Текст книги "Обещание"

Прошлое
7 ноября 1997 года

Эмили вытерлась полотенцем и закрутила его вокруг головы. Когда она распахнула дверь ванной, внутрь ворвался холодный воздух из коридора. Она вздрогнула, старательно отводя взгляд от своего плоского живота, когда проходила мимо зеркала.

Она была одна дома, поэтому прошла в свою спальню голой. Она застелила постель и завернула подушку в куртку Криса, в ту, от которой исходил его запах. Но свои вещи она так и оставила валяться на полу, чтобы ее родители обнаружили что-то знакомое, когда вернутся домой.

Она села за письменный стол, прикрыв плечи полотенцем. Тут лежали приглашения из нескольких художественных школ – из Род-Айлендской школы дизайна и из Сорбонны, прямо сверху. Чистый блокнот, в котором она делала домашние задания.

Может, оставить записку?

Она взяла карандаш и прижала грифель к бумаге настолько сильно, что остался след. Что сказать людям, подарившим тебе жизнь, когда ты по собственной воле собираешься от этого подарка отказаться? Вздохнув, Эмили отбросила карандаш. Ничего. Нечего сказать, потому что они станут читать между строк, искать причину твоего ухода и винить во всем только себя.

Потом она полезла в ночной столик за маленькой книжечкой в тканевом переплете и отнесла ее в шкаф. Там, за горой обувных коробок, была дыра, которую несколько лет назад прогрызли белки и куда они с Крисом, когда были маленькими, прятали сокровища.

Она пошарила внутри и обнаружила сложенный лист бумаги. Записка, написанная лимонным соком, невидимые чернила, которые можно разглядеть, только подержав послание над пламенем свечи. Им с Крисом было лет по десять. Они посылали записки в консервной банке по веревке, которую протянули между окнами своих спален, пока она не запуталась в ветвях. Эмили провела пальцем по рваному краю и улыбнулась. «Я иду тебя спасать», – написал Крис Если она не ошибается, тогда она сидела дома наказанная. Крис приставил к стене подпорку для роз, намереваясь пролезть в окно ванной и освободить ее из заточения, но упал и сломал руку.

Она смяла записку в кулаке. Вот так! Уже не первый раз он спасает ей жизнь, отпуская на свободу.

Эмили заплела «колосок» и легла на кровать. Так она и лежала – голая, с запиской, зажатой в кулаке, – пока не услышала, что по соседству Крис заводит машину.

Когда Крису исполнилось пятнадцать лет, мир переменился. Время стало лететь слишком быстро и одновременно тянуться слишком медленно. Казалось, что никто не понимает, о чем он говорит. И временами у него покалывало в конечностях, а тело приходило в возбуждение. Он вспомнил летний вечер, когда они с Эмили лежали на плоту. Он тогда заснул, не дослушав ее, а проснулся, когда солнце уже висело ниже и припекало слабее. Эмили продолжала болтать. Ничего как будто не изменилось. И в то же время изменилось все.

Сейчас то же самое. Эмили, каждую черточку которой он мог восстановить с закрытыми глазами, неожиданно изменилась до неузнаваемости. Он хотел дать ей время подумать о том, насколько безумна эта идея, но это же время играло против него: кошмар нарастал, как снежный ком, огромный и неповоротливый, и Крис уже не мог стоять у него на пути. Он хотел сохранить ей жизнь – поэтому сделал вид, что поможет ей умереть. С одной стороны, он чувствовал собственную беспомощность в мире, слишком огромном, чтобы он смог его изменить. С другой стороны, его мир сузился до размеров игольного ушка, где осталось место только для него, Эмили и их уговора. Нерешительность его парализовала – со свойственным подросткам максимализмом он верил, что сможет сам справиться с такой неразрешимой задачей, как эта, но в то же время ему хотелось рассказать правду маме на ушко, чтобы она, так сказать развела тучи руками.

Его руки так сильно дрожали, что порой приходилось на них сесть. Бывали моменты, когда казалось, что он сходит с ума. Он относился к этой проблеме как к очередному соревнованию которое должен выиграть, тем не менее напоминал себе, что еще никто не умер в конце заплыва.

