Текст книги "Дело чести"

У Квейля текла кровь с лица; он чувствовал ее холодок на шее, упиравшейся в тугой воротник. Он чувствовал, как холодны его онемевшие руки. Когда зеленая лесистая лощина пошла под уклон, он опять наклонил нос самолета. Он вел самолет, следуя всем неровностям местности; он облетал каждую из них, на крыле, круто разворачиваясь на полном газу, так что его бросало из стороны в сторону, и мотор завывал от напряжения, а стойки выли громче мотора.

Он кинул вокруг безнадежный взгляд. Кольцо «Мессершмиттов» сжималось все тесней; они снизили скорость, чтобы не проскочить мимо него, так как были гораздо быстроходней. Но не решались спуститься достаточно низко, чтобы сбить его. Он еще раз кинул быстрый взгляд вверх и вниз и, решив пойти на смертельный риск, сам не зная, выдержит самолет или нет, отчаянно потянул на себя ручку управления и сделал крутую мертвую петлю. Не веря своим глазам, немцы увидели внезапный взмах «Гладиатора», метнувшегося ввысь от самой земли и запрокинувшегося в безумно стремительной крутой петле. Потом перевернутый «Гладиатор» опрокинулся на крыло, и они ждали, что вот-вот он врежется в конус горы, и закружили широкими кругами.

Видя, что наземный хаос летит на него, Квейль дал ручку вправо и резко дал ногу. Из-за бешеной скорости самолета рули подействовали слишком резко, и Квейль сделал обратный маневр, чтобы выправить самолет. Он оглянулся: «Мессершмитты» отстали на тысячу ярдов, так как кружили широкими кругами, набирая высоту. Благодаря петле его курс изменился на сто восемьдесят градусов, и теперь он несся над лощиной в северо-восточном направлении; он снизился, потом свернул в сторону и пошел над другой, менее глубокой лощиной. Потом сделал полный круг над длинной грядой низких холмов и полетел всего в нескольких футах от неровной поверхности земли. Всякий раз, как ее краски сгущались, он забирал немного выше. Такого ощущения скорости он не знал до сих пор. Он шел бреющим полетом в нескольких футах от земли. Он взглянул вверх, обернулся назад. Он увидел только три «Мессершмитта» слева и много выше себя. Видимо, они поднялись, чтобы следить за ним. Он нырнул за невысокую гору, чтобы скрыться от них, и взял курс на северо-восток, хотя сам не знал, где находится.

Когда он опять увидел море, «Мессершмиттов» уже не было. Он был как пьяный, вне себя, не в состоянии думать ни о чем. Он начал считать приборы, потом громко запел: «Мне дела нет ни до кого…» Сдвинул назад верх фонаря кабины и почувствовал порывы ветра, холод. Им овладело полное безразличие ко всему; о Хикки и Кроутере он думать не мог; ему хотелось вскочить на сиденье и плясать; он спорил с ветром, что тот не может сбить его, и с самолетом, что выведет его из любой переделки. Он решил бросить ручку управления, чтобы доказать это, и предоставил самолет самому себе. Самолет накренился и вошел в штопор. Это было на высоте шести тысяч футов. Он почувствовал, как самолет постепенно набирает скорость, а позади начинается вибрация. Он вспомнил о том, сколько получил попаданий, понял, что хвостовое оперение где-нибудь повреждено, и громко крикнул:

– Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй!

Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем. Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое время он увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал губы. Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не вполне повинуются ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся так, что у него заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на глазах. Он наклонил голову, закашлялся как безумный, и вдруг его вырвало.

Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри, ощупью нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно замерз. Он стал искать глазами аэропорт и увидел дорогу в Глифаду. Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил нос машины, но выровнял ее слишком поздно и вынужден был пройти над аэродромом. Сделав широкий разворот на сто восемьдесят градусов, он опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой высоте, над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по земле был для него большой неожиданностью, и он предоставил самолету бежать, привычным движением убрав щитки и включив тормоза. Потом он выключил зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не снимая рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове.

Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем оставило его, но всякий раз, как он пробовал сделать самостоятельное усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться, – на нем остались следы рвоты, – они положили его на землю. Он сел.

