Текст книги "Безграничная любовь"

ДЖИНКС

7 сентября 1899

«Как приятно тут, на балконе, – думала Джинкс. – Даже псы, снующие по округе, неспособны нарушить покой летних вечеров в Хэрроугейте с этой лунной дорожкой, бегущей по озеру, и звездами, мерцающими подобно совиным глазам, прячущимся за деревом. Интересно, хоть иногда, глядя на луну, вспоминает ли Райль о ней? Думает ли он о ней бессонными ночами? Ее собственные воспоминания о нем до сих пор сохраняли ясность и мучительную остроту, руки жаждали ощущений его кожи, а тело горело желанием. А как же Эрик? – подумала она вдруг. – Живет ли он воспоминаниями о ней? Ведь она так ранила его, а он совсем не заслуживал этого».

Один из доберманов-пинчеров остановился под ее балконом. Он уставился на нее, желтые его глаза блестели в темноте голодным блеском.

– Убирайся, ты, старый черт, – сказала она ему. – Иди, глазей на Карра, где он там есть.

Она ничего не слышала о Карре с тех пор, как Бетс разговаривала с той женщиной по телефону, но видела, как уезжает мисс Эмми. Должно быть, Карр там один, если не считать предводителя собак. С годами прислуга, как и сам Хэрроугейт, мало-помалу хирела и разбегалась. Имя Карра снова появилось в калифорнийских газетах, но на этот раз его злой гений подвел его. Соревнуясь со своими соседями по Ноб-Хиллу, Карр и несколько других лесопромышленников присоединились к Шведской инженерной компании и заключили с ней трастовый договор, с тем чтобы избежать конкуренции в строительстве.

«Сан-Франциско экзэминер» сообщил, что они либо перекупили все конкурирующие фирмы, либо вынудили их отойти от дел. Подкуп государственных чиновников стоил Карру кучу денег, но взамен к нему текли миллионы. К тому времени, как об этом с негодованием написали газеты, на Западном побережье не строилось ни одного здания, подрядчиком которого не был бы Хэрроу. Похоже было, что Карру угрожал антитрастовый иск.

Именно Элисон обратила внимание на то, на что Джинкс не обратила внимания.

– Дядя Карр – нечто иное, как мошенник, мама. Он богат, потому что ворует. Не значит ли это, что мы – тоже мошенники, ведь мы владеем частью компании?

Устами младенца… – подумала Джинкс. Эли так гордилась своими двумя процентами компании. И именно из-за этих двух процентов она сейчас так и негодовала.

– Это и наша компания, – заявила она. – У него нет никаких прав впутывать нас в свои плутовские дела!

Джинкс подумала о том немногом, что знала о манипуляциях Карра, которые он проводил с тех пор, как компания была, по сути, отдана ему на откуп. Первым его поступком было объединение всех отцовских предприятий в один огромный конгломерат. Потом он попытался повернуть дороги Южной Тихоокеанской железной дороги так, чтоб они проходили через лесопромышленные города Хэрроу. Потерпев в этом неудачу, он с головой окунулся в строительство железных дорог и построил линию от Сакраменто до Розберга, где соединил ее с уже существующей дорогой, связанной с Миллтауном и Кэмптеновской вилкой.