Он замечал, насколько быстро стало бежать время с тех пор как Эмили рассказала ему правду. Жаль, что оно не мчится еще быстрее: поскорее бы он вырос, и, как у остальных взрослых, эти дни юности оставили бы лишь смутные воспоминания.

Почему ему кажется, что земля уходит из-под ног, когда он всего лишь пытается медленно ехать по безопасной территории?

Она села на место пассажира – такое до боли знакомое движение, что Крису пришлось закрыть глаза.

– Привет, – как обычно, сказала она.

Крис отъехал от ее дома с таким чувством, словно кто-то изменил сценарий пьесы, в которой у него была роль, забыв предупредить его об этом.

Не успели они повернуть на Лесную ложбину, как Эмили попросила остановить машину.

– Я хочу на него посмотреть, – сказала она.

В ее голосе слышалось возбуждение, глаза – теперь, когда он их видел, – лихорадочно блестели. Как будто у нее был жар. А может, и в самом деле к ее крови примешалось что-то еще.

Он полез в карман куртки и вытащил завернутый в замшу пистолет. Эмили протянула руку, не решаясь прикоснуться к нему. Потом провела указательным пальцем по дулу.

– Спасибо, – прошептала она. В ее голосе слышалось облегчение. – А пуля? – внезапно вспомнила она. – Ты не был пулю?

Крис похлопал себя по карману.

Эмили взглянула на руку, которой он прикасался к сердцу, потом ему в глаза.

– Хочешь что-то сказать?

– Нет, – ответил Крис – Не хочу.

Это Эмили предложила поехать на карусель. Отчасти потому, что знала – в это время года там никого не будет, отчасти потому, что пыталась забрать с собой все самые лучшие воспоминания о мире, который собиралась покинуть. А вдруг воспоминания можно носить в кармане, а потом доставать, намечая свой маршрут в загробном мире?

Ей всегда нравилась карусель. За последние два года, когда Крис летом тут подрабатывал, она частенько ждала его после работы. Они дали имена лошадкам: Тюльпан и Лерой, Сейди и Звездный Свет, Норовистый. Иногда она приходила сюда днем и помогала Крису усаживать тяжелых малышей в резные седла, иногда приезжала на закате, чтобы помочь ему прибрать. Эти минуты она любила больше всего. Было что-то необъяснимо прекрасное в том, как останавливалась эта махина, как медленно, поскрипывая, двигаются по кругу лошадки и шумит мотор.

Страха она не чувствовала. Теперь, когда она нашла выход, даже мысль о смерти больше не пугала. Она просто хотела, чтобы все закончилось, пока близкие ей люди не начали страдать так же сильно, как страдала она.

Она взглянула на Криса, на серебристую коробочку, в которой находится механизм, приводящий карусель в движение.

– У тебя остались ключи? – спросила она.

Ветер хлестнул ее волосами по щеке. Она сложила руки на груди, пытаясь согреться.

– Да, – ответил Крис. – Хочешь покататься?

– Пожалуйста.

Она забралась на карусель, провела рукой по носам деревянных лошадок. Выбрала одну, с кличкой Делайла, – белую лошадку с серебристой гривой и приклеенными к уздечке «рубинами» и «изумрудами». Крис стоял у серебристого щитка, подняв руку к красной кнопке, которая запускала механизм. Эмили почувствовала, как под ней, громыхнув, стала оживать карусель, как засвистела лента Каллиопы, когда карусель стала набирать скорость. Она тряхнула потрескавшимися кожаными поводьями, подгоняя лошадь, и закрыла глаза.

Вспомнила себя и Криса, как они еще маленькими стоят рядом на большом валуне на заднем дворе, держатся за руки, а потом прыгают вместе на высокую кучу опавших листьев. Вспомнила драгоценные полутона кленов и дубов. Вспомнила, как рвануло вниз руку, которую сжимал Крис, когда сила притяжения потянула их к земле. Но больше всего запоминалась та секунда, когда им обоим показалось, что они умеют летать.

