Текст книги "Властелины моря"

Получив послание, народное собрание Афин направило в Сузы Каллия, зятя Кимона. Наследственный афинский герольд, он был наделен полномочиями вести переговоры с Царем царей. Несколько месяцев спустя Каллий вернулся домой с ценным багажом – золотые чаши, пара павлинов и мирный договор, по которому персы соглашались держать свои морские силы восточнее Хелидонских островов на Средиземном море и восточнее Кианейских скал на Черном. Таким образом, Артаксеркс молча признавал, что Эгейское море, Геллеспонт, Мраморное море и Босфор – это территориальные воды Афин. Так закончились греко-персидские войны.

Каллий вел мирные переговоры с Персией в пору, когда сходило с арены самое яркое поколение в истории Афин. Этим людям было теперь по шестьдесят, и поворотные моменты их жизни совпали по времени с поворотными моментами войны Афин с Персией. Это было первое поколение афинян, родившихся в свободном городе после свержения последнего тирана. Когда его представителям было по двадцать, они сражались с персами под Марафоном – таких молодых воинов в истории Афин еще не было. В тридцать они во главе с Фемистоклом поднимались на борт триер в Артемисии и проливе Саламин. А на закате активной деятельности, в сорок пять, следовали за Кимоном на берега реки Эвримедонт.

Теперь бремя ведения семейных и государственных дел они передают своим сыновьям. Сами же погружаются в тихие воды старости, безмятежность семейных ритуалов и в дела судебные. Сменив копья и весла на прогулочные посохи, усаживаясь в тени высаженных при Кимоне платанов, они будут вспоминать минувшие сражения и павших товарищей. Юношами они давали традиционную клятву: «Я передам потомству землю отечества без убыли, но с приращением». И остались верны своей родине более, чем какое-либо иное поколение.

Трения со спартанцами и их союзниками продолжались. Годами афиняне оказывали поддержку демократическим силам в городах центральной Греции. Олигархи-властители были изгнаны, города заключили с Афинами союз, в них разместились афинские гарнизоны, обеспечивающие выполнение демократических законов и соблюдение союзнических обязательств. К моменту заключения мирного договора с персами зона афинского влияния простиралась от северного Пелопоннеса почти до Фермопил. А когда с сопротивлением олигархов было полностью покончено, Толмид категорически потребовал, чтобы собрание послало армию во главе с ним обеспечивать безопасность сухопутных территорий. Перикл возражал, но большинство проголосовало «за». В результате армия проиграла крупное сражение в Бетии, Толмид был убит, множество гоплитов попало в плен. Расплатиться за них пришлось недавно завоеванными территориями и Тридцатилетним миром со Спартой и ее пелопоннесскими союзниками. Впоследствии афиняне признают мудрую правоту Перикла и согласятся с тем, что судьба их – морское владычество.

Глава 8
Моряки Золотого века (Середина V века до н. э.)

К нашим представлениям о пейзаже, флоре и фауне следует добавить представление о море, ибо мы в некотором смысле – амфибии, жители суши не в большей степени, чем жители моря.

Страбон

Афинянин – гребец на одной из триер своего города обладал широким видением мира, и мир этот был полон чудес. Огромные финвалы (сельдяные киты) бороздили воды Эгейского моря – левиафаны, ведомые (во всяком случае, греки верили в это) хитроумными рыбами-лоцманами. И напротив, аргонавт, этот крохотный моллюск, скользит по ветру, как миниатюрный кораблик под развернутыми парусами. Вокруг триер, поощряемые посвистом и песнями моряков, весело играют дельфины. Существовало поверье, что они приносят удачу и даже помогают выбраться на берег жертвам кораблекрушения. Одинокие морские черепахи покачиваются на поверхности в лучах солнца либо усердно работают, как лопастями весел, своими сильными конечностями. Где-то может вдруг появиться, стремительно рассекая воду острыми плавниками, косяк тунцов. Эти большие, серебристо-голубого цвета рыбы представляют собой целое состояние. Замечая такой косяк, рыбаки накрывают его сетями, а затем бьют рыбу дубинками или древками копий.

