Текст книги "Клиническое мышление Уилфреда Биона"

Атаки на связи

Атаки на процессы мышления уничтожают способность к осознанию внешней и внутренней реальности. Эффективным способом сделать это было бы атаковать любую функцию, которая соединяет довербальные идеограммы и их более поздние производные, которые приводят к вербальной мысли. Теперь будем считать, что связь, на которую будет произведена атака, соотносится с каким-либо из механизмов аппарата мышления. Связь, на которую производится атака, продуктивно соединяет какую-то пару; например, это связь, соединяющая мать и младенца, аналитика и пациента, различные части Я или пре-концепцию и реализацию. В своей статье «Атака на связи» (1967а) Бион предлагает примеры атак на родительскую пару, атак на самый язык коммуникации, как при заикании, и атак на примитивную проективную идентификацию, связь, соединяющую мать и младенца, от успешности которого зависит психическое развитие ребенка. На эту связь может завистливо напасть младенец, не в силах вынести того, что мать спокойна, т. е. ее способности терпеть болезненные чувства, проецируемые в нее этим самым младенцем.

В «Комментарии» Бион далее говорит, что пациент-психотик пытается атаковать потенциальную связь между аналитиком и пациентом при помощи попыток насытить преконцепции аналитика, например, стимулируя в аналитике память или желание, так что его пре-концепции более недоступны для того, чтобы подобрать к ним соответствующую реализацию. Они уже насыщены «чувством» памяти и желания (Bion, 1967а, р. 162).

Когда связь разрушена, два объекта не могут быть соединены вместе продуктивным образом, прототипом которого является комменсальный механизм ♀♂, из которого происходит нечто взаимно благотворное. Таким образом, формирование символа, в котором два объекта соединяются вместе, чтобы раскрыть их сходство (инвариант), но сохранить их отдельную идентичность, становится затруднено. Например, кошка, с ее способностью проскальзывать в дом и из дома, может быть символом проскальзывания в разум другого. Для юного психотика, который увидел кошку по пути на свою аналитическую сессию, это явилось доказательством, что он уже проскользнул внутрь ума аналитика.

Когда происходит такая атака, связи фрагментируются и проецируются вовне, что приводит к тому, что пациент оказывается окружен крошечными жестокими связями, которые могут соединять вместе странные объекты, но с примесью жестокости.

Чрезмерное и яростное изгнание мешает также гладкой интроекции и ассимиляции, которые необходимы, чтобы обеспечить твердую основу для создания вербальной мысли. Изгнание переживается как более или менее бурный процесс, который мешает потоку материала в ходе сессии. Это еще одна атака на связи.

Это проиллюстрировал мальчик-психотик, который вынул мягкую подушку из ее жесткой наволочки и нянчил ее, как младенца, легонько покачивая и говоря ей что-то утешительное, и вдруг внезапно начинал кричать на нее, демонстрируя затем, как она трясется от страха. Этому предшествовали много месяцев сессий, в течение которых совершались внезапные и неожиданные нападения на аналитика, что вело к общему состоянию настороженности, мешавшей спокойному принятию: в терминах теории мышления Биона, это создавало помехи процессу, при помощи которого к преконцепции могла бы быть подобрана реализация, отношению контейнер-контейнируемое, которые привели бы к установлению чего-то надежного. Это – именно та связь, на которую велась атака.

Психотическая часть разрушает любое взаимодействие, которое может привести к инсайту со стороны аналитика, потому что оно угрожает изменением и эмоциональной болью. Например, в анализе проходит много дней, пока у аналитика появится ясное понимание проблемы. Затем происходит одно из двух: либо оказывается, что пациент полностью стер у себя в уме интерпретации и ассоциации этой сессии, либо он отменяет следующую сессию, тем самым прерывая поток понимания. Это еще один пример атаки на связь, поскольку именно в этот момент аналитик занимался интегрированием разных элементов.

