Текст книги "Дело чести"

27

Они отвезли его в Глифадский госпиталь, находившийся недалеко от Дома Елены. Это было большое пятиэтажное здание: прежде там был летний пансион. Квейля тотчас же отвели в зал, оборудованный под операционную. При ярком свете висячих ламп пять или шесть врачей оперировали раненых. Среди оперируемых Квейль заметил немца. Сестра-англичанка стала снимать с Квейля повязку.

– Когда вы сюда прибыли? – спросил ее Квейль.

– Я?

– Вообще английские сестры.

– Да уже с месяц. Нагнитесь. Снять повязку, доктор?

– Пока не надо, – ответил Андерсон.

Он снял куртку и вымыл руки. Хикки уселся на длинном столе рядом.

– Ножницы, – сказал Андерсон сестре.

Он взял у нее из рук ножницы и удалил клеенку и марлю. Обнаженной, выбритой частью черепа Квейль почувствовал холодный воздух комнаты.

– Посмотрим, Квейль, есть ли у тебя выдержка. Будет немножко больно.

– Так всегда говорят, – ответил Квейль.

Он почувствовал, как Андерсон разрезает швы. Врач протянул руку, и сестра вложила в нее щипцы. Квейль почувствовал их осторожное прикосновение, потом подергивание при удалении первого шва. Он подскочил.

– Потерпи же, черт возьми!

– Нельзя ли переменить район действия? – спросил Квейль после того, как были быстро удалены еще четыре шва.

– О'кэй, – сказал Андерсон сестре.

Она была полная и толстощекая, и Квейль почувствовал округлость ее руки, когда она охватила его голову, накладывая на нее повязку и помогая снять рубашку. Андерсон выстукал ему грудную клетку и прощупал живот, спрашивая, не болит ли где. Квейль ответил, что нигде не болит, но чувствуется онемение возле колена. Андерсон согнул ему ногу и ощупал коленную чашку. Закончил он осмотром его руки.

– Отведите его в ванную, – сказал он сестре.

– Ну как? – спросил Квейль.

– Все в порядке, – ответил Андерсон. – Необходимо хорошее питание и несколько дней отдыха.

– Когда мне можно будет побриться?

– Примерно через месяц, когда сойдут струпья. Только не сдирай их.

– Я могу принять ванну на аэродроме. Вы ведь теперь там живете?

– Примешь здесь, – ответил Андерсон.

– Идемте, – позвала Квейля сестра.

– Я сбегаю и принесу тебе обмундирование, – сказал Хикки. – Возьму из своего. Твои вещи отосланы в Египет.

Когда сестра отвела его в просторную ванную и принялась раздевать, он заявил, что разденется и будет мыться сам.

– Глупости, – возразила она. – Вы не вымоетесь, как надо. Посмотрите, в каком виде ваша одежда. И сорочка.

Она растянула перед ним грязную сорочку.

– Я знаю, – ответил он.

– Садитесь в ванну.

Ему было неловко, но он сел в теплую воду, от которой пахло каким-то антисептическим средством. Сестра нагнула ему голову вперед и обвязала ее полотенцем, чтобы вода не попала в рану. Она принялась медленно мыть ему шею и спину, потом подняла одну за другой его ноги и выскребла их. Квейль чувствовал расслабленность и физическое наслаждение от этой расслабленности и от ощущения чистоты.

Он вытерся и сидел в белом халате, который дал ему Андерсон, пока Хикки не вернулся с одеждой. Он надел чистую сорочку, брюки и куртку, поблагодарил сестру и пошел по шумным, полным суеты коридорам и комнатам, которых прежде не заметил. У нижней ступени лестницы толпились легко раненные и выздоравливающие.

– Уезжают, – объяснил Андерсон. – На Крит.

– Много народа эвакуируется?

– Да. Женщины и некоторые раненые.

