Текст книги "Рядом с Джоном и Йоко"

“Каждому есть что скрывать, только не мне и не моей обезьянке”[122]122
  Everybody’s Got Something to Hide Except Me and My Monkey.


[Закрыть]. Ты в ней поешь: что у тебя внутри, то и снаружи, и наоборот.

Именно. Но что говорят критики? “Как-то это простовато, никакого воображения”. Возможно, я должен был сказать: “Ваш внутренний мир – как венерическая сперма тинейджеров с Таймс-сквер, брызжущая, когда я припудриваю свое белое клоунское лицо героином и выступаю в красных кожаных лосинах”. Может, им бы понравилось такое?

Здорово. Похоже на Аллена Гинзберга.

Ну да, все мы можем давать Гинзберга, вот и я туда же. Но попробуй копнуть глубже, углубиться в детали – именно так я и пытался писать всегда, за исключением одного случайного куска из Walrus. Мне неинтересно описывать чертово дерево. Мне интересно залезть на него или сидеть под ним.

“Похоже, на моем дереве никого”[123]123
  No one I think is in my tree.


[Закрыть].

Ага, хотя это был всего лишь образ. Потому что тогда я был весь в себе и страдал паранойей. Я, типа, не очень понимал, безумен я или нет. Вечный вопрос.

Мне кажется, что вся твоя работа вдохновлена невероятной уверенностью в том, что необходимо помогать людям быть собой и что вместе можно попытаться что-то изменить. Понятно, что я говорю о песнях типа Give Peace a Chance, Power to the People и Happy Xmas (War Is Over).

Эта уверенность у меня все еще есть. Если ты посмотришь на название новой пластинки [12-дюймовый сингл (Just Like) Starting Over], что уже сделали парни по всему миру от Бразилии до Австралии и Польши, то внутри написано: “Один мир, один народ”. Так что мы продолжаем. “Дайте миру шанс”, а не “Стреляйте в людей ради мира”. “Все, что вам нужно, – это любовь” – это дико трудно, но я в этом совершенно уверен.

Всем нам хочется, чтобы никакой войны не было, но нельзя просто так сидеть и ждать, когда это произойдет само собой. Это похоже на то, что говорили про холокост: “Они пришли за евреями, и я промолчал, потому что не был евреем. Потом они пришли за мной, и некому было вступиться за меня”[124]124
  Искаженная цитата из текста Мартина Фридриха Густава Эмиля Нимеллера – пастора евангелической церкви, одного из самых известных в Германии противников нацизма.


[Закрыть]. То же самое происходит и сейчас, только не на таком безысходном, чудовищном уровне. Но сначала нужно осознать и представить, что нет никаких стран, а не говорить: “Это наш ответ вселенной, давайте завтра же избавимся от паспортов”.

Прежде всего нужно постичь саму идею отсутствия стран, паспортов. Если ты не защищаешь какую-то нацию, будет не за что бороться. Это было сказано миллион раз – сначала мы задумались об идее полетов, а потом полетели. Взлет занял у нас много времени, и была масса сломанных крыльев, мы таяли на солнце и все такое, но принять саму идею – вот первый шаг.

Не мы первыми сказали: “Представь, что нет никаких стран” или “Дайте миру шанс”, – но мы несем этот факел, будто он олимпийский, передавая из рук в руки, от одного к другому, от одной страны к другой, от одного поколения к другому… Это наша работа. Жить не так, как нам кто-то там предписывает, – богатыми, бедными, счастливыми, несчастными, улыбающимися, неулыбающимися, носить правильные джинсы и не носить их.

Я не говорю о божественном, я никогда не рассуждал о чистоте души, никогда не утверждал, что знаю ответы на жизненные вопросы. Я всего лишь пишу песни и отвечаю на вопросы так честно, как только могу, и только так, ни больше и ни меньше. Я не могу жить согласно ожиданиям других людей, потому что ожидания эти призрачны. Я не могу быть панком в Гамбурге или Ливерпуле, потому что я уже взрослый. Сейчас я смотрю на мир другими глазами. Но я все еще верю в мир, любовь и понимание, как говорил Элвис Костелло. Чего, блин, смешного в мире, любви и понимании? Сейчас модно быть дельцами и побивать камнями ближнего своего, несущего крест. Но мы не из тех, кто следит за модой.