Тогда пошли слухи, что компания находится в сложном финансовом положении, но, очевидно, она сумела противостоять штормам, потому что когда в 1894 году Армия Кокси потребовала от Вашингтона беспроцентное фондирование на строительство дорог безработными, Карр снова показал свою финансовую состоятельность. Он купил виллу на юге Франции и несколько сот акров земли на берегу залива севернее Бостона. Затем он купил яхту и объявил, что будет участвовать в гонках на кубок Америки, но ко времени гонок снова был на грани финансового краха. Именно тогда он и начал войну против китайских лесозаготовителей в Хэрроувэйле. Джинкс с горечью вспомнила тот период злосчастной карьеры Карра. Китайцы работали упорнее, дольше и за меньшее денежное вознаграждение, чем другие рабочие. Но на Западном побережье на них всегда смотрели с ненавистью. Периодически возникали бунты с требованиями «депортировать этих чертовых кули», но в Глэд Хэнде такое не происходило никогда. Митч Хэрроу платил им справедливое жалованье, не ущемляя их прав, и они жили вдоль Гремучей реки в гармонии с соседями. Но в 1897 году, через десять лет после смерти Митча, Карру срочно понадобились наличные деньги, и единственная хэрроувэйльская газета, собственником которой, конечно же, был Карр, неожиданно начала выплескивать ядовитые статейки, направленные против китайцев. Травля продолжалась до тех пор, пока однажды тихой безлунной июньской ночью китайцев не вытащили из постелей, не выгнали из домов, в которых они жили годами, не посадили в теплушки и не вывезли из города. Многие из них были тогда убиты, в том числе несколько детей и женщин. Джинкс хорошо помнила эту ночь. Она слышала крики и выстрелы, но в местной газете об этом не напечатали ни слова. Кровавыми подробностями этого события снабдила Джинкс Эунис Коннор, телефонный оператор, женщина, не гнушающаяся сплетнями.

Избавившись от кули, Карр нанял новых рабочих и продал им освободившиеся дома. Теперь он имел необходимые ему наличные, но столкнулся с другими проблемами. Новые рабочие были не столь надежны, как китайцы, и на фабриках и заводах Карра появилась постоянная текучесть кадров.

Прямое высказывание Эли о том, что Карр – просто мошенник, заставило Джинкс взглянуть на его дела под несколько другим углом. Разумеется, она всегда знала, что он нечестен, но не рассматривала его нечестность в том свете, в котором ее представила дочь.

Мысль о том, что она, может быть, частично ответственна за смерти тех китайцев, поразила Джинкс в самое сердце. Эли права. До тех пор пока они являются совладельцами компании, злодеяния Карра порочат их обеих.

К тому времени как пришло традиционное уведомление о ежегодном собрании директоров, Джинкс уже приняла решение: в этом году она скажет Карру, что продает 24 процента, которыми владеют они с Элисон. Она не знала пока, с чего начать их продажу, представления не имела о том, сколько они стоят и что будет делать с деньгами, но это сейчас не имело для нее значения. Для нее было важно только то, что она увидит Карра на собрании и скажет ему, что продает свою долю в компании, но вовсе не ему, как бы он ни просил ее об этом.

БЕТС И КИФ

15 сентября 1899

Утром того дня, когда должно было состояться собрание, Бетс сидела за столом напротив Кифа и завтракала.

– Дорогой, – сказала она, – может быть, ты все-таки не пойдешь?

Она повторяла это уже давно, поэтому ничего удивительного не было в том, что Киф раздраженно сжал губы.

– Ты только злишься, а ведь мы думали, что Райль Толмэн приедет и тебе не придется идти туда одному. Но он, по-видимому, не приедет, и у меня очень нехорошее предчувствие, что там сегодня произойдет что-то ужасное.

– Бетс, ну не будь смешной. Что такого может произойти? – Он бросил салфетку на стол. – Я пойду на собрание! Мне давно следовало встретиться с Карром. И сегодня я это сделаю, и кончим на этом!

– О, Святая Мария, ты упрям как осел! И зачем я только вышла за тебя замуж – не знаю.

Она встала и посмотрела на него сверху вниз.

– Ты сказал Джинкс, что идешь на собрание?

– Нет, ее это не касается.

– Ты просто боишься, что она скажет то же самое, что твержу тебе я, – что тебе следует держаться подальше от этого маньяка! – Она снова села и прошептала:

– Ох, Киф, как я жалею, что вообще сказала тебе о том телефонном звонке. Как я хочу, чтоб ты не ходил туда, ведь я говорила тебе о том, что сказала Эли…

– О том, что она слышала завывания? Ну, Бетс, брось, она слышала вой собаки, только и всего.

Бетс покачала головой.

– Я так не думаю. Хочешь знать, что я думаю? Думаю, что твой братец сходит с ума. Киф не смотрел ей в глаза.

– Ты знаешь, что это правда! Джинкс не сделала бы себе двойные двери, если б он не был сумасшедшим! Прошу тебя, не приближайся к нему!