Безоблачной ночью рулевые ориентируются по звездам, днем – по различным вехам. Архипелаги Эгейского моря представляют собой погрузившиеся на дно горные цепи с торчащими на поверхности пиками, а прибрежная суша – это тоже горы. В водном царстве афинского флота впередсмотрящий со своего поста на топ-мачте почти всегда видит землю. Иное дело, что и при столкновении с верхушками гор возникают завихрения, и в течение почти всего лета северные ветры с полудня до заката волнуют поверхность моря. Греки называли такие ветры «этесиями», то есть сезонными. Когда они задували, триерам приходилось идти, то и дело зарываясь носом в волны, а чаще они просто не выходили из порта. Порой, благодаря опять-таки близости гор, поднимался настоящий смерч – «катабатический ветер», холодные порывы которого поднимали на море стену кипящей пены. И тогда до гребцов доносились с топ-мачты сначала ругательства, а потом крики: «Шквал! Шквал надвигается!»

Перед закатом на западном горизонте зажигалась звезда Венера, как предвестие начала пышного зрелища – луна, звезды, планеты. Ветер стихает, и триеры спокойно скользят, углубляясь в лунную ночь. Иногда море освещается фосфоресцирующим блеском, и на лопастях весел вспыхивают зеленовато-белые огоньки. Как и дельфины, они обещают удачу, указывая на присутствие двух божественных покровителей мореходов, братьев-близнецов Кастора и Полидевка. К рассвету огоньки постепенно угасают, и в конце концов остается только один. Это утренняя звезда – Фосфор, «Носительница Света». Она предвещает восход солнца и начало нового дня.

В наступившие годы мира афинские суда отваживались уходить далеко за пределы домашних вод. Совершив положенный ритуал, афиняне отправляли триеру с посланцами на борту в Ливию, где в Сиве, посреди пустыни Сахары, они вопрошали оракула Зевса-Амона. Тем временем другие афинские эмиссары вели переговоры с вождями местных скифских и фракийских племен о торговле пшеницей, соленой рыбой и иными продуктами. А одно посольство добралось до самого Неаполитанского залива и знаменитой греческой колонии в Неаполисе («Новый Город»). Там афинским морякам открылась высокая, конической формы гора Везувий, дремлющая так долго, что все забыли, что это вулкан.

Тогда же афиняне прошли мимо знаменитых скал у побережья Амальфи, где две прекрасные соблазнительницы сирены пытались заманить Одиссея своим божественным пением. Посольство в Неаполисе возглавлял Диотим. Он же ходил за две тысячи миль от Афин к персидскому царю в Сузы. Такого рода экспедиции накладывали сильный отпечаток на характер афинян, укрепляя дух предприимчивости, беспокойства и гордости за свои дела.

Настали времена, когда во всем, что касается мореплавания и ратной службы, рядовой гражданин уже способен был бросить вызов аристократу. Он мог не знать наизусть Гомера или похвастать родством с воином, участвовавшим в Троянской войне, зато видел Трою собственными глазами – невысокий холм на пути к Византию через Геллеспонт. Обычный фет, пусть всего-то гребец триеры, ходил морскими путями, освященными легендами об Одиссее, Тесее, Ясоне, Кадме, в Азию, Африку, Европу и на многочисленные острова Средиземноморья. Пусть вооруженный всего лишь веслом взамен меча и копья и выглядевший в иноземных краях вполне скромно, все равно любой афинский моряк был Одиссеем своего времени – избороздивший тысячи морских миль, мудро поступавший в непростых ситуациях, спокойно смотрящий в лицо опасностям и исполненный решимости вернуться вместе со своими товарищами домой в целости и сохранности.

