Текст книги "Властелины моря"

Глава 16
Нисхождение в Аид(405—399 годы до н. э.)

Знать, могуча вовек рока над нами власть.

Над ней ни злато, ни булат,

Ни крепкий вал, ни легкий струг,

Забава волн, нам не даст победы.

Софокл. «Антигона», пер. Ф.Зелинского

Через три месяца после суда над стратегами афиняне отмечали Линеи, или праздник виноделия. За пиршественными столами и на сцене восславляли Диониса, а виноградный сок меж тем булькал и сгущался под крышками чанов, чудесным образом превращаясь в вино. В то же время город оплакивал уход двух гениев театра. Смерть настигла Эврипида в Македонии, где он был гостем царского двора. Умер в возрасте 90 лет и Софокл – не осталось, наверное, ни одного афинянина, кто бы помнил этот мир, не будь его.

В эту пору утрат Аристофан написал новую комедию – «Лягушки». Говорится в ней о примирении, единстве, верности флоту. Содержится и привет рабам, полностью оплатившим у Аргинусских островов свою свободу и право гражданства. Многие из этих новых афинян, сбросивших бремя рабства благодаря собственному героизму, впервые оказались в театре.

Действие «Лягушек» начинается появлением Диониса – бога театра, отправляющегося в Аид, чтобы вернуть к жизни Эврипида. Дионис находит угрюмого лодочника Харона и пересекает вместе с ним Стикс под пение хора лягушек, исполняющего песню моряков: «Бреке-ке-кекс! Бреке-ке-кекс!» На противоположном берегу Дионис различает Эврипида и с ним его отдаленного предшественника Эсхила, автора «Персов». Оба пребывают в уголке поэтов Аида. Дионис немедленно объявляет начало конкурса и арбитром назначает себя. Победителя ждет возвращение в Афины. На основании одних лишь поэтических достоинств выявить его не удается, и Дионис задает последний вопрос: «Как спасти Афины?» И тут на высоте оказывается Эсхил, повторяющий вслед за Фемистоклом: посвятите себя войне на море и не забывайте о флоте. В финале пьесы Эврипид остается в Аиде, Эсхил же возвращается в мир живых, где ему предстоит поделиться своей мудростью с нынешним поколением афинян.

«Лягушки» выиграли первый приз. Публика даже потребовала повторного представления – редкая честь. Оно состоялось, и афиняне увенчали Аристофана не виноградными лозами Диониса, но священными оливковыми листьями Афины – дар, предназначенный лишь величайшим благодетелям города.

Начинался двадцать седьмой год Пелопоннесской войны. Вернись Эсхил и впрямь той весной в Афины, ему не в чем было бы упрекнуть своих земляков, по крайней мере в том, что касается флота. После сицилийской катастрофы афиняне упорно наращивали свои силы, и теперь в их распоряжении имелось двести боевых кораблей. Благодаря освобождению рабов и предоставлению статуса гражданина иноземцам, проживающим в городе – шаг поистине революционный, – все они были укомплектованы исключительно жителями Афин. В свете того, что спартанцев по-прежнему финансировали персы, это имело чрезвычайное значение, афинский флот должен был быть самодостаточен.

Судов и людей хватало с избытком, а вот флотоводцы были наперечет. Стратеги, выигравшие недавние сражения, либо ушли в мир иной, либо не были переизбраны на свои должности, либо не желали (что можно понять) продолжать службу на море. Алкивиад пребывал в изгнании – в своей крепости на Мраморном море. Конон был попеременно то стратегом, то навархом, в свой актив он мог записать, конечно, отсутствие поражений, а также одну полупобеду на море – к сожалению, неполную (ведь в конечном итоге Калликратид запер его минувшим летом в митиленской бухте Лесбоса).

