Текст книги "Дело чести"

30

Аэродром всю ночь подвергался бомбежке, и они большую часть времени провели в щелях. Два раза начинались пожары, и все участвовали в тушении. Вскоре после рассвета бомбежка прекратилась. Все пошли в большую столовую завтракать, а некоторые стали укладывать чемоданы. Потом появились грузовики, и отъезжающие погрузились в них со всеми чемоданами, и машины одна за другой ушли, увозя эвакуируемых, и Квейль почувствовал к ним зависть и представил себе, как тепло в Египте и какая невоенная, мирная атмосфера в Каире. Теперь при мысли о Каире он чувствовал то же самое, что прежде при мысли об Афинах. Только бы попасть туда, и все будет прекрасно.

В полдень Хикки отвез его в Афины. Там теперь было совершенно спокойно, но в воздухе пахло грозой. Серое небо еще усиливало это впечатление. Они вошли вместе в гостиницу; там толпился народ; было много военных корреспондентов с пишущими машинками; в больших креслах сидели женщины, истомленные напряженным ожиданием. Елены нигде не было. Лоусона – тоже. Квейль и Хикки вышли на ступеньки подъезда и стали смотреть на площадь. Ветер нес уличную пыль и листья, так как никто не трудился подметать улицы. Ветер кружил листья и пыль, вздымая небольшие вихри на перекрестках и наметая огромные кучи сора.

Хикки объявил, что должен пойти в штаб, а Квейль остался стоять в пыли пасмурного дня. Потом пришел Лоусон.

– Она здесь? – спросил он Квейля.

– Нет. Который час?

– Почти половина первого.

– Может быть, еще успеем, – сказал Квейль.

– Наверно.

Квейль обратил внимание на раскатистое «р» и спокойный, уверенный тон американца.

– В котором часу вы садитесь на пароход? – спросил Квейль.

– Бог ведает. Это дело английского посольства. Пароход, вероятно, греческий, но точно ничего не известно. Прошлой ночью один вышел, а его разбомбили к черту.

– Откуда он отправляется?

– Откуда-то из Пирея. Это их единственный пароход.

– А от Пирея что-нибудь осталось?

– Не слишком много. Этому порту еще предстоит терпеть. Скоро его начнете бомбить вы.

– Полагаю, что так, – согласился Квейль и спросил Лоусона, что он думает обо всем происходящем.

– А вы что думаете? – в свою очередь спросил Лоусон, и Квейль понял, что это его ответ.

– Чем все это кончится?

– Вы спрашиваете меня? – возразил Лоусон. – Как, по-вашему, начнется Великое Пробуждение?

– Может быть.

– Еще много придется пережить, прежде чем произойдет какая-нибудь перемена.

– Кто произведет ее?

– Беда английских офицеров в том, что они слишком оторваны от солдат. Может быть, это сделают они, – ответил Лоусон.

– Кто? Офицеры?

– Да нет, – раздраженно возразил Лоусон. – Солдаты.

– Каким образом?

Квейль был не настолько наивен, чтобы не понимать. Но он хотел заставить Лоусона высказаться.

– Почем я знаю? – ответил Лоусон. – Конечно, это произойдет не на Среднем Востоке. Там нет подходящей почвы. И нет близости между англичанами и местным населением. Но может быть – в Англии… Может быть…

– Может быть, – подтвердил Квейль.

– Вот все, что я могу сказать, – закончил Лоусон.

Квейль подумал о Макферсоне и Астарисе Стангу, почему-то невольно связывая эти два имени. Он представил себе Макферсона стоящим перед взводом греческих солдат, а самого себя спешащим на помощь, чтобы помешать расстрелу Макферсона, и тут же Макферсон вдруг превратился в грека и перестал быть Макферсоном. И Квейль попросил у солдат извинения за помеху и остановился, глядя, как греческий карательный отряд расстреливает греков и те падают, – все, кроме одного, того, который остался тогда стоять, и был убит отдельным выстрелом, и упал ничком, потеряв повязку, и Квейль стал пристально всматриваться в него и увидел, что это все-таки Макферсон, и Квейль повернулся и стал стрелять в карателей из оказавшегося у него в руках револьвера, и вдруг Макферсон встал и пошел вместе с с ним по дороге искать Елену и сказал Квейлю: «Теперь вы видите», но произнес это голосом Елены.

