Текст книги "Три минуты до судного дня"

Глава 24
Жизнь продолжается

После того как Род в последний раз покинул наш номер, мы с Муди еще около часа сидели в отеле «Хайатт». Может быть, на самом деле прошло всего двадцать минут, но когда ты слишком устал, чтобы двигаться, когда ты обильно потеешь в кондиционированной комнате, голова горит огнем и тебя бьет крупная дрожь, минуты кажутся часами.

Терри предложила вызвать агента, который подбросит нас обратно в офис, но стоило ей поставить меня на ноги, как я захотел пройтись и почувствовать свое тело. Я надеялся, что тревожные симптомы разом исчезнут, как только Рода возьмут под стражу. Но этого не произошло. В обычный день на дорогу до офиса у нас ушло бы десять минут от силы, но тут я ковылял все сорок, опираясь на подставленное Муди плечо.

Когда двери лифта раскрылись на пятом этаже отделения в Тампе, все вокруг ликовали. Большинство моих коллег не знали о подготовке дела Рамси, но теперь слухи разнеслись по офису, давая каждому повод для радости. Арест! Конвой! Но у меня не было настроения. Я сидел в своем кабинете, пока мне не стало совсем плохо. Голова кружилась. Люди вокруг говорили, но я не понимал их слов. Поблагодарив всех участвовавших в деле, я зашел в туалет и закрылся в кабинке, просто чтобы снять стресс.

К тому времени я нащупал опухшие лимфатические узлы у себя под мышками. Шишки под подбородком тоже никуда не делись. Я не знал, что со мной не так, но симптомы пугали до чертиков. Еще хуже было чувство отстраненности от всего, что происходило вокруг. Муди, конечно же, знала, через что я прошел за последние полтора года. Корнер тоже. Кехо, Лихт, Сьюзен Лэнгфорд и несколько других моих коллег видели самые тяжелые моменты пути. Но почему-то мне казалось, что неправильно заканчивать все это радостными возгласами и давать друг другу пять, и виной тому был не только туман у меня в голове.

Мне нужно было отдохнуть – и как можно дольше, но работа по делу Рода еще не закончилась. На следующий день мне предстояло дать показания на его слушании по вопросу о содержании под стражей.

Я уже представлял, какой там будет зоопарк: общественность впервые услышит о случившемся, адвокат защиты впервые попытается сломать меня и разрушить все дело. В тот момент я не был уверен, что выдержу натиск. О сне можно было забыть, ведь мне всю ночь предстояло репетировать свои показания. Я был совсем не в форме – как в физическом, так и в психологическом отношении. Проторчав в туалете не меньше часа, несмотря на озноб, я все же вернулся в офис.

– Где ты был? – спросила Муди.

– Прочищал голову.

– Начальник тебя ищет. Тебя хотят отправить на пресс-конференцию.

– Пойди ты.

– Нет уж, – ответила Муди. – Если захочу сходить в цирк, то подожду, когда к нам приедет шапито.

– Мне надо подготовиться к завтрашнему слушанию, – сказал я. – И чувствую я себя ужасно.

– Честно говоря, Джо, выглядишь ты тоже жутковато. Иди домой. Я еще ни разу не видела тебя в таком состоянии.

– Я понимаю, что ты не со зла, – ответил я, обнимая ее и начиная собирать свои вещи. – Спасибо за все, Терри. Я тебе многим обязан.

– Джо…

Не знаю, что она собиралась сказать, ведь я не дал ей закончить.

– Мне надо идти. Прикрой меня, ладно? Я не хочу здесь быть. Мне нужен отдых.

Я выскользнул через заднюю дверь, успешно избежал встречи с прессой и каким-то образом умудрился доехать до дома, не заснув за рулем и не врезавшись в один из торговых центров.

На следующий день, 8 июня, я дал показания на слушании о содержании Рода под стражей. Обвиняемый сидел прямо напротив меня, а его мать смотрела на меня так, словно я был шлюхой в церкви. Адвокат Рода Марк Пиццо всячески старался поставить под сомнение мои методы и репутацию. Марк был похож на актера Энди Гарсиа (который, как и я, родился на Кубе) и мог похвастаться недюжинной смекалкой. Должен сказать, он прекрасно держался, учитывая, что каждое его слово ловило как минимум четыре десятка репортеров. Сидевший рядом с ним Род всеми силами старался выбить меня из колеи. Пока я занимал свидетельское место, он так и сверлил меня глазами.