Семь лет прошло после тяжелого поражения в Большой бухте Сиракуз – поражения, после которого, казалось, владычеству Афин на море пришел конец. В условиях, когда, укрепившись на своей базе в Аттике, спартанцы постоянно досаждали городу своими набегами и одновременно проводили морские операции в Ионии и Геллеспонте, в мире воцарились жестокость и насилие. Один из новых афинских стратегов, личность на редкость воинственная, некто Филокл, захватил, по свидетельству очевидцев, в открытом море две вражеские триеры и побросал оба экипажа за борт на верную гибель. Он также стал печально известным своим предложением отсекать военнопленным правую руку (или, как утверждают некоторые, большой палец правой руки), дабы после выкупа или освобождения этот человек не мог больше взять весло или оружие и направить его против Афин. А если говорить о спартанцах, то об их популярном военачальнике Лисандре говорили, что он безо всякой жалости и причины истребляет в прибрежных городах мирное население.

Такого одаренного стратега и тактика, как Лисандр, у Спарты еще не было. Помимо того, это был человек необыкновенно осмотрительный и хитроумный. Это он ушел под Эфесом от прямого столкновения с Алкивиадом и, дождавшись, пока недалекий рулевой Антиох выйдет в открытое море, нанес ему там сокрушительный удар. Более, чем любой из самих афинских стратегов, Лисандр стал подлинным наследником Фемистокла, Формиона и Кимона. Подобно им, он отчетливо понимал, что успешный стратег не мучит себя угрызениями совести. «Детей обманывай, играя в бабки, – наставлял он, – а взрослых, клянясь в чем-то». Лисандр пользовался колоссальной популярностью и у своих греческих союзников, и у персидских владык. Именно по настоянию последних Лисандра назначили в этом году «советником» с прерогативами управления всеми военными действиями на море, потому что по спартанскому закону одно и то же лицо не могло занимать пост адмирала дважды.

С началом лета крупная эскадра под командой Лисандра, казалось, одновременно появлялась во всех частях Эгейского моря. Афинскому флоту, вновь избравшему главной своей базой Самос, никак не удавалось ни заставить его принять бой, ни предотвратить ударов по союзникам, которых осталось не так уж много. По сообщениям, доходящим до совсем растерявшихся афинян, Лисандр атаковал Родос, побережье Малой Азии, даже саму Аттику. Наконец, примерно в середине лета Конон и его соратники пришли к выводу, что Лисандр идет на север, к Геллеспонту. Туда же направились и афиняне, объединив предварительно все свои силы – 180 триер, государственный корабль «Парал» и более тридцати пяти тысяч гребцов и гоплитов. Командовали всем этим воинством шесть стратегов, в чью задачу входило любой ценой не позволить Лисандру перерезать торговые маршруты. Через месяц тяжело груженные зерном транспортные суда отправятся в свой обычный путь через Босфор и Геллеспонт. Совершенно очевидно, что спартанцы намереваются их захватить или как минимум не дать дойти до Пирея, как это уже однажды сделал Миндар в бытность свою флотоводцем. Афинские стратеги четко отдавали себе отчет в том, что сколь угодно мощный, пусть даже непобедимый флот не стоит ничего, если город лишится хлеба.

Пока афиняне добирались до Геллеспонта, Лисандр успел нанести свой первый удар. После недолгой осады он захватил Лампсак, дав находящимся там афинским гоплитам возможность эвакуировать жителей в обмен на быструю капитуляцию. Лампсак прикрывал северный вход в Геллеспонт, достигавший в это время года трех миль в ширину. Потеря этого города удар, конечно, чувствительный, но афиняне все же надеялись удержать там Лисандра, а еще было бы лучше выманить его в открытое море и навязать настоящее сражение, чтобы транспортные суда с зерном благополучно проследовали в Аттику. Запасшись провизией в Сесте, афинские триеры направились к Лампсаку. Корабли Лисандра спокойно покачивались внутри залива неровной формы, служившего городу чем-то вроде бухты, а крупный сухопутный отряд спартанцев патрулировал азиатский берег, не давая тут и мыши проскользнуть. Так что афинским стратегам пришлось искать место высадки на противоположном, европейском, берегу.

