Текст книги "Дело чести"

– У вас в Англии солнца нет?

– Там, где я живу, нет.

– Что вы делаете у себя на острове?

– У нас занимаются главным образом земледелием. Там почти нет никаких заработков.

– А чем ты жил?

– Я там только учился в школе. А потом уехал в Лондон.

– Зачем?

Она вытянулась почти во весь рост рядом с ним, только подогнула колени.

– Какой специальности ты учился?

– На инженера. Строить мосты.

– А почему бросил?

– Я не бросил. В университете я сделался летчиком. Я знал, что рано или поздно буду летать, и вступил в университетскую учебную эскадрилью. Когда началась война, из нее сформировали эскадрилью бомбардировщиков, а я перевелся в восьмидесятую эскадрилью.

– Как же с мостами?

– Не знаю, – ответил он. – Впереди еще много всего. Мне еще долго нельзя будет думать об этом. А солнце уже собирается скрыться за гору. Не подняться ли нам повыше?

Она встала. Он отдал ей свою куртку и надел рубашку.

– Сними, – сказала она.

Он пожал плечами и снял. Они стали подыматься по склону, и она несла его куртку. Он карабкался по скалам и не поддерживал ее, так как она взбиралась вверх так же проворно, как и он. Наверху почва была темная, и скалы поросли мягкой травой. Наконец они остановились. Он взял у нее из рук свою куртку и расстелил для нее. Они легли. Елена не стала поправлять юбку, которая приподнялась, обнажив ее ноги. Она скинула сандалии.

– Это, должно быть, странно, когда нет солнца.

Он промолчал.

– Неужели там никогда нет солнца?

Она повторила вопрос, желая заставить его говорить об этом.

– Где?

– У тебя на родине.

– Иногда бывает. Но нет такой жары.

– Там будут недовольны, что я гречанка? Англичане такие смешные.

– Может быть. Но мы ведь пока здесь. Это слишком далеко, чтобы стоило беспокоиться.

Она закинула руки за голову и подставила лицо под солнечные лучи.

– Ты сможешь вернуться в университет после войны?

Ей хотелось расспросить его как следует. Хотелось установить близость, которая должна быть между ними.

– Не знаю.

Глаза его были открыты. Он молчал в раздумье. Он думал: я хотел бы рассказать Елене обо всем сложном, что есть во мне. Но не могу рассказать, потому что не умею говорить; получится сбивчиво и сентиментально. Я хотел бы рассказать ей и хотел бы, чтобы она рассказала мне о себе, но она не хочет по той же причине.

– Я хотел бы вернуться, – начал он, пытаясь приступить к разговору. – Хотел бы, но чтобы было по-другому. Я хотел бы, да… Но…

Он запнулся, потому что ему хотелось сказать больше, объяснить, что ему хочется чисто физического чувства удовлетворения, какое бывает, когда делаешь настоящее дело, а это все не настоящее. Но он не мог выразить этого.

– Я понимаю, – сказала она.

Но она понимала, что лишь смутно улавливает его чувства, и хотела знать больше.

– Ты хочешь, чтобы не было пустоты… – сказала она.

– Может быть, – ответил он. И продолжал: – Может быть, все было бы иначе, если бы… – Он остановился, потом очень осторожно прибавил. – Если бы ты была со мной.

Она кивнула. Она понимала, что он хочет сказать что-то еще.

Она сама хотела сказать больше. Но понимала, что этого нельзя делать, потому что он должен прокладывать путь. Ей хотелось говорить о том, как оба они воспринимают все. Но ей мешало его нежелание говорить обычными словами. Он отверг бы обычные выражения, потому что боялся их и относился к ним недоверчиво, а она только ими и владела по-английски. Она теперь обнаружила это. Даже для того, чтобы побеседовать содержательно о самых простых фактах, ей пришлось бы говорить обиняками, избегая словесных штампов, к которым он относился недоверчиво. И все-таки ей хотелось сказать побольше, узнать еще что-нибудь о них обоих.

– Мы слишком мало спорим, – торопливо сказала она.

Он засмеялся, поняв, что она хочет сказать и что чувствует. Он попробовал пойти ей навстречу и выразить ей свое собственное чувство.

– Нужно время, – сказал он. – Это придет.

