Текст книги "Властелины моря"

Наконец-то ровная линия греческих кораблей распалась. Одна за другой афинские триеры пускались в погоню за персами, союзники за ними. Они уверенно прокладывали себе путь в месиве судов – охотники, жаждущие добычи. Персы же, измученные недосыпом и многочасовой греблей, шли, напротив, вяло и медленно. Иным удавалось уйти от афинян, но лишь затем, чтобы столкнуться с эгинцами, курсировавшими в районе у входа в пролив. Сражение превратилось в бегство, даже уцелевшие персидские корабли гребли прочь, стремясь обогнуть с обеих сторон Пситталею, – так стадо антилоп бежит от львов. Греки делали все от них зависящее, тем не менее большинству персидских кораблей удалось уйти от погони.

В открытом море сражение приняло иной характер. Оно распалось на множество столкновений один на один, вроде того, как у Гомера греческие герои на равнинах Трои сражаются с героями троянскими. И тут как раз для греков наступил час самой большой опасности. Единая линия флота распалась, и каждый стал сам за себя. В открытом море даже успешная таранная атака не уберегает нападающего от ответного удара со стороны проходящего мимо противника. Вот тут-то, в ходе этих поединков, нашлась работа для писцов Ксеркса. И для какого-нибудь храбреца-начальника тоже открывались самые широкие возможности. Отличились два ионийских триерарха с острова Самос – они захватили греческие суда. К сонму героев была причислена и царица Геликарнаса Артемисия, потопившая один из союзнических кораблей. Узнав ее триеру по эмблемам, кто-то из свиты Ксеркса обратил на нее внимание царя, и тот воскликнул: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!»

Если бы Ксеркс знал, как все было на самом деле, почестей Артемисии не досталось бы, хотя она и впрямь совершила подвиг. За ее кораблем пустилась в погоню афинская триера. Деться царице было некуда – впереди кипели бои. Ее преследователем оказался тот самый Амейний, что нынче утром потопил первый персидский корабль. Знай он, что гонится именно за кораблем царицы Артемисии, он наверняка удвоил бы усилия, потому что афиняне уже давно назначили премию за ее голову. Увидев неприятеля в непосредственной близости, Артемисия решилась на отчаянный шаг. Единственный путь к бегству отрезал корабль, оказавшийся прямо перед носом ее триеры. Это был союзнический, калиндийский, корабль, и плыл на нем сам царь калиндян Дамасифим, подданный Ксеркса и давний личный враг Артемисии. Ни секунды не колеблясь, она приказала гребцам налечь на весла и врезалась в калиндянина с такой силой, что и корабль, и вся его команда пошли ко дну, так что не осталось ни единого человека, кто мог бы рассказать Ксерксу, что же произошло на самом деле. Так что царице сопутствовала двойная удача: во-первых, она расправилась с недругом, а во-вторых, Амейний решил, что это персидское судно перешло на сторону греков, и спокойно позволил ему уйти.

Во второй половине дня, когда персидский флот оказался полностью рассеян, афиняне соединились с эгинцами, хоть те и другие начинали сражение на противоположных флангах. Им пришлось совместно участвовать в одном ярком эпизоде. Наблюдая сверху за разворачивающимися на море событиями, Ксеркс увидел, как одна из его галер, греческая триера с острова Самофракия, таранит афинский корабль. Как это нередко бывает, таранное орудие, врезавшись в деревянную бортовую обшивку неприятельского судна, застряло в ней. Воспользовавшись этим, проходящий мимо эгинец, в свою очередь, нанес таранный удар беспомощному самофракийцу, и все трое сплелись воедино. Зажатые между тяжеловооруженными судами из Афин и Эгины, островитяне, казалось, были обречены. Но к радости Ксеркса, на фордек эгинского корабля полетел град легких снарядов: это самофракийцы, перескочив через борт, с такой яростью принялись забрасывать противника копьями, что эгинцы вынуждены были покинуть корабль. Объявив его военным трофеем, победоносные островитяне продолжили путь в поисках дальнейших приключений.

Примерно в это же самое время несколько глубоко подавленных финикийских военачальников поднялись на наблюдательный пункт Ксеркса. Все они потеряли свои суда и винили в своих злоключениях вероломных ионийцев и других греков с востока, изменивших, по их словам, делу персов. По несчастному (для них) стечению обстоятельств выступили они со своими обвинениями как раз в тот момент, когда самофракийские греки пустили ко дну один неприятельский корабль и захватили в плен другой. Разъяренный этими неправедными упреками, Ксеркс сделал из финикийцев козлов отпущения и велел всех их обезглавить.