Крис стоял и смотрел на Эмили. Она отбросила голову назад, от ветра у нее порозовели щеки. Из глаз текли слезы, но она улыбалась.

«Вот оно», – понял Крис. Или он даст Эмили то, что она жаждет больше всего, или сделает так, как хочет он сам. Впервые, насколько он помнил, их желания не совпадали.

Разве он может стоять рядом и смотреть, как она умирает? Но опять-таки, разве он сможет остановить ее, если она так сильно к этому стремится?

Эмили ему доверилась, а он собирается ее предать. И когда в следующий раз она повторит попытку – он был уверен, что следующий раз обязательно наступит, – он узнает о случившемся как о свершившемся факте. Как и все остальные.

Он почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Неужели он в самом деле считает себя героем?

Он попытался отогнать посторонние мысли, как делал это перед соревнованиями, чтобы думать только об одном: самом прямом и быстром пути отсюда туда. Но сейчас это оказалось нелегко. Верного пути не было. Не было никакой гарантии, что они оба добьются своего, не окажутся на том свете.

Вздрогнув, он сосредоточился на длинной белой шее Эмили, на пульсирующей ямочке. Он не сводил с нее глаз, пока она не исчезла из поля зрения в дальнем конце карусели. А потом. затаив дыхание, ждал, пока она вновь вернется к нему.

Они сидели на скамейке, от бесчисленных покрасок слои на ней был толстым и пузырчатым. Между ног у Криса стояла бутылка виски. Он почувствовал, как рядом дрожит Эмили, и предпочел думать, что она просто замерзла. Нагнувшись, он застегнул ее куртку на все пуговицы.

– Ты же не хочешь заболеть, – попенял он, а потом, задумавшись над сказанным, почувствовал тошноту. – Я люблю тебя, – прошептал он и в это мгновение понял, как поступит.

Когда любишь человека, ставишь его интересы выше собственных.

И неважно, насколько непостижимы эти интересы; неважно, насколько сумасбродны; неважно, что ты чувствуешь, будто сам себя режешь на кусочки.

Он не заметил, что плачет (отчасти из-за шока, отчасти смирившись с неизбежным), пока не почувствовал солоноватый вкус своих слез на губах Эмили. Так не должно было случиться! Господи, как он может оказаться героем, если спасение Эмили только усугубит ее страдания? Эмили поглаживала его по спине, пытаясь успокоить, а он задавался вопросом: «Кто здесь ради кого?»

Внезапно он испытал потребность быть в ней и с поспешностью, удивившей его самого, принялся расстегивать ей джинсы и стаскивать их. Эмили обхватила его ногами, когда он вошел в нее.

«Возьми меня с собой», – подумал он.

Эмили поправила одежду, щеки ее пылали. Крис все не мог остановиться и продолжал извиняться за то, что не надел презерватив, как будто за это она навечно затаит на него обиду.

– Это уже неважно, – сказала она, заправляя рубашку, а сама подумала: «Если бы ты только знал!»

Он сидел в метре от нее, сложив руки на коленях. Его джинсы все еще были расстегнуты, а в воздухе витал запах секса. Он стал неестественно спокоен.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал… потом? – спросил он.

Об этом они еще не говорили. Если честно, до этой минуты Эмили не была полностью уверена, что Крис не выкинет какой-нибудь совершенно дурацкий фортель: например, не выбросит пули в кусты, когда станет заряжать пистолет, или не выбьет в последнюю минуту пистолет у нее из рук.

– Не знаю, – ответила она.

Эмили действительно не знала: в мыслях она никогда не заходила так далеко. Строила планы, все организовала, даже обдумала выстрел, но сам факт смерти она себе не представляла.

– Поступай, как знаешь, – сказала она.

Крис провел большим пальцем, который внезапно показался чужим, по узору на деревянном полу карусели.

– Уже время? – сухо спросил он.

– Еще нет, – прошептала она.

