Текст книги "Безграничная любовь"

Джинкс печально улыбнулась.

– Да уж, совсем не похожа на Карра, это уж точно.

– Ты писала как-то, что Карр стал хуже. А как он сейчас?

– Я больше не слышу, что происходит в доме. Стены и двери укрепили, поэтому слышимость уже не такая, как раньше.

– О, Джинкс, неужели было так плохо? – Вспомнив, что довелось ему услышать тогда, сидя в библиотеке, Киф еще раз осознал, что пришлось вынести его сестре. Он спросил, глядя ей в глаза:

– Я слышал, что он стал калекой. Это правда?

Зеленые ее глаза широко раскрылись:

– Карр? Нет, я ничего не знаю. Я уже давно его не видела. Он обычно катался по округе в своих чудных автомобилях, но сейчас что-то не катается уже около месяца. Что с ним могло произойти?

– Ходят сплетни о том, что у него что-то с ногами.

Она махнула рукой.

– Наверное, он был пьян. Он слишком много пьет в последние годы.

– Вероятно, ты права. – Но Киф почему-то думал, что за этим кроется что-то более серьезное.

С верхнего этажа опять послышались раскаты смеха. Лицо Джинкс просветлело:

– Общение с Бетс будет так полезно Эли. Ваши письма так много значили для нее – для нас обеих.

– Я рад этому. – Он хотел было еще что-то сказать, но услышал, что они спускаются, и в ожидании повернулся.

Первой вошла Бетс, лицо ее светилось. Киф понял, что Элисон понравилась ей – по-настоящему понравилась.

– А где Эли?

– Спустится через минуту. О, Джинкс, она такая прелесть!

Они услышали медленные шаги на лестнице, потом более быстрые – по кухонному линолеуму.

Бетс поспешила к дверям, втащила девочку в комнату и встала рядом с ней с гордым, почти собственническим видом.

Элисон была высокой для своих двенадцати лет – выше, чем Бетс.

Рассказывая об их встрече потом, Киф говорил, что первое, что он увидел в ней, – это ее глаза – огромные зеленые звезды. Но в момент, когда она в действительности предстала перед ним, не ее глаза привлекли его внимание. У него возникло сильное ощущение, что раньше он уже видел Элисон.

Он сразу понял, что ее длинное платье, почти касавшееся пола, в эпоху, когда девочки уже не носили длинных платьев, было призвано скорее всего скрывать скобки доктора Тилсона. Осознание этого вызвало у него внезапную грусть. А знает ли Бетс, почему Эли подождала наверху и только потом в одиночку спустилась с лестницы? Поняла ли Бетс, что Элисон с трудом спускается с лестницы и поэтому не хочет, чтоб кто-то видел, как она это делает?

А потом светловолосая зеленоокая нимфа улыбнулась, и Киф забыл о скобках на ее ногах. Улыбка ее была такой широкой, открытой и искренней, а взгляд – таким дружелюбным, теплым и прямым, что Киф незаметно для себя придвинулся к ней, как мотылек к пламени свечи.

У нее были глаза Джинкс, но где раньше он видел это лицо?

– Неужели дядя не заслуживает того, чтобы его обняли? – спросил он, протягивая к ней руки.

– Я пока не очень сведуща в дядях, – ответила она, подходя к нему, – но люди, которых любишь, безусловно заслуживают этого!

Тельце ее было таким нежным, хрупким. Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки:

– Ты похожа на мать, я это вижу, но будь я проклят, если могу сказать… – Он замолчал, по-видимому, в недоумении.

Джинкс быстро приблизилась к дочери.

– Она похожа сама на себя, правда, дорогая?

Мгновенье Эли выглядела смущенной, а потом принялась благодарить его – за книжки, письма, подарки – и в особенности за журналы.

– Дядя Киф! Они открыли мне целый мир! – Она рассмеялась:

– Фотографии в них совсем не похожи на те скучные снимки, что помещают обычно в книгах по истории и географии. Фотографии в «Уорлд мэгэзин» такие… такие живые. От них у меня ощущение, что я правда там – понимаете?

Киф взглянул на Джинкс.

– А тебе тоже нравятся фотографии в «Уорлд»?

– Я не очень-то много их видела – только пару последних номеров. Фотографии замечательные, конечно, но какие-то очень будоражащие душу. Эли говорит, что ты уже несколько месяцев посылаешь ей «Уорлд».