– Он не смог бы проводить собрание, если б был так плох, как ты думаешь. Но может быть, ему нужен врач. Ты когда-нибудь думала об этом? – Он дотронулся до ее руки. – Я буду с ним не один на один, милая. Там будут Олли и Пенфилд.

– Все равно случится что-то ужасное! Я чувствую это.

Он вздохнул и закатил глаза.

– Как я могу реагировать на это? А что бы ты чувствовал, если б узнал, что Джинкс решила пойти на это собрание?

– Джинкс? – Он рассмеялся. – Она не пойдет туда.

– Но вдруг пойдет? Как бы ты чувствовал себя, если б узнал, что она будет находиться в одной комнате с твоим сумасшедшим братцем?

– О, Боже сохрани.

– Вот видишь? – Бетс пристально посмотрела на Кифа.

Он поставил чашку на блюдце.

– Это совсем другое! Неужели ты не понимаешь разницы между тем, что я пойду, и тем, что пошла бы Джинкс?

– А какая разница? Разве, – сказала она насмешливо, – Олли и как-там-его-зовут – Пенфилд – не будут там?

– Да. Но Джинкс – женщина, и в этом и состоит разница. Пожалуйста, перестань вести себя так, будто я ребенок, которого ты должна защищать. Я уже большой мальчик, Бетс. – Но сердце его колотилось, и он знал, что не только от злости.

– Твой брат – душевнобольной, ты сам это сказал. Вот поэтому-то я и не хочу, чтоб ты ехал туда!

– Бетси, пожалуйста, не возбуждайся ты так. – Он вскинул голову и посмотрел в сторону лестницы. – Ты ничего не слышала?

Она нахмурилась и покачала головой.

– А почему тети Пэйшиенс все еще нет? Она же никогда не опаздывает к завтраку.

– Понятно, ты пытаешься сменить тему! – Бетс поколебалась. – Но ты прав, конечно, она что-то припозднилась. Хочешь, я сбегаю наверх и посмотрю, в чем дело?

– Да, если можно. А то в последнее время я что-то волнуюсь за нее.

– Да, она не очень хорошо выглядит. – Бетс пошла к лестнице, но по пути остановилась и бросила через плечо:

– Но пока меня нет, подумай, пожалуйста, о том, что я сказала.

Киф посмотрел ей вслед – легкая и гибкая фигурка, которой каким-то образом удается источать целые потоки энергии. Если бы Бетс была мужчиной, подумал он с ухмылкой, ей наверняка удалось бы перевернуть мир. В одном ее мизинце было больше выдержки и решительности, чем…

Неожиданно Киф услышал пронзительный крик. Он вскочил на ноги.

– Киф! Быстро! Тетя Пэйшиенс! О, Киф, Киф!

Казалось, что утро длилось вечно. Бетс думала, что от ожидания она сойдет с ума. Дважды она звонила в больницу и дважды получала один и тот же ответ:

– Очень жаль, но никаких изменений, миссис Хэрроу.

Она хотела пойти к ним в больницу, но знала, что будет там только путаться под ногами.

Трудно было бороться против инфаркта. И все же Киф должен попытаться.

Бетс сделала на обед салат, но не смогла его есть. Она бродила по пустынным комнатам, взбивая подушки и поправляя картины на стенах. Часы на каминной полке пробили один раз. Внезапно она осознала, что собрание директоров начинается без Кифа. Бетс со стыдом подумала, что ее тревоги – ничто по сравнению с тем, что произошло с тетей Пэйшиенс.

Вот миновало еще полчаса. Она услышала поездной гудок – на станцию с лязгом и грохотом пришел поезд. Она снова взглянула на часы. Поезд, как всегда, опоздал.

С бьющимся сердцем пошла она позвонить по телефону еще раз.

– Извините, миссис Хэрроу, но никаких изменений до сих пор нет. И доктор Киф все еще у нее.

Внутри Бетс нарастало чувство грядущего несчастья. Она поняла вдруг, что оно не связано с тетей Кифа. Несчастье должно произойти в Хэрроугейте – она чувствовала, как тучи сгущаются над заозерной крепостью.