Он хотел сказать, что в зависимости от жизненных обстоятельств они будут во многом сходиться и расходиться и мало-помалу станут ближе друг к другу. Он хотел сказать, что никогда не был ни с кем близок и уклонялся от близости. И хотел просить ее быть терпеливей, потому что он не может сразу высказать все, что нужно. Он и сам мучительно желал этого. Ему не хватало того спокойствия, которое порождается духовной близостью, той уверенности друг в друге, которую приносит близость, и того физического тепла, которого он не знал, так как вырос в семье, где чувства проявлялись скупо.

– Но ведь теперь время не обычное, – сказала она.

Елена хотела сказать, что он всегда в опасности, но она не решалась заговорить об этом, если сам он не заговорит. Она подождет. Да, она подождет, пока не заговорит он. Она хотела, чтобы он уверился в ее полной преданности, – не в том непосредственном чувстве, которое их связывало, а в прочной интимной близости. Она хотела дать ему эту уверенность и сама получить от него, но она тоже не любила слов и была бессильна все это выразить… Надо подождать, подумала она.

– Мне жаль, что я плохой спорщик, – с деланной небрежностью сказал он.

Он хотел сказать, что жалеет, что не может внутренне дать себе волю так, чтобы они могли поспорить и потолковать о реальных фактах и событиях, о войне, народе, смерти, революции, о том, что происходит, о том, что он хочет уяснить себе и как думает действовать сам. Но он боялся даже самых этих слов.

– Я сама не очень владею этим искусством, – ответила она.

Она думала о том же, что и он, почти в той же последовательности, с тою разницей, что ей хотелось рассказать, как действовали ее отец и брат, и каких держались взглядов, и каких взглядов держится она сама на жизнь, на историю, на все события.

Тут она увидела, что оба они сделали попытку проникнуть в душу друг друга и попытка эта потерпела неудачу. Безнадежную, позорную, неудачу.

Тогда она умолкла.

Квейль снова растянулся на земле, продолжая размышлять об этом.

Когда солнце спряталось за гору, они спустились вниз по асфальтированному шоссе. Квейль надел куртку, так как холодный морской ветер проник в оливковую рощу.

Они шли молча.

– Я разузнаю, какие будут возможности уехать в ближайшие дни, – сказал он.

Елена не стала спорить, но решила, что никуда не поедет без него. Она смутно понимала, что в Египте они снова попадут в обстановку войны. Здесь на какой-то срок установилось затишье, позволяющее жить сносно, без потрясений. Чем дольше они смогут здесь остаться, тем будет лучше для них обоих. Она не хочет вдруг очутиться в Египте, не зная, что будет с ним дальше, потому что сегодня это важнее всего. Она понимала, что убедить его будет нелегко, но не хотела спорить.

– Ты сейчас должен ехать в Канию? – спросила она.

– Да. Я должен явиться с рапортом.

– Вечером вернешься?

– Вероятно. Как ты с этой англичанкой?

– Я ее не вижу.

– Да. За ней ухаживает Тэп. Поэтому ее и нет.

– Правда. Первый день он все шутил с ней.

Они подошли к низине, где дорога была покрыта грязью. Здесь стоял их грузовик. Квейль сказал шоферу, что сейчас вернется, и, войдя в полную густой тени оливковую рощу, проводил Елену к палатке.

– Я постараюсь вернуться, – сказал он.

– Да, да.

– Всего, – сказал он и горячо поцеловал ее.

С минуту он внимательно смотрел на нее. Елена поняла, что он хочет что-то сказать. Но он только слегка погладил ее по щеке и ушел. Елена смотрела ему вслед, пока он не скрылся, потом вошла в палатку.

В палатке все носило на себе следы бивуачной жизни. Унынием веяло от вздуваемой ветром холстины, и от жалких попыток придать уют помещению, и от платьев, висящих на шесте. Лучше выйти на воздух. Елена вспомнила о маленьком доме на другом конце оливковой рощи – с колодцем и садом. Она видела там женщину, когда проходила мимо. Во всяком случае стоит попробовать. Она натянула через голову джемпер и пошла.

Все уже было окутано вечерним сумраком, когда она, миновав ограду из колючей проволоки, пошла по берегу маленького канала, который привел ее к дому. Как и большая часть деревенских домов, он был из глины, но выкрашен грубой местной краской в розовый цвет. Это был низенький домик, истоптанная тропинка вела к колодцу, полускрытому ветвями большого дерева, Елена прошла мимо него и остановилась у входной двери. Постучала, потом спросила по-гречески, есть ли кто в доме. К ней вышла женщина.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась Елена.