Получив отсрочку приговора, Крис застегнул джинсы и посадил ее к себе на колени. Заключил ее в объятия. Она прижалась к нему и подумала: «Прости меня».

Когда он щелкнул, открывая барабан револьвера, руки дрожали. Кольт был шестизарядным. После выстрела гильза оставалась в барабане. Он объяснял все эти детали Эмили, пока рылся в кармане рубашки, как будто подробный рассказ об устройстве пистолета сделает выстрел легче.

– Две пули? – удивилась Эмили.

Крис пожал плечами.

– На всякий случай, – ответил он, надеясь, что она попросит дать объяснение тому, чего он и сам пока понять не мог.

На случай, если одной пули будет мало? На случай если, увидев Эмили мертвой, он не захочет жить?

Потом кольт оказался между ними – живое существо. Эмили взяла его. От тяжести пистолета ее рука дрогнула.

Крис так много хотел сказать! Он хотел попросить, чтобы она открыла ему свою ужасную тайну, хотел умолять ее остановиться. Хотел сказать, что все еще можно изменить, хотя чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, и не верил своим словам. Поэтому просто прижался губами к ее губам, крепко, словно клеймя, но с его губ сорвался всхлип, и он отстранился, не закончив поцелуй, согнулся пополам, словно от удара.

– Я иду на это, потому что люблю тебя, – прошептал он.

Бледное, застывшее лицо Эмили было залито слезами.

– Я иду на это, потому что тоже тебя люблю. – Она схватила его за руку. – Я хочу, чтобы ты меня обнял.

Крис заключил ее в объятия, ее подбородок лег ему на правое плечо. В памяти запечатлелись тяжесть ее тела и биение жизни в нем…

Потом он чуть отстранился, чтобы Эмили смогла прижать пистолет к голове.

Настоящее
Май 1998 год

Ренди Андервуд извинилась перед присяжными.

– Я работаю по ночам, – объяснила она, – но никто не стал бы будить вас всех ночью, когда я мыслю наиболее четко. – Она только что вернулась после суточного дежурства в больнице, где работала медсестрой в реанимации. – Одерните меня, если я буду заговариваться, – пошутила она. – А если попытаюсь кого-то интубировать ручкой, ударьте по рукам.

Джордан улыбнулся.

– Мы невероятно ценим, миссис Андервуд, ваше присутствие в зале суда.

– В таком случае, как насчет того, чтобы дать мне немного поспать?

Медсестра была крупной женщиной, на ней все еще была униформа с мелким узором – зелеными снежинками. Джордан уже установил для протокола ее личность и род занятий.

– Миссис Андервуд, – продолжал он, – вы дежурили в ночь на седьмое ноября, когда в «Бейнбридж мемориал» в реанимацию поступила Эмили Голд?

– Да.

– Вы помните ее?

– Да. Она была совсем юной – таких всегда ужаснее всего видеть. Вокруг нее все суетились – у нее останавливалось сердце, когда ее привезли, жить ей оставалось считанные секунды, и ее доставили в операционную, а потом констатировали смерть по прибытии.

– Понятно. Что было дальше?

– Стандартная процедура: кто-то должен опознать тело, прежде чем его отправят в морг. Нам сказали, что родители уже еду в больницу. Поэтому я стала ее мыть.

– Мыть?

– Обычная процедура, – объяснила она. – Особенно, когда много крови. Родственникам намного тяжелее видеть погибших в крови. Я вытерла ей руки и лицо. Никто не просил не трогать тело.

– Что вы имеете в виду?

– В полицейском расследовании улика есть улика, а тело является уликой. Но полицейские, которые доставили девушку, сказали, что произошло самоубийство. Никто из полиции не приказывал относиться к произошедшему как-то иначе; никто не проводил экспертиз и тому подобное.

– Вы как-то по-особенному вымыли ей руки?

– Да. Я помню, на ней было красивое золотое кольцо – один из «кельтских узлов». Понимаете, о чем я?

– И когда вы вышли из палаты?

– Когда вошел отец опознавать тело, – ответила она.

