Текст книги "Клиническое мышление Уилфреда Биона"

Бион о мышлении

Чтобы перейти от фрейдовского понятия мышления как посредника между импульсом и действием, позволяющего найти более подходящие выходы для удовлетворения импульса, к формулировке Биона, нужно сделать большой шаг. Бион указывает, что мысль теперь требуется для того, чтобы думать о Я и о своих собственных мыслительных процессах; что аппарат для думания должен адаптировать себя к этой цели, а он все еще находится на зачаточной стадии. По мнению Биона, человеческая личность значительно лучше приспособлена думать о неодушевленных предметах, как в чистой науке, чем о личности. Его точка зрения предполагает, что мысль изначально использовалась людьми как средство овладения окружающей средой и помогала обратить ее на человеческие нужды и цели. Только теперь мысль начинает направляться на внутренний эмоциональный опыт.

Как нам начать осознавать наши собственные процессы мышления? Бион считал вероятным, что психический аппарат мышления развился из аппарата, отвечающего за функционирование респираторной, экскреторной и пищеварительной систем. Эта часть психики в курсе активных процессов, происходящих в этих системах, процессов принятия, расщепления на основные составляющие, различения, распознавания и выбрасывания ненужного. Языковые конструкции, которые мы выработали, чтобы думать о психических процессах, часто основаны на этих телесных функциях. Когда мы применяем их к психике, мы делаем это метафорически. Описание этих процессов звучит очень похоже на основные операции разума по Локку.

Теперь возникает вопрос относительно данных, с которыми работают эти процессы. Помимо сенсорной информации, приходящей из внешних и внутренних источников, существуют ли заранее идеи и мысли, которые требуют обдумывания, или мысли производятся мыслительным процессом? И хотя Бион находит необходимым постулировать производство, по крайней мере, примитивных мыслей аппаратом думания, он считает полезным разделять два явления – мысли и аппарат для думания мыслей: «Есть основания предполагать, что примитивное „мышление" в ходе развития мысли, следует отличать от мышления, необходимого для использования мыслей» (Bion, 1963, р. 35).

Идея Биона состоит в том, что заранее существуют мысли, которые «ожидают» того, кто обдумает их; следовательно, человеку нужно разработать мыслительный аппарат, чтобы эти мысли можно было сделать явными, думая их. Используя эту идею, можно отдельно рассматривать так называемый «аппарат» мышления и его развитие, но она порождает также картину бесконечного числа потенциальных мыслей, доступных разуму, который занят тем, что учится из опыта.

Использование модели младенчества предполагает, что когда ребенку нужна грудь для того, чтобы облегчить его дискомфорт, и ему приходится ждать, потому что грудь отсутствует, он переживает свою боль так, будто грудь присутствует, но не дается ему; иными словами, опыт, что груди нет, обращается опытом присутствия жестокой «не-груди». Это наличие внутри него отсутствующей груди, которая ощущается как нечто жестокое и депривирующее, есть убеждение, которое заняло то место, где «могла бы быть» мысль. Это отсутствие либо провоцирует создание мысли, либо порождает плохой отсутствующий объект, который можно затем изгнать – процесс, который фиксируется в личности как убеждение. Мысль подобна негативу предмета. Если мы думаем о дереве, то мысль появляется потому, что дерево в уме отсутствует. Его присутствие волшебным образом вызывается мыслью, но это присутствие подобно негативу реального объекта. Пациентка не переживала отсутствие своего аналитика как мучительное, но когда она вернулась после перерыва, то воспринимала аналитика как чудовище.