– Добрый вечер.

– Это ваш дом?

– Наш. Я живу здесь с мужем.

– Можно поговорить с вами о помещении?

– О чем?

Женщина была небольшого роста, седая; вид у нее был усталый, но глаза и губы слегка улыбались.

– Я хотела узнать, не найдется ли у вас комнаты для меня.

– Войдите.

– Спасибо, – ответила Елена.

Она вошла в низкую дверь и оказалась в комнате с деревянными балками и длинной печью в углу, в которой пылали дрова. Возле лампы, качаясь в качалке, сидел мужчина. Он встал и поклонился Елене, потом опять сел. На нем был выутюженный, но грязный китель греческого офицера.

– Она спрашивает, не сдадим ли мы ей комнату, – сказала женщина. – Это мой муж, – объяснила она Елене.

– Я была бы очень рада, если б вы разрешили мне поселиться у вас, – вежливо сказала Елена.

Мужчина смотрел на нее, не предлагая ей сесть.

– Вы из Афин? – спросил он.

– Да.

– Что там теперь делается?

– Я уже довольно давно оттуда, – ответила она, чтобы избежать расспросов.

– Вы можете занять комнату, в которой жил мой сын, – сказала женщина.

– Сколько времени вы здесь проживете? – спросил мужчина.

– Может быть, с месяц. Сама не знаю. Мой муж скоро уезжает, – ответила Елена.

– Ваш муж тоже будет жить здесь?

– Да.

– Вы в состоянии платить?

– Вполне, – ответила Елена.

Он назвал цену, и она согласилась.

– Что ж, договорились, – сказал он.

– Благодарю вас, – ответила Елена. – Нам хотелось бы завтра же переехать.

– Да, да, – сказала женщина. – Очень хорошо.

Они пошли к двери. Елена вежливо пожелала хозяину спокойной ночи; он встал и ответил:

– Спокойной ночи.

Женщина открыла ей дверь и, когда Елена поблагодарила ее, кивнула в ответ.

– Не за что, – сказала она.

Елена ответила, что очень рада.

– Спокойной ночи.

Елена протянула ей руку, и усталая женщина пожала ее.

34

Квейль вымылся в большом тазу, который наполнили водой из колодца. Он посмотрел на себя в квадратное зеркало. Увидел, что у него почернело лицо и отросла борода. Заметил красноту в том месте, откуда сошли струпья. Все лицо у него чесалось, и кожа стала сухая от солнца. Он отошел от зеркала, раздумывая, можно ли ему побриться. Сел на кровать, чтобы надеть чистые носки, которые третьего дня дал ему Тэп. Пожалел, что у него нет чистой рубашки, и подумал, что хорошо бы завтра выстирать ту, которая на нем, как вдруг вошел Тэп.

– Где ты был вчера весь день? – спросил он Квейля.

– У Елены.

– Ну как она? – продолжал Тэп, садясь рядом с Квейлем.

– Хорошо, – ответил Квейль. – Мы обвенчались.

– Черт подери! Что же ты мне ничего не сказал.

– Тебя не было.

– Я только в госпиталь ездил. Вы могли заехать за мной.

Квейль пожал плечами и надел сапоги.

– Как твоя рука? – спросил он Тэпа.

– Ничего. Врач говорит, что я уже свое отлетал.

– Отлетал?

– Да. Что-то неладное с костью в плече.

– А рука будет действовать?

– Конечно. Только летать не придется больше.

– Скверно, – заметил Квейль.

– Чего хуже. Послушай, а ведь я думал, что ты мне очки втираешь насчет женитьбы на Елене.

– Ты так думал?

– Ну да. А разговоров никаких не было? Насчет того, что она гречанка?

– Что же из этого?

– Что скажут твои?

– Какое это имеет значение?

– Я не знал, что ты так смотришь на это, – сказал Тэп со смехом.

– Как у тебя дела с пароходом?

– Отходит нефтяной танкер… Я вовсе не желаю быть взорванным.

– А еще пойдут?

– Не знаю. Мне во всяком случае все равно. Здесь можно, по крайней мере, отдышаться. Не пора ли идти обедать? – спросил Тэп.