Квейль решил, что надо эвакуировать Елену, и попросил Хикки отвезти его к ней. Было уже темно, когда он, спотыкаясь, шел по ведущей к дому Стангу мощеной дорожке. Хикки и Андерсон ждали его в автомобиле. Он постучал. Кругом царил мрак. Ответа не было. Он постучал еще раз и убедился, что в доме никого нет. Он обошел его кругом и увидел, что черный ход закрыт и дверь задвинута деревянным засовом. Он понял, что Стангу уехали, и стал соображать, где может быть Елена, где вся семья. Он очень встревожился, так как Елена теперь не будет знать, как связаться с ним. Может быть, она у родственников? Но нельзя рисковать, расспрашивая соседей. И куда могли они запропаститься? Вся семья… Она, наверно, знала, куда должна уехать семья. Она толковая. Найдет меня. Может быть, Лоусон-в Афинах? Может быть, он знает, где они? Понять не могу, куда она девалась.

Он пошел обратно к машине, охваченный тревогой. Хикки повез его на аэродром.

На аэродроме они вошли в просторную столовую, где сидели летчики бомбардировочной эскадрильи. При появлении Квейля Финн вскочил и поспешил ему навстречу.

– Возвращение блудного сына, – сказал Андерсон.

– Джон! – воскликнул Финн, пожимая Квейлю руку.

– Дайте место чуду, – продолжал Андерсон.

Квейлю очистили место. Андерсон и Хикки сели рядом с ним, и все трое принялись за еду. Со всех концов столовой посыпались вопросы. Некоторых из присутствующих Квейль видел впервые, но он узнал и ребят, летавших вместе с ним на «Бленхеймах» в пустыне, и других, с которыми раньше встречался в Афинах. Впрочем, он был слишком занят едой, чтобы обращать особенное внимание на окружающих.

– Среди молодых есть, наверно, способные ребята, – сказал он Хикки.

– Только на это и приходится рассчитывать. Ведь на всю компанию есть каких-нибудь два самолета. – Среди присутствующих было по крайней мере человек тридцать с крылышками. – Большинство завтра уезжает, – продолжал Хикки. – Самолетов нет. Вчера вылетели шесть «Бленхеймов», и ни один не вернулся. А дня два тому назад мы потеряли два последних «Харрикейна». Есть еще один, но он так изрешечен, что не скоро полетит. Дело дрянь, Джон…

– Да. На моих глазах было сбито несколько «Харрикейнов». Ты знал Кросби?

Квейль думал о том, как разыскать Елену.

– Знал, – ответил Хикки.

– Несколько дней тому назад его сбили.

– Этот «Харрикейн» единственный, оставшийся из тех трех. Ты, наверно, видел, как их сбили при взлете.

– Да, – ответил Квейль.

Он все думал, как ему найти Елену, и не переставал тревожиться.

– Тебе следовало бы написать рапорт.

– Командир говорил мне, что вы совсем не поднимаетесь в воздух.

Он подумал, что надо еще раз съездить посмотреть, не вернулась ли Елена домой.

– Ну да. Не могу же я брать Финна и Кроутера на такие дела.

– Послушай, – сказал Квейль. – Я здоров. Могу летать. Андерсон сказал, что могу.

Квейль теперь глубоко чувствовал, как был прав Тэп, когда сказал, что лучше самому участвовать в деле, чем смотреть со стороны. И чувство неудовлетворенности, вызванное бездействием, было в нем сильней, чем нежелание «угробиться под занавес».

– Что ж, – ответил Хикки, – я поговорю с командиром. Только мы мало что можем сделать.

– Если начнется эвакуация, будет жарко.

Квейль снова отдался мыслям о Елене. Он ломал себе голову, не зная, что делать, где ее искать. Обратиться в управление Красного Креста он не решался из боязни подвести ее. Он опять вспомнил о Лоусоне. Может быть, он знает, где она. Но здесь ли Лоусон? Или, может быть, Елена обратится в штаб и сообщит там кому-нибудь о себе?

Летчики стали подниматься из-за стола.

– Мы все собираемся на прощанье к «Максиму», – сказал Финн. – Ты поедешь, Джон?

– Да, мне нужно в город.

– А ты, Хикки?.