Один из вопросов адвоката явно задел нас обоих, хотя я и не понимал, куда клонит Марк. Казалось, ему просто хотелось показать, что я эмоционально нестабилен, и это, в общем-то, было не так уж далеко от истины.

– Правда ли, агент Наварро, – сказал он, – что вы обнимали моего клиента почти при каждой встрече, перед началом и по окончании беседы?

– Правда, – ответил я. – Это было abrazo, дружеское объятие.

– Можно ли в таком случае сказать, что вам был небезразличен мой клиент?

Все было как на ладони – любовь, ненависть, бесконечно противоречивая природа наших с Родом отношений, пробирка переноса и растрепанных чувств, – но я не собирался вдаваться в детали.

– Мистер Пиццо, я обнимал вашего клиента, чтобы проверить, не вооружен ли он. В конце концов, он ведь сказал мне, что однажды ограбил банк.

Если я правильно понял взгляд Рода, его обидели мои слова. Честно говоря, я и сам возненавидел себя за них. Однако я не сомневался, что этот момент не повлияет на результаты слушания. В итоге Рода оставили под надзором федеральных маршалов до самого суда. Возможность выхода под залог даже не рассматривалась. Если и существовал на свете человек, который представлял угрозу безопасности Соединенных Штатов, то это был Рамси.

Когда в то утро я вышел из дома, у меня была температура 38,8. За день она не упала, поэтому я заглянул в офис, чтобы встретиться еще с одним выходцем с Кубы, доктором Хуаном Лингом. Как оказалось, Хуан уехал на медицинскую конференцию, но медсестра заметила, что я уже на грани, и взяла у меня кровь на анализ. Мне стало плохо уже от этого. Я по-прежнему обильно потел и с трудом переставлял ноги, которые налились свинцом еще до моего безумного рывка в «Хайатт» в день ареста. Приехав наконец домой ближе к вечеру, я с трудом вышел из машины.

– Папа! – радостно воскликнула Стефани.

Для нее это было чуть ли не в диковинку – отец пришел домой при свете дня. Но я сумел лишь улыбнуться ей, погладить ее по голове и добраться до кровати. Лусиана наблюдала, как я неуклюже бреду по дому, словно в замедленной съемке, и не могла вымолвить ни слова. Мне хотелось заплакать, но сил не было даже на это.

Следующие три недели я старался регулярно посещать офис. Работы было еще много. Мне нужно было подготовиться к суду, продолжить расследование в отношении Рондо и Грегори, определить, кто еще может быть замешан в этом деле, подтвердить все слова Рода и заполнить целые горы бумаг – это ведь ФБР. Но работать больше двух часов подряд у меня не получалось.

В какой-то момент мне позвонил Джим Бэмфорд, который сказал, что мы провели «грандиозное расследование». До этого мы говорили лишь однажды, несколькими месяцами раньше, когда он позвонил, чтобы подтвердить очередную утечку по делу Рамси. Я ответил ему ровно то, что говорю любому журналисту в подобных обстоятельствах: «Я не имею права с вами разговаривать и не могу подтвердить ваши слова. Если вы собираетесь это опубликовать, то публикуйте. Я не в силах ничего с этим поделать или как-либо вам помешать». Однако на этот раз мне показалось, что он сделал комплимент от души, без тайных побуждений, и я его принял. Я не злился на Бэмфорда. Человек, который сливал ему информацию, не сорвал нам расследование. Подорванными оказались лишь мое здоровье да иммунитет.

Складывалось впечатление, что вся моя жизнь перевернулась вверх тормашками. Я несколько месяцев спал от силы по три часа в сутки. Теперь я падал в постель, как только возвращался домой, и с трудом выбирался из нее двенадцать часов спустя. Сон не помогал, что позволяло предположить наличие более серьезной проблемы, а мое упрямое нежелание признавать, что с моим здоровьем что-то не так, уж точно не способствовало выздоровлению.

