Текст книги "Властелины моря"

Глава 15
О героях и цикуте (407—406 годы до н. э.)

Этот берег —

Моя постель. Здесь, пеною морской

Лелеемый, я насыпи и слез

Лишен, увы!

Эврипид. «Гекуба», пер. И.Анненского

Теперь, когда источник постоянного поступления дани иссяк, собрание постоянно испытывало острую нужду в наличных. Вместо того чтобы, снабдив своих стратегов вместительными денежными сундуками, посылать их в море, афиняне усвоили дурную привычку требовать от них повышения жалованья экипажам, коль скоро те делают свое дело. Так войны не ведут и уж тем более их не выигрывают. Все это вело к многочисленным злоупотреблениям, начиная с вымогательства денег у нейтральных прибрежных городов и кончая обыкновенным пиратством и использованием услуг наемников в местных конфликтах, не имеющих прямого отношения к Афинам. Иные стратеги от безысходности даже использовали членов своих экипажей в качестве простой рабочей силы. Гребцы бросали весла и в страду собирали урожай фруктов.

Проведя в Афинах безмятежное лето, увенчавшееся роскошным празднеством Элевсинских мистерий (религиозных таинств, в оскорблении которых он некогда обвинялся), Алкивиад вновь вышел в море в качестве командующего флотом. Собрание рассчитывало, что он сумеет в кратчайшие сроки довести до победного конца войну в Ионии. Как и у других в те годы, денежный сундук его был пуст. Алкивиаду надо было бы, используя свое влияние и популярность, сразу же потребовать от собрания тряхнуть мошной, но, к сожалению, он уже успел приучить народ относиться к себе с обожанием, как к супермену, полубогу. И теперь слишком поздно было признаваться, что никакой он не полубог, а обыкновенный смертный, как и все остальные.

Мечты Алкивиада стать вождем афинского народа пошли прахом в Нотии, близ Эфеса. Не имея возможности платить людям, он отправился с шапкой по кругу, а корабли оставил на попечение своего рулевого Антиоха, который поставил триеры на якорь в уединенном затоне. Этот Антиох был тот самый человек, который уже давно привлек внимание Алкивиада тем, что поймал на Пниксе улетавшего перепела. Перспектива выполнять указания подручного и собутыльника стратега явно не могла прийтись по душе состоятельным афинским триерархам. Между тем Алкивиад, страхуясь от всяческих неожиданностей, которые могли случиться в его отсутствие, строго-настрого велел Антиоху не ввязываться ни в какие стычки с вражеским флотом, расположенным в нескольких милях от Нотия, в Эфесе.

Увы, Антиох, видимо, перенял от своего принципала склонность к непослушанию и порывистым телодвижениям. Вскоре после отъезда Алкивиада он бездумно ввязался в бой, в котором погиб и сам, и потерял двадцать две афинские триеры. Вернувшись, Алкивиад повел оставшиеся суда в Эфес, где бросил вызов противнику, приглашая его к честному сражению, но спартанский адмирал Лисандр предпочел уклониться. В таких обстоятельствах, когда вина его состояла в общем-то лишь в неверной оценке одного человека, а также и удача отвернулась от него, Алкивиад не решился возвращаться в Афины, где его наверняка ожидал гнев собрания. Вместо этого он сел на триеру и поплыл в свою персональную крепость на северном берегу Мраморного моря. Этот дом представлял собой нечто вроде убежища, сооруженного Алкивиадом как раз на такой случай. Здесь он мог играть роль местного военного посредника в конфликтах между греческими поселенцами и фракийскими племенами, то есть заниматься примерно тем же, чем занимался более ста лет назад великий Мильтиад. Похоже, злая судьба все еще преследовала его.