– Поеду. Я довезу тебя, Джон. А где Елена?

– Из-за этого я и хочу ехать. Ты не знаешь, американец Лоусон здесь?

– Несколько дней тому назад был здесь.

– Я еду с вами, – заявил Квейль.

28

Афины были наводнены австралийскими грузовиками, направлявшимися на юг. Квейль понял, что эвакуация началась. Он только не мог понять, началась ли эвакуация из Афин. В пути их застала воздушная тревога; они видели, как над Пиреем заработали прожекторы и зенитки; до их слуха донеслись взрывы бомб. У гостиницы «Король Георг» Квейль вышел, а остальные поехали в ночной ресторан к «Максиму». В тускло освещенном вестибюле гостиницы Квейль справился у швейцара относительно Лоусона. Швейцар был новый и смотрел на Квейля с любопытством.

– Мистер Лоусон поехал обедать к «Максиму», – объяснил он.

Квейль поблагодарил и стал пробираться между большими дорогими чемоданами и портпледами. Это особы из генерального штаба спешили выехать, пока не поздно. Он кое-как добрался по темным улицам до ночного ресторана. Если Лоусон не знает, где Елена, надо будет опять поехать к Стангу. Слишком опасно потерять ее из вида. Слишком опасно. Спускаясь по ступенькам в ресторан, он услыхал шум за дверью и, открыв ее, увидел множество синих и защитного цвета мундиров и охваченную чувством безнадежности толпу возле стойки. Он стал всматриваться в посетителей, отыскивая Лоусона.

– Хэлло, Квейль! Ах ты, чертов сын! – крикнул ему кто-то.

Все были в восторге. Он помахал рукой. Лоусона нигде не было видно. Квейль увидел Финна и направился к нему. Финн стоял у стойки и пил с Хикки виски.

– Ты не видел Лоусона? – спросил Квейль.

– Выпьем, Джон.

Он покачал головой. Тогда Хикки указал на один из столиков у эстрады. В то же мгновенье заиграл оркестр: выскочила отчаянная девушка, та самая, которую они видели в «Аргентине», и начала свой неистовый танец. Квейль направился к Лоусону, который был в штатском.

– Хэлло! – сказал он.

Лоусон пристально поглядел на него, не узнавая, потом вскочил:

– Квейль? Я думал, вы погибли. Господи боже! Садитесь.

– Спасибо, – ответил Квейль, и Лоусон назвал обеих сидевших за столиком женщин и армейского офицера.

– Вы не знаете, куда уехали родные Елены Стангу? – тихо спросил Квейль.

– Стангу?

– Да.

– Ах, да. Я знаю, где работает отец… Вы, я вижу, не теряете времени даром.

– Там теперь можно кого-нибудь найти?

– Не знаю.

– Дело в том, что я хочу увезти ее отсюда. Вы эвакуируетесь?

– Завтра, – понизив голос, ответил Лоусон.

– Послушайте, – сказал Квейль. – Может быть, вы возьмете ее с собой?

– Мы, наверно, не поедем дальше Крита.

– Я хочу только отослать ее отсюда. Она очень скромная и не причинит вам беспокойства.

– Дело не в этом.

– Вы можете мне объяснить, как пройти к нему на службу? Я не хотел бы отрывать вас от компании.

– Нет, я с удовольствием, – ответил Лоусон, вставая. – Я скоро вернусь, – обратился он к остальным.

Они вместе вышли на улицу.

– Они выехали из дома, – объяснил Квейль.

– Да, – подтвердил Лоусон. – Отец боится пятой колонны. Вы знаете, что сегодня греки подписали перемирие?

– Нет, не знаю.

– Да, да. Пятая колонна с минуты на минуту захватит город.

– Всюду мертвая тишина.

– Да. Все ждут этого момента. Эти ублюдки из ЭОН весь день рыскали по городу и срывали плакаты с призывом к защите родины. И расклеивали ангелов, порхающих над головами греческих солдат.

– Разве все они из пятой колонны?

– Очень многие. События назревают. Это чувствуется.