Этот создающий помехи процесс может также быть выражен в двигательной активности, когда пациент внезапно поднимается на кушетке в сидячее положение, уходит вон с сессии или отказывается говорить, пытается втянуть аналитика в сговор, например, садомазохистический, или более тонко, в содержании или манере речи, которая снабжает аналитика большим количеством информации, но не передает ничего, что вызывало бы чувства. Все эти внешние формы активности, получаемые аналитиком, являются символами внутренних действий, направленных против собственной психики пациента.

Надменность, любопытство и тупость

Еще один пример атак, совершаемых на особенно важную связь, дается в статье «О надменности». Бион понимал, что определенные способы использования проективной идентификации нужны для того, чтобы обеспечить переживания, вознаграждающие эмоционально, такие как помещение плохих частей своего Я в объект, чтобы их сделали более терпимыми, или проецирование хороших частей, которое приводит к идеализированному объекту: «С этими переживаниями было связано чувство, что они находятся в контакте со мной, которое, как я склонен полагать, является примитивной формой коммуникации, которая обеспечивает фундамент, от которого в конечном итоге зависит вербальная коммуникация» (Bion, 1967а, р. 92). Это тот способ, при помощи которого младенец сообщает о своем эмоциональном состоянии матери. Ее способность терпеть и перерабатывать эти состояния чувств, особенно пугающие, позволяет младенцу принять их обратно в поддающейся управлению форме, а также постепенно интроецировать саму эту способность перерабатывать эмоциональные переживания. Если материнский объект не принимает этих проекций и не позволяет им войти, мать переживается как неспособная вытерпеть этот метод коммуникации и, следовательно, враждебная попыткам ребенка думать. Это катастрофическая ситуация для ребенка, который, предположительно, чувствует, что каждая его попытка осмыслить этот мир наталкивается на преграды. В результате вырабатывается враждебное Супер-Эго с особыми качествами, включающими качества отказа в использовании проективной идентификации, т. е. непроницаемости. Такого рода Супер-Эго присутствует у пограничных пациентов и психотиков.

Сходная ситуация выявилась у пациента, у которого Бион наблюдал постоянную сопряженность любопытства, тупости и надменности. В этой статье Бион определяет надменность следующим образом: «Значение, которое я хочу вложить в термин „надменность", можно видеть из предположения, что в личности, где доминируют инстинкты жизни, гордость превращается в самоуважение, а там, где доминируют инстинкты смерти, гордость становится надменностью» (Bion, 1967а, р. 86). Для Биона безрассудная погоня Эдипа за истиной под воздействием инстинкта смерти является примером такой «надменности»[28]28
  Определение надменного человека в «Оксфордском словаре английского языка» – прямо или намеком заявляющий безосновательные претензии на почет, власть или знания; агрессивно тщеславный, высокомерный или чванливый. – Прим. пер.


[Закрыть]. Он рассматривает ее как центральную проблему, тем самым придавая мифу новый ракурс. Эдип был не способен справиться с той истиной, которую обнаружил; она возбудила в нем разрушительные импульсы, вместо импульсов репаративных.

Стремление любой ценой добиться истины в анализе воспринимается как скрытая претензия на способность принимать и контейнировать любые проективные идентификации, не теряя спокойствия духа. Такая претензия провоцирует ненависть и завистливые атаки.

Работая с неким пациентом, проявлявшим явную негативную терапевтическую реакцию, Бион заметил, что в клиническом материале присутствуют разбросанные тут и там проявления любопытства, тупости и надменности. Это пример постоянной сопряженности, которая, после того как ее заметили и назвали, в конечном итоге указала значение примитивной психологической катастрофы.

Бион описывает раз за разом срывавшиеся попытки вербального собеседования между ним и конкретным пациентом. Иногда ему казалось, что препятствие в нем, иногда – что в пациенте, а иногда – что между ними. Некоторое прояснение произошло, когда пациент указал на аналитика как препятствующую силу, добавив, что он, аналитик, не способен вынести «этого».