– Простите, – сказал он. – Я грязный. Простите.

Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое взяли его под руки, и он, поддерживаемый ими, пошел неуверенной походкой, причем его снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их, и его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и потерял сознание.

32

Когда Афины остались позади, он обернулся и кинул прощальный взгляд на окутанный прозрачным туманом белый город. Город был очень красив, и светлый Акрополь четко выступал посредине. Над всем городом господствовал Ликабетт, а Парнас служил как бы сценическим фоном для всей группы белых зданий. Видение не исчезало. Квейль внимательно поглядел на него, отвернулся и больше уже не оборачивался.

Он смутно помнил о событиях дня, о вчерашнем полете, о своем изнеможении после всего пережитого, о неспособности реагировать на что бы то ни было, даже на то, что немцы прорвали последнюю линию обороны и находятся вблизи Афин. Только горячее солнце да одиночество, пока он ждал приказа, казались ему чем-то реальным. Он простился с Финном и монтером Рэтгером. Потом он вспомнил, как голос в телефонной трубке произнес: «Это вы, Квейль? Вам надлежит отправиться в аэропорт Кании на Крите. По прибытии рапортуйте».

И вот вокруг нет ничего, кроме моря внизу и неба вверху. Только движение самолета, по временам попадающего в болтанку, да непрерывное наблюдение за приборами, указывавшими Квейлю, что он передвигается. Он не высматривал вражеских самолетов вокруг. Он перестал считаться с ними. Было только ощущение летаргии, как будто он долго спал на солнце. Или словно он был долго болен и им овладело спокойствие изнеможения.

Отыскав Канию, он увидел, что это белый городок, расположенный на берегу моря, у подножия горы, на краю равнины. Подход к нему был небезопасен, но Квейль не думал об этом. Он стал снижаться при бортовом ветре, чуть не забыв выпустить щитки. Небрежно приземлившись, он заметил, что вся площадка по Краям уставлена «Бленхеймами». Найдя свободное местечко, он подрулил к ним и выключил мотор. Он оставил парашют на сиденье, задвинул верх фонаря кабины и пошел к зданию, возле которого грелись на солнце несколько человек в синих мундирах. В маленькой комнате, где стоял массивный деревянный стол, когда-то служивший домашним надобностям, Квейль нашел нужного ему офицера. Он отрапортовал ему и вручил журнал операций.

– Довольно рискованно таскать это с собой, – сказал командир эскадрильи, у которого не было крылышек.

Он был небольшого роста, лысый и говорил с аффектацией.

– Может быть, – равнодушно ответил Квейль. – Но там большой беспорядок. Мне не хотелось оставлять его.

– Капрал укажет вам помещение.

– Я останусь здесь?

– Да. Пока не будет распоряжений из Каира.

Квейль вышел с дневальным. На ходу он расстегивал свое снаряжение. При переходе через лужайку, отделявшую одно здание от другого, он почувствовал, как его обдало солнечным жаром. Дневальный указал ему койку, и Квейль кинул на нее свои летные куртку и брюки. Здесь было жарче, чем в Греции. По всей комнате, где стояли четыре кровати, были разбросаны раскрытые чемоданы. Как раз, когда он снимал куртку, в комнату вошли три летчика.

– Вы не Квейль? – спросил один из них.

– Квейль, – ответил он.

– Тэп Финли рассказывал нам про вас. Я Уоррен. А это Аксен и Блэк.

– Очень рад, – спокойно ответил Квейль. – Тэп тоже здесь?

– Да. Вы что-нибудь ели? Хотите чаю?

– Спасибо, выпью.

– Тэп поехал за своим чемоданом. Он скоро вернется.

Они отвели Квейля в квадратную палатку, посредине которой стоял сосновый стол. На столе стояли толстые фаянсовые чашки и эмалированные чайники. За столом сидели шесть летчиков и пили чай с бутербродами.

– Это Квейль, – объявил Аксен и познакомил его с присутствующими.

Большинство из них были пилоты и штурманы, летавшие на «Бленхеймах». Некоторых он видел в ночном ресторане «Максим» в последний вечер, который провел там. Они узнали его и осведомились о Хикки. Он ответил, что Хикки был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого не глядя и не обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и это спокойствие и отсутствие бодрящей напряженности угнетали. Потом появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке чистая повязка.