Они шли по темной, безлюдной улице. Было такое ощущение, как в пустыне перед дождем. В тишине и безлюдности улиц таилась угроза. Полиции нигде не было. Лоусон вошел в один подъезд и нажал кнопку лифта, но оказалось, что лифт не действует, так что им пришлось подыматься по темной деревянной лестнице. На верхнем этаже они прошли две маленькие комнаты и вошли в большую. Там за одним из столов сидел Стангу. Он взглянул на вошедших.

– Я привел к вам знакомого, – сказал Лоусон.

– Мистер Квейль! – воскликнул Стангу. Он вскочил и протянул Квейлю руку.

Квейль поймал себя на том, что пристально смотрит на этого человека, как на отца Елены, и думает о его судьбе.

– Елена здорова? – спросил он.

– Да. Она не застала нас и догадалась, что мы переехали к моему брату.

– Я пойду, – сказал Лоусон.

– Благодарю вас, – ответил Квейль. – А как насчет парохода?

– Скажите ей, чтобы она зашла ко мне в гостиницу завтра часам к двенадцати.

– Спасибо, Лоусон. До свидания.

Лоусон вышел.

– Я к вам по поводу Елены. Можно мне видеть ее? – спросил Квейль.

Стангу пригласил его сесть, и Квейль сел по другую сторону стола.

– Елена сказала нам, что вы хотите обвенчаться.

– Мне очень неприятно, но я хочу, чтобы она завтра уехала отсюда с Лоусоном.

– Это ее дело.

– Да. Но что намерены делать вы? Вам здесь придется не сладко.

– Хотите, пойдем к нам. Мы теперь у брата.

– Пойдемте, – ответил Квейль.

Он понимал, что еще не убедил Стангу. Понимал также, что все будет так, как захочет Елена. Но теперь он не был уверен в самой Елене. Стангу взял шляпу, и они вышли.

После долгого ожидания они сели в автобус. Стангу спросил Квейля, как ему удалось вернуться, и Квейль рассказал. Они нарочно старались не говорить о Елене. На одной из остановок на набережной они вышли и направились к небольшому каменному дому. Г-жа Стангу была дома; у нее сидели какие-то двое – женщина и мужчина. Она поднялась навстречу Квейлю.

– Как я рада, что вы вернулись, – сказала она. Вид у нее был подавленный.

– Благодарю вас, – ответил Квейль. – Я тоже очень рад вас видеть.

Вошла Елена. Она вымылась, надела блузку, синюю юбку и туфли на низких каблуках, причесалась, слегка подкрасила губы, – это он сразу заметил, – и лицо ее светилось радостью и свежестью.

– Хэлло, – сказала она Квейлю и пожала его протянутую руку.

– Вы обедали? – спросила г-жа Стангу.

Она познакомила его с гостями.

– Спасибо, обедал, – ответил Квейль.

Все уселись вокруг железной печки, и к Елене на руки прыгнула большая кошка. Все засмеялись, когда Елена сказала ей что-то по-гречески. Квейль осмотрелся: здесь, в тепле, он чувствовал себя менее твердым; ему казалось странным, что вот он сидит в этом доме, а весь мир за стеной содрогается от громовых ударов. Но так как рано или поздно надо было заговорить об истинной цели его посещения, он сказал:

– Елена, я хотел спросить…

– Да?

– Лоусон завтра уезжает. Идет эвакуация. Я хотел спросить, не поедете ли и вы. Он сказал, что если вы завтра придете к нему в двенадцать в гостиницу, он возьмет вас с собой. Я понимаю, что вам важно знать мнение родителей. Может быть, у них будут какие-нибудь возражения…

Для него это была длинная речь, но ему хотелось сказать сразу все.

Наступило молчание.

– Пойдем пройдемся, – сказала Елена и встала.

Они вышли вдвоем на темную улицу. Он чувствовал, что совершил неловкость.

– Вышло неудачно, – сказал он, когда дверь за ними закрылась.

– Нисколько, – ответила она.

– Ты поедешь? По-моему, это единственная возможность.