Поскольку младенец имеет конкретный опыт боли и фрустрации наряду с мыслью о депривирующей не-груди, эта последняя ощущается как неотделимая от мучительного переживания, т. е. мысль есть то же самое, что и вещь-в-себе, не-грудь. На первый взгляд это выглядит как теоретизирование, далекое от клинического опыта. На самом же деле все прямо наоборот. Мы приведем для иллюстрации только одну маленькую виньетку. Аналитик должна была отсутствовать на протяжении пяти недель. Пациент сказал, что так даже легче; у него будет больше времени на семью, и он сможет по утрам дополнительно поработать. Незадолго до перерыва, однако, между ним и его партнером по работе вспыхнул жуткий конфликт. Он немало потрудился, создав на компьютере образный литературный текст, очень поэтичный по форме, который стал ему чрезвычайно дорог, а его партнер просто стер этот текст, сказав, что ничего в нем особенного нет. Пациент был глубоко уязвлен и говорил, что если бы мог себе это позволить, то просто уволился бы. В этом выразилась боль. Это была боль по поводу отсутствующего аналитика, не-груди, но переживаемая как бесчувственность его партнера. Приходится задаться вопросом: «Почему она не переживалась напрямую?» Боль отсутствия, боль не-груди, если о ней не думать, проецируется в объект, который становится преследующим. В этом случае боль была спроецирована в отношения с его партнером. Если бы она переживалась напрямую в отношениях с аналитиком, она была бы мыслью. Аналитик сосредоточил свои интерпретации на боли пациента по поводу отсутствия аналитика. Эта не-грудь, этот мучительный опыт является β-элементом; а с мучительным опытом справляются путем опорожнения.

Когда грудь появляется и кормит его, он может переживать ее как изгнание плохой груди. Хорошая грудь у него во рту, это конкретный предмет, так же как и плохая грудь, которую он изгнал. Но плохая грудь, неприсутствующая хорошая грудь, отличается тем, что она не ассоциируется с чувственным объектом. Это β-элемент. Как конкретный опыт отделяется от мысли, от психической репрезентации? Мы опять можем приблизиться к пониманию этого благодаря клиническому примеру. Одна женщина не подавала никаких признаков того, что на нее болезненно влияют выходные дни и другие перерывы в ее анализе, но сразу же после перерыва она всегда начинала говорить об анализе с горечью и презрением. После нескольких сессий, однако, она успокаивалась и становилась довольной. «Кормление» явно позволяло ей отбросить плохой опыт отсутствия. Однако было ясно, что, хотя она чувствовала себя лучше в спокойном состоянии, это состояние содержало в себе и плохие элементы: она была покорна с аналитиком вне зависимости от того, что он говорил. Было также ясно, что когда она проявляет горечь и презрение, она выражает нечто истинное и точное, особенно некоторые очень уместные критические замечания в адрес аналитика. Для ребенка также определять отсутствие как нечто плохое, а кормление как нечто хорошее – значит прекратить владение объектами посредством мысли. Ясно, что разрешение этой примитивной морали, где хорошее и плохое привязаны к чувственному присутствию, происходит через трансформацию к психической репрезентации.

Проблема отделения конкретного переживания от мысли, которая является его репрезентацией, но не воспринимается как сама вещь, вероятно, может быть разрешена посредством процесса абстрагирования; существенные элементы распознаются в опыте и извлекаются из него. Нечто сходное должно происходить под действием α-функции: существенные части опыта, матрица β-элементов, распознаются и выделяются из всего остального.

Можно представить себе зачаточные формы мышления, которые могут протекать только в присутствии самих реальных объектов, точно так же, как ребенок выполняет простые арифметические действия, перебирая реальные предметы: например, складывая три апельсина и два апельсина, чтобы получилось пять апельсинов. Как происходит переход, позволяющий ребенку думать об этих манипуляциях с предметами, вместо того чтобы быть способным произвести их, только держа реальные предметы в руках?

Младенец исследует предметы, засовывая их в рот или ощупывая руками. Приходит ли осознание, что такое исследование можно производить в уме без помощи источника сенсорной информации, интуитивно? Фрейд пытался подойти к этой проблеме через гипотезу, что, когда слова начинают ассоциироваться с идеями, эти последние можно обдумывать сознательно. Это объяснение неадекватно. Выготский (1975, р. 5) считал дуалистической ошибкой отделять мышление от речи, так как они связаны вместе через значения слов. Он говорил, что значение слова есть акт мысли, в том смысле, что оно представляет собой обобщенное отражение реальности, но в то же самое время принадлежит к сфере языка.

Младенцу нужна грудь, пациенту нужно присутствие аналитика. В какой момент младенец становится способен ощущать присутствие матери через психический образ, и когда пациент становится способен ощущать присутствие аналитика в мыслях? В какой момент желание младенца получить грудь переходит от потребности удовлетворить голод в жадность? И в какой момент потребность пациента в присутствии аналитика переходит из категории потребности в категорию пассивности? В какой момент пациент начинает генерировать мысли сам?