– Когда ты прилетел? – спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине, и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.

– Только что. Где Елена?

– Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?

Квейль покачал головой:

– Хикки и шотландец Кроутер сбиты вчера. Мы прикрывали эвакуацию и нарвались на «Мессершмиттов». А Финн где-то в пути.

– Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?

Квейль кивнул, взял чашку в обе руки и, полузакрыв глаза, стал рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.

– Было довольно жарко, – прибавил он.

– Что ты сказал относительно Финна? – переспросил Тэп.

– Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.

– Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?

– Ползком по земле. Пошел ниже, чем могли они, и стал петлять по долинам.

– Бедняга Хикки, – повторил Тэп.

Квейль кивнул.

– А в Греции кончено?

Квейль еще раз кивнул.

– Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж было нарваться на «Мессершмиттов».

– У Елены есть где ночевать? – медленно спросил Квейль.

– Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных англичанок. Мы с Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались.

– Как туда добраться?

– Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна.

– У вас были бомбежки?

– Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один пикировщик. Как у вас было дело?

– С «Мессершмиттами»?

– Да.

– Очень просто. Я почти не имел попаданий. Все время увертывался. Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один «Мессершмитт». Но потом на него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло и с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не разнес «Гладиатор» в щепки, удирая от них.

– Ну, не повезло же. Нарваться на «Мессершмиттов»!

Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись в кабину. Тэп велел шоферу отвезти их в Суда-Бэй и подождать там. Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные дороги в окрестностях Кании, которая оказалась не такой белой вблизи. Потом они пересекли подъем, ведущий к изогнутой подковой бухте с бетонными доками, полной лодок гаванью, солдатами на берегу и деловито хлопочущими людьми под жаркими лучами солнца.

– Это вроде лагеря, – сказал Тэп, когда грузовик свернул с асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял часовой, и они предъявили документы.

– Отсюда пойдем пешком, – сказал Тэп. – Дальше запрещено пользоваться транспортом. Опасность бомбежек.

– Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь?

– Они говорили только, что она не англичанка, – ответил Тэп.

– А где остальные греки?

– Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде.

– Это мы умеем, – тихо сказал Квейль.

– Что?

– Ничего.

Они шли теперь по краснозему к видневшейся невдалеке оливковой роще. Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве ветра цвет почвы менялся. Скоро из тени выступили квадратные палатки лагеря. Они были беспорядочно разбросаны под более высокими оливами, рассеянными по всей роще. Среди палаток бродили женщины. Некоторые загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех.

– Пришли, – сказал Тэп. И крикнул: – Вы здесь, Елена?

– Это вы, Тэп?

– Да.

– Я сейчас выйду.

– Скорей.

Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на пороге палатки. Она наклонилась, чтобы пройти под пологом, и волосы ее, освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно откинула их назад.

– Глядите, – воскликнул Тэп, указывая на Квейля, но она уже увидела его.

– Хэлло, – сказал Квейль.

Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее теплоту ее руки.

– Когда ты приехал? – спросила она.

– Часа два тому назад.

– А как?

– Прилетел.

– Вот что, – сказал Тэп. – Я вас оставлю. Мне надо переменить повязку. Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон.

– Ладно, – ответил Квейль.

Тэп весело кивнул Елене и ушел, насвистывая песенку о Муссолини, которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона и подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо будет расспросить о нем. Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене.

– Я рад, что у тебя все в порядке, – сказал он.

Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее улыбку всем телом, как чувствуют солнце.

– Здесь совсем спокойно.

– Да. Ты занимаешь одна всю палатку?

Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью. Но она заметила усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула на его черное лицо и подумала, не болит ли оно, так как кожа по краям ссадин набухла.

– Нет. Там еще одна англичанка.

– Что у меня на лице? – спросил он, заметив ее взгляд.

– Ничего. Не болит?

– Нет. А что?

– Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то.

Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его:

– У тебя руки грязные. Не надо.

– Красивое зрелище, а?

– Теперь ты сам начинаешь беспокоиться?

Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость.

– Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце.

Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле.