Звук тиканья часов в тихой комнате оглушал. Бетс подумала, что просто сойдет с ума, если не узнает, что происходит там. Она подняла трубку.

– Пожалуйста, семнадцатый, Эунис.

– Мы все молимся за сестру Хэрроу, – сказала женщина. – Она такая приятная леди. Сейчас даю семнадцатый, мадам.

– Спасибо, Эунис. – Бетс подождала. Должно быть, Джинкс наверху и не сможет сразу подойти.

– Этот город будет совсем другим, если что-нибудь случится с сестрой Хэрроу, – сказала Эунис. – Ведь ее муж помогал основать этот город. Его убили на гражданской, и, конечно, уже мало кто его помнит. Его звали Сэмом.

Ее голос все журчал и журчал, и сомнения Бетс сменила тревога.

– Извините, но вы уверены, что звоните по тому номеру?

– Звоню мисс Хэрроу в Хэрроугейт. Ведь вы ей хотите позвонить?

– И никто не отвечает?

– Забавно, правда? Никогда не слышала, чтоб она выходила куда-нибудь.

Бетс бросила трубку и побежала к окну, из которого можно было увидеть шпиль башни Хэрроугейта. Она смотрела на нее так, будто башня могла раскрыть ей секреты того, что происходило за ее стенами. Предчувствие несчастья, бывшее у Бетс всю неделю, усиленное инфарктом Пэйшиенс, резко перешло в страх. Там что-то произошло! Только истинное бедствие могло заставить Джинкс и Элисон покинуть башни.

Бетс побежала наверх за своим чепчиком и сумочкой. Она уже почти открыла входную дверь, и тут зазвонил телефон.

– Это Хелен из больницы. Я хочу сообщить вам, что в состоянии сестры Хэрроу наметился поворот к лучшему.

– О, спасибо, Хелен, за хорошие новости. Слушайте, вы не передадите кое-что моему мужу? Я не хочу беспокоить его, но если я ему понадоблюсь, то я – в Хэрроугейте.

ЭЛИСОН

15 сентября 1899

Эли стояла на верхнем балконе и смотрела на долину. Холодный воздух ранней осени сковал ветки деревьев во фруктовом саду. Горные свиристели все еще сновали в поисках пищи, но скоро все они должны были улететь. Рябины, ясени и тамариск начали опадать, а на низких склонах холмов между мрачными соснами там и сям алели клены. Красноголовка присела на мгновение на ближайшую ветку, а где-то на вершине холма залаял койот. Воздух в долине похрустывал. Пороги шумели, казалось, совсем близко.

Звук легких шагов заставил Элисон обернуться.

– О, ты оделась! – воскликнула она, глядя на прогулочный костюм матери. Глаза ее скользнули по плоской шляпе, которую та держала в руке. Элисон открыла от удивления рот. – Ты уходишь? – Мама никогда никуда не уходила. Никогда. На памяти Элисон нога матери никогда не ступала за порог их крыла. Ни разу.

– Только в основной дом, дорогая. Больше – никуда.

– Но я пойду с тобой?

– Нет, пожалуйста, останься здесь. Элисон начала было протестовать, но Джинкс успокаивающе похлопала ее по плечу.

– Слушай, дорогая, все точно так, как ты говорила: твой дядя Карр делает в компании такие вещи, которые… ну, не правильные, вот и все.

Глаза Эли блуждали по городу, горам и долине – уже совсем не такой уродливой теперь, когда быстрорастущий орегонский дуб заменил собою вырубленные деревья.

– Дядя Карр погубил не только наш бизнес, но еще и горы.

Джинкс облизала губы.

– Сегодня – всего лишь через несколько минут – в главном здании будет собрание…

– Я видела, как приехали два экипажа.

– В одном, должно быть, был твой кузен Олли. А кто был во втором – не знаю.

– И сколько людей придет?

– Не знаю. Собрание – для директоров компании.

– А ты директор, мама?

– Так мне сказали.

– Как же получилось, что ты ни разу раньше не ходила на них?

Джинкс улыбнулась и потрепала Эли по руке.

– У меня ведь не было взрослой дочери, чтобы напоминать мне о моих обязанностях.

– Меня?