– И он послал мне еще целую пачку старых номеров, мама. Я побывала почти во всех уголках мира благодаря «Уорлду»! – Она снова рассмеялась.

Киф обрадовался:

– Так тебе понравились фотографии твоего дяди Райля?

– Моего… кого? – Элисон нахмурилась. Киф взглянул на Джинкс. Краска отхлынула от ее лица, а по тому, как вздымалась ее грудь, было видно, что она изо всех сил старается побороть охватившее ее волнение.

– Ты не получила номер с фотографией Райля? – спросил Киф. Неужели Джинкс никогда не рассказывала Элисон о Райле?

– Я специально отметил эту фотографию, так что ты не могла пропустить ее.

– Так это фотографии Райля, – тихо сказала Джинкс. – Мне следовало бы знать об этом.

Эдисон сказала:

– О, я видела фотографию мистера Толмэна, верно, и поняла, что вы пометили ее. Но я не знала, что он наш родственник. – Она замолчала и перевела взгляд с Кифа на мать и обратно. – Так кто он? – спросила в конце концов она. – Кто-нибудь скажет мне все-таки? Мистер Толмэн что – действительно мой дядя?

Киф вытянул руку – Джинкс. Наконец она сбросила оцепенение, охватившее ее.

– Эли, пойдем в кухню и разольем по бокалам лимонад, а потом дядя Киф расскажет тебе о твоем дяде Райле.

Эли глубоко вздохнула:

– Ох, хорошо! А то я уже думала, что он окажется паршивой овцой или чем-то в этом роде и мне не позволят больше и слышать о нем.

– Совсем нет, дорогая, – сказала ее мать с грустной улыбкой. – Райль Толмэн был замечательным и очень талантливым членом семьи Хэрроу.

Бетс, и никто иной, объяснила Кифу, почему Джинкс вся побелела, когда в разговоре всплыло имя Райля.

– Ты говорил мне, что он воспитывался в вашей семье, – сказала она, – но никогда не говорил мне о том, что твоя сестра любила его!

Киф вспомнил годы, проведенные в Хэрроугейте. «Идиот! – подумал он. – За все эти годы я так и не понял, что они любили друг друга. Этим объясняется то, что Райль уехал не попрощавшись, но не объяснялось, почему Джинкс сбежала в море с Эриком. Это так и оставалось загадкой».

КИФ

Июль-август 1899

Теперь они постоянно приезжали в Хэрроугейт по воскресеньям. Кроме того, раз или два в неделю, когда Киф уезжал на вызовы, Бетс проводила день с Джинкс и Элисон. Новобрачных; вместе или поодиночке, всегда встречали здесь с радостью, и Киф даже сделал ключи от ворот, но Джинкс все так же упрямо отказывалась выйти за порог башен.

– Я тревожусь о тете Пэйшиенс, – в конце концов сказал ей Киф. – Ей нездоровится, но она не соглашается на медицинское обследование. Разреши мне привезти ее навестить вас.

– Я еще не готова к тому, чтобы видеть кого-нибудь еще, – нехотя ответила Джинкс. – Но передай ей от меня привет. Скажи, что я люблю ее и что на днях позвоню ей.

Ему пришлось удовлетвориться этим. Июль был очень жарким – самым жарким на памяти Кифа. Было много дождей, и, путешествуя по округе, он был поражен сухостью хлебов.

Во время одной такой поездки в горы он как-то нехотя начал думать о Карре. Киф не видел его с самого возвращения в Хэрроувэйл, и это стало его несколько беспокоить. Он подумал, что если бы не та, первая, ссора, то он смог бы отринуть прошлое. Но дни складывались в недели, а Карр не появлялся.

– Где он прячется? – суетился Киф. – И почему?

Он услышал уже столько всего о Карре – о том, что тот построил роскошный особняк в Сан-Франциско – на Тэйлор-стрит, где члены «большой четверки» несколько лет назад выстроили себе викторианские дворцы. Без сомнения, пациенты Кифа знали о его брате гораздо больше, чем сам Киф, однако же они постоянно спрашивали его о доме Карра и вообще о нем.

Было неясно, видел ли кто-нибудь Карра в последнее время, но все точно знали, что он теперь совершенно хромой и ходит на костылях.

