Текст книги "Дело чести"

13

Выйдя от Хикки, Квейль прошел к себе. Он проспал до восьми часов, потом оделся и спустился вниз. Хикки опять распорядился подать завтрак в вестибюль, и все сидели уже за столом. Снова Квейля пронзила мысль, что их осталось только шестеро.

Он ел черствый греческий хлеб и пил густую рецину, имевшую вкус скрипичной струны, так она отдавала канифолью. Потом вышел из разрушенного подъезда гостиницы и поспешил в госпиталь. Луны не было, земля после двух солнечных дней была сухая и твердая. Квейль ждал Елену в приемной. Она вышла в длинном желтом пальто и в маленькой желтой шапочке медицинской сестры. Щеки ее слегка запали. Глаза казались большими в разрезе, тянувшемся от переносицы до скул. Полнота ее скрадывалась покроем пальто. Спустившись с крыльца, они направились к разбитому бомбежкой мосту у озера. По городу они шли молча, но на дороге, окутанной белым туманом, Квейль нарушил молчание.

– Вы уже обдумали? – спросил он. – Но прежде чем вы скажете, я скажу вам. Я думаю, мне удастся отправить вас в Афины на «Бомбее». Это транспортный самолет. Нас посылают обратно в Афины.

– Вы возвращаетесь? Вы возвращаетесь в Афины? Когда? – заинтересовалась она.

– Завтра или послезавтра. Не знаю. Но вы можете вернуться туда на «Бомбее», Так как же вы решили насчет…

– Не знаю, – сказала она. – Это совсем другое дело, раз вы возвращаетесь. Совсем другое дело. Что будет с нами в Афинах? Не думаю, что я смогу поехать, – я не могу бросить работу.

– Я это устрою. Старшая сестра…

– Но даже если так, что нас ждет впереди?

– Ничего особенного. Ничего определенного. Если я уеду из Греции, вы поедете со мной. Я останусь здесь до прихода немцев. А потом мы оба уедем в Египет. Вы можете жить там или уедете в Англию. Будем жить, пока нас не разъединит война. Как вы смотрите на это?

– Трудно будет уехать, – сказала она.

– Это зависит от вас. Но, так или иначе, это самый важный вопрос. Как видите, я стараюсь рассуждать спокойно.

– Очевидно, надо согласиться, – сказала она. – Но не думаю, что старшая сестра отпустит меня.

– Пойдем сейчас к ней.

– Нет. Я сама с ней поговорю.

– Мне будет легче это устроить, – сказал Квейль.

Он повернул ее к себе, – этого давно уже не случалось. Она была не так строга, как обычно. Не обняла его, но и не отстранилась, когда он прижался к ней всем телом. Он оторвался от нее, они молча пошли назад, к госпиталю. Он был очень уверен в себе. Старшая сестра удивленно подняла голову, когда они вошли к ней.

– Хэлло, сестра, – сказал он. – Извините за беспокойство, но у меня к вам просьба.

– Хэлло… У вас такой серьезный вид… что с вами?

– Мы хотим пожениться. И я хочу, чтобы Елена вернулась в Афины.

– Вы вступаете в брак?

– Да, – сказала Елена по-английски.

– Да, – сказал Квейль. – Можно ей отправиться в Афины завтра или послезавтра на нашем транспортном самолете?

– Значит, вы решили вступить в брак. Но нам нужны здесь работники. И скоро придут немцы.

– Я знаю. Но она с таким же успехом может работать в Афинах, если именно это вас интересует.

Старшая сестра помолчала с минуту, затем кивнула головой и сказала:

– Это нетрудно устроить. Пусть едет. Я все улажу.

Елена спокойно улыбнулась. Квейль кивнул.

– Вы страшно любезны, сестра. Благодарю вас, – сказал он очень серьезно.

– Она может захватить с собой запасные части для автоклава. У нас там нет этих частей. Она может передать их от моего имени, это будет весьма кстати.

– Конечно. Что угодно. Спасибо, – еще раз поблагодарил Квейль.

– Я очень рада. Вы прекрасные молодые люди. Вы будете счастливы, если только еще возможно счастье. Поздравляю вас. Вы правильно поступаете. Но вы должны выглядеть веселее.

– Не знаю, как нам повенчаться здесь, – сказал Квейль.

– Какого вы вероисповедания?

– Официально я принадлежу к англиканской церкви. Но разве в Греции нет гражданского брака?