В конце концов я смог встретиться с Хуаном Лингом. Он целый час осматривал меня и проверял результаты анализов крови, а затем выписал мне четыре рецепта на лекарства и велел перейти на постельный режим и не возвращаться к работе до новых указаний.

– Пожалуй, я могу некоторое время работать через день, – сказал я.

– Никакой работы, – отрезал он. – Никакой! Джо, вот мой диагноз: ты в раздрае.

Затем он любезно описал все мои проблемы: переутомление, повышенное содержание белых кровяных телец, вирус Эпштейна – Барр, тревожность, панические атаки и увеличенная селезенка. У меня опухли все лимфатические узлы, от шеи до внутренней поверхности бедер.

– В твоей жизни слишком много стресса. Я подозреваю, что у тебя клиническая депрессия. Кроме того, наблюдается ряд признаков посттравматического расстройства, – предостерег меня Хуан.

– Ты думаешь, док? – сказал я как можно более шутливым тоном, прекрасно понимая, что Хуану в тот момент было не до шуток, как, впрочем, и мне.

– Слушай, Джо, ты должен поправить здоровье и привести в норму свою жизнь, иначе тебе грозит смерть. Ты слышишь меня? Либо ты сейчас же ляжешь в постель и отдохнешь, либо умрешь. Твоя иммунная система ослаблена, твои лимфатические узлы пытаются очистить кровь. У тебя жар, который свалит и лошадь. Ты страдаешь от тревожности и панических атак, потому что твое тело во весь голос кричит, чтобы ты остановился. «Остановись или умри» – вот что твердят все эти приступы паники. Cuidate coño! – добавил он на испанском, пытаясь достучаться до меня.

«Береги себя!». Мы, кубинцы, часто просим друг друга об этом.

Хуан наставил меня на путь истинный. Я стал прислушиваться к паническим атакам и другим симптомам, но это было только начало. Болезни, о которых я раньше и не думал, считая, что они случаются лишь с другими, стали моими постоянными спутниками.

Почти девять месяцев я лежал в постели совершенно без сил. Я не мог самостоятельно подняться, даже чтобы сходить в туалет, и жил в состоянии полусна. Глядя в окно, я видел, как дочка играет на заднем дворе, но не мог ни поднять голову, ни улыбнуться, пытаясь насладиться этими моментами. Депрессия, скажу я вам, ужасная штука, она атакует твой разум и не отпускает тебя. Когда ты в депрессии, ты рыдаешь из-за любой мелочи. Люди не понимают, что тебя мучит психологическая боль, такая сильная, что ты только и мечтаешь убить себя, чтобы положить ей конец. В моем случае все было именно так плохо.

Физические проблемы я хотя бы предвидел, но депрессия застала меня врасплох. Я не понимал, что брожу по лабиринту, пока не зашел так далеко, что уже не мог найти выход. Из-за путаной системы страхования я наблюдался у нескольких психотерапевтов – одни были хорошими, другие ужасными. Страховка редко покрывает расходы на высококвалифицированную психологическую помощь, если покрывает их вообще. А я оказался и вовсе в безвыходном положении, поскольку не мог говорить о работе, которая завела меня в этот тупик, пока ФБР не найдет психиатра с допуском к совершенно секретной информации особой важности.

Одни психотерапевты соглашались с Хуаном и предполагали, что я страдаю от посттравматического стрессового расстройства. Другие говорили, что вирусы способствуют развитию депрессии, а третьи и вовсе утверждали, что я слишком много времени провел с Родом Рамси. Один начитанный доктор все пятьдесят пять минут нашей встречи убеждал меня, что я столкнулся с проблемой «белого кита»: я был в его глазах капитаном Ахабом, а Род – Моби Диком. «Ахаб мог развернуть корабль, – настаивал терапевт. – Почему он его не развернул? Почему вы не сделали то же самое?» Я понятия не имел. Даже в разгар болезни я понимал, что вся эта теория о белом ките была шаткой интеллектуальной гипотезой, предложенной человеком, который ни разу в жизни не проходил через то, с чем я пытался справиться. Кит был тем, во что его превратил в своем воображении Ахаб: его мучителем, его одержимостью, воплощением зла. Но Род Рамси, черт возьми, был реален, и моим долгом было найти его и привлечь к ответственности, сколько бы преград мне ни поставило начальство.