После фиаско в Нотии афинянам срочно потребовался надежный стратег в Ионии. Выбор их пал на Конона, флотоводца и ветерана Навпакта. Прибыв на Самос, Конон нашел людей в самом подавленном состоянии. Он укомплектовал семьдесят триер лучшими экипажами, какие только смог собрать, и смело двинулся на север, наперерез пелопоннесскому флоту. Достигнув широкого пролива между Лесбосом и азиатским берегом, Конон получил сообщение, что противник захватил город Митилену, расположенный тут же, на Лесбосе. Все находившиеся в городе афиняне проданы в рабство. Помимо того, Конону стало известно, что спартанский флотоводец направил ему вызывающее послание: «Я не позволю тебе разбойничать на море. Оно мое».

Это наглое высказывание принадлежало новому спартанскому наварху, молодому Калликратиду, сменившему Лисандра на посту командующего флотом и имеющему в своем распоряжении 140 триер, то есть вдвое больше, чем у Конона. Неравные силами противники столкнулись уже на следующий день. Калликратиду удалось захватить 30 афинских триер, а остальные запереть в митиленской бухте. Здесь, на волноломе, завязался еще один бой. Афиняне заняли позиции с внутренней стороны и использовали нок-реи как катапульты, забрасывающие противника большими камнями. Однако, безнадежно уступая спартанцам в количественном отношении, Конон был вынужден дать команду отойти ближе к берегу. Здесь он на какое-то время оказался в безопасности. Но Калликратид не успокоился. В руках его уже находилась почти половина судов Конона, лучшая часть афинского флота, и он твердо вознамерился не отходить от Лесбоса, пока не захватит все остальное. Спартанцы блокировали выход из бухты. Две афинские триеры пошли на прорыв через заслон. Одну спартанцы перехватили, но другая достигла Афин, принеся весть о сокрушительном поражении и блокаде.

Эта новость потрясла Афины. Под угрозой оказались все успехи Афин со времени сицилийской экспедиции. Если спартанцы пленят Конона и его людей, афиняне окажутся в том же положении, что и спартанцы после Пилоса. Необходимо было как-то избежать такой участи и что-то делать. Афиняне предпринимали все меры, на какие только были способны. На переплавку пошли святыни и другие драгоценности Акрополя. Богатые граждане-триерархи, сами испытывавшие дефицит наличных, готовы были разделить финансовое бремя между собой. К счастью, собрание уже когда-то давно поддержало предложение Алкивиада о строительстве новых триер в Македонии, и теперь Перикл-младший, сын Перикла и Аспазии, привел их в целости и сохранности в Пирей. Кроме того, чтобы как-то поддержать афинян, македонский царь передал в дар городу строительный лес. Распорядиться им, как и всеми имеющимися финансами, было поручено вновь избранному стратегу – Периклу-младшему.

Храмовые драгоценности и македонский лес – необходимые инструменты для ведения войны, но они не могли заменить десятков тысяч людей у весел и на палубе. Даже если в Афинах для защиты городских стен оставить только самых старых и самых молодых, а остальных – всадников, гоплитов, фетов и даже иностранцев – жителей города – призвать на службу, все равно этого будет недостаточно. К счастью, Афины располагали своеобразной валютой, ценившейся даже выше серебра. Называлась она – гражданство. Быть гражданином Афин означало причастность к самому либеральному на тот момент мироустройству. Право на гражданство блюлось самым тщательным образом, и лишь в крайне редких случаях собрание предоставляло его людям со стороны. По закону на афинское гражданство мог претендовать только ребенок, у которого и мать, и отец афиняне. Сам Перикл-младший стал гражданином по особому решению народа, ибо мать его Аспазия была уроженкой Милета. И вот теперь собрание проголосовало за то, чтобы предоставлять право афинского гражданства взамен на военно-морскую службу.