– Нет. Только церковный.

– Мне все равно какой.

– Ну, вы решите это завтра. Или в Афинах.

Квейль и Елена вышли, и она сказала, что ей надо еще окончить работу. Квейль вернулся в гостиницу. Хикки сидел на кровати у себя в комнате, когда Квейль проходил по коридору. Он позвал Квейля к себе.

– Надеюсь, ты уже все уладил. Немцы могут вступить в Грецию сегодня вечером или завтра. В любую минуту. Твою невесту мы переправим на «Бомбее» завтра же, если она хочет. А мы на прощанье еще разок вылетим на разведку.

– Куда?

– Ты помнишь Нитралексиса?

– Того сумасшедшего летчика-грека? Я давно его не видал.

– Он был в Корице. Нам приказано сопровождать его в разведку. К Баллоне – посмотреть, что там делают итальянцы.

– Это значит идти бреющим полетом?

– Один бог знает, что это значит. Но будем надеяться, что фрицы к тому времени еще не появятся.

– Когда вылетаем?

– В шесть часов. Ты пока ляг и поспи.

– Ладно. Ну что ж, я буду только рад скорей убраться отсюда.

– И я, – сказал Хикки.

– Спокойной ночи, Хикки.

– Спокойной ночи, Джон. Я пришлю швейцара разбудить тебя.

14

Утром тумана не было. «Гладиаторы» стояли холодные в голубой полумгле. Механики запускали моторы, и оглушительный рев теплом отдавался в воздухе. Этот рев уже занял определенное место среди утренних звуков. Греки выкатили старый «Бреге» и по обыкновению проделывали над ним сложную процедуру. Роса потекла ручейками с металлических крыльев, когда мотор медленно задрожал, а потом загудел.

Квейль и Хикки ждали Нитралексиса. Хикки показывал летчикам на карте, куда им предстоит лететь. Это было по ту сторону высокого скалистого горного хребта, далеко за передовой линией итальянского фронта; там, как предполагали, находились большие неприятельские склады.

Нитралексис появился вместе с Папагосом. Он был уже в летном снаряжении, а Папагос все в тех же двух пальто. Нитралексис приветствовал Хикки широкой улыбкой и обнял его. Хикки не знал, как вести себя с этим греком. Он считал его немножко ненормальным, но мирился с его дружескими излияниями.

– Сегодня я счастливчик, – сказал Нитралексис; он расхохотался, закинув голову назад. – Вы будете меня сопровождать. Вот хорошо!

Он опустился на колени и разложил на земле помятую греческую карту. Карта была гораздо лучше, чем та, которой пользовалась эскадрилья. Медленно и тщательно подбирая английские слова, Нитралексис объяснил, что именно он будет делать, и Хикки пришел к заключению, что свое дело он знает превосходно. Он показал Хикки, с какой стороны они подойдут к намеченному району, и Хикки был очень доволен, потому что и он выбрал то же направление. Они обогнут высокую горную вершину, и Нитралексис полетит прямо над долиной, делая снимки, вернется и еще раз пройдет вдоль долины, потом медленно наберет высоту и возьмет курс домой, что бы там ни случилось. А «Гладиаторы» не станут держаться высоко на тот случай, если «КР—42» атакуют «Бреге», но будут лететь вместе с Нитралексисом на той же высоте, что и он.

– Пожелаем друг другу успеха, а? – сказал Нитралексис, обращаясь к Хикки, когда они шли к самолетам.

– Да, успеха надо пожелать, – ответил Хикки.

Папагос уже сидел на заднем сиденье «Бреге».

– А как насчет башмаков для итальянцев? – крикнул Квейль Нитралексису.

– Башмаков?

– Ну мешок… с вашими снарядами… пугать итальянцев… бомбы?..

– Хо-хо!.. У меня припасено кое-что. Да, припасено… Здесь, внутри.

Нитралексис закинул назад свою черную голову и захохотал так, что заглушил рев «Бреге». Он нахлобучил на голову стальной шлем, расчесал рукой свою огромную бороду и тяжело поднялся в кабину. Чтобы немного согреться, Квейль пустился к своему самолету бегом. Он натянул перчатки, пристегнул к холщовому поясу 4 1/2-линейный кольт в холщовой кобуре, вдел ноги в парашютные лямки, пристегнул их к кольцевому замку на животе, надел шлем и неловко взобрался в кабину. Он открыл дроссель, одновременно затормозив колеса, и дал от себя ручку управления. Ему нравился приятный, ровный звук его мотора. Он опробовал ножное управление, подвигал в стороны ручкой управления и взглянул на элероны. Затем он отпустил тормоза, «Гладиатор» развернулся и вырулил вправо от машины Нитралексиса. Хикки, Констэнс и Стюарт были с одной стороны, Квейль, Тэп и Финн – с другой.