– Ты думаешь?

– Да. Думаю, что так.

– Я не думаю, что смогу уехать, – начала она нерешительно, но сейчас же овладела собой.

– О господи!

– Не сердись.

– Я не сержусь. Я только думаю, что же это за чертовщина. Я хочу сказать – все, что тут творится…

– Мне очень трудно уехать. Ты сам понимаешь.

– Понимаю. Так и так радости мало.

– Ничего не поделаешь.

Елена опять заговорила на том чуждо звучащем, педантичном английском языке, на котором говорила во время их первой встречи.

– Я понимаю, ты не хочешь расставаться с матерью. Думаю, что и отцу будет нелегко. Но ведь твое будущее не в родительской семье.

– Астариса убили на фронте, – неожиданно сказала она.

– Какое несчастье! – ответил Квейль. – Но, боже мой, что же тут поделаешь?

– Да, ты понимаешь, сейчас мой отъезд будет бегством.

– Война не кончится в Греции, если ты это имеешь в виду, – возразил он.

– Может быть, и так. Но я живу здесь. И никогда нигде не бывала.

– Это дело привычки.

– И не могу оставить мать, – закончила она. – Что, если что-нибудь случится с отцом?

Они вышли к морю. Квейль взял ее за руку. Он повернул ее к себе, как делал прежде, и крепко поцеловал в губы, и прижал к себе, и почувствовал ее груди, твердые и упругие под блузкой.

– Я ничего не знаю, – сказал он. – Только не могу расстаться с тобой. Вот все, что я знаю.

– Мне самой не хочется оставаться. И я хотела бы ехать с тобой.

– Как ни печально, но это единственная возможность. По-моему, ты должна ехать.

– Не могу.

Он замолчал, понимая, что спорить бесполезно. Надо положиться на силу обстоятельств.

– Пора домой, – сказала она.

Они молча вернулись.

Войдя, они сразу поняли, что среди присутствующих шел спор об отъезде Елены. Квейль сел, и водворилось молчание.

– Мы не хотим тебя стеснять, – наконец произнес отец.

– Не будем об этом говорить, – сказала Елена по-английски.

– Мы понимаем, что ты остаешься из-за нас. Это глупо.

– Я уеду, и придут немцы. Я окажусь по ту сторону, а война будет продолжаться. Она не скоро кончится.

– Мы в лучшем положении, чем многие.

Квейль понял, что им нужно потолковать об этом по-гречески, не затрудняясь в выборе слов. Он встал.

– Я пойду, – сказал он.

Он поглядел на г-жу Стангу и увидел большие глаза, и притаившуюся в них улыбку, слишком слабую для того, чтобы выступить наружу, и седые волосы, и гладкую кожу, и морщины на лбу.

– Простите меня, – сказал он. Она только улыбнулась в ответ. – До свидания, – повернулся он к остальным.

Хозяин проводил Квейля до выхода.

– Не волнуйтесь, мы это уладим, – сказал он ему.

– Спокойной ночи, – ответил Квейль.

Елена дошла с ним до автобусной остановки.

– Дай мне подумать. Ведь мне нелегко решиться, – сказала она.

– Твоя мать, наверно, тоже могла бы уехать. Да и все вы можете уехать.

– Я их спрашивала. Отец отказывается ехать, а мать не хочет из-за него.

– Все ясно. Но я не могу оставить тебя здесь.

– Понимаю. Понимаю. Видит бог, понимаю.

– Я завтра приду в гостиницу. Ты должна зайти туда.

– Хорошо, Джон. Хорошо.

Подошел автобус.

– До свидания, – сказал Квейль.

Он крепко и нежно обнял ее и почувствовал все, что тяготило ее, и все, что тяготило его, и смирился перед этой тяжестью. Она осторожно поцеловала его в губы, стараясь не задеть ран на лице, и он вошел в автобус. Проходя по автобусу, чтобы сесть на место, он еще раз увидел, как она стоит в темноте. Потом она потонула во мраке, и он сел.