– Кажется, да.

Квейль надел китель и вышел вместе с Тэпом. Они вошли в квадратную палатку с сосновым столом, уставленным эмалированными чашками. Капрал осведомился, что они желают на обед. Они заказали и сели за стол. Тэп налил себе шотландского виски с содовой водой и спросил Квейля, не налить ли ему. Квейль сидел, откинувшись на спинку стула, и боролся с дремотой. От виски он отказался. За обедом они почти все время молчали. Пообедав, Квейль пожелал Тэпу спокойной ночи и пошел спать.

35

Квейль встал рано утром. Он должен был патрулировать над Суда-Бэй. Монтеры и механики приготовили его «Гладиатор», и когда Квейль вышел на солнечный свет, самолет уже стрекотал на площадке. Квейль продел руки в лямки парашюта, сел в неуютную кабину пилота и тотчас же оторвался от земли. Диспетчер отметил его взлет. Три «Бленхейма» были уже в воздухе. Два других стояли на краю площадки. Квейль потянул ручку на себя, его тяжелая машина прошла над ними. Ему пришлось круто набрать высоту, чтобы преодолеть горную цепь.

Задание было несложное. В Суда-Бэй прибывали воинские части. Он должен был патрулировать над бухтой и к северу от нее, прикрывая входящие в Суда-Бэй корабли. Поднявшись над бухтой, он увидел, что корабли уже входят. Это были высокие суда по сравнению с эскортировавшими их эсминцами. Нежаркое солнце, поднявшееся высоко над горизонтом, успело нагреть море своими настойчивыми лучами. Квейль думал о том, что он станет делать, если налетят бомбардировщики. Правда, ему было сказано, что налета не предвидится. Во всяком случае в воздухе поблизости есть «Бленхеймы». Он стал внимательно осматриваться, отыскивая «Бленхеймы» и проверяя, нет ли противника. Отыскав «Бленхеймы», он включил радио.

– Слушайте, вы там, – сказал он и повторил шифр.

– Это вы, Квейль? – спросил один из них.

– Да. Я буду над вами.

Вернувшись, он застал всех в столовой еще за утренним завтраком.

– Вот он, – воскликнул один из присутствующих.

– Ты слышал? – спросил Тэп, увидев входящего.

– Что?

– Ты получил крест за летные боевые заслуги.

– Правда?

– Верно, – подтвердил один из летчиков и указал на Тэпа: – И Финли тоже.

– Хикки получил орден за боевые заслуги и пряжку к своему кресту, – продолжал Тэп.

– Много ему толку от этого, – заметил Квейль.

До этого у него было хорошее настроение, теперь оно испортилось.

– Откуда ты знаешь? – спросил он Тэпа.

– Мне сказали в оперативном отделе.

– Я думал, штаб даже не знает, что мы здесь, – сказал Квейль садясь.

Все поздравляли его, а Тэп пожал ему руку. Тэп очень радовался. Обычно он так смеялся, когда бывал навеселе и не хотел трезветь.

Когда он ушел, Квейль мог спокойно докончить свой завтрак. Затем он явился к начальству, написал рапорт об утреннем вылете и осведомился, нужен ли он. Ему ответили, что нет, и он попросил одного из шоферов отвезти его на своем грузовике в Суда-Бэй.

На берегу он вышел из машины и направился в небольшое кирпичное здание, обложенное мешками с песком. Часовой у входа отдал ему честь. Отыскав нужного ему морского офицера, Квейль спросил у него относительно пароходов в Египет. Офицер ответил, что сегодня туда идет танкер, а завтра караван транспортов с воинскими частями, вероятно, без сопровождения. Квейль объяснил, что здесь у него жена. На это офицер ответил, что она должна ехать с другими женщинами; в свое время для них будет выделен пароход. Квейль попросил офицера, чтобы тот дал ему знать об этом в Канию на аэродром. Потом отправился к Елене.

Подходя к палатке, Квейль увидел, что Елена сидит у входа и причесывается. Солнце стояло уже высоко, и тень от олив стала такой короткой, что между деревьями легли солнечные пятна. Квейль нарочно шел по этим пятнам, чтобы впитать лишнюю каплю тепла. Елена смотрела, как он не спеша приближается к ней.

– Здравствуй, – сказал он, подойдя, и нежно поцеловал ее.