– Все это очень сложно, – ответил Квейль Лоусону.

Хикки вернулся уже во втором часу. На пароход никто еще не поехал, и Елены не было. Хикки спросил Квейля, почему он не едет к Стангу. Квейль не стал объяснять почему: он решил поехать. Надо сделать еще одну попытку.

– Можно мне воспользоваться машиной? – спросил он Хикки.

– Я сам отвезу тебя. Может быть, нам удастся привезти ее сюда.

– Очень хорошо. Спасибо, – ответил Квейль, и они простились с Лоусоном и поехали по автобусному маршруту.

Когда они нашли дом, дверь открыла Елена. Хикки остался в машине. Елена взглянула на Квейля, как на чужого, и вежливо попросила войти. В зале стояли два маленьких фибровых чемодана. Квейль поглядел на них, потом быстро взглянул на Елену. Она словно окаменела и потеряла способность чувствовать, сдерживая себя страшным усилием воли.

– Я уже собиралась ехать, – сказала она.

Вошли родители.

– Доброе утро, – вежливо сказал Квейль.

– Доброе утро, Джон, – ответила г-жа Стангу, и он обратил внимание на родственный тон. Он понял, что это было согласие на отъезд Елены. Он опять почувствовал всю тяжесть происходящего. Он только глядел на всех троих, не в силах вымолвить ни слова. Елена надела шляпу с круглыми полями и остановилась в ожидании.

– Мне очень жаль, что я причинил вам огорчение, – сказал Квейль.

– Мы понимаем, – ответил отец Елены.

– Как только все кончится, мы вернемся.

– Да. Мы понимаем и рады за вас обоих.

– Я буду ждать в машине, – сказал Квейль.

Г-жа Стангу стояла с деревянным лицом и пристально смотрела на него, подобно тому как он сам смотрел на г-на Стангу накануне в конторе. Вдруг Квейль шагнул к ней и быстро поцеловал ее. Подавленное рыдание обожгло ему горло. Он пожал руку г-ну Стангу, который ласково задержал его руку в своей и потом быстро выпустил ее. Квейль физически ощущал все совершающееся, все, что скрывалось за их сдержанностью, все, что они не хотели раскрыть ни перед ним, ни перед самим собой. И необычайно спокойный вид Елены, стоящей в шляпе, со сжатыми губами и ясными глазами, не шевелясь. И всех троих, близких к изнеможению.

– До свидания, – обернулся он с порога. – И спасибо. Простите за все.

– До свидания, Джон, – ответили оба, и он никогда еще не слышал, чтобы его называли по имени с таким выражением.

Он принялся ходить взад и вперед по тротуару. Впервые с тех пор, как миновало детство, он плакал без слез. Все произошло так быстро. Чужие люди. Видел их всего два-три раза, и вот что получилось. У него не было прежней уверенности в себе. Он опять стал думать об Астарисе и Макферсоне, объединяя их. Ему хотелось говорить о них, но он знал, что не станет говорить об этом ни с кем, даже с Еленой. А Елена еще там, и с нею – вся эта тяжесть, свалившаяся на них.

Почти тотчас же появилась она с двумя чемоданами, которые Квейлю не пришло в голову вынести самому. Хикки молча ждал, пока она усядется, а Квейль помог ей войти в машину. Теперь она сидела одна на заднем сиденье, и Квейль понимал, что неподвижность и оцепенение не покинули ее после того, как она простилась с родными. Он понимал теперь значение этого спокойствия всех троих перед разлукой, потому что сам разлучил их. Напряженность и оцепенение у всех, особенно у Елены. Потому что для нее это только начиналось, а у обоих, оставшихся будет разрядка. Для них все уже миновало. У матери подавленность теперь сменится взрывом. Пройдет и тихое уныние отца, он примирится с совершившимся и с тяжестью всего, что обрушилось на него. Квейль перечувствовал все так, как будто дело шло о нем самом.

Когда они приехали в гостиницу, оказалось, что все уже уехали и вестибюль совершенно пуст и полон той же грозной тишиной, которая наполняла улицы.

– Поедем в Пирей, – сказал он Хикки. И когда Хикки повел машину по пустынным улицам, Елена почувствовала смятение от всего пережитого. Она не воспринимала материальной поверхности предметов; они воздействовали на ее чувства тем, что скрывалось за поверхностью.