Когда Нитралексис открыл дроссель и поднял руку, все осторожно двинулись вперед. «Гладиаторы» оторвались от земли раньше «Бреге». Квейль открыл сдвижной верх фонаря кабины и убрал газ, чтобы Нитралексис не отставал. Они построились вокруг Нитралексиса клином и предоставили скорость и высоту его усмотрению. Перевалив через Коминг-Орос, они взяли курс на северо-северо-восток.

«Бреге» все время то подскакивал, то проваливался, когда они огибали хребет. «Гладиаторы» держались вплотную к нему. На высоте пятисот футов Нитралексис выровнял «Бреге» и пошел прямо над долиной. Скорость казалась большой, потому что они были ближе к земле. Они прошли один раз над долиной, затем Нитралексис повернул назад. Он не стал ждать англичан и опять пустил свой старый «Бреге» над долиной. Но тут в небе начали рваться снаряды зенитных орудий, замелькали темные дымки, а огневые точки стали стрелять трассирующими пулями. Нитралексис, не докончив полета над долиной, быстро стал набирать высоту. Летчики повернули назад к горам. Все, что им оставалось сейчас, – это поскорей уходить домой.

Они находились почти на уровне облаков, когда показались «КР—42». Для Квейля это не было сюрпризом. Все равно как знакомая книга, где знаешь все наперед. Упустить такой превосходный случай для атаки «КР—42» не могли, вполне естественно было ожидать их здесь. В первой группе их было десятка полтора. Они шли в строю, прямо вниз на англичан. Другая группа, около двух десятков машин, шла ниже первой, наперерез «Гладиаторам». Квейль сразу понял, что сейчас предстоит такой жестокий бой, какого он еще не знал. Он бросил взгляд назад, на свое звено. Следом за ним шел Тэп, и Финн не отставал.

Они прошли еще мили две, прежде чем началась атака. Они могли бы попытаться набрать высоту и спрятаться в облаках, но их задерживал медлительный «Бреге», и «КР—42» налетели на них, открыв бешеный огонь. Впервые за все время самолет Квейля не мог увернуться от попаданий. Квейль чувствовал их и знал, что это двадцатимиллиметровые снаряды. Он видел, как они рвут его фюзеляж под левым крылом, видел, как виновник этого, «КР—42», сделал боевой разворот и стал набирать высоту, чтобы повторить атаку. В отчаянии он вскинул голову, ища облаков. Но облака были далеко.

И тут он увидел, что Хикки сделал боевой разворот и остальные последовали за ним: «Гладиаторы» принимали бой. Квейль, не теряя времени, взмыл кверху, чтобы атаковать два «КР—42», которые пристроились в хвост «Бреге». Папагос отбивался от них, строча вверх из пулемета. Быстрым взглядом окинул Квейль стаю «КР—42», повернувших назад, чтобы возобновить атаку, и решил идти им в лоб.

Он резко дал ногу, отпустил ручку управления и скользнул с разворотом вправо в лоб итальянцам. Когда в его кольцевом прицеле мелькнула фашистская эмблема, он пустил в нее пулеметную очередь, и из-под крыльев «42» вырвались неровные языки пламени. Изо всех сил продолжал он нажимать спуск пулемета и тут же заметил, что слишком близко подошел к противнику и снаряды «42» бьют по его самолету. Он резко взял на себя ручку управления, чтобы пройти над «КР—42». «Гладиатор» повиновался медленно, и медленно набирал высоту. Квейль сделал кругом вираж, и вдруг перед его глазами мелькнул «Бреге», врезавшийся прямо в середину фюзеляжа «КР—42», и обе машины, сцепившись друг с другом, полетели вниз.