– Здравствуй.

Она пристально взглянула ему в лицо, чтобы узнать, в каком он настроении.

Он сел, и они помолчали. Она перестала причесываться.

– Продолжай, – сказал он. – Что Же ты не причесываешься?

– Ты сегодня патрулировал?

– Да. Ты уже знаешь?

– Да, – ответила она, садясь рядом с ним. – Тэп приезжал.

– Когда?

– С полчаса тому назад. Он что-то толковал о наградах.

– Да. Он получил крест за летные боевые заслуги.

– Он сказал, что ты тоже.

– Вот как?

Квейль расстегнул китель и улегся.

– Да. Это правда?

– Правда.

– А Хикки что-то еще.

– Орден за боевые заслуги, – ответил Квейль.

– Это хорошо?

– Неплохо. Лучшее после креста Виктории.

– Ты как будто не рад.

– Почему?

– Не знаю. Я рада за Хикки.

– Это было бы хорошо, если б он сам был здесь и порадовался.

– А твой крест? За что ты его получил?

– Не знаю. Я не видел приказа.

Они опять посидели молча. Потом Елена встала и позвала его. Миновав рощу, ограду из колючей проволоки и канал, они подошли к дому.

– Я была здесь вчера, – сказала Елена. – Хозяева согласились сдать нам комнату.

Она постучала.

– Как ты это устроила? Просто попросила? – спросил Квейль, оглядываясь кругом.

– Ну да. А что?

– Да ничего. Вы, греки, – гостеприимный народ.

– Они требуют платы.

Квейль засмеялся. Хозяйка отворила дверь. Елена объяснила ей по-гречески, что привела мужа посмотреть комнату. Та взглянула на Квейля с удивлением. Квейль поклонился.

– Он инглизи? – спросила Елену хозяйка.

– Да, – ответила Елена, и они вошли в дом.

– А мы думали, что ваш муж грек.

– Нет, он инглизи.

Женщина промолчала. Они осмотрели комнату, и Квейль остался доволен. Комната была маленькая; в ней стояла низкая двуспальная самодельная кровать, покрытая сшитым из лоскутков одеялом. Кроме кровати, были два столика и деревянный стул. Низкий потолок спускался к маленькому окну, через которое тускло светило солнце.

– Очень хорошо, – сказал Квейль, когда они вышли.

– Ты можешь приезжать иногда? – как бы невзначай спросила Елена.

– Думаю, что да, – ответил он. – Буду как-нибудь вырываться.

– Вот не знаю, как с питанием, – продолжала Елена. – Я думаю, придется столоваться здесь, если ты ничего не имеешь против. Мяса у них нет совсем.

Квейль подошел к колодцу и сорвал с дерева спелый гранат.

– Думаю, что проживу и без мяса.

Он сорвал еще несколько плодов по дороге к палатке, разгрыз мягкие косточки и заел их горечь сладкой мякотью.

Взяв в палатке оба чемодана, он перенес их в новое помещение, насвистывая «Мне дела нет ни до кого». На ходу он несколько раз подкинул ногой попавшийся ему на дороге комок земли и улыбнулся Елене, которая наблюдала за ним. И она поняла, что поступила правильно, и почувствовала себя счастливой.

36

Жизнь их потекла ровно, хотя и не вполне упорядочение. В те вечера, когда Квейлю удавалось побыть дома, они беззаботно наслаждались своей близостью, Хозяин дома был не очень доволен, узнав, что Квейль англичанин. Раньше он хозяйничал в оливковой роще в качестве управляющего. Война разрушила его благополучие. Он был призван в ряды местного гарнизона, а рощу англичане заняли под лагерь. Он испытывал к Квейлю тайную вражду. Квейль знал это и старался не сталкиваться с ним, чтобы не раздражать его.

Ему было здесь хорошо. В дни, свободные от дежурства на аэродроме, он сидел позади дома на солнце и ел плоды, которые Елена срывала для него.

Им не нужны были слова. Полный покой, книжка в руках Елены, пока он спал, попытки Елены выучить его по-гречески, солнечное тепло и непрестанный переход с места на место, чтобы все время быть на солнце… Квейлю было радостно видеть, как Елена загорела и как блестят на солнце ее черные волосы.