Тем временем раз за разом повторялись упоминания любопытства и тупости, которые, казалось, нарастали или убывали параллельно. В своем более позднем Комментарии по поводу «надменности» Бион говорит, что очень важно, чтобы действие любопытства было продемонстрировано; названо ли оно, не так важно. Иными словами, важной является именно сопряженность этих черт в действии, а вовсе не то, упомянули ли их название. Надменность возникала в различных формах и под разными названиями. Позднее стало очевидно, что то, чего объект, на тот момент это был аналитик, не может вынести, был метод коммуникации пациента, происходившей не вербально, а напротив, при помощи проективной идентификации. У пациента было такое чувство, что аналитик, используя вербальную коммуникацию, тем самым нападает на его методы коммуникации.

Создающий помехи объект воспринимался как любопытствующий о нем, но враждебный его методу коммуникации, т. е. проективной идентификации. Объект, соответственно, производил разрушающие, увечащие атаки на нее через разнообразные виды тупости, т. е. объект притворялся слишком тупым, чтобы понимать проецируемый опыт. Результатом этого была психологическая катастрофа из-за разрушения этой примитивной связи между ними. Другим результатом было развитие примитивного Супер-Эго, которое отрицало использование проективной идентификации.

Эти процессы были продемонстрированы у пациентки, которая проявляла интенсивное любопытство относительно внешности аналитика, его одежды и его публикаций, но которая отшатывалась от любого инсайта в перенос, утверждая, что она не хочет ничего об этом знать. Она не чувствовала, что ее понимают, а аналитик чувствовал, что она блокирует его интерпретации. Она проявляла значительную надменность в своем отношении к окружающим на работе и иногда по отношению к аналитику. Некоторые сессии проходили практически без диалога, и в течение их аналитик мог осознать присутствие младенческого ужаса, как будто вот-вот упадешь с высоты, показатель довербальной тревоги, выражение которой так долго блокировалось.

Эта примитивная катастрофа атак на коммуникативную ценность проективной идентификации может оставаться скрытой, а тем временем анализ, похоже, заходит в тупик.

Возникновение свирепого супер-эго

Свирепое Супер-Эго возникает следующим образом. Когда внешний объект не принимает проекции младенца, он воспринимается как враждебный попыткам младенца исследовать его. Если внешний объект ощущается как понимающий, это вызывает зависть и ненависть младенца, в результате чего объект трансформируется в жадный и завистливый, прожорливо принимающий внутрь эмоциональные переживания и «обдирающий» с них все хорошее. Вместо того чтобы сделать переживания терпимыми, придавая им смысл, такой объект приводит к их вырождению. Младенец получает обратно от матери бессмысленный и усиленный страх. Это приводит к становлению внутри младенца структуры, которая не только враждебна проективной идентификации, но и намеренно понимает ее ложно. Альфа-функция не устанавливается. Младенец не может начать осознавать себя и не может использовать восприятие для того, чтобы сделать мир осмысленным. Его зачаточное сознание, следовательно, не справляется, и, кроме того, у него есть вышеупомянутый внутренний объект, или Супер-Эго, который ставит целью неправильно понимать коммуникации и переживания.

Психотические попытки думать

Психотик использует слова необычным образом, не как название явления, т. е. вещи, такой, как она видится наблюдателю, и в то же время не как вещи в себе, т. е. вещи, как она, предположительно, есть в реальности, без наблюдателя, т. е. того, что не может быть познано. Вместо этого он использует слово так, будто оно тождественно вещи в себе; иными словами, он понимает вещь в себе как нечто тождественное идее, так что если на объект, о котором идет речь, каким-то образом воздействовать, то пациент-психотик считает, что вмешиваются в его разум.

Хотя пациент-психотик не хочет переживать мучительное осознание своей реальности, его решение проблемы привело к тому, что он теперь находится в плену такого состояния психики, от которого он не может получить никакого удовлетворения; он не может более осмысливать свой мир, он потерял свою способность осознавать реальность, он не может видеть сны или дойти до стадии использования символов. Он уничтожил те способы, при помощи которых он мог осознать себя, и при помощи мысли вырваться наружу.