Было и объяснение ФБР: многие агенты страдают от депрессии, но держат это в секрете, чтобы не поставить под удар желанную пенсию после двадцати пяти лет работы. В итоге они обращаются к алкоголю и другим порокам. Что ж, хотя бы этого я пока сумел избежать.

Сам я решил, что истощен морально и духовно. Я потерял веру во многое и был вынужден столкнуться с тем, чего никак не предвидел. Другие отделения то и дело нарушали мои планы. ВРО и штаб-квартира ФБР проявляли неуступчивость, а затем и скептицизм. Мы часами готовились к допросам, чтобы все прошло гладко. Я все время боялся, что Рамси скроется. Меня пугали подозрения, что у Рода есть и другие секреты, что были другие сообщники и что у Советов есть все, чтобы развязать и выиграть войну. Я вынужден был снова и снова лгать Рамси и его матери, чтобы они не обратились к адвокату, и мне постоянно приходилось выдумывать новые способы вытянуть из Рода еще один секрет, который спрятан у него в рукаве.

Все это тяжким грузом легло на мою психику.

Возможно, свою роль сыграл и экзистенциальный ужас. С 1947 года высоколобые сотрудники «Бюллетеня ученых-атомщиков» переводят стрелки так называемых Часов Судного дня: минутная стрелка то приближается, то удаляется от полуночи – того момента, когда случится глобальная катастрофа. Почти два года я был одним из крайне узкого круга людей, которые понимали, как на самом деле близка эта «полночь». Все, что я делал – изматывающая подготовка, бесконечные марафоны допросов и упрямое нежелание мириться с отказами, – отчасти подстегивалось страхом, что Америке (а может, и всему миру) осталось недолго. Род Рамси дал отчаянным людям все средства для начала апокалиптической войны. Он предоставил выбор им, а не нам.

Я знал немало агентов, которые ни разу не испытывали потребности оглянуться на законченное дело. Я и сам был таким. Но это дело обычным не назвать, как и Рода трудно считать ординарным преступником. Так или иначе, он оставался со мной все долгие дни тех девяти месяцев, которые я провел в кровати, гадая, выздоровею ли я когда-нибудь. Честно говоря, бывали моменты, когда я думал, что прежним мне уже не стать. Да и как тут станешь?

Пребывая в странном сумеречном состоянии, когда меня настигла депрессия и болезнь высосала из меня все силы, я все гадал, почему Род в итоге рассказал мне все свои секреты. Эта мысль вертелась у меня в голове. Она всплывала в запросах от прокуроров и в разговорах с немногими посетителями, которые осмеливались войти в мой темный мир. Вариантов было много: перенос (на каком-то уровне он хотел быть мной), нарциссизм (синдром самого умного из присутствующих), угрызения совести и так далее. Пожалуй, все это сыграло свою роль, за исключением разве что угрызений совести, ведь Род не чувствовал вины и был лишен морального компаса. Но лучший ответ дал человек, который изучил Рода и его мотивы не хуже меня самого, – его адвокат Марк Пиццо.

– Дело в том, Джо, что ты его соблазнил, – сказал Марк где-то через год после вынесения приговора по делу Рода, который пошел на сделку о признании вины. – Все, что ты делал, шло вразрез с тем, что он видел в бесконечных полицейских сериалах. Он думал, что сможет тебя переиграть. Он не заметил, как ты медленно и коварно склонял его к сотрудничеству.

– Правда? – спросил я.

– Его признания заняли сто тридцать семь страниц. Ты представляешь, какой это кошмар для адвоката?

– Я об этом не думал.

– Я тоже хотел это выяснить, – сказал Марк. – По условиям сделки, Род был обязан сотрудничать с властями до вынесения приговора. Однажды я прямо спросил его, зачем он сделал столько признаний, зачем сам залез в петлю. Знаешь, что он ответил? «Из-за Джо. Любого другого я послал бы куда подальше, но Джо не проявлял агрессии. Он уважал меня. Никогда ничего не записывал. Через некоторое время я почувствовал, что могу ему доверять, хотя и понимал, что на ответное доверие рассчитывать нечего. Я ничего не мог с собой поделать».