– Угу, тебя.

– А что ты будешь делать на собрании, мама?

– Скажу твоему дяде Карру, что мы умываем руки. Продаем наш пай – но не ему.

– О, здорово. Я тоже хочу пойти, ведь я директор – у меня же есть пай.

– Ты еще не можешь голосовать, дорогая. Я контролирую твои два процента, пока ты несовершеннолетняя.

– Два процента – как-то не очень звучит, правда?

– О, но это очень много! Два процента от папиной компании представляют собой кучу денег! – Джинкс пришпилила шляпку к вьющимся рыжим волосам. – Я хорошо выгляжу?

– Ты просто красавица, мама, и всегда хорошо выглядишь. Джинкс рассмеялась.

– О, спасибо, дорогая. – Она наклонилась, чтобы поцеловать дочь.

– Ты надолго?

– Нет, должно быть, на полчаса, не больше.

– Ты откроешь дверь и пройдешь через дом? – спросила Эдисон с надеждой. Она никогда не видела того, что лежало за двойными дверьми.

– Нет, эти двери не отпираются, ты же знаешь. Я пройду через веранду и двор. Это всего лишь два шага.

– Покажи ему сама знаешь что, мама.

– Элисон Хэрроу! Где, скажи, пожалуйста, слышала ты это выражение? Твой дядя Киф когда-нибудь…

– Я прочитала его в газете, мама. А что оно означает?

– Неважно, – сказала Джинкс, смеясь, – скоро увидимся.

Эли перегнулась через перила и помахала матери. Солнце превратило яркие мамины волосы в горящий костер. Джинкс посмотрела наверх и улыбнулась, помахав Элисон. «Она такая красивая, – подумала Эли, – и стала еще красивей после приезда дяди Кифа».

Она надеялась на то, что мама действительно покажет дяде Карру, где раки зимуют.

Она не помнила, чтоб когда-нибудь встречалась с дядей Карром, но знала, что он бы ей не понравился.

Эли взяла журнал и приготовилась к ожиданию. Раньше она никогда не бывала совершенно одна, и одиночество приятно взволновало ее. Несмотря на то что мама была совсем рядом – в основном доме, – оставшись одна, Эли почувствовала себя совсем взрослой.

Где-то вдалеке она услышала, как по долине с ревом едет поезд, пронзительно и настойчиво свистя. Облако черного дыма медленно продвигалось вдоль Десятой улицы, ниже больницы, к станции. Иногда поезд не останавливался, но сегодня – остановился. Эли рассеянно отметила, что кто-то, должно быть, либо сел, либо сошел с него.

Немного потеплело. Эли открыла журнал и стала читать. Она услышала, как звонит телефон, и пошла было к нему, но поняла, что дойдет до него только тогда, когда он перестанет звонить.

Поздняя муха зажужжала под ее носом, и она отмахнулась.

Эли не знала, сколько времени прошло перед тем, как до нее донесся странный звук – рычание и хруст – и злой мужской голос: «Убирайтесь, паршивые псы!» Послышался вой. Хлопнула дверь. Элисон подождала, сердце ее учащенно забилось. Происходило что-то странное. Потом из-за угла дома показался пес, голодный и свирепый.

Эли наклонилась, совершенно ошарашенная увиденным. Псов никогда не выпускали днем! Как будто почувствовав ее испуг, черный доберман остановился и посмотрел вверх. Он открыл огромную пасть, язык его вывалился наружу, а слюна потекла на бурую траву. О, мама! – в неистовстве подумала Элисон. Как же мама придет теперь домой?!

ДЖИНКС

15 сентября 1899

День был великолепным. Джинкс шла по побуревшей траве к мощеной дороге, ведущей к главному входу. Осенний воздух, хрустящий и прохладный, был и тем же, что она вдыхала, сидя на веранде башен, и одновременно совсем другим, сладким и чистым, как свежевзбитое масло.

Ей захотелось снять шляпку и высвободить волосы, поднять юбки и побежать по полю, как она делала это с Райлем. Как хорошо было им вместе! Но она не хотела сегодня думать о Райле. Сегодня было не время для сожалений и горечи по поводу потерянной любви.