Как в твоей песне The Word [“Слово”]?

Да, и это слово – “любовь”.

“Зачем мы пришли в этот мир? / Точно не ради страданий и боли”[125]125
  Why in the world are we here? / Surely not to live in pain and fear.


[Закрыть] – это из Instant Karma!. И эта общая мысль твоей с Йоко работы. Как она говорит в новой песне Beautiful Boys, мы никогда не должны бояться плакать или бояться, что нам будет страшно. Мне кажется, это прекрасно.

Да, это прекрасно. Я часто боюсь, но не боюсь страха, хоть он и всегда пугает.

Когда Йоко поет Hard times are over (“Тяжелые времена прошли”), она добавляет – “пока”. Она не говорит, что они ушли навсегда.

Нет-нет. Ей лучше знать. (Смеется.) Но давайте по крайней мере радоваться тому, что сейчас все в порядке! Более того, это так болезненно – стараться не быть собой. Люди кучу времени тратят на то, чтобы прикидываться кем-то, и, я думаю, это приводит к чудовищным болезням. Может, к раку или чему-то такому. Многие серьезные парни поумирали от рака, ты не замечал? Джон Уэйн, Стив Маккуин. Я не знаю, я не эксперт, но, думаю, нужно что-то сделать с постоянным заточением в ловушке придуманного образа или иллюзии самого себя, подавлением в себе чего-то, неважно, женственность это или страх.

Однажды я слышал, как кто-то типа Блю Мини[126]126
  Персонаж мультфильма Yellow Submarine – аллегория всех мерзавцев в мире.


[Закрыть] сказал: “А ты в курсе, что у Джона Леннона слишком завышенная самооценка?”

Поясни.

Полагаю, он имел в виду твой давнишний комментарий о том, что иногда тебе кажется, что ты неудачник, а иногда – что ты Господь всемогущий.

Ну, мы все так думаем, разве нет? Все через это проходят. Когда что-то написано в газете, людям кажется, что это прямо Моисей на скрижалях написал. Приходится иметь дело с тем, что иногда ты что-то говоришь, и это появляется в прессе. Проходят годы, а ты в основном все отвечаешь на одни и те же вопросы снова и снова – приходится все упрощать, а упростить – это сказать, что когда-то мы чувствуем себя всемогущими, а когда-то – ни на что не способными. Периодически стоишь перед зеркалом и думаешь: “Ну разве это не чудесно?” – а периодически: “Боже, что это? Ненавижу!” Не знаю ни одного, кто бы так не делал. Иногда мы себя любим, иногда ненавидим, и я думаю, что в каждом из нас есть частичка Бога и каждый из нас сам по себе Бог, так что неудивительно, что периодически я считаю себя Господом всемогущим. Это нормально, поскольку я считаю, что мы все – Господь всемогущий. Я могу сравнить себя с любым созданием, живым или мертвым, но у меня точно такая же, как и у любого из нас, возможность быть богом или дьяволом, Пикассо, Норманом Роквеллом или автором Peanuts художником Чарли Шульцем.

В Instant Karma! ты спрашиваешь, думаем ли мы о себе как о суперзвездах, а потом сообщаешь, что именно ими мы и являемся.

Конечно, именно так.

Эти песни и впрямь отвечают на все вопросы.

Да, все это есть в новых песнях, но люди попросту забывают, что пелось в предыдущих. И снова мимо окна проходит жираф.

В новой песне Watching the Wheels ты поешь: “Люди в замешательстве задают вопросы. / Что ж, я скажу им, что проблем нет – есть одни решения”[127]127
  People asking questions lost in confusion / Well I tell them there’s no problem, only solutions.


[Закрыть]. Но кое-кто не так уж сильно полагается на решения.