Фемистокл был рядом, когда одна эгинская триера захватила в плен финикийский корабль из Сидона. На борту его эгинцы обнаружили соотечественника. Это был воин, которого финикийцы захватили в плен еще в сражении с греческими разведывательными судами у острова Скиатос. Для эгинцев освобождение земляка стало важнейшим моментом всего сражения. Заметив неподалеку Фемистокла, командир судна окликнул его, желая знать, по-прежнему ли он считает эгинцев друзьями персов.

Греческие моряки, размахивая мечами и копьями, брали персидские суда на абордаж или просто сбрасывали неприятелей в море, и в какой-то момент пролив стал походить на место массовой резни. Среди погибших был брат царя и один из четырех адмиралов персидского флота Ариарамнес. Большинство персов просто утонуло вместе со своими кораблями, поглощенными морской пучиной. У греков же потери были невелики. Все они отлично плавали и легко сумели добраться до берега. Погибали даже те персы, которым удалось зацепиться за обломки разнесенных в щепы судов: греки рыскали по поверхности вод, подобно рыбакам, окружающим косяки тунца, и добивали выживших оружием или просто веслами. Повсюду плавали подбитые и перевернувшиеся вверх дном триеры, скалы и рифы были усеяны телами.

Едва последние персидские корабли были изгнаны из пролива, греки переключили внимание на силы, сосредоточившиеся на островке Пситталея. Персидский флот и так был изрядно потрепан, и начальникам не хотелось рисковать его остатками, подбирая этих людей. В результате четыреста отборных бойцов армии Ксеркса оказались в ловушке, и греки собирались воспользоваться удобным случаем и отомстить за фермопильскую резню. Ведомые Аристидом, они высадились на остров и обрушили на персов град стрел. К лучникам присоединились гребцы, чьим оружием были камни. Прижав легковооруженных персов к горному кряжу, рассекающему остров надвое, гоплиты Аристида перебили их всех до единого. Сцену освещали золотистые лучи закатного солнца: в ясном вечернем свете все было видно как на ладони. Трагедия Саламина достигла своей кульминации, для персидского царя это был горький финал. Он в отчаянии разодрал на себе одежду, сел в колесницу и уехал.

План Фемистокла оправдал себя. Быстроходные и маневренные триеры греческого флота вкупе с теснотой Саламинского пролива стали двумя ключевыми факторами, обеспечившими грекам победу. Под конец сражения западный ветер понес то, что осталось от кораблей противника, мимо Пситталеи, но греки не решились последовать за ними в открытое море. Основные силы персидского флота все еще удерживали Фалерон, да и численное преимущество оставалось на его стороне. Точно так же, если не считать незначительных потерь на Пситталее, полную боевую готовность сохраняла сухопутная армия Ксеркса. Вечером греки отбуксировали кое-какие поддающиеся восстановлению останки кораблей на берег. Здесь же они развели погребальные костры и сожгли тела павших в тот день товарищей. Но траурные церемонии, как и неопределенность ближайшего будущего, не мешали испытывать восторг победы. Принеся благодарственные жертвы Зевсу, греки отметили свой триумф воинственными песнопениями и танцами.

Ближайшие два-три дня флот пребывал в напряженном ожидании очередного шага противника. Персы не отказались от своих замыслов после первого поражения при Артемисии, так что и сейчас не было никаких оснований предполагать, что Саламин заставит их отступить. Правда, греки не знали, что на следующий день после сражения финикийцы, составлявшие хребет армады, по сути дела, разбежались по домам. А вскоре после того, пользуясь темнотой, Фалерон покинули основные силы персидского флота, держа курс отчасти в район Геллеспонта, а отчасти в порты Малой Азии и на отдаленные острова. Ксеркс посадил некоторых из своих незаконных сыновей на корабль и отправил в сопровождении Артемисии назад в Азию. Сам же, вместе с частью армии, отступил сушей. Но большинство осталось на месте под командой Мардония, которому было предписано следующей весной завершить завоевание Греции.