– Там все кончено? – тихо спросила она, когда они сели.

– В Греции?

– Да.

– Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается.

– И немцы всех выпустят?

– Не знаю. Не думаю.

– А что будет дальше?

– Здесь ничего особенного. Но, может быть, они вторгнутся в Англию. Может быть.

– Ты думаешь, они могут завоевать Англию?

– Нет.

Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал, потому что солнце было уже низко и тени перебегали по ним.

– Давай походим, – сказал он.

Она поднялась, и они пошли по краснозему, в уютной тени. Когда они вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву, и они пошли по дороге в предзакатных солнечных лучах.

– Ты скоро должен отправиться в Египет? – спросила Елена.

– Не знаю, жду приказа.

Он смотрел на убегающую вдаль дорогу.

– Здесь тепло, – прибавил он. – В прошлый раз я приземлялся на другом конце острова. Там холодней.

– Когда ты был там? – спросила она.

– Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой.

– И эти маленькие самолеты полетят в Египет?

– Да.

– Значит, и ты полетишь?

– Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь.

– Кого?

– Мой «Гладиатор». Это последний.

– А где остальные?

– Их сбили вчера.

– Мистера Хикки и еще кого-то?

– Ты его не знаешь… Да, Хикки.

– Я не знала. Как мне жаль его.

– Ничего не поделаешь.

– И ты тоже был в бою?

– Да.

– Как мне жаль мистера Хикки.

– Да, – ответил он. – Хикки был хороший парень.

– Ты давно его знал? Он ведь был старше всех.

– Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только прибыл в эскадрилью. Тогда мы и познакомились.

Наступило короткое молчание. Они шли по каменистому склону. Квейль помог Елене перебраться через трещину в скале.

– Хикки был тогда порядочный сумасброд, – сказал он, спускаясь со скалы и расстегивая куртку.

– На вид он был очень сдержан, – возразила Елена, садясь у подножья скалы.

– Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся.

Он указал на чаек, круживших возле горного обрыва: одна гналась за другой, всячески старавшейся увернуться.

– Как здесь хорошо, – сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на спине.

– Тепло, – сказал он. – Потому и хорошо.

– Я всегда думала, что англичане любят холод.

– Некоторые, наверно, любят, – ответил он. – Но я предпочитаю солнце.

Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу. Она ясно видела, что он полон беспокойства под впечатлением всего, что ему пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих мыслей, хотя ей очень хотелось его тепла; но она сама была полна беспокойства. Так все сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления.

– Солнце уходит, – сказал Квейль.

Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за море и невысокую горную гряду.

– Надо идти, – прибавил он.

Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону.

– Здесь, конечно, не то, что там, – продолжал Квейль, когда они вышли на дорогу.

– А в Афинах очень плохо?

– Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев.

– Фашисты что-нибудь предпринимали в городе?

– Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы.

– Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса.

– Это другое дело, – возразил он.

– Так говорит отец.

Она нарочно сказала неправду.

– Идем, – прервал Квейль, и они направились к лагерю.

33

На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.

– Прости, что так поздно, – сказал он, когда увидел ее.

Она спросила, что произошло.

– Я хлопотал о том, что должно произойти.

Она расстелила одеяло на солнце; он сел.

– Со мной, как видно, не спешат расстаться, – продолжал он.

– Ты будешь летать?

– Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать со мной сегодня в тот конец города? Я нашел священника. Годится?

– Что?

– Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.

– Очень мило, – ответила она и громко засмеялась. – А в общем разве это так важно? Для тебя это имеет значение?

– Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.

– А не пожалеешь? – спросила она улыбаясь.

– Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?

– Нет. – И она опять засмеялась. – Мило. Очень мило.

– Ты можешь поехать сейчас?

– Да.

Она чисто по-женски наклонилась, подчеркнуто звонко, с усмешкой поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было ссадин.

– Это зачем? – спросил он.

– Разве все бывает зачем-нибудь?

– Обычно такие вещи – да.

– Как ты себя чувствуешь?

– Очень хорошо, – ответил он недоумевая.

– Ну вот, я это сделала, потому что ты хорошо себя чувствуешь.

– Едем? – спросил он, приподнявшись, и сел возле нее, вытянув ноги.