– Может быть, он сломал себе ногу, перебегая из одной ванны в другую, – острил один из голтсоновских мальчишек, – ведь говорят, в доме двадцать ванных комнат?

– Хотел бы я на это посмотреть, – сказал Мэйбл Крикшэнк, – между прочим, если б у меня был миллион долларов, я б не стал его тратить на какой-то там дом.

– Я читал, что когда в доме собирались пятьдесят человек, то все они усаживались за одним огромным столом – и оставались еще свободные места! И это всего лишь в главной столовой! Как вы думаете, док, это правда?

Но Киф ничего не мог сказать им на это, потому что знал только то, что ему рассказывали, и то, что читал в газетах.

Но он начал замечать, что город совсем не так уж процветает, как кажется на первый взгляд. Например, лососевая фабрика Глэд Хэнда – Киф помнил, как отец строил ее в конце 1870-х годов. Тогда на ней засаливали тысячи бочек лосося, которые потом отправляли в Австралию, Англию и Южную Америку. Теперь лосося было так же много, как и тогда, но фабрика работала вяло, и выход конечной продукции был низким по сравнению с прежними временами. То же самое происходило и с другими основанными Митчем Хэрроу отраслями промышленности. Оборудование устарело и вышло из строя, участились производственные травмы. Несколько раз на лесопилках случались пожары, а у Карра были нелады с рабочими. Люди не любили его так, как любили и уважали его отца. Многие уходили, и возросло количество драк между рабочими и управляющим персоналом.

Кифу не нравились все эти разговоры. И чем больше он слышал о том, что происходит в Хэрроугейте, тем больше ему хотелось встретиться с братом.

– Я совсем не вижу его, – отвечала Джинкс на вопросы Кифа. – Обычно тут ездят машины, но теперь не видно никого, кроме собачьего предводителя. Даже женщина Карра больше не колесит, как бывало, по округе.

– Ты полагаешь, он во Фриско?

– Нет, он точно дома, в своем здании. Я это знаю наверняка.

– Ты слышала его? Джинкс покачала головой.

– Через стены нам больше ничего не слышно, но я знаю, что он там.

Киф и так уже долго откладывал посещение родительских могил. В понедельник днем, в конце июля, он отпер ворота и повел свою кобылу к каменным столбам. Он пошел не по главной дороге к башням, а по нижней, мимо служебного входа, и через сад.

Болезненные воспоминания нахлынули на него, а внутри все похолодело, когда он тайком обогнул дом и привязал лошадь к дереву. Остаток пути Киф собирался проделать пешком. День был жарким. Он снял свой полосатый пиджак, галстук и плоскую соломенную шляпу, положил их на сиденье, закатал рукава и расстегнул тугой воротничок.

Место, которое Карр выбрал для кладбища, было намного ниже сада, на опушке леса, где Киф провел в детстве столько времени. Эдит была похоронена не здесь, а в отдельном склепе где-то в лесу. Киф не был на похоронах Эдит и никогда не видел ее одинокой могилы.

Сквозь могильные камни пробивались сорняки, и низкая кованая ограда почти не была видна в их зарослях. Стоя около черной витой решетки, Киф почувствовал, как в нем поднимается неудержимая ненависть к брату. Здесь, в царстве сорняков, лежали его родители. «Я не могу вот так прийти к ним», – подумал он. Он резко повернулся и ринулся в лес. Ослепленный гневом, не видя ничего перед собой, брел Киф по лесу. Напрасно он уговаривал себя: «Ты же врач! Должен уметь контролировать свои эмоции!» Но это было смешно – как будто быть врачом и уметь владеть своими эмоциями было одно и то же – что общего, черт возьми, было в этих вещах?

Внезапно он остановился. Впереди, за поворотом хорошо протоптанной тропы, стояло одинокое дерево. Киф пошел было дальше, но вдруг увидел, что там, под тополем, что-то блестит в солнечном свете. Огромный отполированный камень, как могильная плита, лежал на земле. Он подошел ближе. О Боже, это и в самом деле была могильная плита – могила Эдит. Он сел на мох, прислонившись спиной к тополю. Все вокруг было тихо, листья на дереве – недвижимы. Кругом царили сухость, покой и вялость.