Она подняла было руку к дверному звонку, но уронила ее и повернула ручку двери. В конце концов, это и ее дом.

Огромный холл в три этажа выглядел почти так же, как и раньше. Яркий солнечный свет струился из окон на стены, облицованные английским дубом. Гостиная лесопромышленного короля Северо-Запада была отделана тщательно отполированным деревом, подчеркивавшим величие и воздававшим хвалу хозяину. Куполообразный потолок, отделанный красным деревом, контрастировал с сосной и ценными породами деревьев Южной Америки. Теперь в холле было жарко, стоял какой-то затхлый запах спертого воздуха. С потолка струился свет, который давали сотни электрических лампочек, а в камине горел огромный костер, жар которого только усугублял чудовищную жару, стоявшую в комнате.

Карр был почти полностью скрыт за огромным письменным столом с золотыми инкрустациями, стоявшим на возвышении сбоку от очага. Стол Митча Хэрроу давал Карру возможность ощущать себя монархом, снисходительно глядящим со своего трона на подданных своего маленького королевства. Даже издалека Джинкс был виден дьявольский блеск в желтых глазах Карра.

Поодаль от очага за длинным столом сидел кузен Олли, перед ним были разложены документы. Прикрывая одной рукой рот, чтоб приглушить кашель, другой он писал какие-то бумаги.

Почти подойдя к письменному столу, Джинкс заметила, что третий стул тоже занят. Она не сразу распознала в сидящем Пенфилда, их бывшего дворецкого. Пенфилд очень похудел и облысел.

Он посмотрел вверх и просиял.

– Мисс Джинкс, – воскликнул он, и его стариковский голос задрожал от радости.

– Здравствуйте, Пенфилд. – Она взяла его руки в свои.

– Как приятно видеть вас снова. Не успели они сказать еще и полслова, как раздался скрипучий голос Карра:

– Что, черт побери, ты здесь делаешь, а? Ты что, забыла, что я тебе сказал?

Она посмотрела на Карра. Брат ее не поднялся. Но, в конце концов, а чего она ждала? То, как его истощенное тело и маленькая голова выдавались из-за огромного стола, было поистине трагикомичным зрелищем. Голова его была как череп, обтянутый кожей, и только злые желтые глаза свидетельствовали о том, что их обладатель жив.

– А, добрый день, братец, – сказала Джинкс сквозь стиснутые зубы, – давненько не виделись.

– Не болтай чушь!

Она задохнулась от гнева. Пенфилд, стоящий рядом с ней, сжался. Олли за столом кашлянул и быстро затих, как бы боясь, что даже его кашель может быть воспринят неверно.

– Так вот почему ты не написала доверенность?

– пронзительно прокричал Карр. – Мне следовало понять, что ты что-то затеваешь, дура ты этакая.

– Мистер Карр, я протестую. – Выпуклые глаза Карра сверкнули, и чахлое его тело аж подпрыгнуло от гнева:

– Если вам не нравится то, как я говорю, можете убираться, Пенфилд.

– Ничего, Пенфилд, – сказала Джинкс. Она подняла гордый подбородок, мягко сжала руку старика и смерила брата уничижительным взглядом.

– Нет никакой необходимости оскорблять меня, Карр. Я просто пришла на собрание Совета директоров. – Она уселась в одно из кожаных кресел, стараясь выглядеть уверенной и усмирить дрожавшие губы.

– Пришла на Совет директоров! Пришла посетить Совет директоров! – передразнил он ее. – Кто звал тебя на него, а? Что общего у тебя с моей компанией? Это моя компания, слышишь? Скажи ей, Олли, чего теперь стоит моя компания. Скажи ей, что создал я из той жалкой компании, что оставил отец! – Слюна брызгала из его рта и стекала по подбородку. Олли откашлялся, но Карру не нужен был его ответ.

– Отец думал, что что-то из себя представляет! Да, так и думал! Но он был ничтожеством! Ничтожеством! Эх!