На разрушенных бомбежкой улицах Пирея, среди низких домов из дикого камня Квейль и Хикки испытывали то же самое чувство, что и в Афинах. Хикки было жутко кружиться в этом мертвом месте с застрявшими о нем живыми людьми. Он погнал машину к докам. Среди хаоса полузатопленных судов, разрушенных доков и черных пожарищ они увидели единственный неповрежденный пароход. Хикки кое-как нашел испещренную воронками и усеянную обломками грунтовую дорогу, ведущую к разбомбленному концу доков, где стоял этот нетронутый пароход. Вокруг парохода суетились люди в черном и в мундирах; кое-где мелькали широкополые австралийские шляпы. Пароход был всего в три тысячи тонн и шел под греческим флагом.

– Вот он, – сказал Хикки.

– Небольшой, – заметил Квейль, и это было все, что он смог сказать.

– Что я буду делать на Крите? – спросила Елена.

Квейлю было страшно слышать ее голос.

– Либо поедешь оттуда прямо в Египет, либо подождешь меня. Я, вероятно, через несколько дней буду гам. И отыщу тебя. Лоусон о тебе позаботится.

Они взошли на палубу. Часовой-австралиец на борту парохода не остановил их, потому что пасмурный день уже сменялся сумерками. Было плохо видно.

Они увидели Лоусона, который тащил чемодан на переднюю палубу.

– Приехали, значит? – обратился он к Елене.

– Да.

– Куда идет пароход? – спросил его Квейль.

– На Крит. В Суда-Бэй, кажется. А потом в Александрию.

– Вы не бросите ее?

– Не беспокойтесь, – ответил Лоусон. И, обращаясь к Елене, добавил: – Наверху, на палубе, лучше. Ставьте свои чемоданы к нашим.

Военные корреспонденты стояли отдельной группой, тут же австралийский сержант устанавливал пулемет «Брен». У некоторых из них были зеленые нашивки с надписью: «Британский военный корреспондента, – у других, как у Лоусона, надпись гласила: „Иностранный военный корреспондент“. Все они относились к происходящему, как к веселой игре, и все время искали в небе бомбардировщики. Лоусон представил своим спутникам тех, кто стоял поближе других, и они поклонились Квейлю, с любопытством рассматривая его лицо. Некоторые из них хорошо знали Лоусона. Один американец взял чемодан Елены и поставил его рядом со своим портпледом. Она сдержанно поблагодарила его, и он заметил ее сдержанность и удрученность и не стал мешать ей, когда она пошла обратно к Квейлю. Уже стемнело, и Квейль почувствовал толчки старой машины под палубой. Ему не хотелось уходить, но он знал, что при такой сумятице невозможно рассчитывать на сигналы перед отплытием. На палубе страшно шумели, солдаты что-то кричали в трюм. Вдруг Квейль услышал, что они толкуют о пленных.

– О каких это пленных идет речь? – спросил он одного из корреспондентов.

– Трюм набит немецкими пленными, – ответил тот.

Тут до него донесся громкий смех и крик с другого борта.

– Это Тэп! – воскликнул Хикки, разговаривавший с Лоусоном.

– Да.

Квейль тоже узнал голос Тэпа.

– Эй, Тэп! – крикнул Хикки.

Видеть его они не могли.

– Хикки! Черт тебя дери, где ты?

Тэп подошел к ним.

– Ах ты, подлец, – продолжал он с радостным смехом. – И Джонни?

– Откуда ты взялся? – спросил Хикки.

Они пожали друг другу руки.

– Ты тоже едешь? – кричал Тэп.

– Нет.

– Объясни мне, что случилось. Вы что, решили оставить меня в Янине? – обратился Тэп к Хикки.

– Сам не знаю. А ты едешь на этом пароходе?

– Я был в штабе, и меня послали сюда.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Хикки.

– Превосходно. А ты что здесь делаешь?

– Мы провожаем невесту Квейля.

– Елену? – переспросил Тэп. – Она здесь?

Елена приподнялась и тихо сказала:

– Хэлло!

– Вот превосходно!

Тэп очень обрадовался. Он поставил возле себя где-то раздобытый чемоданчик.

Квейль услыхал какой-то выкрик на греческом языке и звук колокола.

– Отдают концы, – поспешно объяснила Елена.

– Надо идти, – сказал Квейль.