В первый раз Киф вытащил правду на свет Божий и заставил себя взглянуть ей в глаза. Карр убил своего отца и попутно – еще и мать с сестрой. Он хотел убить только отца, но убил их всех. И все же Киф не мог доказать это. Убийство – это нечто, о чем читаешь в книгах или в газетах. Убийство не случается с тем, кого знаешь, и уж конечно же, не случается в твоей собственной семье. Неужели сейчас уже слишком поздно что-нибудь с этим сделать? Может ли Киф сейчас обратиться к властям? «Конечно, я могу сделать это, – с горечью подумал Киф. – И выставить себя посмешищем! И лишиться возможности работать в маминой больнице!» Никто не поверит ему. Или поверят, но ничего не смогут сделать. Слишком могущественным стал Карр, слишком всесильным. Такая сильная боль и ненависть пронзили его, что он затрясся, не в силах совладать с ними. «Я погублю свою жизнь, если позволю этой навязчивой идее овладеть собой, – подумал Киф. – Она может превратить и превратит меня в человека, пронизанного горечью, в человека, неспособного познать счастье. Вот о чем говорила тогда Джинкс, когда пыталась объяснить мне, что сильные эмоции способны перевернуть человеческую жизнь. Нет, – подумал Киф. – Карра настигнет кара Божья. Я должен верить в это, и я в это верю».

Киф прислонился к дереву, глубоко вдыхая свежий деревенский воздух и прислушиваясь к звукам лета. Вдалеке раздавался грохот порогов Гремучей. Над головой заливался дрозд. Киф поднял голову, чтоб посмотреть на птицу. Он улыбнулся. Не обращая внимания на свои летние брюки и скользкие подошвы, цепляясь за веки, он вскарабкался на верхушку дерева. Не так уж плохо для такого старого женатика, как он Только сидя на дереве, услышал Киф звук подъезжающего экипажа и медленные запинающиеся шаги «О Боже, – подумал он, – хорошо же я буду выглядеть, если меня застанут сидящим на дереве подобно петуху на насесте!» Он спрятался за толстым стволом дерева и увидел своего брата.

Вид у Карра был изнуренный, его едва можно было узнать. Он опирался на две трости, белое лицо его было искажено напряжением, с которым он пытался контролировать свои непослушные ноги. Когда Карр опустился на мраморную скамейку, стоящую возле могилы, в Кифе заговорил профессиональный медик. «Карр не пьян, – подумал он, – но безнадежно болен. Что с ним – хорея? Пляска Святого Витта? Нет, Карр находится на третьей стадии сифилиса!»

Перед глазами Кифа пронеслись картины того давнего лета, когда волосы его брата выпадали целыми клочьями, а на теле появились ужасные болячки, которые он тщательно прятал В то лето Карр заболел сифилисом Когда Карр снова исчез в лесу, Киф быстро слез с дерева и направил свои стопы к маленькому кладбищу, где лежали его родители. В высоких сорняках он встал на колени и положил ладони на нагретые солнцем плиты. Глаза его были сухими, а сердце болело.

БЕТС

Август 1899

В воскресенье днем у Кифа были неотложные дела в больнице, и Бетс пошла в Хэрроугейт одна. Они с Элисон и Джинкс сидели в гостиной, когда вдруг зазвонил телефон. Джинкс нервно вскочила, а Бетс осталась сидеть в недоумении от того, кто бы мог заставить ее невестку так нервничать. Эли дернула Бетс за рукав.

– Вот они, смотри. – Она открыла последний номер «Уорлд мэгэзин», там, где были помещены новые фотографии Толмэна. – Вот та, о которой я тебе говорила, – сказала она. – Они принадлежат к некоей антиамериканской группировке в Китае.

– Одну минутку, Эли. – Бетс наблюдала за тем, как Джинкс пересекает комнату и берет трубку. Лицо Джинкс побледнело. Она выслушала, затем произнесла несколько тихих слов. Бетс, стараясь расслышать что-либо за болтовней Элисон, уловила что-то вроде «вызвать полицию». Потом Джинкс бросила трубку и дрожащими пальцами разгладила юбку.

Бетс положила руку на плечо Эли.

– Что-нибудь не так, Джинкс?

– Нет, всего лишь глупый звонок. Элисон подняла голову.

– Это опять та женщина, мама?

– Да, дорогая. – Она нервно рассмеялась. – Этот телефон не звонил целую вечность до вашего приезда. А теперь так неожиданно…

– Ты расстроена, Джинкс. Кто она и чего хочет?