С приближением зимы и, стало быть, завершением навигации широко разбросанные по морям триеры возвращались в Пирей, как домашние голуби. Еще издали их приветствовал яркий блеск с Акрополя, расположенного в четырех милях от береговой полосы. Это солнечный свет отражался от бронзового шлема на голове богини Афины. Это была огромная статуя покровительницы города – чуть ли не первый шедевр Фидия. Создавалась статуя девять лет, и высота ее была 30 футов. С приближением к дому экипаж приводил себя в порядок. В ходу была поговорка – «как афинянин, входящий в гавань», то есть дело сделано, и сделано наилучшим образом. Моряки знали, что за ними следят тысячи строгих, оценивающих глаз.

Две небольшие гавани к востоку от пирейского мыса, Зеа и Мунихия, предназначались исключительно для военных кораблей, в то время как в большой бухте Канфар, на западе, наряду с военными триерами швартовались торговые суда. Перед началом любой экспедиции сюда заходили для осмотра все триеры, а в случаях крайней необходимости здесь собирался совет, члены которого не расходились, пока корабли не выйдут в открытое море.

По кромке всех трех бухт изгибались длинные ряды эллингов, строительство каждого из которых обошлось не менее чем в тысячу талантов. У каждой триеры было в эллинге свое место, куда ее втаскивали по плоскому настилу на зиму, освободив предварительно от такелажа и убрав на просушку паруса. У триерархов, замеченных в потере предмета военно-морского оборудования, или моряков, совершивших дисциплинарный проступок, оставалась возможность незаметно уйти кривыми улочками и отыскать убежище в храме Артемиды на холме Мунихия. Охранялся порт чрезвычайно строго, сотни стражников бдительно следили за всем – от пожара до кражи бочки со смолой или мотка веревки.

Первым адресом на берегу, по которому шел афинский моряк, выходя за ворота порта, была, весьма вероятно, парикмахерская. В Афинах стрижка и прическа всегда имели социально-политический оттенок. Аристократы-всадники по-прежнему носили косички и золотые шпильки для волос. Феты (и политики, выступающие от их имени) предпочитали короткую стрижку, хотя и не вполне «ежик». Клиент садится на низкую табуретку, на плечи ему набрасывается простыня, на которую падают отрезанные пряди волос. Далее парикмахер подравнивает их, втирает пахучие масла и подстригает бороду (в Афинах любого мужчину с длинной нечесаной бородой приняли бы за философа). Проступающую седину всегда можно закрасить. Помимо прически и ухода за ногтями, парикмахер развлекает клиента бесчисленным множеством историй и анекдотов. Моряк, которого долго не было дома, жадно ловит их и, случается, в свою очередь, обогащает парикмахера рассказом о своих странствиях. Греческие парикмахеры были повсюду известны как большие говоруны, и на вопрос, как его постричь, какой-нибудь остроумец вполне мог ответить парикмахеру: «Молча».

Из цирюльни афинский моряк выходил аккуратно постриженным и посвежевшим. Склонный легко потратить свое жалованье, он готов был нырнуть в лабиринты портового рынка, начинающегося прямо за эллингами бухты Зеа. Здесь его ждала роскошь, которой он был лишен в течение долгого и тяжелого плавания. Афиняне золотого века никогда не отказывали себе в удовольствии поговорить о том, какие иноземные товары и продукты идут морем в Пирей. Из Ливии – слоновая кость, кожа, лекарственные травы и диетическая добавка под названием сильфий. Из Египта – папирус и полотно на паруса. С Крита – кипарис, из дерева которого вырезаются изображения богов. Из Сирии – фимиам для курения в храмах при благодарственных молебнах в честь благополучного возвращения.