Они пошли к сходням. Концы были отданы, и машина уже работала.

– Ты опять будешь летать? – спросила Квейля Елена.

– Не знаю, – ответил он.

Он подошел к ней вплотную. Поцеловал ее крепко и нежно. Почувствовал, как ее руки коснулись его спины и как все ее внутреннее существо охватил подавленный трепет, и понял, что она вот-вот готова сломиться, но держит себя в руках. А она чувствовала всю его нежность и жалела его за то, что он так переживает ее горе.

– Мы скоро увидимся, – сказал он.

Провожающие уже сходили; Хикки простился с Еленой.

Квейля вдруг обрадовала мысль, что Тэп здесь; в эту минуту смех его оказывал на всех благотворное действие. Он почувствовал теплоту руки Елены, когда освободил свою руку и ее охватил холодный воздух. Он сошел с парохода.

– Всего, Тэп, – сказал он твердо.

– Всего, Джон, – ответил Тэп. – Мы позаботимся о Елене.

– Спасибо.

– Всего, Хикки.

– Всего, – ответил тот.

Пароход отчалил, содрогаясь. Было уже так темно, что оставшиеся не могли различить стоявших на борту, но пока пароход разворачивался к выходу из дока, можно было слышать их голоса.

Крики Тэпа…

Смех Лоусона и его обращенное к оставшимся шутливое «ура»…

Сдержанные восклицания Елены: «До свидания».

– До свидания, – ответил Квейль и вместе с Хикки пошел с пристани.

Они немного постояли у автомобиля, следя за удаляющимся пароходом, потом уселись и поехали по грунтовой дороге. В безоблачном небе забегали лучи прожекторов; предупреждая о налете, завыли сирены.

– Стой! – крикнул Квейль.

Почти в то же мгновение он услышал взрыв бомбы левее, где-то среди разрушенных береговых укреплений.

Хикки остановил машину. Они кинулись в небольшое углубление на дороге и почувствовали, как земля сотрясается от бомб, и увидели, как над ними летят обломки, и услышали резкий свист осколков, и заметили, как бомбы сыплются вдоль дороги, все ближе к отходящему пароходу.

– Идем! – крикнул Хикки. – Едем скорее.

Они побежали к машине. В то время как они мчались через разрушенные ворота доков и вдоль дороги, в ушах у них раздавался протяжный, низкий, грозный рев многочисленных моторов. Они увидели налево взрывы, потом пламя и почувствовали бросок машины от взрыва, когда бомба разорвалась за ними и черная земля покраснела, как и черное небо, которое продолжали щупать прожекторы. Машина мчалась по пустым улицам, в черной тени, среди развалин… Хикки зажег фары, чтобы видеть дорогу, и они проскочили под бомбежкой на холм, где было сравнительно безопасно.

– Стой! – крикнул Квейль. Хикки остановил машину.

Квейль вышел и стал наблюдать за гаванью. Он увидел пламя и бомбы, падающие на то самое место, где прежде стоял пароход, и вокруг этого места. Парохода не было видно. Только бомбы.

– Кажется, ушел, – крикнул Хикки, перекрывая грохот зениток и трассирующих снарядов, рвущихся к маленьким самолетам с крыльями, застывшими в лучах прожекторов. Они снова сели в машину и поехали.

31

В городе не было ничего, кроме бомбежки и чувства гибели. Госпитали быстро наполнялись ранеными, и доктор Андерсон не выходил из госпиталя. В городе не было другого движения, кроме движения автомобилей с ранеными. И вместе с усиленной эвакуацией опять началась сумятица. Ночью через город прошли воинские части. Страх перед пятой колонной и парашютистами на время утих, так как в городе скопилось много австралийцев и новозеландцев. Но они эвакуировались на юг, и снова воцарились тишина и страх.

Появились «Бленхеймы» для прикрытия эвакуации, и аэродром после периода мертвого спокойствия снова ожил. Потом «Бленхеймы» перебазировались на другой аэродром, а некоторые из них вернулись на Крит. Из летчиков только Квейль и Финн, Хикки и сержант Кроутер остались на аэродроме. Хикки пробовал уговорить Квейля отправиться с какой-нибудь из наземных команд на юг, чтобы эвакуироваться, но тот остался. Он знал, что «они» боятся «Гладиаторов», и считал, что лучше самому бить, чем попасть в бойню.