– Если не возражаешь, я бы лучше не стала говорить на эту тему. Она всего лишь неприятная женщина.

– Однажды мама из-за нее плакала, – сказала Эдисон.

Джинкс вспыхнула.

– Мы, несомненно, можем найти более приятную тему для разговора. Дорогая, сбегай, пожалуйста, наверх и принеси новый дамский журнал! Там есть одно платье, которое, как я думаю, могло бы тебе понравиться. Посмотрим, что скажет о нем твоя тетя Бетс.

Эли послушно пошла к двери.

– Еще чаю? – спросила Джинкс. Бетс покачала головой.

– А чем сейчас занимается Киф? Он обычно находит для меня несколько минут, но с прошлого воскресенья я его ни разу не видела.

Джинкс умышленно поменяла тему разговора, но Бетс даже обрадовалась такому повороту в их беседе, потому что ей хотелось обсудить кое-что о Кифе в отсутствие Эли.

– Я сейчас не очень-то знаю, как у него идут дела, – сказала она. – Он теперь все время что-то ищет в книгах. Наверное, какой-то новый больной озадачил его, но когда я спросила его об этом, он мне чуть голову не оторвал.

– Мой братишка все воспринимает слишком близко к сердцу. Он всегда таким был.

– Да, он очень беспокоится о людях, – согласилась Бетс, прихлебывая чай. – Но обычно Киф рассказывает мне обо всем. О нет, он не упоминает имен, но говорит о наиболее интересных больных.

– Но не на этот раз?

– На этот раз он не сказал ни слова.

– С тех пор, как вы побывали здесь в прошлое воскресенье? Ты ведь не думаешь, что я сказала что-то?

Бетс поставила чашку и нахмурилась.

– Вообще говоря, это началось на следующий день после того, как мы были здесь – в понедельник. Он ездил возложить цветы на семейные могилы.

– Киф взял цветы? Бетс кивнула.

– И в тот вечер он был необычно притихшим. Помню, он плохо ел и поздно лег.

– Киф такой чувствительный. Должно быть, поездка на кладбище так расстроила его.

– Но расстройство не усадило бы его за конспекты.

– Мама, – закричала сверху Элисон, – мама! Не могу найти журнал!

Джинкс с шутливым отчаянием покачала головой.

– Боже, я и не представляла себе, какие ужасные манеры у моей дочери. Я сейчас вернусь. – И она быстро вышла из комнаты.

– Мама!

– Тише, дорогая. Тебя через озеро слышно.

Бетс встала и подошла к длинным окнам. За изгородью лежало широкое поле травы, испещренное солнечными бликами. Рядом с ней зазвонил телефон. Она машинально сняла трубку. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до телефона.

– Але?

– Слушай, ты, рыжеголовая сука, не смей класть трубку! – Голос был хриплым, и, несмотря на злость, в нем слышались похотливые нотки.

– Кто это? – требовательно спросила Бетс На том конце провода возникла пауза, во время которой женщина, вероятно, осознавала, что говорит с кем-то иным.

– Вы – не она. А кто вы, черт побери?

– Я – Бетс Холанд Хэрроу. Ну, а теперь, может быть, скажете, кто вы?

– О, новая жена братца Кифа Я как-то видела вашего муженька, дорогуша. Он ничего себе – Кто вы?

– Не имеет значения, кто я. Просто передайте вашей ненормальной невестке от, меня весточку. И скажите об этом братцу Кифу, если хотите. Скажите им, что Карру становится хуже. Скажите им, что я сегодня вытряхиваюсь и Карр так ведет себя, что тут никого не останется, чтобы приглядывать за ним.

– О чем вы говорите? Откуда вы вытряхиваетесь? Где вы?

– Слушайте, короткие штанишки, меня зовут Эмми Малон, и я друг Kappa. – Она хрипло засмеялась. – Достаточно близкий друг, чтобы напоследок приподнять его.

– В каком смысле «ему хуже»? Что с ним?

– Ничего такого, о чем вы бы хотели услышать. Но он теперь абсолютная развалина. Ох, черт, ведь ваш муженек – врач. Просто передайте ему, что я сказала Скажите, что ему лучше бы приехать сюда, пока . – Внезапно послышался звук, как будто кого-то волокли по полу. Потом Бетс услышала, как кто-то визгливо ругается, и в трубке возник другой голос – дребезжащий и злой.