Столы, что накрывали в Афинах, были достойны самого персидского царя. На пиршество обычно подавали соленую рыбу из Черного моря, ребрышки из Фессалии, свинину и сыры из Сиракуз, финики из Финикии, изюм и фиги с Родоса, груши и яблоки из Эвбеи, миндаль с Наксоса, орехи из Малой Азии. Лепешки, часто приправленные капелькой рыбного соуса, изготовлялись, как правило, из северочерноморской, египетской или сицилийской пшеницы. Наслаждаясь этими деликатесами, афиняне удобно располагались на разноцветных коврах и подушках из Карфагена. Если ужин затягивался за полночь, шумное застолье освещали лампады на бронзовых подставках, изготовленных в центральной Италии этрусскими мастерами. Как взывал комедиограф Гермипп, составивший целый каталог импортных товаров, которыми забиты афинские рынки:

 
Слово скажите, о Музы, дом чей стоит на Олимпе:
Что за богатства привез нам в лодке своей Дионис
Из-за морей винно-темных!
 

Правда, иные неудачники, вернувшись домой, шли первым делом не к лавочнику, а к врачу. Гребля и вообще морская служба связаны с профессиональным риском и заболеваниями. Среди врачей, исцеляющих такие заболевания, были ученики знаменитого Гиппократа, этого медика-революционера. Он родился на островке Кос, в восточной части Эгейского моря, но учение его далеко перешагнуло границы и Коса, и всего Афинского союза, членом которого он был. Гиппократ создал целую школу медицины по образцу философских школ. Его ученики и преемники приносили священную клятву Гиппократа, но свою научную деятельность основывали не на божественных заповедях, а на наблюдениях за симптомами, на применении разных методов лечения и на скрупулезных записях течения болезни.

Эти записи, как самого Гиппократа, так и его последователей, проясняют характер опасностей, с которыми сталкивались греческие моряки того времени. «На Саламине человек, упавший на якорь, поранил себе живот. Он испытывал сильные боли. Он выпил лекарства, но желудок не опорожнился, и рвоты тоже не последовало». Гребцов донимали не просто волдыри на ладонях или ушибы. Несмотря на шерстяную подушечку и упор для ног, греческие моряки страдали от профессионального недуга, связанного с продолжительным сидением на банке, – так называемого свища ануса.

Если не лечиться, свищ может разрушить стенку прямой кишки. И это уже серьезно. Если же принять меры вовремя, свищ убирается за какие-то несколько дней – при помощи пробок из льна и свечей из напудренного рога. Другие средства – вода, смешанная с медом (оказывает эффективное антибактериальное воздействие), щавелевый отвар, валяльная глина, глинозем. Прямая кишка несчастного гребца подвергается постоянной обработке миром, и свищ постепенно сходит на нет. Но без медицинского вмешательства дела плохи: «Кого не лечат, те умирают».

Ученики Гиппократа привнесли в медицину тот упорядоченный, научный подход, который оказал в свое время революционное воздействие и на многие другие виды деятельности того времени – от изучения истории до градостроительства. Медики изучали розу ветров, дожди, звездное небо с таким же усердием, что и моряки, ибо были твердо убеждены в том, что климат и смена времен года оказывают сильнейшее воздействие на физическое состояние человека. В городах восточной Греции под пятой персов искусства и науки пришли в упадок. И вот теперь либеральное мировоззрение афинян сделало возможным научный ренессанс. А свобода передвижения по пределам морской империи способствовала быстрому распространению свежих идей и технических нововведений.

С возрастанием роли военного флота и мореходства в целом Пирей постепенно сам по себе становился крупным городом. Афинскому флоту нужен был достойный его дом, и народное собрание обратилось к первому в мире профессиональному градостроителю, Гипподаму из Милета. Он тоже был восточным греком, но покровители его отнюдь не стремились к какому-то особому изыску, скорее даже не отдельные покровители, а жители разных мест, мечтающие о новых городах. Афины были готовы щедро платить таким странствующим консультантам, будь то предсказатели, астрономы, архитекторы или инженеры. Родной город Гипподама был перестроен по четкой разметке после того, как орды Ксеркса сровняли его с землей. Успех этого огромного предприятия побудил архитектора отправиться в путешествие по всему Средиземноморью с проповедью этого самоновейшего градостроительного направления. Гипподам представлял собой фигуру весьма красочную и эксцентричную, как и подобает ученому мужу, каким он хотел выглядеть в глазах широкой публики. Длинные, причудливо уложенные волосы, необычная одежда. Зимой и летом он носил одно и то же дешевое, странной выкройки одеяние.