И вот, наконец, момент наступил. Ночью шел дождь, и им удалось поспать. Когда они проснулись, солдаты из наземной команды готовили завтрак. Среди всеобщей тишины приятно было слышать эти звуки. Хикки получил приказ вылететь для прикрытия эвакуации на один из южных участков, в Аргосе. Задача была – патрулировать над районом на высоте пяти тысяч футов и рассеивать всякую группировку противника.

– Я тоже полечу, – объявил Квейль. Хикки знал, что ради этого Квейль и остался. Он не стал спорить. Он предпочитал иметь с собой Квейля, чем кого-либо другого, и был рад его решению. Финн слишком неопытен.

– Пусть будет так, – сказал Хикки.

– В каком состоянии твой самолет? – спросил Квейль Финна.

– В порядке, – ответил Финн.

– А ты поезжай с первой же командой на юг, – сказал Хикки Финну.

– По-твоему, я вам не понадоблюсь?

– Нет. Ты не понадобишься. Я подпишу тебе командировку.

– О'кэй.

– Позови, пожалуйста, Кроутера, – попросил Хикки.

Квейль еще не видел Кроутера после своего возвращения, так как тот жил с остальными сержантами.

– Когда мы летим?

– В одиннадцать. Примерно через час.

– Мне придется взять у Финна летное обмундирование.

Финн вернулся с сержантом Кроутером; это был небольшого роста лысеющий человек; говорил он, вроде Макферсона, с шотландским акцентом.

– Хэлло, – отрывисто приветствовал он Квейля. Манеры у него всегда были резкие.

– Хэлло, Кроутер.

– Рад, что вы вернулись.

– Спасибо.

– Летим на задание. В одиннадцать, – сказал Хикки. Квейль попросил Финна одолжить ему летное снаряжение, и Финн пошел принести его.

– Прикрываем эвакуацию, – продолжал Хикки. – По-видимому, будет жарко.

Кроутер стоял, так как не мог сесть, пока Хикки не предложит ему, а Хикки забыл об этом; Квейль подвинул Кроутеру стул, и тот сел. Куртка и брюки на нем были грубошерстные, наземной команды. Как и полагалось сержанту.

– Вы летите? – спросил он Квейля.

– Да.

– Как ваше лицо?

– Все в порядке, – ответил Квейль.

Он по-новому смотрел на этого маленького шотландца с четко очерченными красными губами, ровными зубами и светлыми усами. У него были правильные черты лица, резкая складка над переносицей и несколько обидчивый характер. Речь его была сдержанна; он никогда не говорил лишнего. Квейль знал, что Кроутер держится так, потому что чувствует расстояние, отделяющее сержанта авиации от офицера. Он знал, что сам вел бы себя так же, и не понимал, почему Кроутера не производят в офицеры. Он вспомнил, как однажды Кроутер делал фигуры высшего пилотажа над аэродромом в Фука, испытывая самолет. Кроутер всегда участвовал в испытаниях, потому что прошел все ступени в авиации. Однажды он готовил к полету «Гладиаторы»; при этом оказалось, что он разбирается в них лучше механиков, которые все время обращались к нему с вопросами. И, конечно, он затаил вполне понятную обиду.

– Я лечу на самолете Финна, – сказал Квейль.

Он не стал просить Кроутера осмотреть самолет, так как знал, что это само собой подразумевается, и не хотел обижать его такой просьбой. Надо быть деликатным, решил он.

– Так. Хотите, я осмотрю его для вас? – предложил Кроутер вставая.

– Благодарю вас, – ответил Квейль.

– Пойду возьму инструмент, – сказал Кроутер.

Квейль был очень доволен, что ничем не обидел Кроутера и тот сам вызвался подготовить для него самолет.

Они пошли к самолету, стоявшему на дальнем конце аэродрома. У Кроутера была маленькая сумка с инструментами из засаленной темно-коричневой материи. Оба согрелись от ходьбы. Квейль смотрел на высокое клочковатое облачко.

– Вам повезло, вы дешево отделались, – сказал Кроутер, шагая рядом с Квейлем. – Как мне рассказывали, вас ждала гибель.

– Это верно. Меня спасли деревья.

– Я бы летал только ка «Гладиаторах».

– Я тоже, – согласился Квейль.