Когда на Саламине стало известно, что персидские корабли отплыли домой, греки немедленно бросились в погоню. Они вырвались из залива, столь долго их не отпускавшего, и пошли мимо опустевшего берега Фалеронского залива на юг, вдоль Аттики, остановившись лишь, когда впереди показался мыс Суний. На нем одиноко лежал в руинах храм Посейдона, который персы разрушили так же беспощадно, как и Акрополь. А противника и след простыл. Ночь застала греков невдалеке от острова Андрос.

Фемистокл настаивал на том, чтобы идти к Геллеспонту и перерезать понтонные мосты. Но верх взял Эврибад, выразивший мнение большинства пелопоннесцев: чем скорее Ксеркс уберется из Европы, тем лучше, и не надо предпринимать ничего, что может этому помешать. Позиция Эврибада была неожиданно подтверждена верховной волей. В тот самый момент, когда спартанский военачальник Клеомброт, брат павшего царя Леонида, приносил благодарственную жертву в честь победы, наступило солнечное затмение. Это было истолковано как знак того, что никуда идти не надо. Поначалу Клеомброт и другие спартанцы поддерживали план Фемистокла, но теперь и они отказались от преследования Ксеркса.

Давно уж было пора грекам отпраздновать славную победу на море. Среди трофеев оказались три совершенно не поврежденные финикийские триеры. Одну из них втащили наверх, к останкам храма Посейдона. Другую отправили в Истм и освятили в тамошнем храме Посейдона. Третья осталась на Саламине и была принесена в жертву Аяксу-герою. Остатки добычи морских сражений при Саламине и Артемисии были поделены между городами; правда, предварительно с каждого вражеского тарана, как и со всего оружия, была взята десятина. Эта бронза пошла на отливку статуи Аполлона высотой в пятнадцать футов, которая была затем установлена в святилище Дельфийского оракула. Если бы не пророчество о Деревянной стене, Фемистокл, вполне возможно, так и не убедил бы афинян принять морское сражение с персами. Перед отплытием в Истм военачальники объединенного флота устроили голосование: кто заслужил наибольших почестей за победу над персами. Победителей должно было быть двое. Дело сочли столь важным, что жребий бросали на алтаре Посейдона. Каждый счел, что первый приз должен достаться ему, так что победителя голосование не выявило. Но когда стали подсчитывать голоса по второму претенденту, выяснилось, что большинство выбрало Фемистокла. Совершив этот последний ритуал, единые в своей разъединенности, греки поднялись на борт и отправились по домам.

Фемистокл пошел с Эврибадом в Спарту. Здесь он удостоился почестей за союзническую верность и вклад в общую победу, архитектором которой по всеобщему признанию стал именно он. За мудрость и хитроумие спартанцы увенчали его короной из диких олив. Они также приставили к нему почетную стражу из трехсот воинов, уравняв тем самым в правах с Леонидом. И еще, в качестве материального выражения своей признательности, преподнесли ему, известному любителю лошадей, лучшую в Спарте колесницу.

Пока Фемистокла чествовали в Спарте, его сограждане-афиняне с облегчением возвращались на родину. Кое-кто поднялся на вершину холма, откуда Ксеркс наблюдал за морским сражением, и обнаружил там позолоченную скамеечку для ног, на которую Царь царей ступил, садясь в колесницу. Наверное, в спешке его слуги просто забыли про нее. Эта ценнейшая реликвия – как же, сам царь касался этой вещи – была отнесена в сожженный дотла, разоренный Акрополь и принесена в жертву Афине. Афиняне и сами отпраздновали победу песнями и танцами. Тон последним задавал красивый и одаренный юноша по имени Софокл, которому в то время сравнялось шестнадцать лет. Великий поэт Симонид написал эпитафию в честь павших в бою, а потом сочинил два одических стихотворения – соответственно в честь победы при Артемисии и Саламине. Вполне возможно, они исполнялись во время освящения нового храма бога северного ветра Борея, до того пребывавшего в тени, но заслужившего признательность афинян за его разящие налеты на корабли персидского царя.

Наступила осень – сезон холодных дождей и порывистых ветров. На смену тяжким испытаниям пришел мир, и афиняне вернулись на свои любимые поля. Приближалась посевная. С неба, затянутого облаками, доносился крик журавлей, летящих на запад, к озерам Африки. Скоро и загадочные сестры, все семеро Плеяд, исчезнут с вечернего неба, и зима положит конец посевам. Пока же по всей Аттике крестьяне выходили на поля, запрягали быков – словом, начинали очередной трудовой цикл. Мозолистые ладони, привыкшие за последнее время к веслу триеры, лежали теперь на ручках плуга.