Основой мысли является отсутствие. Мысль сама по себе несет некую конструктивную функцию: она создает из базовых элементов опыта осмысленный паттерн. β-элементы, таким образом, являются базовыми элементами отсутствия. Однако единственный способ это эмоционально зарегистрировать – через мучительную преследующую идеацию, «частичками» которой являются β-элементы. Поскольку мысль имеет конструктивную функцию, корень ее лежит в α-функции, которая трансформирует преследующую идеацию в осмысленный паттерн.

Глава 9
Психическая реальность

Всякий, кто не потрясен квантовой теорией, ее не понял.

(Нильс Бор, цит. по: Davies, 1984, р.100)

Генетическая (вертикальная) ось Таблицы связана с процессом извлечения формы из сенсорного/эмоционального опыта. В этой главе мы сопоставим психическую и сенсорную реальности, поговорим о процессе абстрагирования и моделях, которые мы используем для описания нашего эмоционального опыта.

Наука основана на наблюдении и эксперименте. Она пытается создавать гипотезы, которые являются суждениями о постоянных соотношениях, наблюдаемых между определенными предметами или событиями, которыми занимается данная конкретная область науки. Впоследствии может выясниться, что предложенная гипотеза является частным случаем обобщенного закона. Например, Коперник понял, что планеты движутся вокруг солнца, а Кеплер – что траектория их движения эллиптическая. Ньютон обратил внимание, что все тела падают в направлении Земли с одинаковым ускорением. Это были две гипотезы, каждая из которых утверждала, что определенные факты регулярно происходят вместе, т. е. гипотеза описывала постоянную сопряженность. Затем Ньютон (и вместе с ним Гук) понял, что и то, и другое являются примерами одного и того же закона – закона тяготения. Такое обобщение фактов происходит путем абстрагирования значимого соотношения между наблюдаемыми предметами; в данном случае силы, возникающей между двумя массами. Закон – это результат абстрагирования гипотезы, выведенной из наблюдаемых эмпирических фактов.

Закон объясняет явления, но не является их причиной. Эйнштейн понял, что гравитация не является окончательной силой, что она связана с искривлением пространства; иными словами, гравитация, в свою очередь, подпадает под еще более общий закон.

Абстрагирование позволяет нам иметь дело с предметами вообще, так что нам не приходится рассматривать множество конкретных отдельных примеров; это весьма облегчает задачу мышления. Затем можно посмотреть, проливает ли конкретная абстракция свет на какие-то примеры помимо тех, из которых она была выведена.

По большей части наука имеет дело с наблюдением неодушевленных фактов, даже когда ее предметом является нечто живое; например, проводятся измерения, сколько времени нужно крысе, находящейся под воздействием наркотиков, чтобы найти находящуюся под водой в искусственном водоеме платформу, или сколько проходит времени, прежде чем младенец начинает реже имитировать выражения лица матери.

В анализе рассматривается эмоциональная жизнь, внутреннее бытие. Реальность или психическое качество, с которыми мы имеем дело, могут быть постигнуты интуитивно, через живое взаимодействие между двумя людьми в аналитической ситуации. Этот процесс нельзя адекватно описать языком, применимым к неодушевленным предметам, но ведь другого языка у нас нет. Важно, что язык, который мы используем для описания психической реальности, весь состоит из аналогий. Мы не знаем, как, и в самом ли деле, наше восприятие этой психической реальности проходит через обычные сенсорные каналы, и если это так, то каким образом мы его понимаем. Любовь, ненависть, зависть, даже тревога не могут быть описаны в терминах входящей сенсорной информации, и хотя изменение частоты пульса и кровяного давления, например, при тревоге, поддаются наблюдению, это ничего не говорит нам об эмоциональном содержании. Бион пишет, что «полезно постулировать для эмоционального опыта чувственные впечатления, аналогичные чувственным впечатлениям от конкретных предметов» (Bion, 1962b, р. 55–56).

Лексика и модели, которые мы используем, происходят по большей части из описания неодушевленных предметов, и поэтому дают обманчивое представление о психической реальности, о которой идет речь. Например, в этой книге мы используем такие слова, как «насыщение», «контейнер», «связь», «кристаллизация», «внутренние объекты», восходящие к неодушевленным предметам. Это, как правило, создает у нас в уме чрезвычайно обманчивую физическую картину психического мира. Те материи, которыми занимается анализ, не вопринимаются обычными органами чувств. Слова восходят корнями к сенсорному фону и поэтому не подходят для аналитического поиска, но, тем не менее, приходится пользоваться ими. Из-за этого несоответствия аналитическая терминология быстро теряет свою жизненность и становится механической. Идею того, что требуется для трансформации эмоционального опыта в средство коммуникации, выражает язык поэзии и искусства.