Управление действовало плохо, – что-то случилось с рулем высоты, и Квейль не мог набирать высоту, хотя мотор еще работал. Когда один «КР—42» вынырнул из-под него и всадил в него короткую пулеметную очередь, самолет Квейля сильно накренило, Квейль сразу понял, что его машина повреждена не на шутку. Она внезапно потеряла управление… как обрезало. Он потянул на себя ручку управления, и самолет выровнялся, но тут же начал быстро терять высоту. Подозрительно быстро шел он вниз, к земле. Квейль дернул ручку на себя и попробовал дать крен, чтобы использовать руль направления в качестве руля высоты, но самолет продолжал падать. Квейль почувствовал страх. Еще раз отчаянно дернул он ручку на себя и бросил взгляд вниз: выброситься с парашютом было уже поздно.

Самолет стремительно шел к земле, и ветер свистел сквозь стыки фонаря в колпаке кабины. Вот промелькнули неровные уступы горного склона… зеленый лес, красная земля где-то внизу, скалы… быстрота, затуманенный вихрь… и больше ничего, ничего, кроме твердой, твердой… Черт возьми!.. черт возьми!.. вот оно… это все… это весь мир! Вот оно несется навстречу… готово!

Квейль ударился всем размахом крыла, самолет подбросило на верхушках деревьев, затем он скользнул сквозь листву и упал на каменистую почву. Лонжероны, обшивка, стойки клочьями разлетелись во все стороны. Тяжелый мотор некоторое время тащил за собой остатки самолета, пока не смешался вместе с ними в бесформенную плотную груду.

Сознание Квейля отметило толчок, треск рвущейся обшивки, белый туман в глазах и тишину… и быстроту, которая врезалась в землю, как бритва в палец. Им овладел неистовый страх…

Когда самолет коснулся деревьев, он вцепился в ручку в надежде, что падение прекратится. Со страшной силой его швырнуло вперед, он ударился головой о приборную доску. Все вокруг стало тихо на секунду, необычайно тихо, затем – полное небытие.

15

На голове у него запеклась кровь. В тех местах, где кожа была содрана, образовалась твердая корка, склеивавшая тело с металлом. Кровавые пятна были на ирвиновской куртке, а там, где лицо проглядывало из-под маски, тоже была кровь и порезы. Маска сдвинулась ему под подбородок, он раздавил ее шеей. Кисти рук его были неестественно вывернуты и, окровавленные, беспомощно висели по бокам.

Был уже вечер, когда какая-то серость забрезжила в сознании Квейля. Он поднял руки и уперся в разбитую приборную доску. Он не сознавал, что делает. Не сознавал своих движений. Медленно приходил он в сознание. Он был как пьяный, и все было неясно. Еще раз нажал он руками на приборную доску. Голова его поднялась кверху, запекшаяся корка крови оторвалась от тела и от металла, и боль отозвалась в мозгу. Он тихо застонал.

Раны на лице опять начали кровоточить, и первым отчетливым чувством Квейля было ощущение, что кровь заливает ему глаза. Закрыть глаза он не мог, не знал, как это делается: согласованность чувств и движений еще не восстановилась. Глаза были открыты, но ничего не видели в фокусе. Голова была закинута назад. Он опять сделал движение руками. Его сознание отметило это движение.

И вдруг на одно короткое мгновение в его мозг проникла мысль, осветившая все, страшная мысль, что он заперт в кабине. Он не мог еще отчетливо видеть, а его движения напоминали движения пьяного. Он чувствовал боль и сознавал это, как и то, что он заперт в кабине, но сознавал неясно. Ему хотелось проверить свои движения, и он попытался встать, но тут же почувствовал, что движения не подвластны ему.

В те мгновения, когда сознание прояснялось, он чувствовал неопределенную боль и тяжесть в голове, которая мешала координировать движения. Он поднял вверх руки, смутно сознавая, что надо сдвинуть верх фонаря, чтобы можно было вылезти. Он беспомощно водил руками над головой, но никак не мог поднять голову, чтобы посмотреть, что нужно сделать. Никакого верха на кабине не оказалось, он был сорван, и только холодный воздух был у него над головой.

Сбоку был поручень, и он ухватился за него, пытаясь встать на ноги. Парашютная лямка зацепилась за что-то, и он опять упал на сиденье, и рука его опять ухватилась за поручень. Он еще раз сделал попытку встать и, наконец, встал с подгибающимися коленями. Холодный воздух причинял ему боль. Он крепче оперся на руки и выпрямил ноги. Почувствовав тяжесть парашюта, он начал шарить руками на животе, чтобы отстегнуть пряжку. Парашютные лямки свалились с плеч, и он взобрался на край разбитой кабины. Тут он остановился, в глазах у него потемнело, и он тяжело упал на землю.