Джордан улыбнулся свидетельнице.

– Благодарю, больше вопросов не имею.

Как Джордан и предполагал, Барри Делани отказалась проводить перекрестный допрос свидетеля. Что она могла спросить у медсестры, чтобы при этом не поставить своего главного свидетеля, детектива Маррон, в глупое положение? Поэтому Джордан вызвал в качестве свидетеля доктора Линвуда Карпагяна. Глядя на врача, адвокат подумал, что должен Селене десяток роз за то, что она откопала такого свидетеля.

Присяжные не могли отвести от свидетеля глаз. Доктор Карпагян напоминал Кэри Гранта в его лучшие годы: вьющиеся на висках посеребренные сединой волосы, руки с безупречным маникюром, которым можно было доверить свою душу, не говоря уже о более материальных вещах. Он непринужденно устроился на месте свидетеля как человек, привыкший быть в центре внимания.

– Ваша честь, позвольте к вам подойти, – обратилась Барри к судье.

Пакетт жестом подозвал представителей сторон. Джордан удивленно приподнял бровь, ожидая, что скажет Барри.

– Обвинение подает апелляцию и продолжает возражать против допроса этого свидетеля.

– Мисс Делани, – ответил судья Пакетт, – я уже вынес решение по этому вопросу в вашем досудебном ходатайстве.

Когда Барри вернулась на место, Джордан перечислил все регалии доктора Карпагяна, чем еще больше впечатлил присяжных.

– Доктор, со сколькими подростками вам пришлось работать? – спросил адвокат.

– С тысячами, – ответил врач, – и я не преувеличиваю.

– И сколько из них были склонны к суициду?

– Я консультировал более четырехсот подростков с суицидальными наклонностями. Разумеется, не считая остальных подростков со склонностью к суициду, чьи краткие биографии приведены в трех опубликованных мною книгах по данной теме.

– Значит, вы публиковали свои наблюдения?

– Да. Кроме книг, у меня есть труды, опубликованные в журналах «Консультативная и клиническая психология» и «Детская психиатрия».

– Поскольку мы не настолько хорошо знакомы с феноменом подростковых самоубийств, не могли бы вы в общих чертах нам его описать?

– Разумеется. Подростковый суицид – тревожная эпидемия; которая с каждым годом охватывает все большее число детей. Самоубийством подросток заявляет одновременно о силе и отчаянии. Больше всего подростки нуждаются в том, чтобы их воспринимали всерьез. Мир подростка вращается вокруг него самого. Теперь представьте встревоженного подростка, у которого возникла проблема. Родители от него отмахиваются, потому что не хотят видеть, что их ребенок расстроен, либо у них просто нет времени, чтобы его выслушать. В ответ подросток думает: «Ах так! Что ж, смотрите, на что я способен!» – и убивает себя. Он не думает о смерти. Он считает самоубийство способом решения проблемы, способом прекратить боль и сказать: «Ну что, съели?» – всем сразу.

– Существуют ли цифры, показывающие, у кого срывы случаются чаще, – у мальчиков или девочек?

– Случаев суицида среди девочек в три раза больше, но попытки мальчиков намного чаще достигают цели.

– Правда? – Джордан изобразил притворное удивление. На самом деле на прошлой неделе они несколько часов оттачивали этот допрос, и сейчас доктор Карпагян не сказал ничего такого, что удивило бы адвоката. – Почему?

– Когда девочки пытаются покончить с собой, они часто избирают менее действенные способы. Например, таблетки, отравление газом – оба способа требуют длительного периода времени, чтобы сработать. Потерпевших часто обнаруживают еще живых и отвозят в больницу. Иногда они режут вены, но многие режут лезвием поперек запястья, не понимая, что можно умереть гораздо быстрее, сделав разрез вертикально, вдоль артерии. С другой стороны, – продолжал он, – мальчики предпочитают воспользоваться пистолетами или повеситься. Оба способы достаточно быстрые, и смерть наступает до того, как кто-нибудь успевает прийти на помощь.