29

Когда автобус остановился на площади, Квейль решил выйти. Ему хотелось еще раз поговорить с Лоусоном насчет Елены. Водитель открыл дверь. Квейль был единственный пассажир в этом просторном, выкрашенном в защитный цвет, расшатанном автобусе. Когда он выходил, водитель слегка коснулся его плеча и спросил:

– Инглизи?

– Да, – ответил Квейль.

– К несчастью, мы побиты.

– К несчастью, да.

– Потом опять? – продолжал шофер.

– Что?

– Потом опять придем, – пояснил он, и Квейль понял его.

– Да, – сказал он. – Спокойной ночи.

– Прощайте, инглизи, – сказал водитель, закрывая дверь.

У «Максима» опять стоял шум, а грохот бомбежки доносился из Пирея более отчетливо и громко, чем раньше. Бомбежка только что возобновилась. Сирена загудела в тот самый момент, когда Квейль переходил площадь, направляясь к ресторану. Там стоял дым коромыслом. Зал освещали только огни эстрадной рампы. Высокий малый с крылышками на груди играл что-то бравурное на рояле. Он спустил клок волос на один глаз и гримасничал, но уверенно делал свое дело: пальцы его сами находили нужные клавиши, и находили их безошибочно, потому что он был слишком пьян, чтобы следить за собой и испытывать какие-либо сомнения. Звуки рояля наполняли все помещение, но никто не обращал на них внимания, и все кричали, а несколько человек среди общего гама устроили на эстраде свалку, затеяв шуточную игру в регби; двое наблюдателей лежали по краям эстрады, а девицы из кабаре толпились у рампы и приветствовали состязающихся громкими криками.

– Квейль! – воскликнул один из забавлявшихся, когда он вошел. – Иди сюда. Присоединяйся.

– Нет, спасибо, – ответил Квейль и пошел искать Лоусона.

У стойки сидел Хикки.

– Нашел? – спросил Хикки.

– Да, – ответил Квейль.

Хикки слегка размяк под расслабляющим действием алкоголя.

– Как ты ее вывезешь?

– Она не хочет ехать.

– Знаешь, Джон, всякий раз, как я на нее гляжу, она кажется мне совсем не похожей на других; у нее какое-то особенное лицо.

– Да, – подтвердил Квейль.

Хикки спросил, что он будет пить, но Квейль ответил, что ищет Лоусона; Хикки сказал, что Лоусон ушел по какому-то делу и придет позже. Тогда Квейль сказал, что выпьет пива, но Хикки заказал для него виски и с неумолимой настойчивостью заставил выпить.

– Погляди на этих сумасшедших, – сказал Хикки устало.

– Немного пересаливают.

– Ни черта! – возразил Хикки. – Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие. Ведь они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета на всю их братию.

– Просто вы распустились, – возразил Квейль.

– Распустились… Действительно! Нет, это ты отстал за время отсутствия.

– Возможно, – согласился Квейль.

Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое…

– Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой мы потеряли Констэнса… На другой день после нашего последнего вылета мы перебрались прямо сюда. И вот через несколько дней налетают немцы, а нас только четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню «Мессершмиттов». Если б ты только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И мы сбили четырех на своих «Гладиаторах». С полдюжины их нависло бедняге Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили его. Нас всех окружили, и всякий раз, как я пытался оказать ему помощь, они меня сковывали… Словно игра в кошки-мышки. И Констэнс перекувырнулся и рассыпался.

– А что было с Синглтоном и Мони?

Эти двое оставались в Афинах с Кроутером.

– Погибли в одном и том же бою. Мы сопровождали бомбардировщики на «Харрикейнах». Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло. Не видел их. Один из наших летчиков писал в рапорте, что видел, как они оба рухнули, охваченные пламенем. Это было в тот день, когда мы потеряли все «Бленхеймы». Просто вылетели и не вернулись. Ты помнишь Дэвиса из двести одиннадцатой?

– Конечно.

– Он был командиром эскадрильи. Один из этих мерзавцев сбил его. Они носились вокруг, как мухи.

