейль сказал:

– Гроб, а не машина. Мы никогда не проберемся через эти горы.

Он говорил сам с собой, и она опять закрыла глаза и постаралась представить себе, как они приедут в Афины и поженятся, и куда она поедет с ним, и что будет с войной, и как они будут жить после войны, и что Квейль будет делать, и как они приедут к ней домой, чтобы повидаться с родителями; и ее вдруг поразила мысль, что она даже не знает, чем занимался Джон Квейль помимо того, что летал на самолетах, – но это ее нисколько не беспокоило; зато ее беспокоила мысль о том, что с ними сделает время и что выйти за него замуж – это еще не все. Он был военным, участвовал и будет участвовать в войне, и она, быть может, будет жить в Греции или в Англии, или вообще там, где будет он, но его не будет около нее, даже когда она станет его женой. Она открыла глаза, чтобы действительность вытеснила эти неприятные мысли. Взглянула вниз через ветровое стекло и внезапно увидела Янину. Легкая пелена висела над городом, но сам он виднелся четко очерченный с этой высоты и не показывал своих внутренних ран. На повороте город стал постепенно скрываться за горой, пока совершенно не исчез из виду.

Елена взглянула на спутников. Тэп сидел с закрытыми глазами, стараясь заснуть. У маленького грека глаза были широко открыты, он смотрел на нее бессмысленным взглядом. Большой грек обеими руками крепко сжимал винтовку, склонившись головой на ствол. Он поднял голову, когда Елена обернулась, и глаза его встретили ее взгляд. Машина вдруг остановилась. Квейль быстро соскочил. Елена сошла вслед за ним. Он уселся на подножке.

– Я что-то плохо вижу, – сказал он, опустив голову на сложенные руки.

– Подними голову, я посмотрю, – сказала Елена.

Но он молча продолжал прятать лицо. Потом быстро встал и направился к обочине дороги. Вдруг он остановился и его вырвало.

– Оставьте его в покое. Не трогайте его.

– Но ведь он болен.

– Оставьте его в покое. Ему будет неприятно, если вы подойдете, – сказал Тэп тихо.

Оба грека вылезли из машины, а за ними Тэп.

Елена не отрывала взгляда от Квейля. Он уселся на краю дороги, поднял колени, положив на них руки и свесив голову вниз. Елене хотелось подойти к нему, но она понимала, что Тэп прав.

– Пожалуйста, освободите мне немного повязку, – сказал Тэп, подходя к ней.

Она машинально повернулась и помогла ему снять пальто. Она видела, как греки, вытащив из ранцев еду, ломают хлеб и режут сыр.

– Оставьте немного инглизи, – попросила она.

– Я это и делаю, – сказал большой грек.

Она не уловила в его словах упрека. Вынув английскую булавку, скреплявшую перевязку Тэпа, она начала разматывать марлю. Оттянув конец марли, она ослабила перевязку и снова забинтовала ему плечо и грудь. Делая это, она все время искоса посматривала на Квейля.

– Не беспокойтесь, пройдет, – сказал Тэп.

– Но у него совсем больной вид.

– Не беспокойтесь, – повторил Тэп. Он подошел к Квейлю. – Как ты себя чувствуешь, Джон? – спросил он. Квейль не отвечал. Тэп положил ему руку на плечо. – Ты бы прилег.

– Уже проходит, – ответил Квейль. – Уже проходит.

– О'кэй, Джон, – сказал Тэп и вернулся к машине. – Через минуту все пройдет, – успокоил он Елену.

– Что такое с инглизи? – спросил ее большой грек.

– Заболел. Слишком переутомился.

– Он сумасшедший, наш инглизи, – сказал маленький грек. – Пешком пришел из Италии. Прошел через итальянские линии к нашим. Оттуда пошел в Янину. В Янине пошел на аэродром за бензином. Он сумасшедший. Все инглизи сумасшедшие.

– Инглизи знает, что делает, – возразил другой.

Квейль уже встал и подходил к машине. Елена пошла ему навстречу. Его разбитое лицо приобрело землистый оттенок.

– Тебе лучше, Джон? – спросила она.

– Да. Но что-то с глазами.

– У тебя очень плохой вид, Джон. Ты отдохни, – сказал Тэп.

– Нельзя терять времени, – ответил Квейль. – Садитесь.

Тэп и Елена ели хлеб с сыром. Тэп предложил Квейлю.

Квейль сел на подножку.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Надо ехать. Садитесь.

Он встал и обошел машину спереди. С трудом взобрался на место.

– Сможешь ли ты править, Джон? – спросил Тэп.

– Ну конечно. Садитесь, ради бога.

Он дал газ и осторожнее, чем обычно, включил передачу. Машина легко двинулась вперед. Квейль следил за обочинами извилистой дороги, стараясь держаться точно ее направления, несмотря на спазмы в желудке и боль в голове. Он вел машину на второй скорости, и они медленно поднимались вверх по дороге, к затянутому белыми облаками горному проходу Метсово. Квейль напрягал всю силу воли, чтобы следить за дорогой, и крепко стиснул зубы, время от времени делая глотательные движения, чтобы его не стошнило. Он видел дорогу и ущелья внизу и порой небо, и дорогу, и края дороги, и горы впереди, и дорогу, дорогу, дорогу, дорогу…

Елена видела, как он упал лицом вперед. Он ударился грудью о кнопку клаксона – раздался резкий гудок, и машина, выйдя из подчинения, метнулась влево, а руль вдавился Квейлю в живот. Машина врезалась в мягкую песчаную насыпь, и седоки подскочили на своих местах. Елена обо что-то ударилась головой. Тэпа и обоих греков бросило вперед, и машина, накренившись, остановилась. Елена встала на ноги и нагнулась над Квейлем. Клаксон продолжал гудеть резко и красноречиво. Елена оттянула Квейля от рулевого колеса, и он повалился на бок.