Гипподам был не просто инженером-строителем, скорее теоретиком-утопистом. Он отыскивал некую физическую опору для совершенного человеческого сообщества – социальную, пространственную и духовную. В соответствии со своими философскими, метеорологическими и архитектурными воззрениями Гипподам неизменно видел мир в тройном измерении. В его идеальном городе население распадается на три категории: ремесленники, крестьяне и воины. Земля тоже имеет три сегмента: священная, общественная и частная. Даже судебный вердикт предполагает три возможности: виновен, не виновен, есть сомнения. Как, должно быть, подпрыгнуло у этого человека сердце, когда его взору впервые открылись три естественные гавани Пирея!

За ними, однако, начинался каменистый участок безводной земли, беспорядочно застроенный ко всему прочему – еще по плану Фемистокла – различными укреплениями, эллингами, рассеченный дорогами; повсюду разбросаны капища, а на мысе уже тысячи лет стоит рыбацкая деревушка. Правда, много и земли совершенно свободной, девственной, так сказать. Более того, под рукой строительный материал – камень. Карьеры приморской оконечности мыса – кладезь пористого желтовато-серого известняка и мягкого мергеля. Конечно, это не роскошный белый мрамор горы Пентелион, но материал прочный и надежный, как сам Пирей.

Афины веками разрастались в высшей степени органично – улицы и городские районы разбегаются в разные стороны от Акрополя, подобно тому как от сердца разбегаются артерии. По обе стороны извилистых переулков жмутся друг к другу частные дома, капища, общественные помещения, мастерские. У такой конфигурации были свои адвокаты. Греки, во всяком случае многие из них, были убеждены, что план города и должен быть алогичным, в нем и должно быть трудно ориентироваться. Если улицы расположены прямо и четко, враг-завоеватель проложит себе путь с такой же легкостью, как и местный житель. Разумеется, восстанавливая город после событий в проливе Саламин, афиняне решительно воспротивились переменам, которые предлагал Фемистокл. Но Пирей, дитя современности и просвещенности, будет выглядеть иначе.

Гипподаму было предложено разделить, или рассечь, Пирей на части. С самого начала в качестве оси он избрал длинную седловину земли, уходящую от подножия холма Мунихия, этого акрополя Пирея, на юго-запад, к холму Акте и карьерам. По обе стороны оси Гипподам разметил границы священной, общественной и частной земли. На пограничных камнях четко обозначено предназначение каждого из участков. Точно так же на специальных табличках указано местоположение святилищ богов, кварталы иноземных купцов и даже остановка парома, откуда можно добраться до Саламина или какого-нибудь другого острова.

В центре – агора с домом совета и общественными учреждениями. Этот центр гражданской жизни города, получивший наименование Гипподамовой агоры, архитектор расположил на ровном участке земли, к северу от бухты Зеа. Уже невдалеке от кромки бухты агора расширялась, образуя открытое пространство, где накануне выхода в море могут концентрироваться триеры.

Поперечные улицы соединяют порт Канфар по одну сторону этого гребня с военным портом бухты Зеа по другую. Размечая улицы, Гипподам взял за основу математическую пропорцию 3:5:9. Переулки, ограничивающие квартал, имеют ширину 15 футов, улицы, обозначающие границу района, – 25, а магистрали – целых 45. Все выдержано в прямых формах. Афиняне были настолько довольны работой Гипподама в Пирее, что впоследствии заказали ему городской план своей новой колонии в северной Италии – Фурии.