Это их проблемы. Я не освоил в совершенстве искусство жизни – я учусь, но учиться я, вероятно, буду до гроба. Если кто-то проводит время, думая над одной проблемой, значит, это то, что ему нужно. Но, если придумать решение, проблемы, скорее всего, не станет. До этого я дошел методом проб и ошибок и все еще не могу сделать это по щелчку. (Щелкает пальцами.) Но в песне я как бы говорю: “Я нашел выход, что вы об этом думаете, парни?” Так что я отвечаю на вопросы из писем, которые получал последние пять лет. Если бы мы должны были отвечать на вопросы в фильме под названием “История любви” с Райаном О’Нилом в роли Джона и Эли Мак-Гроу в роли Йоко, или назовем их Фредом и Адой и оденем в клоунские костюмы, – может, это было бы более приемлемо? Возможно, и так, но это не наш стиль. Мы – те самые люди, что придумали “В постели за мир”, это был наш живой театр, и вся наша жизнь – искусство.

Я заметил, что почти в каждом интервью тебя непременно спрашивают: “Что вы думаете о Поле, Джордже и Ринго?”

Да. Журналисты задают мне вопросы о том, как я написал Strawberry Fields, и я отвечаю: “Значит, так. Я снимался в фильме “Как я выиграл войну” в испанской Альмерии, Beatles только что закончили гастроли, у меня была травма, а когда мы собрались в студии, мне не понравилось настроение Пола”. Но это было тогда, сейчас я об этом не говорю. Два дня назад я встречался с Ринго и мог бы рассказать тебе о сотне ситуаций, когда я злился на него за что-то, что было в прошлом, но я не несу этот крест. Это лишь пресса хочет все знать о чертовых Beatles. Спросишь меня о Beatles, и я расскажу тебе, что чувствую. Но если ты просмотришь интервью, которое я пару месяцев назад с осторожностью дал Playboy, ты увидишь, что я сказал: “Я люблю этих парней, люблю Beatles, горжусь этой музыкой, восхищаюсь тем, что Пол сделал после того, как мы разбежались, хотя многое из этого, как мне кажется, дерьмо”. Чего они от меня хотят? Может, это было детское соперничество. А может, оно до сих пор сидит в моем подсознании, кого это волнует? Пола это точно не волнует, и Джорджа, и Ринго. Это все вы, мудаки, постоянно об этом болтаете (я сейчас не про тебя конкретно). Понимаешь? Ты понимаешь, что это за игра? Пресса появляется, спрашивает нас друг о друге только ради того, чтобы получить цитатку, продает газетки, а потом говорит нам, что мы – сборище богатеев, поливающих друг друга дерьмом.

О’кей, давай на какое-то время вернемся к реальности. И кстати, о реальности: есть еще один аспект твоей работы, этот твой повторяющийся вечный вопрос о том, что реально, а что иллюзорно, как в Look at Me, новой песне Watching the Wheels и, конечно, Strawberry Fields Forever, в который ты поешь: “Нет ничего реального”.

Ну, если копнуть поглубже, то реального и правда нет. Как говорят индуисты или буддисты, все это иллюзия. Это расемон. Мы все понимаем, но соглашаемся жить в иллюзорном мире. Самое сложное – встречаться с самим собой. Куда проще кричать “Революция” или “Власть народу”, чем посмотреть на себя и попытаться разобраться, что в тебе реально, а что нет, когда ты сам себе пускаешь пыль в глаза, включаешь собственное лицемерие. Это тяжелее всего.

Раньше я думал, что это мир со мной такое сотворил и теперь мне должен; что мне что-то сделали консерваторы, или социалисты, или фашисты, или коммунисты, или христиане, или евреи. Когда ты тинейджер, ты именно так и думаешь. Но сейчас мне за сорок, и больше я так не думаю, потому что я понял, что это, блин, не работает! Мир продолжает вертеться, а ты все надрачиваешь, кричишь, что там тебе сделали папаша с мамашей… но через это надо пройти. Те, кто не потрудился через это пройти, стали в большинстве своем мудаками, которые просто приняли все как есть, правильно? Но, что касается тех из нас, кто задается вопросом о происходящем… ну, я нашел ответ для себя лично, не для целого мира, – я сам за себя отвечаю, так же как и за них. Я часть их. Нет никаких разделений, мы все едины, так? В общем, смотрю я на все это и думаю: “А, мне снова нужно договориться с самим собой. Что тут настоящее? Что есть иллюзия, что я живу или что не живу”? И мне нужно справляться с этим каждый день. Все равно что лук чистить.