Психотик пытается использовать странные объекты как идеи, мысли или слова, и не может понять, почему ими нельзя манипулировать таким образом. Пытаясь думать, он старается вернуть их обратно внутрь себя. Поскольку он не может должным образом интроецировать, он должен вернуть их внутрь путем полного обращения вспять того,

как он их исторгал. Он чувствует поэтому, что те аспекты его, которые вкраплены во множество внешних странных объектов, необходимо вынудить вернуться внутрь него через то же самое телесное отверстие, через которое в фантазии они были выведены. Благодаря тому факту, что связи были уничтожены, эти изгнанные фрагменты, когда их принимают обратно, невозможно соединить, как было. Вместо этого они аггломерируются, сжимаются или сплавляются, и любое присоединение совершается мстительно, поскольку они были выброшены с ненавистью. Их можно поэтому переживать как физически болезненные галлюцинации.

Мальчик с пограничным психозом, когда с ним заговорили о его отчаянии, что его никогда не будут признавать или любить, выкрикнул, что его аналитик не сидит рядом с ним, а забирается ему в попу. Он переживал слова аналитика как болезненные предметы, которые заталкивают ему в зад, а не в его уши или разум. Как указано выше, психотик использует слова, скорее, как будто они являются конкретными предметами, а не знаками для постоянной сопряженности идей. Он яростно выбросил болезненные аспекты себя, в этом случае – мучительные чувства, вызываемые у него тем, что его поняли. Их попытки вернуться воспринимались как жесткие болезненные предметы, которые аналитик пытается затолкать обратно в него, возможно, с коннотациями сексуального нападения. Бион говорит: «Чувствует ли [пациент], что в него что-то вкладывают, или же он чувствует, что он это интроецировал, он воспринимает вхождение как нападение, и как месть объекта за то, что он сам яростно в него вторгался» (Bion, 1967а, р. 40–41).

Нетерпимость к фрустрации

Психотическая часть нетерпима к фрустрации, поэтому процессы (α-функция), которые повели бы к мыслям и думанию, не активируются. Фактически α-функция уничтожается или перевертывается. Эмоциональные переживания, вместо того чтобы стать осмысленными, обедняются в своем значении; механизм контейнер-контейнируемое функционирует, уничтожая смысл, вместо того чтобы способствовать взаимному росту. Как упомянуто выше, уже сформированные α-элементы превращаются обратно во что-то, похожее на β-элементы, но с аспектами личности, прилипшими к ним, например, пугающими качествами, ассоциируемыми с анальными объектами или Супер-Эго. Эти персонализованные β-элементы и есть странные объекты.

Женщина смогла понять интерпретацию, и между ней и ее аналитиком было чувство сотрудничества, но на следующий день аналитик был превращен в чудовищного нациссоподобного садиста, который говорил с ней, только чтобы причинить ей боль и подорвать ее уверенность. Она также чувствовала, что на нее нападают и принижают ее на работе. Произошла реверсия а-функции, и аналитик и ее коллеги на работе превратились в странные объекты.

Вышеупомянутые процессы, работа психотической части личности, приводят к нарушениям мышления, разрушению смысла, аномалиям в восприятии, включая галлюцинации, и ухудшение личности. Нарушения мысли – это попытки находящегося в плену пациента к коммуникации, после того как он уничтожил все средства, при помощи которых нормальным образом происходит такая коммуникация с собой и с другими. Кроме того, он напуган угрожающим присутствием странных объектов и испытывает ужас перед аннигиляцией.

Во время анализа пациент-психотик может пожелать вступить в коммуникацию с аналитиком, но он не способен сделать это обычными вербальными средствами, поскольку он сильно повредил свою способность к вербальному мышлению. То, что он хочет передать в коммуникации, нельзя называть; вместо того аналитик должен уловить это интуитивно, любыми способами, которые способен предоставить пациент. Достичь этого можно сложными телодвижениями или используя образ или идеограф, который он, возможно, припасал в памяти в течение весьма длительного времени.

Этот идеограф может быть использован, чтобы передать множество значений. Это не символ, а аггломерация фактов из психики, которые пациент хочет передать аналитику. Можно делать это с большим искусством (см. главу 10).