– Понятно, – кивнул Джордан. – Существует ли определенный тип подростка, который больше других склонен к самоубийству?

– Это-то и поразительно, – ответил доктор Карпагян, и в его глазах вспыхнул огонек настоящего ученого. – Дети из бедных семей так же склонны к суициду, как и дети из богатых. Не существует никакого социо-экономического образа суицидального подростка.

– Можно ли по их необычному поведению сказать: «Ого а этот малый собирается свести счеты с жизнью!»

– Депрессия, – тут же ответил Карпагян. – Она может продолжаться несколько лет, а может все произойти довольно быстро – всего пара месяцев. Часто некое определенное событие – в дополнение к депрессии – является последней каплей, переполняющей чашу терпения и приводящей непосредственно к суициду.

– Это депрессивное состояние заметно окружающим подростка людям?

– Понимаете ли, мистер Макфи, в этом заключается одна из проблем. Депрессия может иметь различные проявления. Ее не всегда замечают друзья или родные. Существуют определенные признаки, которые распознает любой психолог и от которых нельзя отмахнуться. Однако некоторые подростки не проявляю ни одного из этих признаков, другие проявляют все сразу.

– Что это за признаки, доктор?

– Иногда мы замечаем озабоченность смертью. Или изменение в привычках – как в еде, так и во сне. Непослушание. Попытки отгородиться от людей или прямое бегство. Некоторые подростки с суицидальными наклонностями упорно скучают им тяжело сосредоточиться. Могут появиться признаки злоупотребления наркотиками или алкоголем, падает успеваемость. Они могут перестать обращать внимание на свой внешний вид, проявлять изменения в характере или психоматические заболевания. Я встречал детей, которые раздавали свои ценные вещи или шутили на тему того, что сведут счеты с жизнью. Но, как я уже сказал, бывает, что эти признаки не заметны.

– Вы описали совершенно обычного, на мой взгляд, подростка, – возразил Джордан.

– Вот именно! – согласился психолог. – Поэтому так трудно диагностировать склонность к самоубийству.

Джордан взял документы: медицинские справки о состоянии здоровья Эмили Голд, записи бесед с ее соседями, подругами, родителями, которые проводили как полиция, так и Селена.

– Доктор, вы успели ознакомиться с данными на Эмили Голд?

– Да.

– Что о ней говорят ее друзья и родители?

– Родители, скорее всего, понятия не имели о ее депрессии. Как и ее подруги. Ее учительница живописи говорила о том, что работы Эмили стали очень мрачными. Мне кажется, читая между строк, что Эмили за несколько недель перед смертью стала замыкаться. Она очень много времени проводила с Крисом, что указывает на суицидальный уговор.

– Суицидальный уговор. Какой смысл вы вкладываете в эти слова?

– Две и более смертей, совершенных одновременно. Для взрослых людей мысль, что другой человек обладает достаточным влиянием, чтобы заставить вас расстаться с жизнью, кажется странной. – Он печально улыбнулся присяжным. – Многие из вас забыли – возможно, по веским причинам, – каково быть шестнадцати-семнадцатилетним подростком, насколько важно иметь рядом понимающего человека, который бы восхищался тобой. Вы выросли, все в жизни стало более относительным. Но в подростковом возрасте подобные близкие отношения становятся всепоглощающими. Вы настолько крепко связаны со своим вторым «я», что носите одинаковую одежду, слушаете одинаковую музыку, одинаково развлекаетесь и думаете одинаково. Стоит только одному подростку задуматься о самоубийстве, как второй по различным психологическим причинам полагает, что это отличная идея. – Доктор Карпагян взглянул на Криса, как будто оценивая его. – Подростки, решившие вместе свести счеты с жизнью, обычно чрезвычайно близки. Но как только принято решение убить себя, и без того маленький мирок становится просто крошечным. Они доверяют исключительно друг другу. Все становится пустым, кроме одного, главного – суицида: подготовки и самого события. Они намерены вместе заявить о себе людям по ту сторону их крошечного мирка, людям, которые их не понимают.

– Доктор Карпагян, исходя из характеристики Эмили, была она склонна к суициду?