А когда выяснилось, что и так проблема не решается, состоятельные афиняне изъявили согласие освободить своих рабов, чтобы те сели за весла. В Древней Греции клеймо раба человек носил просто по несчастному стечению обстоятельств, принадлежность к той или иной расе или классу к этому никакого отношения не имела. И любой раб всегда имел возможность купить себе свободу. Либеральные нравы, свойственные морской демократии Афин, оказывали на рабов самое положительное воздействие: один олигарх жаловался, что в Афинах нельзя ударить раба, принадлежащего не тебе, а кому-то еще, нельзя даже требовать, чтобы раб уступил тебе дорогу на улице. Он же отмечал, что, сопровождая своих хозяев-гоплитов на транспортных судах, некоторые рабы становились сезонными гребцами.

При известии об этой инициативе богатых сограждан афинян охватил соревновательный дух. Вопрос был быстро поставлен на голосование, и собрание объявило, что любой раб, готовый рискнуть жизнью в морском сражении, получает не только свободу, но и гражданство. Последовала немедленная реакция: тысячи рабов изъявили готовность отказаться от освобождения от военной службы, что было одним из немногих преимуществ рабского положения. В Пирей хлынул поток людей, только что обретших свободу. Времени обучать их морскому ремеслу не было. Уже под конец июля остающиеся на берегу афиняне наблюдали за отплытием спасательной экспедиции, понимая, что присутствуют при рождении чуда, ведь триера из Митилены, откуда Конон взывал к согражданам о помощи, прибыла в Афины всего тридцать дней назад.

На Самосе афинянам удалось сконцентрировать более 150 кораблей, во главе которых стояли восемь стратегов. Были здесь и бывшие стратеги Фрасибул и Ферамен, покрывшие себя славой в Кизике, но на сей раз в качестве всего лишь триерархов собственных судов. Количество триер производило впечатление, но не хватало ни скорости, ни мастерства в действиях. Недолгий поход на север к Лесбосу убедил в том, что необученные экипажи, при всем своем старании, никак не могут добиться согласованности в действиях и вряд ли могут рассчитывать на то, что называется synkrotoi – умением одновременно наносить и принимать удары.

Избегая риска, связанного с высадкой вблизи спартанских сил, осадивших Митилену, афиняне обогнули Лесбос и остановились на противоположной стороне пролива, у Аргинусских островов («Белых островов»). Это было некоторое подобие архипелага, и два самых больших острова разделяла закрытая лагуна, по сторонам которой и расположились лагерем афиняне. Зажглись сигнальные огни, запылали бивуачные костры. Постоянно на Аргинусских островах жили эолийские греки, но сейчас здешнее население увеличилось до тридцати тысяч человек, в основном афинских граждан. Лагерь расположился на склоне холма, поднимаясь от подножия к гребню, выходящему на пролив. Поднявшись сюда, Фрасибул, Перикл и другие стратеги осмотрели позицию. Слева расстилалось открытое море. Справа, в северном направлении, в полумиле от того места, где стояли на якоре их триеры, находился самый маленький из островов архипелага, своего рода необитаемый аванпост. Внизу в море вдавались белые как мел скалы, кое-где окаймляемые предательски скрытыми под водой рифами. С наступлением темноты афиняне заметили, что на противоположном берегу мелькают огоньки. Это спартанцы, узнав об их появлении и готовясь к столкновению, двинулись на север, вдоль побережья Лесбоса. Убежденные, что произойдет оно не далее как завтра утром, стратеги приказали убрать с триер мачты и паруса. Для большинства из их людей это будет первый в жизни бой. Для кого-то и последний. Около полуночи задул сильный ветер, пошел дождь.

Главенствующее положение среди восьми стратегов занимал Фрасилл. Он уже пять лет, как играл видную роль в афинских делах, начиная с того исторического дня на Самосе, когда, защищая дело демократии, возглавил строй гоплитов. В эту ночь на Аргинусских островах Фрасиллу приснился сон, какой может присниться только афинянину. Ему снилось, что он дома, в театре Диониса, играет в спектакле. А в хоре – шесть других стратегов, поют и танцуют вместе с ним. Пьеса – «Финикиянки» Эврипида, а их соперники разыгрывают «Просительниц» того же автора. В обеих пьесах один и тот же трагический сюжет Эсхила – «Семеро против Фив», судьба не преданных земле, подвергшихся надругательству тел. Фрасилл и его труппа побеждают. Но это пиррова победа, ибо все они гибнут. Очнувшись, Фрасилл немедленно пересказал свой сон предсказателям.