– Пойду надену шляпу, – ответила она.

На ней было ситцевое платье и белый джемпер. Она поднялась, чтобы пойти в палатку.

– Не надо шляпы. Идем, – сказал он и тоже встал.

– Разве англичанки ходят в церковь без шляпы?

– Мы будем венчаться не в церкви. Идем.

– Хорошо, – ответила она, и они пошли по комьям краснозема к дороге. Там их ждал грузовик. Они проехали вдоль побережья, через весь город, мимо разрушенных бомбами домов и спустились по отлогому горному склону. У ворот военного лагеря, близ бочек с бензином, загромождавших дорогу, перед изгородью из колючей проволоки стоял часовой. Квейль показал ему свой документ. Часовой осведомился о Елене.

– Нам надо видеть отца Никсона, – сказал Квейль.

– Зачем?

– Чтоб обвенчаться.

– Что ж, ваши документы как будто в порядке.

– Хотите, я схожу за священником и приведу его сюда? – спросил Квейль.

– Нет. Не надо. Можете въехать.

– Спасибо, – сказал Квейль, и они въехали в лагерь.

Квейль велел шоферу остановиться у небольшого дощатого домика. Он помог Елене выйти из машины и при этом обратил внимание на ее загорелые ноги.

– И чулок нет, – сказал он с улыбкой.

– Это ты виноват, – ответила она.

– Будем надеяться, что священник не обратит внимания.

– Нам придется что-нибудь говорить?

– Нет. Не беспокойся.

Она взяла его под руку, и они вошли в дом. Там стоял столик с пишущей машинкой. Небольшого роста, совершенно седой человек, в очках без оправы на облупившемся от солнца носу, вышел к ним с какими-то бумагами в руках.

– Добрый день, – приветствовал он их.

– Нельзя ли поторопиться и сделать это сейчас? – спросил Квейль.

– Вы желаете сейчас же обвенчаться?

– Да. Документы в порядке?

– В порядке. А с вами есть кто-нибудь?

– Никого, – ответил Квейль. – Разве это необходимо? Познакомьтесь: мисс Елена Стангу, мистер Никсон.

Они пожали друг другу руки, и священник положил бумаги на стол. На нем была только рубашка и короткие штаны защитного цвета. Елена заметила у него на шее красный треугольник загара.

– Нужны какие-нибудь свидетели.

– Шофер, – сообразил Квейль.

Он крикнул в дверь шоферу, чтобы тот вошел.

Дремавший на солнце широкоплечий йоркширец медленно вылез из машины. Квейль спросил его, не согласится ли он присутствовать при церемонии. Тот улыбнулся и ответил, что с удовольствием. Священник надел сюртук защитного цвета и принес из соседней комнаты молитвенник.

Квейль и Елена стали рядом. Пока священник читал молитвы, Квейль смотрел на пыль Египта, впитавшуюся в шершавый переплет, и на побуревший от жары золотой обрез книги. Он не слушал, что читает священник, и не думал прямо о Елене, а неопределенно обо всем, что связано с ней. Ему хотелось, чтобы Хикки был здесь, и Макферсон, и Нитралексис. Вот Нитралексис порадовался бы. Квейль представил себе, как Нитралексис радостно хохочет по случаю их бракосочетания, и задал себе вопрос, уехал ли бы Нитралексис из Греции, если бы был жив; вероятно, нет; ушел бы с Мелласом в горы. Меллас тоже одобрил бы поступок Квейля. Как было бы хорошо: Хикки, Нитралексис, Макферсон и Меллас. И больше никого не надо, и все было бы в порядке.

Его взгляд упал на белый лист бумаги возле машинки, покрытый пылью, на белые палатки за окном и марширующих новозеландских солдат в островерхих шляпах, потом на белые брови седого священника. «Сколько ему может быть лет?» – подумал Квейль. И почувствовал теплую руку Елены в своей руке, в то время как священник продолжал что-то говорить. Теперь Квейль нарочно старался не слушать, но уже не мог и слышал все.

Наконец священник закрыл книгу, как бы закончив одну часть церемонии, и велел им протянуть руки.