– Без личной беседы, единственное, что я могу сказать: вполне вероятно, что она была слишком угнетена и могла решиться на самоубийство.

Джордан кивнул.

– Вы утверждаете, что в ее характеристиках не обязательно что-то должно казаться подозрительным? Что девочка, похожая на обычного подростка, возможно, чуть более замкнутая, может быть склонна к самоубийству?

– Раньше такое случалось, – признался доктор Карпагян.

– Понятно. – Адвокат вернулся к своим записям. – Вам удалось ознакомиться с характеристикой Криса?

Именно Джордан настоял, чтобы Селена собрала характеристики на Криса, как они были собраны на Эмили, поговорила с его родителями и друзьями. Уже зная, хотя и вопреки собственному желанию, что Крис никогда не был склонен к суициду, позволить ему пообщаться с психологом тет-а-тет, а потом вызвать психолога в качестве свидетеля и заставить поклясться, что он будет говорить одну лишь правду… Нет, подобный план не годился.

– Я просмотрел ее. И самое важное, что я заметил: больше всего Криса Харта интересовала Эмили Голд. Я работаю псих логом намного дольше, чем стал специалистом в вопросах по росткового суицида. В психологии существует определенный термин для отношений, которые за годы сложились между Крисом и Эмили.

– И что это за термин?

– Слияние. – Он улыбнулся присяжным. – Совсем как в физике. Он означает, что две личности настолько тесно связаны между собой, что возникает совершенно новая личность, а две отдельные просто перестают существовать.

Джордан удивленно приподнял бровь.

– Повторите для меня еще раз, я не понял.

– Говоря доступным языком, – ответил Карпагян, – это означает, что разум Криса и Эмили, их личности оказались связаны настолько, что на самом деле между ними не было различия. Они так тесно срослись, что не могли существовать друг без друга. Что бы ни случилось с одним, оно отражалось на другом. В случае смерти одного из них, второй, говоря буквально, не смог бы продолжать жить. – Он посмотрел на Джордана. – Так более доходчиво?

– Доходчиво – да, – сказал Джордан. – Но поверить тяжело.

Доктор Карпагян улыбнулся.

– Мои поздравления, мистер Макфи. Это всего лишь свидетельствует о вашем психическом здоровье.

Джордан улыбнулся.

– Не уверен, что мисс Делани согласится, сэр, но я вам благодарен.

Присяжные за его спиной засмеялись.

– На ваш профессиональный взгляд, доктор Карпагян, какие выводы можно сделать о Крисе Харте и Эмили Голд?

– Я полагаю, что именно Эмили была по каким-либо причинам склонна к суициду. И, что важно, мы можем никогда не узнать истинных причин. Но что-то ее угнетало, и смерть показалась единственным выходом. Она обратилась к Крису, к самому близкому для себя человеку, и сказала, что хочет покончить с собой. Но как только она доверила ему свою тайну, Крис понял, что если Эмили умрет, то жизнь потеряет для него смысл.

Джордан пристально взглянул на присяжных.

– Исходя из ваших слов, причины для самоубийства у Эмили и Криса были разные?

– Да. Вполне вероятно, что уже сам факт того, что Эмили хочет свести счеты с жизнью, заставил Криса пойти на суицидальный уговор.

Джордан на секунду прикрыл глаза. Для него самое трудное было заставить присяжных хотя бы поверить в то, что двое подростков вместе решились на такой чудовищный поступок. Отличный доктор – спасибо тебе, Господи, или тебе, Селена, что нашла его! – похоже, сделал невозможное.

– И последний вопрос, – произнес Джордан. – Эмили купила очень дорогой подарок за несколько месяцев до самоубийства. Как вы прокомментируете подобное поведение?

– Это мог быть подарок на память, – сказал доктор Карпагян, – который она хотела оставить после себя человеку, чтобы ее не забывали.

– Получается, что Эмили купила этот подарок, чтобы дать миру знать, что она хочет свести счеты с жизнью?