Семена, брошенные в землю той осенью, прорастут плодами в новом мире. На крохотный отрезок времени, чуть больше месяца, граждане Афин покинули землю своих предков для того, чтобы все до единого сплотиться в деревянном пристанище – на своих только что построенных триерах. Нигде они не были в большей степени городом, чем в этом не-городе. Никогда они не представляли еще столь грозную силу, как ныне, когда, отложив в сторону щит и меч, забыв о сословных различиях и политических симпатиях, они объединились под общим знаменем, имя которому – флот. Они поставили на карту все, но риск их стократно оправдался. А главное, они осуществили мечту Фемистокла. Вдохновленные явившимся ему образом, афиняне подняли свой городок до уровня самых могучих городов мира. И в тех Афинах, что выросли на месте скудных полей и полуразрушенных стен, из поколения в поколение будет гореть дух этих людей.

Часть 2
Демократия

Наша конституция называется демократией, потому что власть принадлежит не меньшинству, а всему народу. Когда речь идет о частном споре, все равны перед законом; когда речь идет о том, кому должно занять то или иное общественное положение, в расчет идет не принадлежность сословию, но реальные достоинства личности.

Перикл. Из обращения к афинянам.

Глава 6
Своя команда (479—463 годы до н. э.)

Мореплавание, как и все остальное, это искусство. Это не то, что можно подобрать и чем заняться в свободное время. На самом деле оно не оставляет свободного времени ни для чего иного.

Фукидид

После победы при Саламине Фемистоклу, как единственному лидеру афинян, был брошен вызов со стороны двух амбициозных соперников. Когда над родиной нависла угроза, оба, преданные ранее остракизму, были призваны к служению, а когда весной начался новый этап войны, народное собрание назначило Аристида командующим сухопутной армией, а Ксантиппа флотом. Фемистокла обошли. Его политические противники представляли собой сплоченную силу, да и сам он раздражал людей своим тщеславием, корыстолюбием и симпатиями к спартанцам. В будущем герой Саламина посвятит себя внутренним делам Афин, войнами за рубежом займутся другие. А эту войну ни в коем случае нельзя было считать законченной. Персы славились своим упорством, даже самые тяжелые поражения не останавливали их. Предвидя новое появление азиатской армады, спартанцы объявили, что греческий флот сосредоточится в Эгине под командой царя Спарты Леотихида. Это решение стало очередным ударом по престижу Афин. Впрочем, в любом случае афиняне уже не могли поставить объединенному флоту прежнего количества триер. Восемь тысяч граждан из сословия гоплитов во главе с Аристидом выступят против оставшихся в Греции частей армии Ксеркса, что само по себе значительно уменьшает число гребцов. Словом, Ксантипп пришел в Эгину всего со 140 триерами. Тем не менее в количественном отношении они по-прежнему составляли костяк греческого флота.

Миновало лето, а персов все не было видно. Греки так и пребывали бы в Эгине неизвестно сколько времени, если бы с острова Хиос не пришел корабль с просьбой о помощи. Хиосцы по-прежнему оставались подданными Ксеркса, и их тайный бросок в Грецию был сопряжен с большим риском. Города и острова Ионии, уверяли они Леотихида, жаждут свободы. Появление 250 судов в восточной части Эгейского моря станет искрой, от которой загорится пожар восстания. Царь Спарты неохотно послал эскадру на Делос, но дальше идти отказался. Азиатский берег находился всего в ста пятидесяти милях к востоку, но спартанцам – народу сухопутному это расстояние казалось «таким же далеким, как Геркулесовы Столпы».

На Делосе от ионийцев с Самоса поступило новое сообщение. В нем говорилось, что в настоящий момент туда прибыл и бросил якорь весь персидский флот – награда за боевые действия. Возможность сокрушить морскую силу персов одним ударом была слишком соблазнительной. Леотихид дал приказ к выступлению. Увидев приближающихся греков, персидские адмиралы, не оправившиеся еще от поражения при Саламине, переместились в более надежные гавани Малой Азии. Афиняне же вместе с союзниками загрузились на Самосе сходнями и всем остальным, необходимым для абордажа, и двинулись на восток в надежде настичь противника. Искать его долго не пришлось.