Ближе к рассвету небо прояснилось, ветер утих. Предсказатели объявили, что во время утренних жертвоприношений появились предзнаменования победы в грядущем сражении, которое пройдет под эгидой Зевса, Аполлона и эриний. Об этих предзнаменованиях было рассказано всем, хотя, по просьбе Фрасилла, сон его сохранился в тайне. Знамения знамениями, но по плану Фрасилла его неопытные экипажи будут держаться ближе к островам, чтобы при случае найти тут укрытие. Собственно, и самим этим островам предстоит сделаться частью боевого порядка афинян. Это было нечто вроде озарения: пока афиняне будут держаться места своей стоянки, они неуязвимы. Много времени на размышления у Фрасилла не было, идея пришла ему в голову только накануне вечером, когда он стоял на вершине, изучая местность: пролив, острова, рифы.

Фрасилл разделил свои силы на три части – два мощных крыла прикрывают справа и слева не столь внушительный центр. Правое крыло растянется на полмили водной поверхности от северной оконечности большого острова, где афиняне стали лагерем, до одинокого островка, замыкающего с севера весь архипелаг. Крыло это составится из шестидесяти ставших в два ряда триер во главе с самим Фрасиллом и еще четырьмя стратегами. Островок прикроет наиболее удаленные от центра суда и позволит предотвратить атаку с фланга.

Шестьдесят триер левого крыла, также выстроившиеся в два ряда, расположатся таким образом, что одна сторона упрется в южный берег острова, другая уйдет в открытое море. Здесь будут находиться другие четверо стратегов, в том числе Перикл. Слабый же центр составят десять священных триер афинских фил, где на веслах традиционно сидят новички; три во главе с навархами; десять с Самоса и еще несколько судов, снаряженных союзниками. Все они вытянулись вдоль скалистого берега, защищенные от нападения противника подводными рифами и утесами.

Выстроившись в указанном порядке, афинский флот стал походить на стену длиной около двух миль, ощетинившуюся бронзовыми клювами и деревянными веслами. Сражение у Аргинусских островов станет поединком лучших гребцов, которых только можно было нанять на персидские деньги, и не искушенных в морском деле афинских всадников, ремесленников, горожан иностранного происхождения и бывших рабов. Калликратид дошел со своими кораблями почти до середины пролива, когда его впередсмотрящие увидели застывший в спокойном утреннем море удивительный строй афинских триер. Эскадра его насчитывала всего 120 судов, ибо 50 он оставил в Митилене, не позволяя Конону вырваться в открытое море. В любом случае Калликратид никак не предполагал, что у афинян будет так много кораблей. Его армада вытянулась по фронту в одну линию.

Рулевой спартанского флагмана сразу понял, чем грозит столкновение, и посоветовал флотоводцу отказаться от атаки. Попытка сбить афинян с их отлично укрепленных позиций была бы, по его мнению, чистым безумием, да и нужды в том нет. Чтобы выручить Конона, им ведь, так или иначе, придется выбираться из засады. И вот тогда-то, убеждал рулевой, мы окружим их в открытом море и легко одержим верх. Но Калликратид был спартанцем старого закала. Сражения выигрывает не осмотрительность, побеждает мужество. Об отступлении не может быть и речи.