– Помогите мне… кто-нибудь, – сказала она, сама того не сознавая, по-гречески.

Большой грек уже вылез из машины, открыл дверцу и снимал Квейля с сиденья. Елена выскочила, чуть не сбив с ног Тэпа.

Грек оттаскивал Квейля в сторону от насыпи, на сухое место. Елена распахнула верхнюю куртку Квейля. Она не знала, что делать. Она видела смерть в его глазах и в его беспомощном теле.

– Джон, – тихо позвала она. – Очнись!

Он не шевелился. Он лежал без мыслей, без движения, без чувств.

– Дело плохо, – сказал Тэп. Он наклонился над Квейлем. – Принесите воды.

– Принесите воды, – повторила Елена по-гречески.

Большой грек протянул грязный носовой платок, смоченный в луже на краю дороги. Елена положила платок на лоб Квейлю. Она чувствовала, как бьется его пульс. Она ни о чем не думала и потому не знала, что делать. Она знала только, что больше всего на свете хочет привести Квейля в чувство. Большой грек нагнулся к Квейлю.

– Он заболел не на шутку. Едва ли скоро очнется.

– Что же нам делать? – сказала Елена.

– Инглизи спешил. И мы должны спешить. Ты умеешь править машиной? – спросил он маленького грека.

– Нет. Никогда не приходилось. А ты не умеешь?

– Нет. Спросите другого инглизи, может, он сумеет, – сказал большой грек Елене.

– У него повреждена рука.

– Ничего не значит. Может быть, он сумеет править одной рукой. Спросите его.

Елена спросила Тэпа, не сможет ли он править, – большой грек говорит, что надо торопиться.

– Подождем, пока Джонни придет в себя, – сказал Тэп. – Я вряд ли справлюсь одной рукой.

– Но он говорит, что надо торопиться. Необходимо торопиться. Джона мы положим на заднем сиденье. Я буду смотреть за ним. Можете вы править? – спросила она Тэпа.

– С такой рукой – нет.

– Тогда попробую я, – сказал большой грек. – Помоги мне положить инглизи на заднее сиденье, – обратился он к маленькому греку. Тэп смотрел, как они подняли Квейля, словно мешок с мукой, и положили на заднее сиденье.

– Что они собираются делать? – спросил он Елену.

– Сейчас поедем. Он будет править, – указала она на большого грека.

– А он умеет?

– Нет.

– Так какого же черта он берется! По такой дороге! Нет, я буду править. Но надо подождать, пока Джон придет в себя.

– Он очень спешил. А раз он спешил, значит надо спешить.

– Ладно. Но править буду я. Не могу я рисковать головой из-за этого сумасшедшего грека.

Тэп занял место шофера. Елена устроилась сзади возле Квейля.

Дорога то и дело круто сворачивала перед подъемом, и Тэп все время вел машину на первой скорости, чтобы иметь возможность сразу замедлить ход на повороте. Одной рукой ему трудно было делать быстрые повороты. Иногда он останавливал машину, когда дорога поворачивала слишком круто. И всякий раз, когда они подъезжали к крутому повороту, за которым начинался подъем, он отчаянно ругался. Его раздражал вид большого грека, сидевшего, как истукан, рядом с ним, с винтовкой в руках.

– Ну как он? – то и дело спрашивал Тэп Елену.

– Не знаю, – отвечала Елена. Она поддерживала голову Квейля. Ноги его лежали на коленях у маленького грека. Солнце светило снизу, и лучи его, проходя сквозь стекло, рисовали узоры на бескровном лице Квейля.

– Бедный инглизи, – тихо сказал маленький грек.

Лишь недалеко от перевала на дороге появилась жизнь. Сначала мулы, запряженные в большие двухколесные повозки, потом пушки и зарядные ящики. Сначала это было не страшно. Тэп вел машину по наружному краю дороги, так как греки держались внутренней стороны, считая, что так безопаснее. Потом дорога опять стала петлять, а Тэп не был уверен в себе. Править машиной, когда едешь по краю обрыва, было мудрено, даже если ехать совсем тихо. Миновав два небольших обоза, Тэп придержал машину.

– Не могу больше, – сказал он Елене.

– Что с вами?

– Мулы и прочее. – Тэп остановил машину и обернулся назад. – Боюсь, что свалю вас в пропасть.

– А вы езжайте медленней.

– Нельзя, – сказал он. – Приходится ехать быстро, иначе не взять подъема. Но если вы не боитесь, то пожалуйста. Едем дальше, если вы так хотите.

– Ничего не поделаешь, Тэп, – ответила Елена. – Надо.

– О'кэй. А как Джонни?

– Не знаю. Дыхание очень слабое. Боюсь, что он серьезно заболел.

– Это все усталость. Очень уж много было всего.

Тэп снова включил мотор, и они медленно стали подниматься вверх по наружному краю дороги, хотя вся дорога была свободна. Они приближались к вершине. День склонялся к вечеру, и Тэп думал, как они будут ехать ночью. Он безусловно не сможет править машиной ночью. Даже сейчас он правил с большим трудом. Они спешили, но он свалит всех в пропасть, если попытается править ночью, – в этом он был уверен. До вечера он еще кое-как справится. И как раз в ту минуту, когда он думал, что до вечера справится, машина подошла к образовавшейся на дороге пробке.