По прошествии нескольких часов непрерывной гребли впередсмотрящие заметили у подножия скал, образующих гору Микале, скопление судов. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы грекам стало ясно: сегодня морского сражения не будет. Персы вытащили все свои корабли на берег и соорудили вокруг них нечто вроде эллинга из камней, бревен и заостренных столбов. Но слишком уж далеко зашли греки, чтобы отступить без боя. Флагманский корабль Леотихида бросил якорь поодаль от персидского укрытия, и царь немедленно отправил гонца к ионийцам, все еще остающимся под пятой Ксеркса, с призывом встать в ряды борцов за свободу.

Греки подошли вплотную к берегу и начали высадку. На каждой триере было примерно по десять воинов, так что в целом собиралась армия, состоящая не менее чем из двух тысяч гоплитов. Выстроившись в традиционную, по восемь в ряд, фалангу, они заняли фронт длиной примерно в триста ярдов – слишком много, чтобы уместиться между морем и горой. Честь требовала от спартанцев занять место на правом фланге, хотя тут они были полностью отрезаны от берега, упираясь в скалистое подножие горы. В центре, на плоской поверхности, расположились воины пелопоннесского союза – Коринфа, Сикиона, Трезена, а афиняне во главе с Аристидом образовали левое крыло, на кромке моря. Их дух укрепляло присутствие спортсмена-чемпиона Гермолика, общенациональной знаменитости. Он был многократно увенчан лавровыми венками как победитель Панэллинских игр по pankration (название ныне перекочевало в смешанные единоборства). Находиться рядом с таким героем из мира спорта почти то же, что пребывать в свите божественного героя.

Лишь во второй половине дня Леотихид подал сигнал к наступлению. Так началось удивительное морское сражение, когда оба противоборствующих флота находятся на берегу, а греческие гребцы наблюдают за происходящим словно с трибуны стадиона. Стараясь удержать греческие фаланги как можно дальше от их кораблей, персы вышли из укрытия и расположили своих лучников и легковооруженных воинов за целым частоколом из сплетенных, тесно прилегающих один к другому щитов. По мере продвижения афинян спартанцы на правом фланге постепенно отсекались от общего фронта, все глубже втягиваясь в ущелье. Вскоре они вообще пропали из вида. Тем временем передовые части греков оказались в зоне досягаемости персидских лучников. Не уступая боевым патриотическим духом Фемистоклу, Ксантипп решил продолжать наступление – со спартанцами или без них. Передав по линии фронта: «делай, как я», он возглавил атаку, в результате которой стена из щитов была сметена, и греки оказались в непосредственной близости от импровизированного эллинга. Поначалу персы пытались сопротивляться, но слабость защитных доспехов ставила их в рукопашном бою в заведомо невыгодное положение. Поломав строй, они повернулись и скрылись в эллинге.

Но греки следовали за ними по пятам. Ведомые Ксантиппом и его афинянами, они ворвались внутрь укрытия и, раздробив персов на отдельные группы, принялись методично подавлять сопротивление. Теперь персы сражались в одиночку: ионийцы и другие греки – подданные Ксеркса перешли на другую сторону. И решающий удар нанес именно находившийся дотоле в тени правый фланг греков. Одолевая крутизну скал, спартанцы выбрались наконец на склон, нависающий над береговой полосой, куда персы вытащили корабли, и обрушились на эллинг сверху. Множество персов были убиты, уцелевшие либо сдались на милость победителя, либо ушли горными тропами в Сарды. Там им предстояла незавидная доля сообщить о случившейся катастрофе самому Ксерксу.

В тот же вечер торжествующие победу греки премию за доблесть присудили коллективно – афинянам, а индивидуально Гермолику-чемпиону. Пелопоннесцы оказались на втором месте, о спартанцах же никто даже не упомянул. Встал серьезный вопрос, что делать с персидскими судами. Людей, чтобы эвакуировать их, у греков не хватало, а оставлять врагу нельзя. И тогда греки, предварительно обчистив персидские триеры до нитки, устроили из них грандиозный костер. Дерево и смола полыхали, как факел, а в конце концов пламя охватило и эллинг. Зарево, освещавшее в ту ночь угрюмые склоны горы Микале, стало для азиатских греков маяком победы и свободы.