Другие клинические проблемы

Когда вы анализируете шизофреника, говорит Бион, приходится создавать нужный психический аппарат по ходу дела. Модели использовать нельзя, так что это все равно как вынужденно решать задачу, используя исходный предмет, вместо того чтобы иметь в помощь какой-то его заменитель, которым можно манипулировать. Модели использовать нельзя из-за того, что психотик думает настолько конкретно, что путает модель с реальностью.

Например, мальчик-подросток, психотик, сбросил несколько игрушечных животных со стола, а затем сказал, что он не слышит никакого шума с верхнего этажа, где, как он считал, сидели на уроках дети. Он думал, что, выбрасывая животных, он конкретно избавился от детей не только на верхнем этаже, но также и у себя в уме, и в уме аналитика. Интерпретацию, говорящую, что он, сбрасывая животных, показывает, как ему хотелось бы избавиться от предмета ревности у себя в уме и в уме аналитика, словно выбросив нежелательный мусор, он бы просто не смог понять. Он конкретно верил, что сделал это.

Если более невротичный пациент способен делать скидки для не очень точных интерпретаций и заполнять пробелы, как бы перебрасывая мостик через неточности, пациент-психотик может принимать только очень точные интерпретации и часто делает это очень конкретным образом. Иногда крайний садизм в адрес аналитика мешает ему принимать любые интерпретации, которые не являются полностью верными. Садистический элемент радуется ошибочному аспекту интерпретации и поэтому уничтожает ее; пациент не может терпеть интерпретацию, которая, возможно, не в точности верна, но «на верном пути», говоря словами Биона.

Пациент может также очень пристально вслушиваться в тон голоса аналитика и может регистрировать только интонацию, а не словесное содержание. Если интонация аналитика раздраженная, невротик может регистрировать этот факт, но тем не менее способен принять интерпретацию; пациент-психотик, однако, считает, что интерпретация была сделана для того, чтобы использовать его как вместилище нежелательного для аналитика психического содержания.

Сохраняя неосознанным избранный факт, который бы способствовал сдвигу PS↔D, психотическая часть приостанавливает интеграцию, но индивидуум остается с чувствами преследования, для которых он пытается найти некую причину. Эта попытка, так же как и любая найденная «причина», есть явление из колонки 2, потому что это попытка предотвратить выявления истины, а именно, что преследующее чувство ассоциируется с отказом допустить интеграцию. Эта попытка видна в пациенте, который, осознав свою разрушительную ненависть к анализу, спрашивает, почему это он такой, и с надеждой ищет в своем воспитании факты, которые вызвали в нем этот аспект, который он хотел бы отвергнуть.

Когда сталкиваешься с психотической частью личности, необходимо прояснить вместе с пациентом дефекты в этих областях, то, в чем мыслительный аппарат функционирует неверно. Например, аппарат контейнер-контейнируемое может функционировать таким образом, чтобы скорее уничтожать смысл, чем наращивать его, или эдипальная пре-концепция может оказаться разбитой вдребезги, так что интерпретации эдипального уровня, охватывающие понятие родительских сношений, не будут поняты.

Галлюцинации

Галлюцинации – это яркие сенсорные мысленные впечатления без адекватных им внешних стимулов. Бион считал, что они продуцируются органами чувств, функционирующими в обратном направлении: глаза как бы экскретируют зрительное впечатление, уши – слуховое впечатление, и то же самое относительно чувств обоняния, осязания и вкуса. Если пограничный или психотичный пациент говорит, что он что-то видит, возможно, что он не воспринимает внешний предмет, а скорее, галлюцинирует.

Посреди сессии молодая женщина с пограничными психотическими симптомами внезапно обращает глаза в сторону или вверх на потолок, широко открывает их, в то же самое время опуская уголки рта в гримасе, а затем, похоже, заводит оживленный разговор с двумя или более собеседниками. Она как будто слушает кого-то с острым интересом, лицо ее принимает снисходительное и оживленное выражение, как будто бы она является хозяйкой званого вечера. Аналитик чувствует, что он остался совершенно не у дел и не нужен. Полная погруженность, с которой она включается в эту активность, и интенсивность того, как она смотрит и слушает, создавали впечатление, что она галлюцинирует. Чувственная убедительность, даваемая галлюцинацией, значительно способствовала ее вовлеченности и удовлетворению. В этом увлекательном мире, где она была центром внимания, зачем ей нужен был аналитик или кто-нибудь еще?