Не обращая внимания на слабый центр афинян, Калликратид разделил свои силы надвое так, чтобы было чем ударить по флангам противника. Сигнальщик протрубил начало атаки, и спартанцы ринулись вперед. Калликратид во главе десяти триер из Спарты находился справа, стало быть, лицом к лицу с Периклом и его соратниками. Местный люд, а также те из афинян, что не участвовали в сражении, облепили прибрежные скалы. У зрителей появилась уникальная возможность наблюдать, как в морском бою сходятся четыре отдельных соединения.

Поскольку афиняне стояли на месте, не двигаясь ни вперед ни назад, сражение приняло характер сухопутной схватки, когда фаланги гоплитов накатываются друг на друга и тут же отходят, чтобы изготовиться к новой атаке. Поворотный момент всей долгой битвы наступил с гибелью спартанского флотоводца. Его флагманское судно прорвалось сквозь строй афинян и ударило по триере Перикла с такой силой, что нос застрял в борту. Перикл и его люди завязали бой на палубе вражеского корабля. То ли от шока, вызванного столкновением, то ли от удара афинского воина, но Калликратид потерял равновесие, упал в воду и под тяжестью собственных доспехов пошел ко дну. Со смертью предводителя распался весь строй пелопоннесских кораблей. Они обратились в беспорядочное бегство, но афиняне не отпускали их, потопив либо захватив девять из десяти триер противника. Союзники спартанцев на другом фланге продержались дольше, но в конце концов и им пришлось спасаться бегством. Последовал настоящий разгром: спартанцы потеряли общим счетом семьдесят семь кораблей. Новые граждане Афин одержали победу.

Фрасилл собрал на берегу военный совет. Устроившись с подветренной стороны, в лазурном покое затихшего острова стратеги обсуждали свой следующий шаг. Один предложил подобрать убитых и вытащить на берег поврежденные суда. Другой настаивал на немедленном отплытии в Митилену, на выручку к Конону. Фрасилл нашел компромисс. Все восемь стратегов, собрав силы в кулак, немедленно атакуют спартанский флот в Митилене. Бывшие стратеги Фрасибул и Ферамен, вместе с начальниками рангом пониже, так называемыми таксиархами, останутся у Аргинусских островов с сорока семью триерами и прочешут пролив, вылавливая тела убитых и подбирая раненых, которые могли уцепиться за обломки кораблей.

Пока они спорили, поднялся штормовой северный ветер, но поскольку из лагеря моря не видно, стратеги не заметили, сколь круто изменилась погода, и когда наконец они одобрили голосованием предложение Фрасилла, ветер уже вовсю гнал обломки разбитых в бою судов вместе с теплящейся кое-где человеческой жизнью. Вся эта масса неожиданно пришла в движение, ее сносило на юг. Море к этому времени разбушевалось настолько, что план Фрасилла оказался невыполнимым ни в одной из своих частей. Любовь к демократической процедуре, весьма похвальная сама по себе, на сей раз лишила стратегов их шанса. По своей конструкции триеры не годились для штормовой погоды, даже опытные афинские моряки не хотели рисковать жизнью в спасательной операции. Стратегам не оставалось ничего, кроме как отступить. Они выставили на берегу символы победы и стали ждать окончания шторма.

К утру ветер стих, но и море опустело. Следы сражения, тела убитых, раненые – все это исчезло, все было снесено волной и выброшено на берег где-то на юге. Оплакав погибших, афиняне направились в Митилену. Едва отойдя от берега, они увидели идущие навстречу корабли. Это были сорок триер Конона. Оказалось, что накануне вечером, узнав о гибели Калликратида и поражении своих товарищей, спартанцы сняли блокаду, подожгли лагерь и исчезли в ночи. Преследовать остатки пелопоннесского флота у афинян возможности не было, и они вернулись на Самос.