Через несколько дней из Греции появились гонцы с вестью о том, что союзная армия нанесла сокрушительное поражение великой армии Ксеркса на равнинах близ Платеи. Завоевательной экспедиции персидского царя пришел конец: греки были свободны. Когда об этом стало широко известно, азиатские греки обратились к Леотихиду с предложением создать союз во главе со Спартой. В случае согласия Спарта в ближайшие годы окажется втянутой в войну на море, ибо, конечно же, Царь царей не отпустит на волю свою богатейшую провинцию – Ионию просто так, без жестокой борьбы. Поэтому Леотихид выдвинул контрпредложение: ионийцы оставляют свои города в Азии или недалеко от азиатского побережья и морем возвращаются в свои старые родные края. Портовые города, где живут греки-изменники, сдавшиеся Ксерксу, освобождаются от их присутствия и передаются ионийцам. Ксантипп и афиняне выступили против. Они заявили, что в Ионии издавна селились жители Афин и никто не вправе лишать ионийцев тех городов, что основаны ими в далекие времена. По их настоянию греки с Самоса, Лесбоса, Хиоса и других островов присягнули на верность общему союзу.

При том что сезон мореходства заканчивался, греческий флот, усиленный теперь ионийцами, отправился с Самоса в последний свой поход. Преодолевая встречный ветер, он шел на север, где предстояло смести построенные Ксерксом понтоны. Но греки опоздали – их и без того смыло штормами. От местных осведомителей Леотихиду стало известно, что новые поставлены в Сесте, городе на европейской стороне Геллеспонта. За его высокими стенами укрываются персидские силы всего этого района. Не решаясь штурмовать их, Леотихид дал команду к отходу в Грецию.

Пути Ксантиппа и афинян с ним разошлись. При поддержке нового союзника ионийцев они и после отплытия спартанцев и пелопоннесцев остались на берегах Геллеспонта. И в отсутствие осадных орудий решили уморить защитников города голодом и таким образом вынудить их к капитуляции. Кончилось дело тем, что персы в отчаянии ночью перебрались через городскую стену и ушли в поле. Некоторые попали в руки фракийцев, принесших одного из персидских военачальников в жертву своим богам. А остальных захватили в плен греки, и случилось это примерно в двенадцати милях от Сеста, рядом с прибрежным местечком Эгоспотамы («Козья река»). Среди пленников оказался один персидский вельможа, осквернивший греческое святилище тем, что переспал там с наложницей. Персы предложили за него и его сына царский выкуп – триста серебряных талантов, но Ксантипп отказался и распял пленника, как если бы это был обыкновенный пират. Перед отплытием домой афиняне загрузили трюмы своих кораблей огромными прочными тросами, пошедшими на возведение персами мостов, ненадолго соединивших Азию и Европу.

Афины, в которые они вернулись, трудно было узнать. Персы разрушили все, кроме домов, где разместились их военачальники. Так что город предстояло отстраивать с самого основания. В этот судьбоносный момент Фемистокл снова оказался в самом центре жизни Афин. Спартанцы отговаривали афинян от этого намерения на том основании, что, если Ксеркс вернется, Афины станут персидской цитаделью. Фемистоклу пришлось пустить в ход все свое хитроумие, чтобы отвлечь спартанцев, пока его сограждане все как один были заняты строительством. После победы при Платеях греки поклялись не восстанавливать храмы, сожженные Ксерксом: пусть их почерневшие от копоти руины останутся вечным напоминанием о персидском святотатстве. Но никто не запрещал возводить новые храмы. Так, Фемистокл построил святилище в Пирее, а также – рядом со своим домом в Афинах – храм богини Артемиды Подающей советы. На берегу реки Илисс афиняне воздвигли храм богу, которого раньше не почитали, – Борею, разметавшему вражеские корабли. В этих и других священных местах они развесили тросы от мостов Ксеркса как дань благодарности богам.

Когда город еще лежал в руинах, Фемистокл попытался убедить сограждан отойти от прежнего плана, когда в центре возвышался Акрополь, и воздвигнуть новый город прямо на берегу. С ним не согласились, зато народное собрание проголосовало в пользу завершения строительства укрепленного порта в Пирее, оживив тем самым давно дремлющий проект. Граждане признали также необходимым ежегодно увеличивать флот на двадцать триер и выделить средства на привлечение умелых мастеров из других городов. Все это была инициатива Фемистокла.