Очень медленно восстанавливалась согласованность реакций, а вместе с ней пришла локализуемая боль. Сначала она была неопределенной, он ощущал ее во всем теле, затем стала распределяться, и он почувствовал боль в руках, в ногах и безумную жгучую боль на изрезанном лице. Он неподвижно лежал на боку и сквозь боль боролся с бессознательным состоянием. Он боялся, что у него прекратится дыхание. Боясь, что умрет от такой страшной боли, он сосредоточил все силы на том, чтобы не лишиться опять сознания и сохранять глубокое дыхание. Два раза принимался он плакать, пока его тело не размякло от плача, и тогда он перестал.

Сознание полностью вернулось к нему, на этот раз независимо от боли, когда прямо перед глазами он увидел землю. Земля была красная и мокрая и усеяна разноцветными листьями, коричневыми и пурпурными, ярко-пурпурными. Слишком даже пурпурными для этой породы, – такова была его первая настоящая мысль, независимая от боли. Он смотрел на землю и некоторое время глубоко дышал. Была ночь, но луна освещала все вокруг, – такова была его следующая сознательная мысль.

Преодолевая боль, он думал о том, что либо лунный свет придает листьям такой пурпурный оттенок, либо он лишен способности различать цвета. Но он не мог быть лишен такой способности, иначе его не приняли бы в воздушный флот.

– Господи, – произнес он вслух. – Господи, ну и влопался же я.

Его ухо, прижатое к земле, почувствовало вибрацию от звука произнесенных им слов. Упираясь руками в землю, он попробовал приподняться на четвереньки, как животное. Он увидел обломки разбитого вдребезги «Гладиатора», повисшие на деревьях. Удивительно, как он сам остался жив, подумал он и тут же испуганно решил не думать об этом, так как не был уверен, что останется жив… лучше не искушать судьбу. Он пошевелил ногами, – ноги как будто в порядке. Что руки целы, он уже знал. Вот лицо сильно пострадало, – это он тоже знал. Он стал снимать шлем, шлем был разодран и прилип вместе с кровью к волосам, но он стащил его.

Чтобы убедиться, что тело у него в порядке и ничем не подведет его, он попробовал встать. Медленно, с большим трудом поднялся на ноги, держась за дерево. Стоять он мог как следует. Повертев шеей, он убедился, что позвоночник цел. Он почувствовал слабое дыхание ветра и понял, что будет жить. Но долго стоять на ногах ему было трудно, и он опять сел. Он думал о том, что теперь делать. Оставаться здесь нельзя было. Но он был слишком обессилен, чтобы пуститься в далекий путь. Надо сначала набраться сил хотя бы для короткого расстояния, прежде чем тронуться с места. Но сидеть здесь просто немыслимо. Надо куда-то двигаться. Он думал, что вот сейчас он заставит себя встать на ноги и идти… все равно куда… Но тут же повалился на землю и заснул.

Яркое солнце светило над миром, когда Квейль проснулся, Он проснулся сразу в полном сознании. И опять сразу почувствовал боль и одеревенелость во всем теле, но больше всего боль от опухолей и порезов на лице. Минуту он сидел на земле, глядя на окружающий его лес и на разбитый самолет.

«Эта штука больше не полетит», – промелькнула в его голове нелепая мысль. Он встал и нетвердой походкой прошел к обломкам самолета. Ему нужно было достать неприкосновенный запас и карту. Машинально он взглянул на часы. Они были разбиты, и он не мог воспользоваться ими как компасом. Он зашел сбоку и взобрался на большой камень. Затем достал парашютный ранец, – компас был разбит. Засунув поглубже руку, он вытащил жестянку с неприкосновенным запасом. Жестянка была сплюснута, но содержимое не пострадало.

Он достал индивидуальный пакет и карты. Затем уселся на камне и начал смазывать лицо мазью из пакета. Он чувствовал на ощупь, как изранено и как распухло его лицо. Он дернул за пряжку парашютного мешка, и из мешка выскочили стропы и вместе с ними большой кусок шелка. При помощи карманного ножа он разрезал шелк и оторвал несколько длинных полос. Этими полосами он перевязал себе шею и голову. Волосы его превратились в подобие засохшей грязи, – столько крови они впитали в себя. Он сделал большой глоток из фляги с водой, висевшей у него на поясе, – с другого бока висел 4 1/2-линейный револьвер. Потом встал на ноги и с картами под мышкой сделал несколько нетвердых шагов вверх по склону, пока не добрался до прогалины в лесу, где он мог оглядеться.