В те времена городов там не было. Пройдет еще немало лет, прежде чем греки построят Каллиполь («Прекрасный город») прямо напротив Лампсака. По прошествии веков Каллиполь переименуют в Галлиполи, или, на современный манер, Гелиболу, городок, расположенный на берегу красивой замкнутой бухты. Но в ту пору, когда афиняне собирались бросить вызов Лисандру, ничего подобного не было.

В отсутствие портового города афинянам требовались для их кораблей свободный берег и для сухопутных сил ровная площадка. Из-за сильных течений песчаные берега внутри самого Геллеспонта ровную линию образовать не могли, но сразу за выходом из пролива более чем на полторы мили в длину тянулась прекрасная песчаная коса. Омываемая водами Мраморного моря, она выходила на восток, в сторону Византия. Отсюда хорошо просматривался маршрут, которым пойдут торговые суда с зерном, да и корабли Лисандра можно перехватить, если он попытается продвинуться к Босфору. До Лампсака отсюда около шести миль, и высокий мыс на южной оконечности косы прикрывает позицию от наблюдателей Лисандра. Глубже расстилается просторная равнина, где могут разместиться тысячи гоплитов, а ручьи, сбегающие с гор, вполне удовлетворяют потребность в пресной воде. Собственно, они-то и дали имя этому месту – Эгоспотамы («Козья река»). Остановка в Сесте оказалась отнюдь не лишней, ибо еды здесь взять негде.

Недавние победы при Кизике и у Аргинусских островов укрепляли уверенность в своих силах, и афиняне принялись за дело уже на рассвете следующего дня: построили корабли в боевой порядок и двинулись к Лампсаку. Но морское сражение явно не входило в планы Лисандра. Впередсмотрящие не могли даже с уверенностью сказать, поднялись ли его люди на борт или нет. После многочасовой утомительной, против течения, гребли афиняне вынуждены были отказаться от надежды на сражение и поплыли назад. На следующий день повторилась точно та же картина. А затем и на третий, и на четвертый, и никаких признаков того, что Лисандр собирается выйти в открытое море и принять вызов могучего противника из Афин, все не было. Перед лицом столь явного, казалось бы, малодушия боевой дух афинян только поднимался, пусть даже запасы еды иссякали.

Случайным свидетелем этих повторяющихся изо дня в день маневров оказался один афинянин. Из хорошо укрепленного дома-крепости, расположенного в самом узком месте галлиполийского полуострова, открывалась отличная панорама всего морского пространства, от Эгоспотам до Лампсака. Алкивиад, пробыв в должности strategos autokrator – верховного главнокомандующего морских и сухопутных сил чуть более года, стал теперь заметной фигурой в здешних краях. Утешение, конечно, слабое, замена неравноценная, но, с другой стороны, Алкивиад все же полагал, что его здешний авторитет может сыграть немаловажную роль. Используя его, он рассчитывал возглавить флот, столь неожиданно приблизившийся к порогу его дома.

Оседлав коня, он отправился берегом к Эгоспотамам. Конон и другие стратеги дали ему возможность высказать свое мнение. Здесь, на открытой местности, говорил Алкивиад, афиняне подвергают себя опасности и уж точно не возьмут верх над противником без мощной поддержки с суши. Между тем два местных царька пообещали Алкивиаду отряд вооруженных фракийцев. Если переправить их на афинских триерах через Геллеспонт, они могут ударить по Лампсаку с тыла, в результате чего удастся либо победить спартанцев на суше, либо вынудить Лисандра принять сражение на море. Взамен он, Алкивиад, просит только одного – участия в руководстве военными действиями.

Предложение это стратегов не заинтересовало. Они слишком хорошо знали Алкивиада. Если его план провалится, собрание все равно возложит ответственность на них, как на лиц официальных. В случае же удачи вся слава достанется ему. Стратеги решительно попросили незваного гостя удалиться и более их не беспокоить. Уходя, Алкивиад дал им последний совет: лучше переместиться отсюда в Сест с его хорошо укрепленной бухтой, стенами и запасами пищи. На стратегов и это не произвело впечатления. «Командуем здесь мы» – таков был их ответ.