В те дни все было как в тумане, но я знал, что секреты Рода спровоцировали изменения в тайном мире разведки, безопасности и ядерного вооружения. «Надежную» систему коммуникаций армии необходимо было реконструировать, чтобы снова обеспечить ее защищенность. Пока наивные немцы выходили на демонстрации против установленных на их территории ракет «Першинг-2», Конрад и Рамси скомпрометировали эти ракеты.

Системы проверки надежности персонала с допуском к секретной информации тоже не оправдали себя, поэтому военным предстояло полностью их переработать. Нужно было также допросить всех шпионов, завербованных Рамси и Конрадом, и выудить все их секреты. Необходимо было изменить и важнейшие процедуры. Кого теперь следует выбирать на должность хранителя документов? И по каким критериям? Как хранить и уничтожать документы?

Я был уверен, что список дел можно продолжать бесконечно, но я лежал в постели, задернув шторы, за которыми палило беспощадное флоридское солнце, и мне казалось, что все это происходит в далекой галактике. Заниматься этим предстояло не мне, но в голове я снова и снова прокручивал различные сценарии, из-за чего уставал еще сильнее. В делах оставалось еще немало зацепок, немало белых пятен – и я упрямо возлагал их на свои плечи.

В конце концов я сумел выбраться из депрессии. Я почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы выйти на работу, хотя возвращение в SWAT и в команду наблюдения с воздуха решил пока отложить. Пока меня не было, дел по контрразведке ничуть не убавилось. Джей Корнер обрадовался моему возвращению. Программа поведенческого анализа позволила мне применить навыки ведения допросов и анализа невербальной коммуникации, а также дала мне шанс работать с прекрасными агентами, которые многому могли меня научить.

Арест Рода Рамси не положил конец этому делу. Еще семь лет я давал показания на многих процессах в федеральном суде в Тампе. Джеффри Рондо и Джеффри Грегори приговорили к восемнадцати годам лишения свободы. Келли Тереза Черч, в девичестве Уоррен, армейская машинистка, которая вошла в четвертое поколение шпионской сети Конрада и Рамси и была завербована Конрадом после увольнения Рамси, получила двадцать пять лет. Рода приговорили к тридцати шести годам – и вполне заслуженно.

Как ни странно, много лет я получал рождественские открытки от него и его матери. Мне было сложно понять их мотивы, но я полагал, что они оба знали: у меня была работа, которую я старался выполнить как можно лучше. Не раз в своих посланиях из тюрьмы Род благодарил меня за то, что я стал для него примером. Он не держал зла ни на меня, ни на миссис Муди. Впрочем, через некоторое время я попросил отделение в Тампе прекратить контакты с Родом. Я больше не хотел читать его писем. Я просто не мог.

Клайд Ли Конрад в 1998 году скончался от сердечного приступа в тюрьме «Диез» в Кобленце. Ему было всего пятьдесят лет. Крестному отцу этой шпионской сети Золтану Сабо повезло больше. Он до сих пор живет в Австрии, так называемой нейтральной стране, и не предстал перед судом в США. Более того, Сабо до сих пор получает свою армейскую пенсию – такое нарочно не придумаешь. Средства переводят ему на счет. Однажды я несколько дней беседовал с ним в одном месте, которое мне нельзя называть. Почему-то он не захотел приехать в Тампу с ответным визитом.

Даже сегодня у меня волосы встают дыбом при мысли о том, как ужасно, почти фатально была нарушена безопасность Запада в результате шпионских действий Клайда Конрада и Рода Рамси.

На суде по делу Конрада в Германии председатель судейской коллегии Фердинанд Шутх заключил, что, если бы Советский Союз решил напасть на Запад, прибегнув к информации, которую предоставили Конрад и Рамси, у НАТО осталось бы лишь два варианта: «капитуляция или применение ядерного вооружения на территории Германии». Эти взвешенные слова сотрясли и разведку, и армию. Никто не подозревал, что все было так плохо.