– Не смей говорить ничего своему дерьму! – И трубку повесили.

– Я в самом деле слышала, как звонит телефон? – спросила Джинкс, входя в комнату.

Бетс медленно повернулась к ней, трубка все еще была зажата в ее руке.

– О! Ты сняла трубку?! Бетс положила трубку, лицо ее окаменело от шока.

– Снова мисс Эмми? Она может быть весьма грубой. – Джинкс отвела Бетс к дивану. – Что она сказала – если отбросить грубости, я имею в виду.

– Она сказала, что Карру хуже и что она сегодня уезжает – вытряхивается, как она это назвала. Вытряхивается откуда куда?

– Она живет с Карром.

– Здесь – в Хэрроугейте? – Бетс от удивления взвизгнула. – Так вот откуда ты знала, что Карр здесь, хотя его и не видно! Эта женщина звонит тебе!

– Что еще она сказала?

– Что Кифу лучше бы приехать, потому что Карру нужна помощь. О, какие ужасные, отвратительные люди! Я не хочу, чтобы Киф приезжал сюда.

Джинкс согласно кивнула, лицо ее побледнело, губы сжались от гнева.

– Потом послышались звуки борьбы, и я услышала, как они кричат и проклинают друг друга. А потом этот человек – наверное, твой брат – подошел к телефону и сказал, чтоб я ничего не говорила Кифу.

– Они не имеют права переносить свои сражения в мои дом! – Голос Джинкс дрожал. – Башенное крыло – мое. Таков был договор. Он не тронет нас до тех пор, пока мы будем оставаться в своих комнатах и не будем попадаться ему на глаза.

– Ты хочешь сказать, что это он держит тебя взаперти в башне? – Голос Бетс зазвенел. – Почему, зачем ему это?! Зачем ему это надо? И почему ты вообще согласилась на это чудовищное условие?

– О, Бетс, мне так жаль, что ты оказалась втянутой во все это.

– Я же теперь член вашей семьи, я – часть ее. И, наверное, нам следует позвать шерифа, вот что я думаю. Мне показалось, что там происходит что-то ужасное. Страшно подумать, но, по-моему, он ударил ее.

– Я думаю, что он все время ее бьет. Теперь Бетс была уже по-настоящему шокирована.

– А Киф знает об этом?

– Как-то он был здесь вечером, но не знаю, как много слышал.

– А когда это было? Когда Киф был здесь?

– Несколько лет назад, когда еще учился в Гарварде. Мисс Эмми живет здесь уже давно.

«Ничего удивительного, что Киф так не любит рассказывать о своей семье, – подумала Бетс. – Бедный, он стыдится ее!» Как-нибудь она расскажет ему о пирате, который есть в ее генеалогическом древе.

– Ну, – оживленно сказала она, – если мы не будем звать шерифа, то, наверное, нам придется послать сюда Кифа, чтобы он посмотрел, что у них творится.

– О, пожалуйста, не надо. Не посылай Кифа в этот кавардак.

– Но если твои брат оскорбляет ту женщину.

– Бетс, они все время дерутся. В этом нет ничего нового. Не подвергай Кифа… прошу тебя, не говори ему ничего.

По дороге домой Бетс все думала, должна ли она сказать мужу о том, что происходит в Хэрроугейте. Джинкс просила ее не говорить об этом, но та женщина Эмми… может быть, ей нужна помощь. Или Карру. Кто знает, на что способна подобная женщина? В конце концов, ведь он член их семьи. Так должна она говорить об этом Кифу или нет?

Потом Бетс стала раздумывать о странном поведении мужа в последнее время. Что, если он наткнулся в тот день, когда ездил на кладбище, на Карра или на его женщину?

К тому времени как Киф пришел в тот вечер из больницы, Бетс уже была убеждена, что его злой юмор и внезапный интерес к конспектам как-то связаны с его ужасным братом. Если б только она могла узнать, что так беспокоит Кифа, это помогло бы ей решить, говорить ему или нет о телефонном звонке, Сразу после ужина тетя Пэйшиенс извинилась и пошла спать.

– Я что-то немного устала сегодня, – сказала она.

– Может, я могу помочь? – спросила Бетс, идя за ней к лестнице.