Алкивиаду заткнули рот. Афиняне явно вступают на самоубийственный путь. Он сел на лошадь и медленно поехал через лагерь, минуя палатки триерархов, длинный ряд повернутых к нему кормой триер, воинские бивуаки. Теперь Алкивиад был бесконечно далек от всей этой столь знакомой ему, столь родной атмосферы моря и моряков. Оставалось лишь возвращаться в свое убежище и наблюдать издали за предстоящей драмой.

В согласии с истинно демократическими нормами стратеги каждодневно сменяли друг друга на командном посту. Решив с самого начала, что нужен бой на море, они теперь не решались, судя по всему, изменить или скорректировать этот замысел. По-прежнему каждое утро они выводили корабли в море, и по-прежнему Лисандр никак не реагировал на этот вызов. Дисциплина тем временем начала ослабевать. По возвращении на берег экипажи погружались в дрему на полуденном солнце, или просто засыпали на песке, или, в поисках пищи, удалялись все дальше и дальше от судов. Да и сами чрезмерно самоуверенные стратеги в какой-то момент даже перестали выставлять часовых.

А ведь, к несчастью для афинян, наблюдал за ними не только Алкивиад. Каждый день два-три сторожевых корабля противника незаметно следовали за афинянами из Лампсака к Эгоспотамам, и покуда те сходили с кораблей, принимаясь за полдневную трапезу, издали пристально следили за ними. Лисандр же терпеливо ожидал сигнала, означающего, что афиняне удалились в глубь материка на слишком далекое расстояние, чтобы в случае атаки вовремя вернуться к берегу.

Разведчики носили отполированные до блеска бронзовые щиты, с помощью которых передавали сигналы друг другу и далее, в ставку Лисандра. Увидев на пятый день блеснувший на солнце щит, он понял, что час пробил: афинский лагерь опустел, триеры остались без присмотра. Лисандр немедленно снялся с места и направился к невысокому мысу Абарнис, расположенному, как и Лампсак, на азиатском берегу Геллеспонта. Тут пелопоннесцы сняли и перенесли на берег большие мачты и паруса – на тот случай, если удача в бою повернется к ним спиной и придется отступать. Лисандр понимал, что в случае поражения путь назад в Лампсак ему отрезан.

Дождавшись, пока экипажи, свободные от лишнего груза и готовые к бою, вернутся на борт, Лисандр подал знак сигнальщику. Над водной гладью прокатился грозный звук труб, и от берега отвалила целая армада кораблей. Матросы гребли ровно и мощно. Такого момента юные спартанцы ждали давно, можно сказать, с самого рождения. Надежда была на то, что они дойдут до Эгоспотам еще до того, как афиняне поймут, что происходит, и соберутся с силами. Главное теперь – скорость.

По указанию Лисандра рулевые повели триеры к никем не охраняемой южной стороне афинского лагеря. Там, за высоким мысом, экипажи незаметно сойдут на землю. Так и произошло. Спартанцы попрыгали с бортов и бросились к мысу. Заняв позицию на берегу, они либо атакуют афинский лагерь, либо (в случае если афинянам удастся отбить нападение) хотя бы закрепятся на европейском берегу. Дождавшись окончания высадки, Лисандр велел триерам возвращаться в море.

Появление передовых кораблей спартанцев стало полной неожиданностью для курсировавшего вдоль берега небольшого отряда афинян под командой молодого неукротимого стратега Филокла. Его триерахи и рулевые сразу поняли, что перед ними весь флот противника, и пустились в стремительное бегство. Между ними и берегом растянулась длинная вереница афинских кораблей, на борту которых не было сейчас ни одного человека.

Триеры Лисандра преследовали их по пятам. Обрушившись на кормовую часть ближайших к ним кораблей Филокла, они далее, подобно всепожирающему пламени, хлынули на берег в надежде покончить с противником одним ударом. Лисандр расположил людей, вооруженных абордажными крюками, на носу так, чтобы, дождавшись, пока рулевые, разворачивая триеры тарана в сторону берега, подойдут к мелководью, уцепить афинские суда и увести добычу в открытое море.