Кроутер подошел к самолету, снял часть обшивки с фюзеляжа и стал рыться в инструментальной сумке. Он выбрал небольшой гаечный ключ и занялся тросовой проводкой управления: здесь ослабил, там подтянул. То же самое сделал на крыльях. Механики вместе с Квейлем следили, как он регулирует, пробует и опять регулирует. Другим инструментом, плоским и крючкообразным, он подтянул расчалки между стойками, потом налег всей тяжестью на один из элеронов и проверил, как ходят остальные, после этого подрегулировал один на противоположной стороне.

– Теперь хорошо, по-моему, – сказал он Квейлю.

– Спасибо.

– Не стоит, – ответил Кроутер.

Он говорил с раскатистым «р», как Макферсон. Работа, видимо, размягчила его. Они направились к уцелевшим аэродромным сооружениям мимо сгоревших.

– Вы предпочли бы строить их или летать на них?

Квейль знал, что его вопрос наивен: ответ можно было предвидеть заранее.

– Я предпочел бы строить, – ответил Кроутер.

Это был редкий по искренности ответ, так как трудно признаться в нежелании покидать землю.

– Может быть, вы и правы.

– На мой взгляд – да. Жаль, что нам ни разу не пришлось потолковать до сих пор. Я не раз готовил к полету ваш «Гладиатор».

– А я не знал.

– Да, жаль. Мы бы столковались. Я умею заставить их летать. А вы лучше всех летаете на них.

– Вы сами хорошо летаете.

– Только как ремесленник, – возразил Кроутер.

Квейля удивили его твердость и здравый смысл. Они напомнили ему Макферсона.

– Вот о Хикки этого не скажешь, – заметил Квейль.

– Да. А я – другое дело. Вы знаете, это Хикки выучил меня летать.

– Нет. Я не знал.

– Ну да. Он тогда обучал новичков летному делу. Он обычно накрывал кабину капюшоном и заставлял меня проделывать сложные фигуры, полагаясь только на ручку. Он учил нас руководствоваться приборами, а не собственными ощущениями. Вот почему и вас он считает хорошим летчиком, – сказал Кроутер.

– И сам он поэтому хороший летчик, – прибавил Квейль.

– Вы оба, вероятно, последние мастера высшего пилотажа. Когда «Гладиаторы» сойдут со сцены, больше не будет настоящих воздушных поединков. На «Харрикейнах» и «Спитфайрах» все сводится к сохранению строя. И это жаль.

– Да. Когда здесь все кончится, мы, кажется, перейдем на «Харрикейны».

– А это уж совсем не для меня, – заявил Кроутер. – На этих я могу летать, потому что знаю их, как свои пять пальцев. А «Харрикейны» я плохо знаю.

– И я тоже, – сказал Квейль, и это была правда.

Они подошли к жилым помещениям, и Кроутер пошел переодеться.

– Большое спасибо! – крикнул ему вслед Квейль.

– Не за что. Всегда рад, – ответил Кроутер.

За несколько минут до одиннадцати самолеты выстроились на одном конце площадки. На другом конце ее стояли пятеро механиков и монтеров вместе с Финном. Три самолета рулили под бортовым ветром; на поворотах машины давали частые хлопки. Хикки выдвинулся немного вперед; Квейль находился по правую, Кроутер по левую руку от него. Квейль пристегнул себя ремнем к сиденью и вытер шерстяной перчаткой запотевшие стекла приборов. Он надел кожаную перчатку и услыхал в наушниках голос Хикки:

– Летим.

– О'кэй, – ответил Кроутер.

– О'кэй, – повторил Квейль.

Он не очень сильно открыл дроссель, так как Хикки двигался медленно; потом, когда Хикки пошел скорее, он прибавил газу. Когда машины оторвались от земли, он увидел слева от себя Кроутера и помахал ему рукой, и Кроутер помахал ему в ответ.

Они набрали высоту и пошли прямо на юго-запад, над окраинами Афин и островами бухты. Они видели тени облаков на воде, ее белизну и волнение, постепенно замирающее, по мере того как они поднимались все выше, пока море не стало безмятежным, оттого что они были слишком высоко, чтобы видеть волнение.

– Когда мы должны быть над целью, Хикки? – спросил Квейль по радио.

– В одиннадцать тридцать пять.