– Спасибо, дорогая, но мне просто надо выспаться.

– Спокойной ночи, тетя Пэйшиенс. – Киф устроился в кресле с пачкой толстых книг.

«О Боже, – подумала Бетс. – Я совсем не умею интриговать. С чего начать?»

– Киф…

– М-м-м-м.

– Прошу тебя, закрой книгу. Я хочу поговорить с тобой.

– М-м-м.

– Это важно!

– М-м-м.

– То, о чем я хочу поговорить, связано с тем, что случилось с тобой в прошлый понедельник.

– Это мило.

– Киф Хэрроу! – крикнула она. – Не смей затыкать мне рот!

– Что? – Он посмотрел на нее поверх книги. – Бетс, что ты там кричишь?

– Я хочу сказать тебе что-то важное, а ты не слушаешь меня. Он вздохнул.

– Ну, теперь я слушаю.

– Это о Карре.

Голубые глаза его расширились.

– Откуда ты знаешь о Карре?

– Потому что со мной сегодня кое-что случилось.

Он встал с кресла и подошел к ней, лицо его горело тревогой и внезапной злостью.

– Ты видела его? О, дорогая, он не… о Господи! (Он подумал, что она видела Карра!) – Что с ним? – быстро спросила она, не отрицая того, что видела его.

– О, бедняжка, я… я…

– Ты перестанешь бормотать и скажешь мне наконец, что с ним?

– Он всегда был… но теперь, наверное…

– Киф!

– Хорошо, хорошо. – Он наклонил голову, не в силах смотреть на нее.

– У Карра… сифилис. Я уверен, что в конечной стадии.

– О Боже правый.

– Обещай мне, что больше не поедешь туда.

– А мы можем подхватить его? Или Эли с Джинкс?

– Нет, дорогая. Даже если б мы жили с ним, Карр теперь не заразен. Я просто не хочу, чтобы ты подвергалась его… о, Бетс, что ты делала там?

– Я ответила на телефонный звонок у Джинкс, вот и все. Та женщина, что живет с Карром, – та Эмми Малон, – она звонит Джинкс по телефону и говорит ужасные вещи.

Потом быстро, стараясь не думать о просьбе Джинкс не рассказывать об этом Кифу, она поведала ему обо всем, что сказала ей сегодня та женщина.

Бетс видела, как Киф расслабился, поняв, что Карр не попадался ей на глаза, и снова напрягся, подумав о положении, в котором находится Джинкс.

– Мы должны сделать так, чтобы она уехала оттуда, – сказал он наконец.

– Но как? Я говорила с ней. Она и слушать об этом не хочет.

– Ну хорошо, пусть хоть она никогда не выходит из башни.

– Да, ведь твой драгоценный братец пообещал, что запрет ее в служебном помещении, если она выйдет оттуда.

– Что?!

– Похоже, что согласно завещанию твоего отца Джинкс и Элисон могут жить в Хэрроугейте столько, сколько захотят. Но когда Джинкс вернулась, Карр сказал ей, что если они когда-нибудь выйдут из башен, то он даст ей комнату в служебном отсеке и запрет их там. Он говорит, что в завещании написано только о возможности факта их проживания в поместье, но не оговаривается на каких условиях.

– О Боже А я-то думал, что она заперлась, потому что… – Он осекся.

– Из-за ступней Эли? Вероятно, сначала так оно и было.

Он поднял голову.

– Думаю, нам надо сравнить то, что мы знаем об этом. Что ты знаешь о ступнях Элисон?

– Она заставила меня пообещать, что я никому не расскажу.

– Джинкс?

– Нет, Эли. Она показала мне свои скобки и рассказала о докторе из Бостона. Киф кивнул.

– Эмметт Тилсон. Я ездил к нему несколько лет назад и с тех пор переписываюсь с ним. Ты видела ступни Эли?

Бетс покачала головой:

– Нет, только скобки. Бедное дитя. Она говорит, что ее недостаток – в наказание за ее грехи, только, похоже, не знает, какие грехи совершила. Ох, Киф, все это такой кошмар. Я хотела поговорить с тобой об этом, но думала, что Эли не позволит мне.

Он обнял ее, и она прильнула к нему.

– Дорогой? – спросила она его в конце концов. – Почему ты так расстроился, подумав, что я видела твоего брата?