В афинском лагере возникла паника. Одни пытались удержать триеры, другие хотели перелезть через борт и там уже ввязаться в бой. Тем временем пелопоннесцы, не обращая внимания на своих же товарищей, взбиравшихся на корму, таранили носовые части афинских кораблей. Те, почти обезумев, пытались отвалить от берега, усилиями буквально двух-трех гребцов, которые, естественно, тут же становились легкой добычей противника. Тем временем Лисандр и его моряки сошли на берег и через разрывы в Деревянной стене кораблей проникли в афинский лагерь. Тут они соединились со спартанскими пехотинцами, что высадились на берег у мыса, и, подавляя слабые очаги сопротивления, окружали тысячи бегущих афинян. Действовали они решительно и четко, уйти удавалось единицам. В плену оказались десятки тысяч афинян; три тысячи, начиная с Филокла и других стратегов, будут казнены уже завтра. Стараниями осторожного и предусмотрительного Лисандра так называемое сражение при Эгоспотамах практически с самого начала превратилось в разгром. Война, тянувшаяся на протяжении жизни целого поколения, закончилась за какой-то час, фактически без всяких потерь со стороны спартанцев.

Уцелели лишь один афинский стратег да несколько экипажей. В тот день Конон находился на одном из своих флагманских кораблей и одним из первых заметил приближение вражеского флота. Вместе с еще восемью триерами ему удалось выйти в открытое море еще до того, как пелопоннесцы достигли того участка берега, что он прикрывал. В море к нему присоединился «Парал», которому тоже удалось вовремя собрать людей и избежать нападения. Выручить тысячи своих сограждан, запертых на берегу, где Лисандр завершал расправу над афинским флотом, он был бессилен. Оставалось надеяться только на спасение собственное и своих людей.

Держась как можно дальше от берега, Конон прошел мимо мыса Абарнис, где Лисандр оставил корабельную оснастку. И это была большая удача, дар небес, можно сказать. Афиняне бежали столь поспешно, что поставить мачты и развернуть паруса у них просто не оставалось времени, а долго в море без них не продержишься. Путь же предстоял не близкий. Высадившись на ровный берег, люди Конона быстро похватали то, что столь щедро оставили им спартанцы.

Здесь же Конон пересел на «Парал». Пиратский корабль с Милета – почтовое судно Лисандра, несущее весть об одержанной триумфальной победе в Спарту, скоро окажется у афинян за кормой. А когда о катастрофе у Козьей реки станет известно всем, для Конона и его спутников не останется ни одного безопасного порта. Выйдя из Геллеспонта, Конон в поисках убежища от спартанцев, да и гнева соотечественников повел свой маленький отряд в южные воды. Ему совершенно не хотелось кончать свои дни с чашей цикуты в руках. Но у командира «Парала» был свой священный долг сообщить о случившемся собранию. Расставшись с Кононом невдалеке от Трои, он продолжил свой путь в Афины через Эгейское море в одиночестве.

Годы спустя молодой Ксенофонт, ученик Сократа, вспоминал, как была воспринята в городе весть о поражении:

«“Парал” подошел к Афинам ночью. Новость передавали из уст в уста, слышался всеобщий стон, он зародился в Пирее, затем отозвался эхом в Длинной стене, наконец достиг города. В ту ночь не спал никто. Люди оплакивали павших, но еще больше – собственную судьбу. Они ожидали, что теперь с ними обойдутся так же, как раньше они сами обходились с другими».

Флота не осталось, и вместе с флотом ушла надежда.

Наутро на ногах был весь город. На экстренном собрании было решено заблокировать вход в две бухты – Зея и Мунихий (ныне опустевшие и никому не нужные) и открытой оставить только бухту Канфар – для приема грузов с зерном. Капитуляции афиняне предпочли осаду. Город готовился к появлению победителя – триумфатора Лисандра.