Когда подошло время вновь, после победы при Саламине, отправлять флот в море, афиняне поставили во главе своей эскадры Аристида Справедливого. Четыре года назад он был подвергнут остракизму (изгнанию) за отказ поддержать предложение Фемистокла построить флот на серебро, добытое в Лаврионе. Теперь, подобно большинству своих сограждан, Аристид тоже пришел к убеждению, что будущее Афин – в море. Прошлым летом он одержал славные победы в сражениях на острове Пситталея у Саламина и при Платеях. Главнокомандующим объединенным флотом спартанцы назначили Павсания, главнокомандующего греческим войском в битве при Платеях, который был регентом при малолетнем сыне царя Леонида. Павсаний был блестящий тактик, одержимый манией величия. Правда, обнаружилось это позднее.

Расширяя диапазон действий на море, Павсаний первым делом повел флот на Кипр, затем, подняв на всем острове восстание против персов, обогнул западную оконечность Малой Азии и подошел к Византию, греческой колонии, расположенной прямо у пролива, ведущего в Черное море. Подчинив ее себе, спартанский адмирал повел себя как настоящий тиран, что вызвало возмущение даже у его сторонников, и в конце концов некоторые части флота взбунтовались. Ионийцы обратились к афинянам с просьбой взять флот под свое крыло. Такой шаг подтвердил бы неформальную договоренность, достигнутую прошлой осенью, когда Ксантипп повел объединенный флот ионийцев и афинян к Сесту. Помимо общих корней, ионийцы находили, что афиняне лучше, чем кто-либо, защитят их интересы в случае нового вторжения персов. Афиняне энергичны и изобретательны, спартанцы (порывистый Павсаний явно представлял собой исключение) скорее флегматичны и неподвижны. Имел в этом случае значение и бесспорный авторитет, каким пользовался Аристид буквально у всех.

Когда спартанские власти прислали в Византий нового военачальника на смену Павсанию, ионийцы отказались ему подчиняться. Жребий был брошен. Униженный адмирал вернулся домой, а пелопоннесские триеры откололись от союзного флота. Объединив афинян и ионийцев, Аристид остался закладывать основания нового мирового порядка, в котором первую скрипку предстояло играть Афинам.

Ионийцы предложили афинянам организовать новое морское объединение на манер того, которое под водительством спартанцев одержало победу над Ксерксом. Спартанцы созывали свои советы в Истме; афиняне и ионийцы будут встречаться на острове Делос, в самом сердце Эгейского моря. Роль гегемона (что в буквальном переводе означает «тот, кто идет впереди») в этом союзе отводится афинянам. Объединенным флотом командуют афинские военачальники, окончательные решения принимают тоже афиняне, союзный совет дает только рекомендации. Цель ясна: война с варварами до победного конца. Новый союз отомстит персам за все нанесенные грекам обиды.

Поскольку главным делом нового союза должны были стать военно-морские операции, возникла необходимость в том, в чем союз во главе со Спартой не нуждался, – в постоянном притоке денег и новых судов. Многочисленным командам гребцов надо было платить; равным образом предстояло строить новые триеры и ремонтировать старые. Содержание постоянного флота стоит гораздо дороже, чем организация отдельных кампаний, да и пребывание в порту – это немалые расходы.

Чтобы разделить финансовое бремя по справедливости, афиняне предложили систему взносов, во многом напоминающую ежегодную контрибуцию персам. Каждому городу или острову будет определен ежегодный взнос соответственно его возможностям, и выплачиваться он может как деньгами, так и триерами – именно такую форму выбрали для себя Афины. Определять размеры взноса предстоит самому Аристиду. Каждую весну серебро будет переправляться на Делос и сдаваться на хранение десяти афинским гражданам, носящим пышный титул hellenotamiai, то есть «греческих казначеев». Полное название нового объединения будет звучать так: афиняне и их союзники. Позднее историки окрестят его Делосским союзом.

Аристид произвел первоначальные расчеты. Получилось в итоге 460 серебряных талантов в год. По мере расширения союза эта сумма будет увеличиваться. Афиняне постановили, что те, кто располагает крупными флотами, например, жители островов Самос, Лесбос, Хиос, Наксос и Фасос, делают свой взнос триерами. У других в распоряжении имеются только небольшие устаревшие галеры – они вносят свою долю серебром. После согласования всех деталей представители городов и островов, собравшиеся на Делосе, принесли присягу на верность новому Афинскому союзу, в знак чего торжественно бросили в море железные бруски. Символика этого жеста состояла в том, что верность клятве сохраняется до тех пор, пока железо не всплывет со дна. При взгляде с Делоса на восток Персидское царство должно было представляться им достаточно обширным, чтобы выжигать его огнем и вечно грабить.