Некуда спешить и нечего бояться. На аэродроме тоже было тихо. Иногда вместе с Квейлем приезжал Тэп, и они ели мясные консервы и компот из персиков, тоже консервированный, сидя на разостланном одеяле. Квейль был всегда в ровном настроении и с удовольствием слушал Тэпа, лежа на солнце. Он сильно загорел, струпья сошли у него с лица, и под действием солнца на месте безобразных красных пятен стала показываться обыкновенная кожа. Тэп называл его пегим, но это мало его беспокоило.

Эвакуация из Греции закончилась. Чуть не каждый день из Пелопоннеса прибывали отставшие. Суда-Бэй подвергался бомбежке, два раза бомбили Канию, сгорел один из «Бленхеймов». Их временно перебазировали на другой конец острова. Начались волнения в Ираке, и в один прекрасный день радио принесло жителям Кании известие, что в Англии приземлился Рудольф Гесс. В этот день Квейль вернулся с аэродрома после патрулирования над бухтой. Елена только что кончила обливаться в тазу, который она поставила посреди двора, и, когда пришел Квейль, полураздетая, сушилась на солнце.

– У тебя прекрасный вид, – сказал он.

– Спасибо.

Она сидела в кресле, которое обычно занимал он.

– Сиди, сиди.

– Ты очень любезен.

– Конечно, – ответил он и сел прямо на горячий от солнца песок.

Приподнялся, быстро дернул ее за черные волосы, отпустил их, снял китель и лег на спину.

– Мне будет недоставать этого солнца, – сказал он.

– Почему?

– Что ты скажешь насчет переезда в Англию?

– Мы поедем туда?

– Как бы ты к этому отнеслась?

– Да никак. Я согласна. Ты хочешь ехать?

– Я подумываю подать рапорт о переводе.

– Мне казалось, что ты не любишь холода.

– Не люблю. Здесь очень хорошо. Но я думаю, что воевать лучше в Англии.

Только теперь она поняла, о чем он думал все эти дни.

– Почему лучше?

– Я согласен с Лоусоном. Решение будет не здесь.

– Война будет продолжаться, – возразила она.

– Да. Будут бои. Но серьезные события произойдут в Англии.

– Почему?

– И я хочу быть при этом. Ты не возражала бы против переезда?

– Нет. Но как я могу туда попасть?

– На пароходе.

– Ты думаешь, это будет скоро?

– Что?

– То, о чем ты говоришь.

Она нарочно выразилась осторожно.

– Нет. На это понадобится время. Но я хочу быть при этом.

– Англия тяжела на подъем, – заметила Елена.

– Это только общее положение, не так ли?

Она знала, что это так, и согласилась.

– Кто же все это изменит?

– Не знаю, – ответил он. – Люди найдутся, надо думать.

Он молча стал снимать свои летные сапоги.

– Ты выстирала мне носки? – спросил он, снимая те, что были на нем.

– Висят у колодца.

– Спасибо.

– Когда ты сможешь достать белье?

– В Египте, – ответил он.

Два дня тому назад ему пришлось ждать полуголым, пока она стирала ему сорочку, сушила ее на солнце и гладила утюгом.

– Твои носки никуда не годятся. Кто штопал их в последний раз?

– Вероятно, Тэп. Это его носки.

Помолчав, она спросила:

– Что теперь будет делать Тэп? Ведь он не может летать.

– Не знаю. Должно быть, переведется в штаб.

– Он хочет?

– Он говорит, что это разрешает все вопросы. Он уже сыт по горло.

– Его трудно понять, – заметила она.

– Кого? Тэпа? Совсем нетрудно. Хикки говорил, что Тэпу надо было бы родиться десятилетием раньше. Вот бы кто успел пожить в свое удовольствие.

– Бедный Хикки, – тихо сказала Елена.

– Да. Зато он избавился от всех забот.

– От каких забот?

– Он содержал на свое жалованье чуть не двадцать человек родных.

– А еще?

– А еще… Еще он был слишком прямой человек, чтобы уживаться со штабом.

– Незаметно было, чтобы он что-нибудь принимал близко к сердцу.

– Очень даже принимал. Ты помнишь Ричардсона?

– Этого высокого?

– Того, который был убит, когда спускался на парашюте.

– Помню.

– Ричардсон все принимал близко к сердцу. Но старался не показывать этого. Хикки узнал, что у него были неприятности с одной девушкой в Египте. И Хикки поехал в Каир, чтобы уговорить знакомого врача сделать ей аборт.