Другие сочли возможные последствия еще более страшными. При вынесении приговора Рамси – в федеральном суде в Тампе в августе 1992 года – генерал Гленн Отис, который в 1983–1988 годах занимал должность главнокомандующего американским контингентом в Европе, в своих письменных показаниях сообщил, что шпионская деятельность Рамси и Конрада лишила Запад всего оборонительного потенциала. Она сделала нас такими уязвимыми, что если бы Советы решили развязать полномасштабную войну, опираясь на данные своей разведки, поражение «было бы неизбежным». Такое заявление не применялось ни к одному другому делу о шпионаже за всю историю США. Повторяю: поражение Запада, включая Соединенные Штаты, было бы неизбежным.

Конрад и Рамси не оставили Америке и всему западному миру ни единого шанса. Ни Берлинский кризис, ни даже Карибский не гарантировали Западу поражения. Немецкий и американский суд были единодушны в этом. В анналах «холодной войны» и американской истории нет ничего, что могло бы с этим сравниться.

За девять месяцев, проведенных в постели, я часто задавал себе вопрос, о чем мне рассказало это дело. Каждый день приносил новый ответ. Порой я думал, что речь о везении, ведь именно везение помогло мне заметить, как дрогнул сигаретный дым Рамси. Иногда казалось, что оно дало мне понимание: ни одну систему безопасности нельзя считать полностью защищенной и любые хищники могут нанести ей ущерб. Шпионаж всегда представляет угрозу и может приводить к тяжелым последствиям. Нам, следователям, следует копать как можно глубже и не допускать мысли, что нам все известно, ведь такого никогда не бывает. Нам также не стоит забывать, что не все в Бюро и в Вашингтоне готовы стоять за нас горой. Как сказал мне один опытный коллега: «Каждый агент ФБР – кузнец своего счастья».

На более глубинном уровне дело Рамси рассказало мне о человеческой слабости – алчности, гордыне, зависти, презрении, о гибком преступном уме и о том, что случается, когда они остаются без контроля. Оно рассказало мне о времени, когда мы были всего в нескольких минутах от катастрофы, и она оказалась бы неминуема, если бы карты легли немного иначе. А еще оно рассказало мне о тщедушном, печальном и жалком гении, жизнь которого могла сложиться гораздо лучше. Весь его потенциал, все зло – вот что я никак не мог забыть.

«Теперь ты главный в семье», – сказал мне отец, когда покинул нас той ночью в Сьенфуэгосе. Тогда мне было всего семь. С тех пор я всегда старался исполнять свой долг с честью. Не в последнюю очередь я защищал свою любимую страну от «врагов, как внешних, так и внутренних». Но только во взрослом возрасте я прочитал предупреждение Ницше о бездне, в которую каждый день заглядывают сотрудники правоохранительных органов, – о бездне, где прячутся и караулят тебя знакомые и неизвестные монстры. Я пропустил это предостережение мимо ушей, чем нанес огромный вред себе и своей семье.

В первый день на больничном я приехал в офис, чтобы оставить служебную машину. Прежде чем я ушел – Лусиана ждала меня на улице, чтобы отвезти обратно в постель, – начальник отделения в Тампе вызвал меня в свой кабинет. Он сказал, что после ареста Рамси штаб-квартира ФБР решила выписать мне премию за усердную работу. Я сунул конверт в карман пальто, где лежали мои служебные документы. У меня не было сил распечатать его.

Через несколько недель, когда я медленно шел в туалет, опираясь на плечо жены, я заметил на комоде банковский чек.

– Что это? – спросил я у Лусианы.

– Я обналичила тот чек, – ответила она. – Помнишь, тот, что ты получил из штаб-квартиры в последний день работы.

– И какая там была сумма? – спросил я, едва припоминая.

– Пятьсот долларов, но после вычета налогов, расходов на социальное и медицинское страхование осталось всего 327 долларов 36 центов.

– Да, сегодня на пятьсот долларов не разгуляешься, – заметил я, но даже не смог улыбнуться.

– Это точно, – согласилась Лусиана, – но в этом году ты будешь дома в день рождения Стефани. И еще кое-что – ты жив, Джо.

Тут я заплакал, зарыдал, как ребенок. Впервые в жизни я чувствовал себя таким беспомощным. Укладывая меня обратно в постель, пока Стефани помогала ей в меру своих сил, Лусиана повторяла португальские слова, которые мы часто говорили Стефани, когда та падала и ударялась:

– Chore nao. A vida e boa.

Не плачь. Жизнь хороша.

Так и есть.