– У вас есть кольцо? – спросил он Квейля. Квейль опустил руку в карман куртки и вынул серебряное с бордюром кольцо. Он увидел коричневый налет загара на руке Елены – след ее пребывания здесь в течение нескольких дней, – и свою большую широкую руку, и длинные пальцы Елены. Тут священник стал что-то говорить о святости брачного союза, и Квейль старался запомнить, что он говорит, но не мог, а священник неожиданно назвал их имена и произнес: «Сочетаю вас как мужа и жену», и велел Квейлю надеть кольцо Елене на палец. Она протянула правую руку.

– Другую, – сказал ей Квейль.

Она взглянула на него с удивлением и протянула левую. Квейль надел ей кольцо, и оно оказалось велико; она согнула палец, чтобы кольцо не свалилось.

– Вот и все, – сказал священник, а они все стояли. – Я пришлю вам брачное свидетельство.

Он глядел на них с улыбкой.

Елена ничего не испытывала. Квейль тоже, кроме ощущения чего-то нового, что совершаешь в первый раз, – вроде первого полета, – потому что это было началом чего-то такого, что делаешь всерьез и надолго, с определенной целью и неопределенными последствиями.

– Спасибо, – сказал Квейль, в то время как священник пожимал им руки.

– Я немножко сократил для вас, – сказал священник, внимательно глядя на Квейля.

– Правда?

Елена промолчала, только пожала священнику руку и улыбнулась ему, а широкоплечий шофер пожал руки им обоим и объявил, что он очень доволен, очень доволен, потому что это первое венчанье, на котором ему довелось присутствовать.

– Ну, поехали, – сказал Квейль. – Всего наилучшего. Спасибо, – прибавил он, обращаясь к священнику.

– До свидания. Желаю вам счастья, – ответил тот, кланяясь ему.

– Спасибо, – повторил Квейль, садясь в машину.

– До свидания, – сказала Елена.

Священник посмотрел на нее понимающим взглядом. Когда грузовик стал заворачивать, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, улыбнулся и помахал рукой.

– До свидания, миссис Квейль! – крикнул он.

Елена взглянула на него с удивлением.

Грузовик запрыгал по неровностям грунтовой дороги. Часовой на посту спросил их, обвенчались ли они; шофер ответил: «Понятно, обвенчались», – и тронул машину. Елена чувствовала тяжесть кольца на пальце. Она прижала кончик пальца к ладони из спасенья, как бы кольцо не соскользнуло. Она услыхала, что шофер насвистывает свадебный марш из «Лоэнгрина». Квейль взглянул на нее и улыбнулся.

– Нельзя ли что-нибудь пооригинальней? – крикнул он шоферу.

– Что?

– Ничего, – отвечал Квейль со смехом.

– Где ты достал кольцо? – спросила Елена, подняв руку с колен.

– Я искал его чуть не целое утро. Нашел в Кании.

– Мне придется отрастить себе палец потолще.

– Не держится?

– Плохо.

– Попробуй, разогни палец.

– Оно спадет.

– Подставь другую руку.

Она поняла, что он смеется. Поглядела на него, потом на руку и покачала головой.

– Вот, – сказал шофер, – обмотайте этим.

Он протянул Елене тесемку.

– Вы хотите привязать мне кольцо к пальцу?

– Нет, обмотайте этим кольцо.

Квейль взял тесемку. Он продел ее между кольцом и пальцем Елены, так как она не захотела снимать кольцо. Он намотал тесемку на кольцо и связал концы. Потом он засмеялся и повернул кольцо узелком вниз.

– Вот и все, – сказал Квейль.

– Очень хорошо.

– Как бы я хотел, чтобы Хикки был с нами, – продолжал он с тихим смехом.

Она не удивилась, а он не стал печальным, – он продолжал смеяться и в его восклицании не было скорби. И так как он сам вспомнил Хикки, что бывало довольно редко, она заговорила о Хикки.

– Как бы он к этому отнесся? – спросила она.

– Он был бы рад, – уверенно ответил Квейль.

– А где Тэп?

– Не знаю. Он удивится. Он думал, что мы шутим.

– А Хикки? – спросила она. Это было очень важно.

– Нет, – тихо ответил Квейль. – Он знал.