Это можно рассматривать как очевидные галлюцинации, но Бион указывает на то, что, «пока не выработается сотрудничество, не может быть и речи о том, чтобы „наблюдать галлюцинации"» (Bion, 1967а, р. 158). Он говорит также, что трудно указать точно, как аналитик осознает, что происходит галлюцинация, но это ситуация, которая получается в сессии; когда, например, то, что в какой-то момент воспринималось как излияние враждебности в адрес аналитика, внезапно сползает, словно лопнувшая кожица, и в новом состоянии аналитик распознает, что пациент галлюцинирует. В своем Комментарии Бион подчеркивает, что для того, чтобы пережить эволюцию этих состояний ума, например, галлюциноз, необходимо, чтобы аналитик постарался достичь того состояния ума, в котором пре-концепции остаются ненасыщенными, т. е. воздержания от воспоминаний и желаний. Галлюцинация, вероятно, встречается значительно чаще, чем принято считать. Например, присутствие галлюцинаторной фигуры – обычное явление у девочек-подростков с тяжелыми пищевыми нарушениями (Magagna, 1994).

Исследование галлюцинаций также проливает свет на особенности сновидений у пациента-психотика. Вначале нет никаких сновидений, как будто материал, который мог бы быть переработан в сновидение, настолько фрагментирован, что подобен мысленной моче, которая просачивается прочь и теряется из ума. Такие пациенты не приносят сновидений, пока в анализе не произойдет некоторое продвижение в направлении депрессивной позиции и начала выработки целостных объектов. Когда в ходе анализа такой пациент начинает видеть сны, он не может отличить их от галлюцинации и думает, что он фактически принял внутрь себя личность аналитика и сейчас находится в процессе экскретирования его в сновидении. Это очень пугающая ситуация, и она может привести к тому, что пациент либо начинает думать о самоубийстве, либо же уходит от более связного состояния, которое породило суицидально-депрессивные чувства; он заново фрагментирует свой материал столь массивным образом, что нет никакой возможности, чтобы фрагменты когда-либо были вновь сведены вместе. Возобновляющаяся опасность самоубийства, когда пациент начинает приходить в себя от своего депрессивного состояния, хорошо известна в практике психиатрии; это может быть момент, когда фрагменты сошлись вместе достаточно, чтобы убедить пациента, что он уничтожил свой объект, который теперь воспринимается как целостный объект. Другая опасность – это непоправимая вторичная фрагментация.

Из-за изменения в природе галлюцинаций, когда произойдет некоторый прогресс в терминах движения в депрессивную позицию, Бион проводил различия между галлюцинациями целостных объектов, ассоциируемыми с депрессией, и галлюцинациями фрагментов; последние он назвал психотическими галлюцинациями, а первые истерическими галлюцинациями, но то и другое происходит у пациента-психотика. Одна женщина видела «кусочки» на стенке аналитика, например, нос над дверным проемом. Это были галлюцинаторные фрагменты. Она также как-то раз всерьез поверила, что аналитик действительно ее возлюбленный. Это была истерическая галлюцинация.

Страх пациента-психотика совершить убийство вызван отчасти тем, что он думает, что он это уже сделал; в этом случае жизнь была изъята из объекта и проецирована во внешний объект, который затем может переживаться, например, как испускающий электричество, или опасные волны, или лучи. Последние представляют собой украденную жизненную силу и сексуальность. Он может избежать переживания вины, взамен чувствуя, что уничтоженный объект преследует его. Поскольку он находится в том состоянии психики, где доминирует нетерпимость к фрустрации и импульс немедленно выбрасывать из себя любое неуютное чувство, это придает вес галлюцинаторному выбросу, который переживается как освобождение психики от бремени с помощью мышечного действия, такого как лицевая гримаса. Мышечное действие любой природы придает силу идее убийственной атаки, т. е. реального действия, которое произошло в результате мотивации чувствами ненависти и зависти.