“Глядя сквозь стеклянный лук”?[128]128
  Looking through a glass onion.


[Закрыть]

В этом-то все и дело, правда?

* * *

Вошла Йоко и сказала, что им с Джоном нужно ехать на Record Plant – легендарную, ныне уже не существующую студию звукозаписи на Западной 24-й улице, где были записаны такие альбомы, как Electric Ladyland Джимми Хендрикса и Born to Run Брюса Спрингстина и где последние пару недель Джон и Йоко делали ремиксы некоторых старых песен Оно и накладывали последние штрихи на ее новый сингл Walking on Thin Ice. Они могут просидеть там ночь напролет, так почему бы мне не поехать с ними? Мы покинули “Дакоту” в районе десяти вечера и сели в ожидавшую нас машину. Подъехав полчаса спустя к Record Plant, мы вошли в основную студию, где были встречены звуковым залпом, чья сила практически отбросила меня назад. Из динамиков изливался сокрушительный, неповторимый, первобытный голос Йоко, прерываемый гитарными проигрышами Леннона, – голос, приказывающий нам вылезти из наших коробок, наших штанов, наших бедер, наших ног, наших ушей, наших носов. И через шесть часов, в районе четырех утра, пока два звукорежиссера и Джек Дуглас (он был сопродюсером Джона и Йоко на Double Fantasy) микшировали песни Оно (Open Your Box, Kiss Kiss Kiss, Every Man Has a Woman Who Loves Him), мы с Джоном продолжили разговор.

Йоко собирается выпустить диско-альбом?

Я, честно говоря, не очень понимаю, чем мы здесь занимаемся, потому что с Йоко ты никогда ничего не знаешь наверняка до самого конца. Но да, мы пришли сюда, чтобы записать несколько песен, которые будут крутить в роки диско-клубах.

А твои новые песни?

Нет, потому что таким я не занимаюсь. (Смеется.) В смысле, я-то как могу вернуться в эту игру? Я пришел к тому, что знаю лучше всего и где я настолько неприхотлив, насколько это возможно… и без всяких экспериментов, потому что я был счастлив заниматься тем, что делал до этого. Моя песня – Starting Over, я называю ее “Элвис – Орбисон”: “Только одинокие знают, почему я плачу, только одинокие”[129]129
  Only the lonely know why I cry / Only the lonely.


[Закрыть].

На новом альбоме все музыканты – а я заметил их здесь порядка двадцати – играли просто изумительно.

Это потому что мы хорошо проводили время. Потому что им скучно играть маленькие заумные джазовые гитарные риффы. Я даю им прямолинейный рок, они это обожают. Ты мог увидеть это на их лицах, когда они играли Starting Over – простейшую вещь… именно тогда они и спросили: “А когда мы едем в тур?”

На записи слышны какие-то посторонние звуки.

Ну, шуршание кассеты родом из 1950-х. У меня есть много записей с таким же эхо… оно возвращает нас к Rock and Roll Music. Я это обожаю. И мой голос всегда звучит почти так же. Я возвращаюсь в прошлое, к своим корням. Похоже на то, что Дилан делал в Nashville Skyline. Но у меня нет никакого Нэшвилла, я из Ливерпуля, так что пришлось обратиться к знакомым мне записям – Элвису, Рою Орбисону, Джину Винсенту, Джерри Ли Льюису. Если бы я хотел, записал бы диско, вальс, кантри, но так получилось, что мои интересы лежат в области рок-н-ролла и блюза 1950-х годов. I’m Losing You – своего рода блюз. Это стиль песни – вот есть акварель, а есть масляные краски. Я люблю такое. И я случайно перешел в другую плоскость на Revolution 9, но вообще та моя часть, что не от мира сего, полностью замкнулась на Йоко.

Знаешь, первый наш совместный концерт прошел в 1969 году в Кембриджском университете, когда она наняла джазовых музыкантов. Я тогда впервые появился на сцене не как битл. У меня просто была электрогитара, и я делал ей наводку, и Йоко кричала и выла, а люди были страшно расстроены, поскольку узнали меня: “Что он-то рядом с тобой делает?” Это же вечное “оставайся на своем месте”. Так что, когда она попробовала играть рок, они сказали: “Что она здесь делает?” И когда я встал рядом с ней и попробовал быть просто инструментом, а не частью проекта – всего лишь ее рукой, типа того, чем является Айк Тернер для Тины, только Йоко была другой Тиной, авангардной, – расстроился даже кое-кто из джазистов.