– Протестую! Защита подсказывает ответ! – воскликнула Барри.

– Ваше честь, это очень важно, – возразил Джордан.

– В таком случае перефразируйте, мистер Макфи.

Джордан повернулся к доктору.

– На ваш профессиональный взгляд, зачем Эмили покупала такой дорогой подарок, как часы, если была склонна к самоубийству?

– Я бы сказал, – задумчиво ответил психолог, – что Эмили купила эти часы до того, как решилась убить себя и вовлечь Криса в суицидальный уговор. Возможно, подарок и дорог, но не это главное. – Он грустно усмехнулся адвокату. – Когда решаешься на самоубийство, последнее, о чем думаешь, – вернуть деньги.

– Благодарю, – закончил свой допрос Джордан и сел.

Барри голова шла кругом. Ей необходимо было выставить этого специалиста идиотом, а она совершенно не разбиралась в психологии.

– Что ж, доктор, – храбро начала она, – вы ознакомились с характеристиками Эмили. И вы также упомянули много характерных черт, которые иногда демонстрируют подростки, склонные к суициду. – Она взяла свой исписанный блокнот. – Во-первых, бессонница.

– Да.

– Вы заметили это в характеристиках Эмили?

– Нет.

– Вы заметили необъяснимые изменения в пристрастиях кеде?

– Нет.

– Эмили выказывала непослушание?

– Насколько я мог увидеть, нет.

– Может быть, убегала?

– Нет.

– Была зациклена на смерти?

– Не открыто.

– Она казалась скучающей, не способной сосредоточиться?

– Нет.

– Она злоупотребляла наркотиками или алкоголем?

– Нет.

– Пропускала уроки?

– Нет.

– Не обращала внимания на свой внешний вид?

– Нет.

– Страдала психоматическими заболеваниями?

– Нет.

– Шутила о самоубийстве?

– По всей видимости, нет.

– Следовательно, единственное, что заставило вас предположить, что Эмили могла быть склонна к самоубийству, – это ее некая замкнутость и плохое настроение. Разве это не обычное поведение для девяноста девяти процентов женщин, по крайней мере, раз в месяц?

Доктор Карпагян улыбнулся.

– Обвинению виднее.

– Значит, существует вероятность того, что Эмили, поскольку она не проявляла ни один из перечисленных признаков, не была склонна к самоубийству?

– Возможно, – согласился психолог.

– А те несколько признаков, которые Эмили проявляла, могут свидетельствовать о нормальном поведении для подростка?

– Да, часто они себя так и ведут.

– Отлично. Вы основывались на характеристиках Эмили, верно?

– Да.

– Кто их собрал?

– Насколько я понял, детектив со стороны защиты, мисс Дамаскус. Характеристики основывались на беседах, проводимых ею самой или обвинением с подругами и родителями данного подростка.

– По вашим собственным словам, Крис Харт был самым близким человеком для Эмили Голд. Его характеристика в деле была?

– Нет. С ним не беседовали.

– Но разве не с ним Эмили больше всего проводила времени в последние недели?

– Да.

– Следовательно, он мог бы подтвердить, демонстрировала ли Эмили только что перечисленные нами признаки? Он, скорее всего, видел больше остальных.

– Согласен.

– Однако вы не побеседовали с ним, хотя он явно стал бы самым лучшим источником информации.

– Мы пытались выносить суждения без вмешательства Криса, чтобы оставаться совершенно непредвзятыми.

– Вопрос был в другом, доктор. Вопрос звучал так: «Вы беседовали с Крисом Хартом?»

– Нет, не беседовал.

– Вы не беседовали с Крисом Хартом. Он жив и может говорить, тем не менее вы даже не стали с ним разговаривать, хотя он оставался главным свидетелем поведения Эмили перед смертью. Частичкой самой Эмили, как вы выразились. – Барри буквально пронзила свидетеля взглядом. – А Эмили ведь уже не спросишь верно?

Ким Кенли для дачи свидетельских показаний явилась в суд в платье «варенка» без воротника и с рукавами колоколом в сотне следов от детских рук.