Возможно, здравый смысл говорит, что всем известно значение терминов «любовь», «ненависть» и т. д., но, в чем именно состоит различие между ними, можно ощутить только через психоанализ. Бион подчеркивал, что это очень несовершенный инструмент, но при нынешнем состоянии знания никакого другого не существует. Когда был изобретен микроскоп, он раскрыл новые факты, ранее не доступные для восприятия; однако электронный микроскоп позволил ученым увидеть значительно больше. Допустим, психоанализ эквивалентен микроскопу; в будущем кто-нибудь может открыть электронный микроскоп. Когда эмоция реально присутствует в аналитической ситуации, возможно определить ее составляющие – то, что именно отграничивает любовь от ненависти, или зависть от восхищения. И хотя на основании здравого смысла все «знают» разницу между любовью и ненавистью, основания для научного их разграничения неизвестны.

Фрейд говорил, что для того, чтобы иметь дело с реальностью, организм вынужден был выработать мысль; что немедленный выброс доставляющих неудовольствие элементов не предоставляет никаких возможностей для изменения окружающей среды. Человеческие существа видоизменяют мир, как социальный, так и неодушевленный, для достижения своих целей. Внутренним источником конструктивной деятельности человеческих существ является мысль, корнем которой, по представлению Биона, является α-функция. Таким образом, мышление выработалось, чтобы быть посредником между импульсом и действием. Без осознания эмоционального опыта психика голодает и не развивается, а наоборот, разрушается, как можно видеть, когда психотические процессы продолжаются, не ослабевая. Препятствия на пути этого процесса самоосознания эмоционального опыта возникают не только у явно психотичного пациента, но также и в психотической части личности, которая, как мы можем предполагать, в той или иной мере присутствует в каждом из нас.

Альфа-функция – это то действие в непсихотической части личности, которое каким-то образом позволяет выделить из этого эмоционального опыта значимые аспекты, необходимые для эмоционального развития.

Для того чтобы думать о нашем мышлении и о нашем эмоциональном опыте, мы создаем модели. Примерно так же, чтобы придать смысл наблюдаемым явлениям, аналитик образует модели того, что, как он думает, происходит в аналитических отношениях. Этот процесс создания моделей происходит путем одновременной корреляции сознательных и бессознательных данных, которая описывается термином контактный барьер, нечто вроде бинокулярного зрения. Эти модели, которые могут относиться к любым аспектам жизни, обеспечивают аналогии для ситуации, как ее воспринимает аналитик. Например, абстракции на основе эмоциональных переживаний, связанных с пищеварением, применяются для обдумывания наших мыслительных процессов, которые часто выражены теми же словами, что используются для описания процессов пищеварения: такие, например, выражения, как разжевывать информацию для размышления; обсасывать тему; заглотить сказанное вместе с крючком и наживкой; переваривать и впитывать некую мысль; неудобоваримые факты.

Модель может происходить из любой сферы, например, из младенчества и детства, из химии и физики, или относиться к другим физиологическим сферам: экскреторной, респираторной, репродуктивной и т. д. Модель – это конкретная аналогия отношений, которые мы пытаемся описать. Поэтому она порождает яркий образ и легко понятна.

Мужчина средних лет, мистер Г., раз за разом прерывал поток своей речи замечаниями, содержавшими самоинтерпретации, которые обычно состояли всего лишь в прямом переложении на себя того, что он только что рассказал о ком-то другом. Он начал свою сессию словами, что коллега на работе раскритиковал его отчет, на который он потратил столько времени в последние несколько дней. Он быстро продолжил: «Я знаю, что я критикую вас и вашу работу». Это звучало вкрадчиво и несколько неискренне. Он согласился, что счел: аналитик, наверное, тоже так думает, и хотел успеть сказать это первым.