Но вместо него показались те, кто уцелел при Эгоспотамах, за ними – суда с афинскими гоплитами из Византия и Халкедона. По их словам, они сдались превосходящим силам спартанцев, но, к собственному удивлению, были отпущены с условием, что вернутся домой. Корабли прибывали один за другим, на улицах Афин толпились гоплиты, простые обыватели, торговцы – словом, все те, кто тоже был изгнан победителем из городов – бывших союзников Афин. Это входило в план Лисандра – пусть в Афинах будет как можно больше голодных ртов, тогда легче заставить город стать на колени. Он приказал казнить всех, кто попытается доставить в Афины продовольствие.

В кругу афинских союзников лишь жители острова Самоса, эти убежденные демократы, держались против Спарты еще какое-то время. В знак благодарности собрание предоставило им афинское гражданство. Догадайся оно поступить таким же образом по отношению к другим союзникам в годы расцвета Афин, судьба империи могла бы быть совершенно иной. Теперь же Лисандр поставил во все «освобожденные» греческие города, от Ионии до Босфора, своих сторонников, разместил там воинские части. Старая Афинская империя превратилась в новый, гигантский по своим размерам, спартанский домен. После чего победитель при Эгоспотамах повел свой флот на Эгину и приступил к осаде Афин.

Город продержался зиму, но в конце концов голод и отчаяние заставили людей сдаться. Весной афиняне открыли вход в Большую бухту, и Лисандр мог теперь пожинать плоды победы. Долгая борьба закончилась. Афиняне находились в состоянии войны со Спартой с перерывами пятьдесят пять лет, из них двадцать семь, едва ли не день в день, прошло с того момента, когда произошел конфликт, который Фукидид, а следом за ним и все остальные и назовут собственно Пелопоннесской войной.

Среди союзников Спарты коринфяне и фиванцы были первыми, кто потребовал, чтобы Афины были разрушены, а афиняне проданы в рабство. Но в ходе одного застолья, случившегося во время общего собрания городов-победителей, кто-то поднялся с места и пропел фрагмент известной песни хора из трагедии Эврипида «Электра». Великие завоевания Золотого века Афин стали теперь общим достоянием всех греков. Исполнение довело собравшихся до слез, и кровожадные планы сровнять город с землей были забыты. Богатыми и могучими Афины сделал их флот, но спасли их поэты.

В конечном итоге спартанцы пощадили город и горожан, но смели с лица земли все и вся, имеющее отношение к владычеству Афин на море. Демократии пришел конец. Отныне Афины будут управляться олигархией, состоящей из тридцати состоятельных граждан, которых будет отбирать лично Лисандр. Длинная стена вместе со всеми укреплениями Пирея должна быть разрушена. Сам флот, это ядро силы и славы Афин, усохнет до двадцати триер – наверное, в это число войдут священные суда «Парал» и «Саламиния», а также те, что носят имена десяти аттических фил. Отныне Афины не будут проводить независимую внешнюю политику, им предстоит следовать в фарватере Спарты – и на море и на суше.

День разрушения Большой стены Лисандр решил отметить празднованием в честь этого исторического события. Из города доставили музыкантов, не мужчин, развлекающих гребцов, но женщин, выступающих на пирах. В общем, спартанцы сносили под музыку и пьяные песни афинский оплот. С падением этого символа демократии и морской державы оказалась перерезанной пуповина, более полувека связывавшая Афины с морем.

Новые олигархи были не менее беспощадны, чем Лисандр. Эти Тридцать тиранов, как их скоро станут называть, почти сразу начали уничтожать все следы существования афинского флота. Пирейские эллинги, это чудо греческой архитектуры, строительство которых обошлось в тысячу талантов, были проданы за три таланта утилизаторам, которые их благополучно и уничтожили. А трибуну ораторов на Пниксе, которая всегда выходила на море, эта Тридцатка велела повернуть в противоположную сторону, подальше от опасной стихии, издавна питавшей своими соками афинскую морскую державу.