Схожесть домов подчеркивала демократический дух города, дух равенства. В жилых кварталах Гипподам разместил по восемь жилищ, каждое из которых представляло собой тот или иной вариант стандартного пирейского дома. На узком, вытянутом в длину участке, 40 на 70 футов, располагается сам дом, а на другой половине обнесенный флажками внутренний двор, где установлена печь и большой, в форме колокола, бак с водой для домашних нужд. В самом доме – столовая с очагом, наверху – спальни. Никто в Пирее не жил сколько-нибудь далеко от воды. Благодаря холмистой местности дома в городе поднимались амфитеатром. С крыши едва ли не любого из них открывался вид на ближайшую бухту и дальше, на открытое море.

Андрон, или мужская гостиная, выходил прямо на внутренний двор. Здесь хозяин дома принимал друзей. Спланирован андрон в Пирее был так, чтобы по квадратному периметру разместились семь кушеток: по две на трех сторонах и одна на четвертой, рядом с расположенной в углу дверью. После ужина, когда солнце начинает отбрасывать тень, более длинную, чем рост высокого мужчины, наступает время пить вино. Симпозий, или совместная дегустация, – вершина любого афинского застолья. Люди рассказывают друг другу истории, делятся мыслями, кто-то читает стихи. На фоне этого многоголосия в банкетный зал вносят разного размера сосуды, все – местного, афинского, производства, все из хорошей аттической глины, все обожжены и блестят черными и красными боками. На амфорах и чашах изображены популярные герои и сцены мифов, например, Одиссей, привязанный к мачте корабля и слушающий пение сирен. Но есть и современные сюжеты, воспроизводящие подвиги тех самых людей, которые вот-вот пригубят напиток: воины, отправляющиеся на триерах в боевой поход; военный корабль, рассекающий волны; лучники, изготовившиеся к стрельбе с палубы корабля; пираты, врасплох захватывающие мирное грузовое судно. Самые красивые из этих рисунков – длинные изящные галеры, изображенные на внутренней поверхности чаши. Стоит наполнить бокалы вином, и возникает впечатление, будто суда приходят в движение: отраженные в море вина, они сами отражают «темное, как вино, море» – море поэта, в которого влюблены все, Гомера.

Бывает, хозяин дома наряду с вином, музыкой и беседой устраивает гостям любовные утехи. Впрочем, кто угодно может найти и самый простой, свободный от всякого рода виньеток способ отдохновения – борделей в Пирее хватает. Весьма свободное, если не сказать разнузданное, сексуальное поведение практически не имело для афинских граждан никаких последствий. Болезни, передающиеся половым путем, были еще неизвестны, а ведь мало можно найти в истории обществ и государств примеров, где совершеннолетние мужчины пользовались бы такой же сексуальной свободой, как в Афинах.

Быть может, неудивительно и даже естественно, что афиняне, которым нравилось думать, говорить, шутить о сексе как бы со стороны, не занимаясь им в этот момент, смотрели на половые органы и половой акт как на продолжение своих морских приключений. Клитор они именовали «колпосом» – заливом наподобие Коринфского или Сароникского, где мореход от счастья может потерять голову. Что касается пениса, то скромный мужчина мог уподобить его «контосу» (корабельному шесту), хвастун – «педалиону» (ведущему веслу), а ни тот ни другой, средний, так сказать, персонаж – «копе» (веслу между ногами). Половой акт – перестрелка между триерами, в которой активная роль не всегда отводится мужчине. Распространенная в Афинах поза, при которой женщина находится сверху партнера, предоставляла ей возможность играть роль «навтрии», то есть «гребчихи», и «гребет» она лодкой-мужчиной. При однополой любви активный партнер «берет на абордаж» пассивного, а групповой секс иногда именовался «навмахией», то есть морским сражением.