– Как это непохоже на Ричардсона.

– Почему?

– Я не думала, что он такой легкомысленный, – тихо ответила она.

Квейль улыбнулся.

– Он был, пожалуй, самый лучший из нас. – И, продолжая улыбаться, добавил: – Несмотря на свое легкомыслие.

– Всех их страшно жаль, – сказала Елена.

Квейль умолк. Разнежившись на солнце, он закрыл глаза и погрузился в дремоту. Елена перешагнула через него и пошла в дом надеть платье и туфли. Вернувшись, она застала Квейля уже в кресле; он спал с открытым ртом. Она подняла носки, которые он снял, принесла ведро воды из колодца, вылила его в таз и выстирала их. Потом повесила их на сруб колодца, на солнце, а прежние сняла. Покончив с этим, села возле Квейля на песок и принялась штопать. Вдруг она услышала глухой голос Квейля.

– Пример семейной добродетели, – сказал он, шутливо подмигивая ей.

– Что? – спросила она.

– Штопка носков.

– Пример для кого?

Она взглянула на него; он повернулся на бок. Потом пожал плечами и сел.

– Хочу есть, – объявил он.

– Я забыла тебе сказать, – спохватилась она. – Хозяин требует, чтобы мы сами доставали себе продукты.

– Требует, чтобы мы сами? С каких это пор?

– Он объявил мне сегодня утром.

– Почему вдруг такая перемена?

– Он не любит англичан.

– Я это знаю, – ответил Квейль.

– Я слышала раньше, как он говорил жене, что у англичан много продовольствия.

– С чего это он?

– Он сторонник Метаксаса.

– Да, разные бывают греки.

– Ты можешь доставать продукты?

– Могу брать на провиантском складе. Чем же он недоволен?

– Он лишился нынешнего урожая оливок.

– А ты еще собиралась рассказать ему о Нитралексисе и Мелласе.

– Он не понял бы.

– Конечно.

Квейль встал, надел китель, потом чистые носки и сапоги.

– Пойду добуду мясных консервов, – сказал он. – А готовить нам можно?

– Хозяйка сказала, что да.

– Я вернусь через час.

Он поцеловал ее и пошел через рощу к дороге, чтобы сесть на какой-нибудь идущий в Суда-Бэй грузовик.

Там, сойдя с грузовика, он поднялся по крутой тропинке к большому складскому зданию. Проходя мимо часового, он не сразу заметил, что тот отдает ему честь. Заметив, приподнял руку, потому что было бы неловко не ответить на приветствие, хоть он и не одобрял самый принцип. Войдя в низкую дверь, он очутился в большом помещении, уставленном консервными банками и заколоченными ящиками. Два-три армейских офицера покупали продукты. Квейль попросил кладовщика-палестинца отпустить ему несколько банок консервов. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо.

– Когда вы приехали? – услышал он голос. Квейль обернулся.

– Лоусон? Хэлло! – сказал он.

Они обменялись рукопожатием.

– Как дела? – спросил Лоусон.

Он был в защитного цвета трусиках; лицо его потемнело от загара, светлые волосы были влажны от пота.

– Ничего, – ответил Квейль. – Спасибо за Елену.

– Как она?

– Ничего.

– Еще здесь?

– Да. Никак не могу ее отправить. А где вы пропадали?

– Осматривал остров, – ответил Лоусон.

– Видели что-нибудь интересное?

– Нет. Здесь ничего нет.

– А что вас интересовало?

– Укрепления. Но легче найти золото.

– Неужели дело так плохо? Я думал, что возводятся укрепления.

– Там и сям расставлено несколько морских орудий.

Квейль купил мясных консервов, галет и компот из персиков, а Лоусон бутылку шотландского виски и бутылку лимонного сока.

– Хотите повидать Елену? – спросил Квейль, когда они вышли.

– Конечно.

– Поедем к нам обедать.

– Вы снимаете дом или что-нибудь в этом роде?

– У нас комната.

– Превосходно. Когда вы обвенчались?

– Недели две тому назад.

– Превосходно. А как остальные?

– Кто?

– Тэп, Хикки и все прочие.

– Тэп здоров. А Хикки погиб.