Она замолчала и стала смотреть, как пыль клубится из-под передних колес высокого грузовика и садится на окаймляющий дорогу низкий кустарник. Она увидела, как впереди, вверх по склону, по которому они только что спустились, бегут люди из другого грузовика.

– Налет, – сказал шофер и остановил машину.

Елена вылезла вслед за шофером, подождала Квейля, и они побежали вверх мимо поросших кустарником скал. Прямо перед ними изгибались очертания Суда-Бэй и двигалась тень от нависшего с одной стороны над городом облака.

Елена услыхала гул самолетов; это было неожиданно, так как они прятались за облаком. Она увидела что-то черное, с лапами, несущееся в стремительном пике, и услыхала, как Квейль произнес:

– Пикировщики!

Она присела за скалой, потому что так поступил шофер. Увидела, что Квейль стоит, и услыхала разрывы бомб.

– Спрячься, – сказала она ему.

– Ничего. Это далеко.

Она выпрямилась. Увидела, как первый пикировщик вышел из пике и как пикировал второй, и заметила солнечный отблеск на большой бомбе, отделившейся от него.

– Они бьют по «Йорку», – сказал Квейль.

– Это что?

– Линкор. Полузатоплен в бухте. Оттуда и зенитный огонь.

Елена увидела белые дымки, провожавшие первые два самолета, в то время как третий снижался, и услыхала пулеметную очередь.

– Берегись, – сказал Квейль и присел.

– Что это? – крикнула она, перекрывая шум моторов.

– Пулеметы.

Взрыв бомбы потряс скалу. Поднявшись, они увидели, что самолеты уходят: эхо разрывов донеслось до них с гор. Елена ждала, чтобы Квейль пошел к грузовику, но Квейль стоял на месте. Наконец пошел шофер. Тогда и Квейль двинулся обратно. Он помогал Елене спускаться с утесов, хотя она в этом не нуждалась. Наконец они сели в машину и уехали.

В городе еще стоял особенный запах от взрывов; по улицам торопливо шагали солдаты; попадались австралийские сестры в серой форме, и Елена думала, кто же они такие. Квейль остановил шофера на перекрестке и попросил его вернуться за ним часа через два.

Они поднялись, пешком по склону, ведущему к оливковой роще. Подошли к полоске травы, отделяющей обрабатываемый участок краснозема от твердой скалы. Квейль сел и снял куртку. Елена села рядом. Тут росла крапива, которую она не заметила и задела рукой.

– Ой! – вскрикнула она и отдернула руку. Квейль пристально поглядел на нее и засмеялся. Он наклонился к положил ей руку на плечо. Это было сделано довольно неловко, но она, видимо, ничего не имела против. Он повалил ее на мягкую землю, и она тоже засмеялась. Он поцеловал ее с той уверенностью в своем праве, которая дается законным браком.

– Чудесно, – сказал он.

– Нет, больно, – возразила она.

– Чудесно, – повторил он. И прибавил: – Но надо подумать о том, как увезти тебя в Египет.

– Так скоро?

– Тебе здесь не место. Ты видела, какие бомбежки?

– Это только в городе.

– Да, но все может случиться.

– Не так скоро.

– Здесь будет нехорошо.

– Почему?

– Мало ли что может быть. И потом меня во всяком случае переведут в Египет.

– Когда?

– Это может произойти в любой момент.

– Дай мне побыть здесь немного.

– Посмотрим, – ответил он. – Кстати, что с Лоусоном?

– Он где-то в другой части острова. Подожди минутку.

Елена заметила, что на левой щеке у него под глазом отпадает струп. Она вынула носовой платок, сняла корку, и под ней открылась тонкая полоска красной кожи.

– У тебя сходят струпья с лица, – сказала она.

Он хотел поднести руку к лицу, но она ему не позволила. Она увидела, как он сощурился и сморщил свой прямой нос. Она провела рукой по его мягким волосам, и они горячо и нежно защекотали ее ладонь. Он приподнялся, снял рубашку и подложил ее под себя. Елена сняла джемпер, и он увидел ее загорелую шею.

– Ты любишь солнце, – сказала она.

– Солнце хорошая вещь, – ответил он.