Прежде чем отправиться в полет, они изучили карту, и теперь Квейль смотрел на многокрасочную карту военного министерства в масштабе 1:1000000, разложенную у него на коленях. Им надо было перевалить через горный хребет к северу от Аргоса и лететь вдоль идущих в Аргос железнодорожного полотна и шоссейной дороги.

– Держи глаза на затылке, Джон, – услышал он голос Хикки.

Это была типичная для него шутка.

– Что я – новичок, что ли, – ответил Квейль.

– А то как же? Сколько времени, мошенник этакий, не садился в самолет…

– Да уж и сам не помню.

– Будем надеяться, не разучился… Дельце будет славное, жаркое.

– Я не прочь погреться.

– Буду следить за тобой, когда начнется, – сказал Хикки и выключился.

По сведениям разведки, можно было ждать налета бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. За последние несколько дней в районе Аргоса происходило оживленное движение; эвакуация шла как из самого Аргоса, так и с побережья к югу и юго-востоку от неге. Перевалив через хребет, они полетели над ущельями, между которыми вилась дорога. Квейль видел, что здесь образовался затор, но зато дальше, на окружающих Аргос равнинах, движение разливалось широким потоком. На побережье все так и кипело. В бухте стояли небольшие суда, а у берега – лодки. Лодки отходили от берега и шли к судам. Возле самого города, охваченного огнем, Квейль увидел у пристани пароходы. Шла бомбежка.

– Взгляните, что под нами, – сказал Кроутер.

– Пикировщики, – ответил Хикки.

– Их несколько сот.

– Я слышу, как они переговариваются, – сказал Квейль.

– Атакуем в строю, – крикнул Хикки.

Квейль передвинул предохранитель спуска на «огонь» и стал следить за крыльями Хикки. Почти прямо с запада правильным строем шли двухмоторные бомбардировщики.

– Разобьем их строй, – сказал Хикки.

– Не упустить бы, – пошутил Кроутер.

Во всем, что они говорили, слышался восторг острой опасности. Квейль почувствовал тошноту, которая не имела никакого отношения к болтанке, испытываемой его «Гладиатором», а была вызвана нервным напряжением. Он попробовал дать себе передышку, но тотчас же его рука, лежавшая на штурвале, упустила управление, и он почувствовал, что самолет начал качаться.

– За мной, – сказал Хикки.

Он развернулся, скользнув на крыло. Они находились на высоте пяти тысяч футов над немецкими «Хейнкелями», и Квейль боялся, что к концу такого пике он потеряет сознание. Хикки хотел атаковать «Хейнкелей» в лоб снизу. Квейль изо всех сил старался держать себя в руках, чтобы не врезаться в какой-нибудь из бомбардировщиков. Он чувствовал жар в голове, и его израненные щеки вспухли при переходе в пике. Все трое шли, ни на мгновенье не нарушая строй, пока не вырвались прямо в лоб «Хейнкелям».

Расчет Хикки оказался безупречным. В тот момент, когда они выходили из пике, Квейль невольно подумал, что Хикки все сумел учесть. В следующее мгновенье он потерял сознание, но пришел в себя, пока еще продолжался подъем и «Хейнкели» были обращены к ним брюхом. Он увидел, что Кроутер открыл огонь, делая крен налево. Увидел, как Хикки впереди идет вверх почти прямо на «Хейнкеля».

Квейль взял прицел на мотор одного из «Хейнкелей» к нажал спуск. Он так давно не испытывал сотрясения от пулеметной очереди, что чуть не подпрыгнул, когда почувствовал его; но он удержал «Хейнкель» в прицеле и отвалился только после того, как снял палец со спуска.

Набирая высоту, чтобы подняться над бомбардировщиками, Квейль стал искать глазами Хикки и Кроутера. Но он увидел только, как один из «Хейнкелей» падал, охваченный пламенем, а остальные потеряли строй. Потом увидел стаю тупорылых машин, которые шли на него.

– «Мессершмитты!» – громко вскрикнул он.

И в тот же момент он увидел Хикки. Не прерывая подъема, Квейль сделал разворот, чтобы подойти ближе к нему. Но поспеть было трудно, и «Мессершмитты» обрушились на них шестерками в линейном строю. Квейль видел, как Хикки скользнул на крыло, каким-то чудом сделал петлю, не имея запаса скорости и не пикируя, и сам сделал разворот в другую сторону и описал большой круг, а в это время три «Мессершмитта» подобрались к нему снизу. Он дал крен, как это сделал раньше Кроутер, и увидел, что другие «Мессершмитты» идут на него с противоположной стороны. Теперь вокруг не было ничего, кроме черных «Мессершмиттов» – угловатые крылья, огонь с передних кромок крыльев, фюзеляжи без шасси, устремленные вниз носы, кресты на нижней белой стороне крыльев, черные головы летчиков под прозрачными фонарями, радиоантенны, а за ними блеск винтов на солнце.