Народное собрание в Афинах с большим энтузиазмом встретило весть о победе, но осталось недовольно тем, что тела погибших остались непогребенными. Стремясь как-то оправдать себя, Ферамен и Фрасибул (триерархи, которым было поручено выловить трупы) присоединились к тем, кто винил во всем стратегов. После бурного обсуждения собрание решило предать суду всех их, за исключением Конона. Это означало, что в военных действиях наступает перерыв, притом в тот момент, когда афиняне перехватили стратегическую инициативу. Обвиненные стратеги привели с собой в Пирей почти все свои триеры – в трудный момент им нужна была поддержка экипажей.

Прибыли, правда, не все: двое, избегая суда собрания, удалились в добровольное изгнание. Это бегство могло быть сочтено косвенным подтверждением вины остальных. По мере того как дело обрастало материалами и продвигалось от допросов в комиссии по расследованию к заседаниям совета и далее к страстным дебатам на собрании, обвинения и контробвинения только множились. В конце концов народ проголосовал за то, чтобы вплоть до начала слушаний шестеро вернувшихся в город стратегов – Фрасилл, Перикл, Диомедон, Лисий, Аристократ и Эрасинид содержались в заключении. Представ перед собранием, все они единодушно настаивали, что при таком шторме выйти в море было невозможно. Это подтвердили и рулевые триер, участвовавших в событиях у Аргинусских островов. Общее мнение начало клониться в сторону обвиняемых, но наступивший закат положил дебатам преждевременный конец. До наступления темноты участники собрания проголосовали за то, чтобы поручить совету пятисот выработать формулу обвинения (если, конечно, есть в чем обвинять), а также процедуру судебного заседания.

На очередном заседании председательствовал представитель антиохийской филы философ Сократ. Избирались председательствующие жребием, и полномочия их ограничивались однодневным сроком. То, что им оказался в тот день столь видный гражданин, было чистой гримасой слепого жребия. Проведя положенный ритуал жертвоприношений и молитв, Сократ открыл заседание и попросил секретаря огласить мнение совета. Оно сводилось к тому, что судить стратегов следует не поодиночке, а всех шестерых разом и не судом присяжных, а на собрании, уже сегодня. Всем десяти филам будет предложено две урны: одна с надписью «виновны», другая – «невиновны». После чего граждане, проходя мимо урн, будут бросать в них свои бюллетени.

Афинянам случалось уже заключать в тюрьму, судить, штрафовать, высылать стратегов, но никогда еще не приговаривали они их к смертной казни за решения, принятые во время боевых действий. Беспрецедентным было также предложение о коллективном суде. Не давая собранию даже задаться вопросом о возможных военных последствиях этого суда, да и о самой судебной процедуре, на трибуну вышел и поведал душераздирающую историю один из тех, кто уцелел в сражении у Аргинусских островов. Когда его триера стала жертвой тарана и разлетелась на куски, он спасся, ухватившись за кадку с мукой. Вокруг раздавались стоны и крики тонущих моряков. Шансов спастись у них не оставалось, и, погибая, они умоляли его передать согражданам в Афинах, что стратеги бросили их на произвол судьбы. В глазах собравшихся на Пниксе трагедия приобрела физически ощутимый характер: кадку с мукой забыть трудно.

Прозвучавшее свидетельство вызвало бурю эмоций, в которой могло потонуть любое слово в пользу стратегов. Раздавались громкие выкрики в том смысле, что ничто не должно мешать свершиться воле народа, а председательствующему следует немедленно поставить предложение совета на голосование. Для Сократа все это дело имело не только юридическое, но и личное значение. Один из обвиняемых, Перикл, был его близким другом и учеником. Сократ часто говорил с ним о делах города, и именно по его настоянию Перикл выдвинул свою кандидатуру в стратеги. Сейчас Сократ напомнил разъяренной толпе, что по афинскому законодательству граждане, обвиненные в совершении того или иного преступления, имеют право на индивидуальное рассмотрение своего дела. Поэтому предложение совета противоречит закону и на голосование поставлено быть не может. Самые непримиримые обвинители попытались было заглушить слова Сократа, но полемист он был искушенный и продолжал твердо держаться своей позиции.