Лоусон промолчал, и они спустились по склону. Внизу они стали подстерегать проходящие грузовики, пока им не попался один, направляющийся в сторону оливковой рощи. Было почти совсем темно, и красное зарево заката уже начало угасать. Они сошли с грузовика на грунтовую дорогу и направились к дому.

Елена обрадовалась Лоусону. Она была в комнате. Квейль поставил консервы на столик. Когда он сообщил Елене, что Лоусон будет обедать, она перетащила столик на середину комнаты, поближе к кровати. Лоусон следил за ее движениями.

– Это к вам идет.

– Что?

– Замужество.

– Она похорошела от загара, – заметил Квейль.

Он тоже смотрел на Елену, видел, как Лоусон следит за ее движениями, видел, как она красива, и у него было такое чувство, словно он смотрит на нее впервые.

– Я считаю, что по этому случаю нам надо выпить, – объявил Лоусон.

Он открыл высокую бутылку с шотландским виски.

– Я всегда заранее радуюсь, когда предвидится глоток бурбона, – сказал он.

Елена вопросительно взглянула на Квейля.

– Американское виски, – объяснил Квейль.

– У вас есть стаканы? – спросил Лоусон.

Елена поставила на стол два стакана.

– А вы разве не будете?

– Я не буду, – ответила она и принялась открывать мясные консервы.

– Нет, уж извините, мы должны чокнуться. Одну капельку.

Он взял чашку, налил в нее немного виски и протянул Елене.

– За ваше здоровье, – сказал Лоусон, обращаясь к ним обоим. – За все.

Все трое выпили. Поставив чашку на стол, Елена сделала гримасу, и Лоусон засмеялся. Он уселся на кровать.

– Когда вы едете в Египет? – спросил он, потягивая виски.

– Не знаю. Когда удастся переправить Елену…

– Я бы не стал слишком долго задерживаться.

– Почему? – спросила Елена.

– Один удар по этому острову – и крышка.

Лоусон налил себе еще и наполнил стакан Квейля.

– За солнце, – произнес он и снова выпил.

Потом прислонился спиной к стене.

– У нас есть тут что-нибудь? – спросил Квейль.

Лоусон покачал головой и стал играть стаканом:

– Ни самолетов, ни конвойных судов, ни зениток.

– А на том конце острова?

– Ни черта.

– Все-таки остров нелегко будет взять, – заметил Квейль.

– Очень может быть. Лично я надеюсь, что никто на него не позарится.

– Я думал, здесь большая часть снаряжения, вывезенного из Греции.

– Вы витаете в пространстве, Квейль. – Лоусон встал и заходил по комнате.

– Из Греции не вывезли ничего, – сказал он.

– А войска сколько вывезли оттуда?

– Тысяч тридцать. Это сравнительно не так плохо.

– Вы не слышали, что делается в Афинах? – спросила Елена.

– Слышал только то, что передают по радио. Немцы отбирают все продукты.

– Там уже нечего отбирать, – заметила Елена.

– Может быть. Но они изводят греков обысками.

– Чем безобразней они будут вести себя, тем больше их возненавидят греки, – сказала Елена.

– В данный момент греки очень злы на англичан, – заметил Лоусон.

– Забудут ли они когда-нибудь? – спросил Квейль.

– Может быть, и забудут.

– Народ они довольно рассудительный, – прибавил Квейль.

– Немцы их доведут. Разве можно спокойно рассуждать, когда творится такое. Они обозлятся – и надолго.

– Садитесь есть, – сказала Елена.

Она разложила консервированное мясо по тарелкам, нарезала черный греческий хлеб на ломти и намазала маслом.

– С немцами они не уживутся, – уверенно сказала она садясь.

– Я тоже так думаю, – согласился Квейль и допил свой стакан.

– Если они будут держаться, как в Албании, то окажутся для немцев довольно твердым орешком, – заметил Лоусон, разламывая черствый ломоть пополам.

– Они никогда не покорятся, – заявила Елена.

– Интересно, что делает Меллас? – сказал Квейль.

– Все будут драться, – ответила она.

Они ели мясо с черствым хлебом. Лоусон налил себе еще виски и протянул бутылку Квейлю, но тот отрицательно покачал головой. Они говорили об оливках, о греке – хозяине дома, о волнениях в Ираке и о появлении Гесса в Англии, которое все трое находили очень странным и подозрительным.