Но это все-таки из области интимных удовольствий. А в городе была оживленная жизнь – два театра на открытом воздухе (в Афинах был только один), регулярные религиозные празднества. Пирей на протяжении всего года оставался площадкой массовых развлечений. Особенно красочный элемент жизни портового города придавало наличие капищ и храмов иноземных богов. Всякий из них становился своего рода религиозным центром для той или иной группы негоциантов из дальних стран, оседавших в Пирее. Фракийцы устраивали в честь своей северной богини Бендиды конную эстафету, когда всадники на ходу передают друг другу факел. Египетские купцы не пускались в путь с берегов Нила без Изиды, торговцы из Малой Азии – без матери-богини Кибелы, а сирийцы – без Астарты. Финикийцы познакомили жителей Пирея не только с культом Ваала, но и с загадочным божеством, наделенным торсом мужчины и головой, напоминающей нос военного корабля, вооруженного таранным орудием. Надгробие одного финикийца – жителя Пирея представляло собой камень с изображением этого удивительного корабельного бога, схватившегося со львом в борьбе за обладание трупом.

В морской стихии Пирея царили религиозный мир и согласие, такая вещь, как убийство за поклонение «неправильному» богу, была просто неведома. Преследовалось лишь безбожие и неправедность. В Афинах идеологические разногласия были уделом философских школ, но не храмов. А иноземные празднества сделались так популярны, что афиняне вышагивали четыре мили для того лишь, чтобы поглазеть на новые экзотические представления, разыгрывавшиеся на улицах Пирея.

Наиболее полное воплощение демократический дух Афин и их флота нашел в священной триере «Парал». Имя позаимствовано из мифа: бог моря Посейдон усыновил героя Парала («человек берега»), которому приписывается изобретение галеры, или длинного судна. Ежегодно экипаж священной триеры устраивал празднество и приносил жертвы своему покровителю. Одну священную триеру сменяла другая, но имя сохранялось. И это было единственное мужское имя во всем флоте – остальные триеры носили женские имена. Демократы до мозга костей, члены экипажа «Парала» яростно противились всему, что имело хоть малейший привкус олигархии или тирании. Перикл лишний раз продемонстрировал свою приверженность флоту, назвав второго сына именем этого корабля и, стало быть, легендарного героя.

«Парал» стал флагманским судном всего афинского флота. Случалось, он возглавлял военную эскадру, но выполнял также и другие функции: перевозил секретную почту и посольства, направляемые с тем или иным дипломатическим поручением, передавал разведывательные данные другим подразделениям флота, служил в буквальном смысле священным судном, когда на борт поднимались жрецы и участники церемоний и празднеств, проходивших в других странах. Раз в четыре года корабль перевозил спортсменов-олимпийцев и их свиту на знаменитые игры, устраивавшиеся в честь Зевса.

Ходил «Парал» и поближе, в Истм, где коринфяне проводили игры в честь Посейдона. Спортивные соревнования в рамках этих игр проходили рядом со святилищем в сосновой роще, где Фемистокл и другие лидеры греков разрабатывали план сопротивления Ксерксу. На трибуне стадиона афинской делегации традиционно предоставлялось столько места, сколько занимал парус «Парала», развернутый в форме навеса. В отличие от Олимпийских Истмийские игры включали корабельные гонки, так что у экипажа «Парала» была возможность бросить вызов соперникам из Коринфа, Мегар, Сикиона и многих других греческих городов. Корона победителя Истмийских игр сплеталась из сосновых веток – дерева, особо ценимого корабелами, и, стало быть, дерева, благословленного богом моря.

Все члены команды «Парала» были афинскими гражданами. Корабль не имел триерарха – полная демократия. Старшим офицером считался казначей, известный под именем Тамиаса Парала. Выборы его считались делом столь важным, что в них участвовало все народное собрание. Казначею, помимо всего прочего, доверялись средства, необходимые для поддержания судна в состоянии постоянной готовности. Иногда члены экипажа «Парала», все до единого, становились афинскими послами за рубежом. Наиболее отличившихся награждали золотыми коронами – честь, которой обычно удостаивались лишь аристократы-триерархи.

Этот демократический эксперимент подтверждал, что плоды морских побед достаются всем афинянам и меняют жизнь даже беднейших граждан. Наступил век простого человека. Впервые в истории рядовые граждане, независимо от монарха, от аристократии, от духовенства, сами, собственными руками, направляли развитие великого государства.