Да, он сумасшедший, подумала Джинкс, и внутри у нее все похолодело. Он сумасшедший. Как я могу держать Эли в одном доме с этим безумцем? Глядя на Карра, она не слышала его тираду. Она знала, что ее отшельнической жизни пришел конец. Она должна уйти отсюда. Не только из этой комнаты, но и из Хэрроугейта, и как можно быстрее. Все эти годы она считала, что наказывает саму себя. Но кто в действительности понес наказание?

Элисон.

«Эли не должна быть наказана за мой грех, – думала Джинкс. – Я поступила неверно, когда упрятала ее в этот умирающий дом. Если и должна я понести еще большее наказание за свой грех, то Бог позаботится об этом». Карр все еще проклинал отца, и Джинкс пришлось несколько раз назвать его имя, прежде чем он обратил на нее внимание.

– Что тебе нужно здесь, а? Что?

– Мне и в самом деле не нужно оставаться на собрании, Карр, – сказала она. – Я пришла только сообщить тебе, что продаю свой пай в компании. И свой, и Элисон.

– Я куплю их. – Он хлопнул рукой по столу. – Сколько ты хочешь? Олли, позаботься об этом и выведи ее отсюда.

Она почувствовала почти что жалость к нему. Но потом подумала о том, что он сделал с компанией отца, как грабит людей и топчет всех тех, кто оказывается у него на пути, и продолжила:

– Мы не продадим наш пай тебе, Карр Хэрроу. Я никогда не продам его тебе.

– Ты – сука! А кому, ты думаешь, продашь их? Я не хочу никаких посторонних в моей компании! Они не нужны мне! – В гневе он попытался было встать, но ноги отказали ему, и он упал в кресло, тяжело дыша.

Что с ним? – удивилась Джинкс. А вслух сказала:

– Это действительно все, что я хотела тебе сказать. – Она встала. – А теперь я уйду и дам тебе провести твое собрание.

– О нет! – завопил он. – Нет!

– Мне очень жаль, но…

Похоже, что он взял себя в руки, потому что поднял дрожащую истощенную руку и сказал:

– Подожди. Не… не уходи, Джинкс. Я… Мне не следовало так орать на тебя, да? Я… я сегодня сам не свой. – Он даже попытался улыбнуться, и она подумала, что он, вероятно, затевает что-то отвратное. Рука его потянулась к звонку, находящемуся сбоку от стола, и через секунду в комнату вошел предводитель собак. Карр что-то прошептал ему, и человек вышел.

– Выпьем по бокалу черри, а? – сказал Карр. – Вспомним старые времена, я не хочу, чтоб ты думала, что у меня есть обиды.

Она видела, что он очень старается сдержаться. «Что он замышляет?» – подумала она. Ну, она не станет дожидаться здесь правды.

– Я не буду пить с тобой, Карр! Пенфилд, Олли… – она направилась к дверям, но брат сказал ей вслед:

– Так ты хочешь продать свои доли чу жому, Джинкс? Отлично, это… твое право, конечно же, в конце концов.

Снаружи послышался шум, и с его лица исчезла гримаса дружелюбия.

Джинкс окаменела. И что теперь? Распахнулась дверь, и в комнату чуть не влетела свора рычащих собак.

– Убирайтесь, паршивые псы! – Собачий предводитель бросил палку на дорогу и захлопнул дубовую дверь перед самыми мордами доберманов, готовящихся к прыжку.

Карр взорвался безумным хохотом.

– Ну, а теперь послушаем, кому же ты собираешься продать свой пай, э-э-э, мисс Умнейшая ослица.

Он наклонился к ней, глаза его были как два раскаленных ненавистью шара.

– Ты не уйдешь отсюда – ты, сука, пока не продашь мне свой пай!

Джинкс бросила взгляд на Пенфилда, но старик съежился в кресле с раболепным видом, лицо его приняло землистый оттенок, а все тело как бы уменьшилось от страха. Она взглянула на Олли, но он избегал смотреть ей в глаза и тихо покашливал в платок. Джинкс подбежала к окну и подняла штору как раз вовремя для того, чтоб увидеть, что две черные фигуры бегут по дороге и скрываются за башнями.

«О Боже, – молча взмолилась она, – что будет делать Эли, если я не приду домой? Боже, прошу тебя, не дай Эли выйти из башен!»