Модель аналитика для этой ситуации была такова: некий вторгающийся третий, который действует как посредник, нарушающий ход событий своим сообщением. Другой моделью был бы маленький ребенок, которому хотелось верить, будто он помогает матери кормить малыша, взявшись контролировать грудь.

Пациент может прийти в анализ потому, что его процесс создания моделей застопорился, или потому, что модели, которые он формирует на основании своей эмоциональной жизни, не те, что способствуют психическому развитию. Выражением неудачных моделей могут быть фантазии, создание моделей происходит также и в сновидениях.

После описанной выше сессии у мистера Г. было такое сновидение. Он только что переехал в другой дом, в более модной части Лондона, и возвращался в свое прежнее жилище, чтобы забрать автоответчик. Он думал, что две старушки – квартирные хозяйки – пожалеют, когда увидят, что аппарат уносят, но на самом деле они были чрезвычайно рады помочь ему забрать его. Аппарат был большим и выглядел немножко похожим на швейную машинку или ксерокс. Было ясно, что этот аппарат в сновидении – его модель некоего процесса, который мешал контакту в ходе сессий. Он не только встревал между ним и аналитиком, но и был его способом «сшивать» материал в одеяние на свой вкус, вместо того чтобы услышать от аналитика что-то менее лестное. Эта яркая модель оказалась полезна тем, что в ней присутствовали черты швейной машинки и ксерокса, причем последний относился к тенденции пациента просто повторять все, что он сказал о другом, применяя это без изменений к себе. Сновидение показывает также, что предшествующая сессия позволила ему отделиться от аналитика, представленного двумя старушками – квартирными хозяйками.

Многие модели происходят из мифов, которые возникают в обществе и используются им. Миф об Эдипе сыграл значительную роль в развитии психоаналитической мысли, и модели, происходящие из этого мифа, по-прежнему жизненны. Отдельные элементы мифов могут быть более важны, чем вся изложенная в них история, например, характер Эдипа, который добивался истины, невзирая на предостережения, а впоследствии ему потребовалось ослепить себя после того, как эта истина открылась.

Модели выражают материал в конкретных образах и часто предполагают причинно-следственные связи между одним событием и следующим. Преимущество присущего моделям свойства конкретности в том, что они вновь привносит чувство реальности и яркости в то, что иногда слишком далеко отошло от своих корней, но у них есть и тот недостаток, что они могут оказаться слишком конкретными, слишком вещественными, чтобы точно представить ту реальность, которую мы пытаемся понять.

Поэтому нам следует обратиться также к процессам абстрагирования, при помощи которых извлекается сущность отношений. Абстракция должна быть способна точно передать не только модель, но также и отношения, отраженные в исходном эмоциональном опыте. Изначально абстрактную версию может быть труднее понять, но она более точна, и описывает конкретные отношения между предметами, а не сосредоточена на описании их деталей. Позднее может оказаться, что абстракция способна репрезентировать и другие эмоциональные ситуации, т. е. может быть генерализована.

Абстракция для материала мистера Г., описанного выше, была бы такова – помеха конструктивному взаимодействию. Примеры из области пищеварительной системы, приведенные выше, являются яркими конкретными моделями; можно почти видеть, как мысли разжевываются, перемалываются на более мелкие составляющие, которые затем впитываются в более крупную структуру, чтобы быть использованными в качестве строительных блоков. В этом случае абстракцией, имеющей более широкое применение, будет взаимодействие между контейнером и его содержимым, приводящее к росту. Такова природа связи между объектами, которая представляет собой абстракцию. Связь, описанная в материале мистера Г., – мешать выявлению истины.