У всех есть представление о том, как ты должен жить. Но это то же самое, чего хотели наши родители, или общество, или так называемые критики – с ручкой или печатной машинкой, запертые в маленькой комнатке, смолящие сигареты и пьющие пиво, видящие кошмары, получающие зарплату раз в неделю или в месяц, смотрящие телек и покупающие пластинки, делающие все то же самое, что и остальные, но загадочным образом притворяющиеся, что живут в каком-то другом, параллельном мире. Все правильно, так они и должны делать. Но есть люди, которые вылезают из своих мешков.

Помню, как несколько лет назад вы с Йоко на пресс-конференции в Вене появились в мешках.

Да. Мы в этих мешках пели японскую песню. “Дас ист правда ты, Джон? Джон Леннон ин зе мешок?” Да, это я. “Но почему мы знать, что это ты?” Потому что я вам говорю. “Давай ты выбраться из сумка?” Я не хочу. “Ты понимать, что это дворец Габсбургов?” Я думал, это отель. “Ну, это сейчас есть гостиница”. В том венском отеле, помнится, были отличные шоколадные торты. В любом случае, кто захочет оказаться в мешке? Нужно выбраться из него, чтобы начать жить[130]130
  Bagism (“мешкизм”) – идеология, придуманная Джоном Ленноном, символ политизированной бессмыслицы. Впервые новая “политическая платформа” была представлена Оно и Ленноном 31 марта 1969 года в Вене.


[Закрыть].

У вас, ребята, есть чувство юмора.

Конечно, у нас есть чувство юмора. Любой, кто способен залезть в мешок и давать в таком виде интервью австрийским журналистам, обязан обладать чувством юмора.

(Звукорежиссер проигрывает запись новой песни Йоко Walking on Thin Ice.)

Послушай, Джонатан. Мы думали, что эта песня так чертовски хороша, что Йоко должна выпустить ее на отдельном сингле, независимо, со мной на другой стороне. Хотел бы я быть на оборотной стороне хитового сингла после всех этих лет. Я бы согласился в любое время. Йоко заслуживает этого, она прошла долгий путь. Я всего лишь гитарист, играю в этой песне на гитаре задом наперед.

Слушая это, я не могу отличить твою гитару от ее голоса.

Точно. Если ты послушаешь песню Why с первого альбома Йоко Plastic Ono, ты не заметишь разницу между ее голосом и моей гитарой. Это наша первая совместная запись, и я просто позволил себе заблудиться, следуя за ней, и когда мы прослушали то, что записали, мы не поняли, кто из нас где. Это невероятно. Охуенно! И, как я сказал, Йоко заслуживает собственного сингла. Я бы не стал с ней сражаться.

Кстати, о сражениях – ты будешь смеяться. Энди Уорхол как-то хотел заставить нас с Йоко бороться в Мэдисон-сквер-гарден, а он бы сделал из этого фильм!

Шутишь! Он хотел, чтобы вы боролись? Наверное, как с умоисты!

Как угодно. Главное, показать, как люди “мира и любви” борются друг с другом на сцене – может, это было бы клево!

У вас с Йоко есть какие-то планы – не на публичную борьбу, а, может, на совместные гастроли?

Не знаю. У нас полно планов, и мы обсуждали тур. Но, как обычно, как только я собираюсь в тур, я начинаю нервничать, потому что люди спрашивают: “И когда же вы поедете на гастроли?” Я тут же перестаю этого хотеть. А как только я объявляю, что на гастроли не еду, в ту же секунду начинаю страстно об этом мечтать. Но это должно быть весело. Только представь, как мы вдвоем играем все эти новые песни Йоко… А если бы мы сделали ее ранние вещи типа Don’t Worry, Kyoko, или Open Your Box, или Why с альбома Plastic Ono – просто ее голос, моя гитара, бас и барабаны? И я слышу, как прямо сейчас облизываются все эти современные группы. Так что мы могли бы это сделать. Это будет без дымовых шашек, помады и сверкающих огней. Это должно быть просто удобно. Но нужно и посмеяться. Мы заново рожденные рокеры, и мы начинаем все заново.