– Бетс, ты, конечно, очень эмансипированная молодая леди, но в Хэрроугейте происходят такие вещи, что даже тебе не надо о них знать.

Она резко отпрянула от него.

– Не смей так снисходительно относиться ко мне, Киф Хэрроу!

Он старался снова прижать ее к себе, но она сопротивлялась.

– Если существуют какие-то вещи, которых я не понимаю, я хочу, чтоб ты объяснил мне их. Ведь об этом ты читал в последнее время, не так ли? О сифилисе.

Он кивнул, чувствуя себя ужасно несчастным.

– Ведь это не… не болезнь, которой бывают подвержены все члены семьи, правда?

– Нет, – быстро отозвался он, – по крайней мере не в том смысле, что ты думаешь.

– Откуда ты знаешь, что я думаю? Скажи мне.

– Ну… новорожденные дети могут инфицироваться матерями, но в других случаях болезнь эта не наследственная.

– Ты вполне можешь рассказать мне. Уверяю, что весь город скоро будет болтать об этом, Киф, если уже не болтает. По крайней мере я буду знать, что правда в сплетнях, а что – нет.

Сначала он заговорил нехотя. Потом, увлекшись клинической стороной вопроса – как врач, – о болезненном и дорогом лечении, практически бесполезном на третьей и четвертой стадии сифилиса, какая, очевидно, была у Карра.

– Я бы сказал по тому, что видел, что у него теперь нейросифилис – tabes dorsalis, если быть совершенно точным.

– А что это значит?

– То, что затронут его спинной мозг и в связи с этим способность к движению. Его ноги и суставы плохо функционируют при ходьбе. А в темноте он, вероятно, вообще не может ходить.

Бетс содрогнулась:

– А это болезненно?

– Суставы у него очень сильно болят. И, по всей вероятности, мозг его тоже затронут сифилисом. Это называется «парезом», и это худшее, что бывает на третьей стадии люеса. Он будет совершенно безумным, если уже не потерял рассудок. Бетс в ужасе отпрянула.

– А существует ли хоть какое-то лекарство?

– О, есть соли ртути, мышьяка и висмута, но они не очень эффективны. И конечно же, нет никакого способа восстановить те повреждения, которые уже нанесены организму. – Киф обнял ее.

Бетс спросила:

– Как мы можем залучить оттуда Джинкс и Элисон?

– Не знаю.

Бетс подумала, что она никогда еще не слышала, чтобы в его голосе звучала такая вселенская грусть.

– Но ты ведь не позволишь, чтобы это сломило тебя, слышишь? Ты не несешь ответственности за своего брата! Ты ведь не подожмешь свой хвост и не станешь прятаться, так же как и твоя сестра!

Он улыбнулся:

– Я не смог бы этого сделать, даже если б хотел. Ты бы мне это не позволила.

– Ты прав, не позволила бы. – Она улыбнулась ему в ответ и смахнула слезы, поблескивавшие на ресницах.

– Мне следовало бы рассказать тебе обо всем этом до нашей свадьбы, но я боялся, что могу потерять тебя.

– Ну, не выдумывай, – сказала она, прижимаясь к нему. – Как-нибудь я расскажу тебе о пирате, который есть в моей семье. Но сейчас нам надо придумать, как вытащить оттуда Эли и Джинкс.

– Да.

– Киф, тебе следует написать Райлю Толмэну.

– Я думал об этом, но, наверное, не могу этого сделать. Джинкс не хочет видеть его. Бетс приподнялась:

– Но ведь она любит его. Стоит тебе только назвать его имя, как она…

– Знаю, но между ними произошло что-то ужасное. Это случилось тем летом, когда я уехал в школу. Даже тогда я чувствовал что-то, а ведь я был всего лишь ребенком. Что бы это ни было, но из-за этого она сбежала от него, от нас – и с тех пор все время убегает.

– А куда она убежала?

– Она вышла замуж за Эрика Магилликутти – отца Элисон. Эрик – сын тети Эйлин от первого брака.

Перед глазами Кифа встали золотые волосы Эли и ее милое лицо, и его неожиданно осенило – Эли вовсе не дочь Эрика! Она дочь Райля!

– Тогда, может быть, Эрик – муж Джинкс – мог бы убедить ее покинуть Хэрроугейт, – предположила Бетс.