В весьма непродолжительное время тирания Тридцати сделалась настолько жестокой и беззаконной, что нашелся деятель, открыто выступивший против нее. Фрасибул был ветераном победоносных морских сражений при Киноссеме, Кизике, Абидосе и у Аргинусских островов. Убежденный противник тирании, этот бывший триерарх еще семь лет назад бросил вызов олигархам на Самосе. И вот теперь он вновь встал во главе оппонентов, избравших своей штаб-квартирой Пирей, этот давний оплот афинской демократии. Пусть береговые укрепления разорены, все равно тысячи афинян сплотились вокруг Фрасибула, чтобы дать отпор олигархической власти Тридцати. В результате даже сами спартанцы вынуждены были, после года с небольшим правления своих марионеток, прислушаться к голосу народа. Демократическое правление было восстановлено. А сумеет ли афинская демократия выстоять без кораблей и стен, это должно показать будущее.

Упадок старого порядка символизировали и две большие потери – ушли Сократ и Фукидид. Через пять лет после капитуляции Афин Сократу было предъявлено обвинение в ереси и совращении молодежи. На суде он эти обвинения отверг и, между прочим, напомнил присяжным о своем послужном списке, когда он воевал под началом Формиона и Ламаха. «Когда избранные вами стратеги, – говорил Сократ, – отдавали мне приказы в Потидее, Амфиполе и Делии, я всегда оставался на боевом посту и вместе с другими смотрел в лицо смерти. Потом, когда боги, как мне казалось, назначили мне вести жизнь философа, вопрошающего себя и других, разве было бы с моей стороны последовательно бросить этот новый пост из страха смерти или чего-то еще!» Говорил также Сократ и о роли, которую сыграл в суде над стратегами после событий у Аргинусских островов, когда он, бросив вызов позиции большинства, сохранил верность закону.

Суд, состоящий из 501 присяжного, приговорил Сократа к смертной казни, однако приведение приговора в исполнение было, вопреки обыкновению, отложено. За день до начала суда священная галера «Делия» отплыла в Делос для участия в ежегодном весеннем празднике Аполлона, а по закону до ее возвращения город не имеет права предать человека смерти. Так что Сократ оставался в тюрьме, проводя время в сочинении поэтических версий басен Эзопа, утешительных разговорах с семьей, долгих беседах с тюремщиком и философских диалогах с верными учениками. Жизненные сроки его растянулись благодаря тому, что из-за сильных ветров возвращение священной галеры задерживалось.

В самые последние дни Сократ подводил итоги своей жизни философа. В какой-то момент его ранние естественно-научные занятия уступили место страстному интересу к сути человеческой природы и добродетели. Заимствуя у афинских мореходов их знаменитую фразу, он назвал перемену курса deuteros plous – вторым путешествием. Попадая в штиль, моряки спускают паруса и берутся за весла. Точно так же и Сократ от мира природы перешел к миру человеческой души. Когда пришло сообщение, что «Делия» бросила якорь у мыса Сунион, отсрочке пришел конец. Вслед за многими иными, навлекшими на себя гнев афинян, Сократ выпил чашу с цикутой, походил немного и лег в ожидании смерти. Своих философских мыслей он не записывал, утверждая, что единственное, что он знает, что ничего не знает.

Историк Фукидид вернулся в Афины после двадцатилетней ссылки во Фракии. Здесь он продолжал описывать события Пелопоннесской войны, но умер (или, по некоторым предположениям, был убит), так и не закончив работы. Фукидид считал, что решающую роль в этой войне и ее итоге сыграли суда, деньги и морская мощь. Именно море неизменно оставалось истинным полем битвы, все поворотные моменты войны, по его утверждению, так или иначе связаны с морскими сражениями. Афиняне в основном следовали политике Перикла, а она заключалась в том, чтобы, как только возможно, избегать сражений на суше. Однако же спартанцы удивили всех, освоив со временем и вопреки предсказаниям того же Перикла искусство навигации.

Фукидид умер в убеждении, что война между Афинами и Спартой закончилась капитуляцией Афин и что длилась она двадцать семь лет. Он заблуждался. Противостояние не закончилось, Афины еще не были побеждены. Снести стены и покончить с любимыми триерами – этого, как выяснилось, недостаточно. Фукидид не принял в расчет неукротимый дух афинского народа. Афины были готовы пуститься в deuteros plous. В скором времени потрепанный государственный корабль еще раз – в последний раз – покинет стоянку и пустится в плавание.