При виде окружавшего его ландшафта он удивился, как высоко он находится. Он стоял на склоне высокой горы, внизу под ним длинной лентой тянулось на восток шоссе, а еще дальше протекала река, многоводная и широкая, с обильной зеленью – плодом ее животворящей силы – по берегам. На севере расстилалась низменность, к югу поднимались высокие горы, такие же высокие, как и та, на которой он стоял. Нетрудно было догадаться, где он находится, – горы на юге определяли его положение. Гора, на которой он стоял, значилась на карте под названием Лап Марталло, Квейль находился за линией итальянского расположения, милях в двадцати к северу от Тепелени. Приблизительно такое же расстояние отделяло его гору и от Химары, на побережье, но он не знал, в чьих руках этот город. В какую бы сторону он ни пошел, ему неизбежно придется пробираться через итальянские линии. Проще было бы взять направление к побережью, но немцы, возможно, уже вступили в Грецию, и ему надо вернуться в Янину, чтобы забрать оттуда Елену. Он начал думать о Елене. В конце концов она могла улететь на «Бомбее», несмотря ни на что… Хотя вряд ли, размышлял Квейль. А ему трудно будет выбраться этим путем. Лучше все-таки направиться к Химаре, на побережье. Можно идти по течению реки. Но он знал, что ради Елены он постарается пробраться в Янину. Он во что бы то ни стало должен поспеть в Янину до прихода немцев.

Ему придется днем скрываться в горах, а ночью идти, иначе он может наткнуться на неприятельский патруль. Он попал в самую гущу итальянских резервов. Но если он будет делать переходы только ночью, то ему понадобится много недель, чтобы странствовать вверх и вниз по этим горам. Чем скорей он начнет, тем лучше. Он встал и еще раз прошел к самолету. Здесь не оказалось ничего такого, что можно было взять с собой. Он сел и снял с себя тяжелый летный комбинезон. Было холодно без него, но в обыкновенных брюках легче было идти. Он подтянул пояс, на котором висели кольт и фляга с водой. Затем взял неприкосновенный запас, поглядел на солнце, сверился с карманной буссолью и начал пробираться по склону. Он наклонил голову, чтобы пройти под ветвями низкорослых деревьев, и вдруг услышал шаги. Шаги слышались совсем близко, тяжелые шаги, заглушавшие шелест листьев, колеблемых легким ветром. Он упал на землю и притаился. Шаги приближались. Он напряженно всматривался сквозь заросли. Слышно было, что идет не один человек. Он забыл о своем револьвере: просто лежал и напряженно всматривался. Две фигуры вышли из-за деревьев и остановились. Квейль бросил на них быстрый взгляд и, скорчившись, еще крепче прижался к земле. Но вдруг он увидел бороду, широкое лицо, стальной шлем. Это был Нитралексис.

Квейль встал и зашагал в ту сторону, куда шел Нитралексис со своим спутником. Он вышел навстречу им на открытой полянке. Нитралексис разом остановился, вид у него был растерянный и изумленный. Секунду длилось молчание, затем Квейль сказал:

– Это я, Квейль.

Нитралексис поднял брови, потом улыбнулся в бороду и шагнул вперед.

– Инглизи!.. Инглизи!.. – воскликнул он и расхохотался.

Квейль взглянул на его спутника. Это был не Папагос, стрелок-наблюдатель. Это был греческий крестьянин в длинном черном войлочном плаще с капюшоном, молодой и краснощекий, с клоком волос на лбу. Он улыбнулся Квейлю.

– Где же Папагос… Папагос? – спросил Квейль.

Нитралексис гладил его рукой по плечам. Он принял руку и покачал головой.

– Мы сгорели… разбились… сгорели… пожар… Папагос… – и он снова покачал головой.

– Как вы нашли меня? – спросил Квейль.

Нитралексис сначала не понял, потом стал медленно объяснять:

– Он… – кивок головой означал, что речь идет о крестьянине, – сказал, что видел еще один самолет… и мы вернулись. Он сказал – еще один самолет. А мне надо было… – Он не мог подыскать нужное слово. – Лекарство, – сказал он наконец.