Если у него есть чувство любви, которое он хочет выразить по отношению к девушке, то он испытывает фрустрацию в этой своей попытке, потому что он считает, что был лишен своими родителями того, что ему нужно, чтобы сделать его могучим в этом отношении, например мощного пениса. Он наполнен завистью, обидой и убийственной яростью, которые он не способен терпеть. Затем он нападает на кого-нибудь или что-нибудь в попытке освободиться от бремени этих чувств. Это может быть только видимость нападения, но она имеет эффект взрывного выталкивания этих аспектов и разбрасывания их по разнообразным объектам. Он, таким образом, теперь свободен любить, но остался относительно обедненным в отношении чувств и окруженным полными убийственной ненависти странными объектами.

Если пациент преобразует свой эмоциональный опыт в галлюцинации, он чувствует, что избавился от проблемы, особенно от проблемы зависимости от другого. Со своей способностью галлюцинировать, он считает, что способен произвести все, что ему понадобится. Ему также не приходится ждать или зависеть от кого-то еще. Жадность может удовлетворяться вечно. Эту позицию можно удерживать, пока ему удается избегать контакта с реальностью. Это создает особую проблему в анализе, в том смысле, что пациент верит, что решение его проблем лежит в галлюцинации, которая воспринимается как нечто лучшее, чем решение аналитика, а именно, чем интерпретации и их последствия. Когда решению аналитика не удается привести к ожидаемому удовлетворению, тогда он считает, что аналитик, из зависти, соперничества и жадности, украл удовлетворение из его галлюцинаций и чувствует себя выше его. Анализ с точки зрения пациента, таким образом, становится превращенным в ситуацию между соперниками, из которых один или другой оказывается «выше». Это необходимо интерпретировать, чтобы несогласие было возвращено в интрапсихическую сферу, между психотической и непсихотической частями личности пациента. Кроме того, интерпретации аналитика могут переживаться как выброс нежелательного материала, точно так же как пациент достигает такого выброса своими галлюцинациями.

Это можно рассматривать как ситуацию – К, где доминирует присутствие объектов, с которых ободран их смысл, и ассоциировать с чувством морального превосходства. Оно поддерживается психотической частью личности, которая также проявляется в группе, вовне или внутри, когда члены группы наполнены чувством убежденности, выраженным в словах «Мы знаем» или «Мы лучше знаем».

Последняя статья в Second Thoughts – это размышления о Бионовой теории мышлении, развитии и росте мыслей в том виде, как она обрисована в этой книге.

Бион начинает свою статью с такой предвзятой точки зрения:

В этой статье я прежде всего хочу представить теоретическую систему. Ее сходство с философской теорией зависит от того факта, что философы занимаются тем же самым материалом; она отличается от философской теории тем, что она предназначена, как все психоаналитические теории, для использования.

(Bion, 1967а, р. 110)

Это, конечно, верно, что значительная часть философии существует в вакууме, но хорошая философия всегда генерировалась для того, чтобы решать реальные проблемы, которые возникли среди социального мира человечества. Кроме того, многие психоаналитические теории имеют лишь дисфункциональное использование, в том смысле, что они мешают аналитическому пониманию. Это единственный известный нам случай в работах Биона, когда он проявляет идеализацию психоанализа. И в своем «Комментарии» он эту точку зрения не исправил.

Он утверждает, что аппарат, доступный психике, можно рассматривать как состоящий из четырех частей:

1. Мышление, ассоциируемое с модификацией и избеганием.

2. Проективная идентификация, ассоциируемая с избеганием путем изгнания, не путать с нормальной проективной идентификацией.

3. Всезнание (по принципу toutsavoir, tout con-damner[29]29
  Игра слов: Все знать – значит все осудить. – Прим. пер.


[Закрыть]).

4. Коммуникация.

(Bion, 1967а, р. 117)́