Он взглянул вверх и увидел три машины в крутом пике; взглянул вниз и увидел несущиеся на него трассирующие пули. Он рванулся прямо вверх. Круто развернулся, когда еще две машины обрушились на него в пике. Одновременно две другие атаковали его в лоб. Ничего, кроме «Мессершмиттов». Вот. Вот. Вот оно. Сейчас случится. Интересно, как это будет. Сейчас, сию минуту. Тут он увидел Кроутера, к которому кольцом приближались с борта пять или шесть машин, изрыгая на него тучу трассирующих пуль, увидел куски, отлетавшие от его самолета, и бьющий из пламени черный дым, и внезапный распад самолета в воздухе, и не было белой вспышки парашюта. Не было белой вспышки парашюта…

В то время как Квейль опять делал петлю, выходя из пике, чтобы скинуть трех, повисших у него на хвосте, совсем близко от него пронеслась темная полоса пылающего «Мессершмитта». И тут он увидел Хикки, который тоже был сжат со всех сторон, и, спасаясь от преследователей, виражил по кругу.

– Уходи, Хикки! – крикнул Квейль в микрофон, не видя ничего, кроме черной тучи тупорылых самолетов и трассирующих пуль вокруг. Дважды он почувствовал, как его фюзеляж встряхнуло, и понял, что это попаданье. Он делал горки и петли, как бешеный. Но вырваться было некуда. Он пустил в ход всю свою сноровку, голова у него была как в тумане, он терял сознание при каждой свечке. Картушка его компаса бешено крутилась, и были мгновения, когда он видел только ее и ему хотелось смеяться, – но тотчас вокруг снова начинали мелькать трассирующие пули.

Он не видел, как был сбит Хикки. Он видел только, как его «Гладиатор» разлетался на части, а «Мессершмитты» метались вокруг и все кусали его, и бело-желтые трассирующие пули жгли его в воздухе, – и он понял, что Хикки, охваченный дымом и пронизанный трассирующими пулями, погиб.

Увидев кусок пространства, свободный от черных самолетов, Квейль бешено рванулся вверх и чуть не врезался в немца, вывернувшегося стремительным, еще более быстрым рывком. Он увидел лицо немца, его глаза без консервов и косой взгляд из открытой кабины и ответил ему взглядом в ту секунду, когда немец промелькнул мимо. Он нажал спуск и ввел «Гладиатор» в пике так стремительно, что невольно подумал: самолет не выдержит.

Такого отвесного и долгого падения он еще никогда не испытывал. Щеки его вздулись так, что наплыли на глаза, из носа пошла кровь, во рту появился вкус крови и желчи. Он не смотрел по сторонам, так как несся слишком стремительно. Он плохо соображал и ни на что не обращал внимания, но в двух тысячах футов от земли вырвал машину из пике, почувствовал, что самолет прогибается и задирает нос, перевел его на петлю и на миг потерял сознание.

По бокам и в хвосте у него по-прежнему висели «Мессершмитты», и он взял направление на видневшуюся впереди машину, Он лишь смутно представлял себе, куда летит. Он видел только, что «Мессершмитты» опять наседают на него, и наклонил нос самолета, хотя горная вершина напротив была выше того уровня, на котором он находился. Он ворвался прямо в лощину, Сделал разворот, полетел вдоль горного кряжа и, вплотную обогнув его, оказался почти на земле. «Мессершмитты» шли прямо над ним. Он продолжал свой бреющий полет над лощиной, кружась над ней, потом бросив взгляд на компас, постарался подняться над круглым конусом горного пика, чтобы уйти на север. Он быстро оглянулся: позади по-прежнему шли шесть «Мессершмиттов» и под ними, немного левее, еще три. Немецкие летчики боялись снизить «Мессершмитты» до той высоты, на которой он вел «Гладиатор». Еще один немец был с правого борта; он старался спуститься пониже и атаковать Квейля сбоку.