Пациентка, миссис А., незадолго до каникул рассказала два сновидения. Первое сновидение было по существу о том, что, если отбросить весь мусор, удается отыскать в ситуации, когда ее бросили, достаточно материала, чтобы выжить. Следующее сновидение – она в лифте, и внезапно этот лифт падает на этаж ниже. Интерпретации по поводу инфантильного чувства, что ее бросили, но она способна выжить, спровоцировали появление материала об усыновленных детях и о постоянной тревоге матерей о них. Внезапно она поднимается и садится, но в ответ на интерпретацию о том, что ей нужно сесть, чтобы за всем приглядывать, и ощущать поддержку, пациентка заговорила о своей кузине, которая пришла и помогла ее маленькому сыну сесть и сидеть самостоятельно, и оказалось, что он уже может это. Ей самой на тот момент не приходило в голову сделать это; она не думала, что он сможет. Это явно относилось к ощущению пациентки, что у нее больше внутренней силы, чем полагает ее «тревожный» аналитик. У аналитика возникло воспоминание о беременной женщине, которая не желала до рождения знать пол своего младенца, хотя ей могли бы сказать. Это зрительное воспоминание аналитика, само по себе модель, породило после абстрагирования идею не только усилившейся способности терпеть ожидание, ассоциированной с ростом осознания матерью компетентности своего младенца, но также ожидания, сопровождающегося приятным чувством нетерпения, вместо необходимости знать заранее, чтобы не быть застигнутой врасплох. Сновидение, где она рылась в мусоре, чтобы найти достаточно ресурсов для выживания, было отрицанием реальной способности выжить. Следующей абстракцией была бы идея доверять отсутствующему объекту. Пациентка в данном случае показывала, что ее способность терпеть состояние незнания, и тем самым сепарации, более развита, чем до сих пор считал аналитик. Здесь в уме аналитика внезапно возникла модель, которая позволила понять суть материала. Ее можно было затем абстрагировать в интерпретацию о возросшей терпимости, связанной с ростом внутренней силы.

Абстракцию можно генерализовать, т. е. ее можно применять ко многим разным аналитическим ситуациям, тогда как модель, из-за ее конкретности, значительно более ограниченна в своем приложении к другим ситуациям.

Модель может быть слишком близка к реальному опыту, чтобы эффективно сделать его эмоционально ощутимым. Например, молодой человек в начале сессии, на которую он пришел с пятиминутным опозданием, говорит, что на дороге пробки, потому что пятница. Используя это как модель, можно сказать, что его умственный траффик также затруднен из-за перерыва на выходные, и это заставило его опоздать на сессию. Такая интерпретация может быть полезна в анализе один раз, но повторять ее бесполезно, поскольку она слишком близка к реальному высказыванию пациента. Затем пациент вернулся к критике своего отца, который, по его мнению, чрезмерно его контролирует. Много сессий и масса времени были посвящены этой теме, несмотря на многократные попытки ее интерпретировать. Это реальные транспортные пробки, мешающие его анализу. Не содержание материала о его отце, а тот факт, что он снова и снова соскальзывает к нему, мешает реальному контакту между пациентом и аналитиком. Восприятие этой «транспортной пробки» возникает из переживаемого аналитиком во время сессии чувства, что его попытки пробиться к пациенту тормозятся.

Когда модель слишком близка к реальному переживанию, решение состоит в том, чтобы либо абстрагировать ее далее, как в данном примере, где аналитик через переживание преграды при контакте смог увидеть, что процесс блокировки носит общий характер, либо найти новую модель.

В клинической ситуации абстрагированное из модели используется для интерпретации, но сама модель или другая модель, производная из нее, также может задействоваться, чтобы обеспечить более яркую иллюстрацию того, о чем идет речь в интерпретации.

Так, в клиническом примере с миссис А. интерпретация, в которой модель использовалась практически напрямую, была бы такова: как ее малыш способен уже сидеть сам, так и у нее больше внутренних сил, чтобы справляться самостоятельно, чем признавалось ранее. Кроме того, используя другую модель, можно было бы высказать интерпретацию, что она теперь способна ждать и ей не нужно куда-то вторгаться и что-то выяснять, как той матери было не нужно знать пол своего ребенка до его рождения. Дальнейшие интерпретации, основанные на абстрагировании от модели, могли бы касаться перехода от позиции, что ей необходимо знать и для этого забраться внутрь ума аналитика, к позиции, когда она готова рисковать быть отдельной и учиться через новое переживание. Дальнейшее абстрагирование – новое знание приходит через индивидуальное переживание ситуации, а не взгляд на нее глазами аналитика.

Когда мы предлагаем интерпретацию, не осуществляем ли мы просто подмену понятий, или же ей соответствует некая реализация; являются ли наши действия чем-то большим, нежели ловкой манипуляцией символами? Действительно ли пациент соприкасается с чем-то, способным пролить свет на ситуацию, переживает ли он некий изменяющий его эмоциональный опыт, или он просто вызубривает новый набор слов, так что теперь он может говорить о себе как-то по-новому, но не переживает в анализе никакого реального эмоционального опыта?