– Вы ранены? – спросил Квейль.

Они оба уселись, а крестьянский парень как остановился при появлении Квейля, так и стоял. Нитралексис снял куртку и показал большой кровоподтек и глубокую черную рану на предплечье. Квейль достал из своего индивидуального пакета мазь и стал втирать ее в рану. Нитралексис посмотрел на лицо Квейля и скорчил гримасу:

– Вам, верно, больно… очень больно… все содрано…

– Не все, – ответил Квейль.

Он натер мазью всю руку Нитралексиса, а затем достал карту и указал их местонахождение.

– Тепелени, – сказал Квейль. – Отсюда мы возьмем направление на Тепелени.

Нитралексис взял карту в руки, потом разложил ее на земле и ткнул пальцем в Химару:

– Сюда мы пойдем, сюда, – так будет лучше.

– Тепелени недалеко от Янины, – так будет скорее, – возразил Квейль и опять указал на Тепелени.

Нитралексис решительно затряс головой.

– Там слишком много итальянцев, – сказал он. – И слишком трудная дорога. Немыслимо.

– Но так скорее, – настаивал Квейль.

Нитралексис опять затряс головой:

– А так безопаснее, Химара… там совсем мало итальянцев.

Квейль тоже покачал головой и сложил карту. Он знал, что если он согласится с Нитралексисом, то они совсем не попадут в Янину. Они пойдут на побережье, к Химаре, а оттуда прямо в Афины. Он боялся потерять Елену. Он пойдет на Тепелени, а оттуда в Янину.

– Я иду н-а Тепелени. Мне надо в Янину, – заявил он.

– Это опасно. Зачем вам?

– Скорее. Так скорее, – сказал Квейль.

Нитралексис пристально посмотрел на него, пожал плечами, и его лицо расплылось в улыбку. Он слегка похлопал Квейля по плечу.

– Опасно, – повторил он.

– Нет. Нам все равно надо пробираться через итальянские линии.

– Слишком много надо лазить по горам.

– То же самое, если пойдем на Химару. Спросите своего приятеля. – Квейль указал на крестьянина.

– Вам зачем-то нужно в Янину. Да?

– Да, – ответил Квейль.

– Зачем?

– По многим причинам. Я собираюсь жениться на одной гречанке. На гречанке. Жениться.

Нитралексис погладил свою черную бороду и сдвинул шлем на затылок:

– Вы женитесь? На девушке из Янины?

– Да. Мы должны были венчаться сегодня. Сегодня. – Квейль большим пальцем ткнул себя в грудь.

– Хо-хо!.. Ай да инглизи!

Нитралексис разразился хохотом и что-то залопотал по-гречески, обращаясь к молодому крестьянину. Тот улыбнулся, кивнул головой и что-то сказал Нитралексису.

– Мы пойдем. На Тепелени… Вы попадете к своей девушке… А мы попадем к итальянцам… Хо-хо!.. Инглизи и любовь!

Нитралексис с чувством потрепал Квейля по плечу и ухмыльнулся в бороду.

– Превосходно, – успокоился Квейль. Он собрал свои карты и стал намечать направление. Нитралексис покачал головой.

– Не надо. И компаса не надо. Он, – Нитралексис указал на парня, – нас проводит. Он знает дорогу. Это его родные места.

– Отлично. Идем же, – сказал Квейль.

Нитралексис объяснил крестьянину, что им предстоит. Тот пожал плечами и приготовился в путь. Квейль взял свои вещи.

– Как его звать? Звать? Кто он такой? – спросил он Нитралексиса, указывая на молодого крестьянина, у которого были такие румяные щеки, каких Квейль еще никогда не видывал.

– Деус. Вы знаете, это значит бог. Деус. Это албанский грек. Он живет в горах. Он нашел меня, – отвечал с обычной усмешкой Нитралексис. Парень обернулся, когда Нитралексис произнес его имя. Войлочный плащ с царственным величием лежал у него на плечах. Капюшон делал его похожим на монаха. Край капюшона, обрамлявший его обветренный лоб, придавал его лицу сходство с ликом сына божьего. Он улыбнулся во весь рот, и его белые зубы сверкнули на солнце, отражая золотистый свет.

Квейль положил свой неприкосновенный запас, индивидуальный пакет и карты в вещевой мешок, и они двинулись в путь.