Шум в зале затих. Устав от возни, летчики сошли с эстрады и уселись в тесноте за погруженные в полумрак столики, и Квейль обратил внимание, что больше не видно кителей и что девицы держат себя с летчиками очень вольно, понимая их настроение. Хикки тоже окинул взглядом зал, потом повернулся к Квейлю, поднял стакан и сказал:

– За проституток!.. Погляди на них. Знаешь, Джон, они лучше других женщин понимают, что надо мужчине. Безусловно лучше, и не скупятся на сочувствие. И действительно сочувствуют. Погляди.

Хикки заказал для Квейля еще виски, и Квейль стал пить, потому что его давила та же тяжесть, что и Хикки. Он не предполагал, что Хикки так сильно переживает все это, и знал, что Хикки будет потом неприятно, что он обнаружил свои чувства хотя бы только перед ним, Квейлем. Теперь звуки рояля были слышны очень отчетливо, в царившем вокруг полумраке были не только слышны, но и зримы. Пианист слишком увлекся игрой, чтобы гримасничать, и Квейль глядел на его крепко сколоченную фигуру и спокойные движения и слушал громкий говор окружающих, которые требовали еще вина.

Был момент, когда небольшого роста человек вышел и прокричал, что ресторан закрывается, оркестр ушел, и полиция требует закрытия, и свет сейчас потушат. Кто-то встал и крикнул ему в ответ, что если он погасит свет, они разнесут все в щепки, и это не было вандализмом, потому что они знали, что сейчас они вправе сделать это, и небольшого роста человек ушел, а пианист, который не переставал играть среди пустых стульев и низеньких пюпитров оркестра, заиграл еще веселей, и никто не знал, что он играет, но игра его служила фоном для всего стоящего в зале шума.

В это время вошел Лоусон. Квейль должен был ответить Хикки на угощение, и все трое уселись у стойки.

– Что это было за происшествие? Вам всегда приходится бежать туда, где что-нибудь случается? И как вы об этом узнаете? – спросил Хикки.

– Ерунда, – ответил Лоусон. Он был тоже пьян. – А пятая колонна скоро захватит город. Она уже дает себя чувствовать. Я знаю кое-кого из них, но они прячутся.

– Я хотел спросить вас… Насчет завтрашнего… – начал Квейль.

– Вы нашли ее?

– Да.

– Что она решила?

– Не знаю. Во всяком случае, если решит ехать, она будет у вас в гостинице в двенадцать.

– Прекрасно, – ответил Лоусон и выпил. – Постараюсь ее устроить.

– Я не уверен, что она захочет ехать, – продолжал Квейль. – Ее брата убили на фронте.

– Знаю. Кто вам сказал?

– Она сказала, – ответил Квейль.

– Ее отец не говорит своим, но он думает, что его расстреляли фашисты.

– Господи!

Квейль вспомнил взвод солдат тогда, в Янине, и дождь, и представил себе, что у одного из тех, у юноши – лицо Астариса, и хотя в действительности они не были похожи, он ясно представил себе, как это было, и это переполнило чашу.

– Боже мой! Какой ужас! – сказал он тихо. – Какой ужас!

– Выпьем еще, – предложил Лоусон.

– Нет, не буду. – Квейль покачал головой. – Пойдем, Хикки.

– Да, да. Мне пора спать. Я думаю, они ночью опять засыпят бомбами аэродром.

Перед Квейлем все время стоял образ Астариса Стангу, расстреливаемого взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим шумом, и это угнетало его.

– Слушайте, – сказал он Лоусону. – Я приду к вам в гостиницу завтра в двенадцать.

– Вы тоже хотите ехать?

– Нет. Я по поводу Елены.

– Хорошо, – ответил Лоусон. – Всего наилучшего.

– Всего, – ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до них донеслись напоследок крики, и, толкая вертящиеся двери, Квейль услыхал звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так и не мог разобрать, что тот играет.

Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в ресторане. Вместо этого их слух наполнился грохотом продолжающейся бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль почувствовал всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и поехали на аэродром.