В этот критический момент к трибуне подошел родич Перикла и Алкивиада. Это был тот самый Эвриптолем, что год назад приветствовал Алкивиада по его возвращении в Афины. Он указал на то, что по меньшей мере один из шести стратегов ни в чем не виноват, ибо в то время, когда заседал злополучный военный совет, он плыл к берегу со своего затонувшего корабля. В чем же его можно винить, кроме, быть может, невезения? «Афиняне, – продолжал Эвриптолем, – вы одержали великую, славную победу. Так не ведите же себя так, будто вы стонете под бременем позорного поражения. Сохраняйте здравый смысл, признайте, что иными вещами лишь небеса распоряжаются. Эти люди были бессильны что-либо предпринять, так не вините же их в предательстве. Шторм не позволил им сделать то, что они должны были сделать. Право, справедливость требует, чтобы мы не наказывали их смертной казнью по наущению некоторых недостойных людей, но увенчали лав-рами».

Эвриптолем предложил, чтобы всех шестерых стратегов судили по отдельности судом присяжных. Сократ с готовностью поставил это предложение на голосование, и люди уже собирались поднять руки, когда вдруг послышался голос протеста. Возможно, принадлежал он кому-то из врагов стратегов, а может, ревнителю строгих правил. Изначальное предложение совета о суде над всеми шестью стратегами все еще стоит на повестке дня, и по нему надо вынести решение, прежде чем рассматривать что-либо иное. Уверенный в благоприятном исходе, Сократ поставил на голосование предложение совета. Но он просчитался. Легко поддающееся настроениям собрание большинством голосов решило немедленно приступить к судебному разбирательству. Все еще надеясь, что голосов в пользу оправдательного приговора окажется больше, Сократ распорядился поставить урны. Один за другим мимо них проходили филами граждане и бросали заранее приготовленные камешки. При подсчете выяснилось, что большинство – за смертную казнь.

Должностные лица, известные под наименованием Одиннадцать, препроводили осужденных с Пникса назад в тюрьму. Обычно смертные приговоры приводились в Афинах в исполнение немедленно, хотя друзья и родственники имели право перед этим попрощаться с близкими в тюрьме. Способ казни зависел от характера преступления и социального статуса осужденного. Пиратов распинали на деревянных крестах, установленных на обочине дороги, ведущей в Пирей. Врагов государства и насильников бросали в расщелину под названием «Барафон». Ну а уважаемым гражданам, таким как стратеги, дозволялось выпить цикуту.

Этот яд извлекается из сорняков того же названия, которые в Аттике растут буквально повсюду. Цикута распускает свой белый зонтик, высоко поднимаясь над полями и кустарником. Ее собирают, приносят аптекарю, тот толчет растение в ступе, и при этом его листья, похожие на листья папоротника, и небольшие плоды выделяют горький сок, прозрачный и маслянистый. Для того чтобы умертвить человека, достаточно чашки такого сока. Смертнику рекомендуется прогуливаться, в этом случае яд быстрее распространяется по телу. Сонливость постепенно переходит в паралич членов, затем утрачивается речь. Сознание остается ясным до самого конца. Стоит яду проникнуть в легкие, как жертва перестает дышать и умирает, словно рыба, выброшенная на берег. Один за другим герои битвы Аргинусских островов выпивали свои фиалы с цикутой и расставались с жизнью.

Вскоре афиняне отошли, и их охватило раскаяние. Правда, винили они не себя, а политиков, сбивших их с пути истинного. Но никакое покаяние не могло вернуть к жизни стратегов, как и устранить трещину, возникшую между народом и его военными избранниками. Демократия, не укрощенная разумом, так же свирепа и неправедна, как и тирания. В тесной тюремной камере Фрасибул убедился в реальности своего страшного сна, а карьера Перикла-младшего оборвалась, так толком и не начавшись.