И у вас могло бы быть собственное вечернее шоу типа “Капитан и Тенниль”. (В конце 1970-х поп-музыканты “Капитан” Дэрил Дрэгон и Тони Тенниль участвовали в ряде сериалов на ABC.)

Да, конечно, мы смогли бы. Однажды Джон и Йоко, может, и займутся этим… но никаких планов нет, так что не перевозбудись! Но представь себе меня, меня и Йоко – откуда мы могли бы вещать, чтобы получить максимальную аудиторию? Может, из нашей кровати? “А сейчас прямой эфир из спальни Джона и Йоко”. (Смеется.) Мы часто говорим, что должно быть весело. Но еще же есть время, правда? Куча времени. Прямо сейчас мы на Record Plant говорим с Джонатаном Коттом для Rolling Stone. Снова. И это забавно – появиться на обложке Rolling Stone. Забавно – ты не находишь? – начать 1981-й так же, как 1968-й.

“Берегись, парень, ты делаешь это снова”[131]131
  Слова из песни Боба Дилана Subterranean Homesick Blues.


[Закрыть].

Вот именно. Кто же финиширует первым, Леннон или Rolling Stone? Кто, по-твоему, просуществует дольше? Life, Time, Newsweek, Playboy, Look, Rolling Stone? Давай начистоту. Журналы приходят и уходят, главы студий звукозаписи приходят и уходят, сами студии появляются и исчезают, продюсеры фильмов появляются и исчезают. Музыканты появляются и исчезают тоже. Ну что за жизнь!

Знаешь, последний альбом, который я записал до Double Fantasy, был Rock’n’Roll, где на обложке я в кожаной куртке – тот снимок был сделан в Гамбурге. К концу записи пластинки я заканчивал трек, который меня заставил спеть Фил Спектор, Just Because, я его вообще не знал, – все прочие песни я пел, еще будучи подростком, – и никак не мог выучить. В конце записи – я тогда сводил ее здесь же, но за соседней дверью – я, типа, выступал: “А теперь мы прощаемся с Record Plant”, – и какой-то внутренний голос сказал: “ Ты реально прощаешься?” Я тогда об этом не думал. В тот момент мы с Йоко еще не сошлись снова, у меня еще не было ребенка, но где-то в глубине меня тонкий голосок твердил: “ Ты говоришь, что вообще прощаешься с этой игрой?”

Это было словно предчувствие. Потом я не думал об этом несколько лет, пока не понял, что вообще перестал записываться. Я наткнулся на обложку пластинки – оригинальную фотографию со мной в той кожаной куртке, прислонившимся к стене где-то в Гамбурге в 1961-м. И я подумал: “И это все? Могу ли я начать с того, с чего все началось, с Be-Bop-A-Lula?” – в день, когда я познакомился с Полом, я впервые пел эту песню со сцены. Во всех книжках про Beatles есть эта фотка – я в застегнутой наглухо рубашке с маленькой акустической гитаркой, и я пел Be-Bop-A-Lula так же, как пел ее на том альбоме.

Мелочь, никаких совпадений. Просто сильно позже, когда я начал об этом думать… знаешь, иногда ты видишь сон, и это как предчувствие, но предчувствие того, что ты вот-вот проснешься. У меня не было планов, никаких намерений, но я подумал: “Что все это значит – обложечное фото из Гамбурга, Be-Bop-A-Lula, прощание с Record Plant?” И ведь я же реально прощался, поскольку это был последний трек альбома Rock’n’Roll, и я был так рад, что покончил со всем и что это был последний трек на пластинке.

Это напомнило мне о том, как один чувак, астролог из Англии, как-то сказал мне, что я уеду из страны. Я не вспоминал об этом вплоть до апогея моей эмиграционной борьбы, когда я сражался за то, чтобы жить в Америке, и думал: “Какого черта я здесь делаю? Почему, блин, я через все это прохожу?” Я не планировал здесь жить, так случилось само собой. Мы не паковали чемоданы, просто оставили все в нашем доме в Англии и приехали сюда с кратким визитом… но назад так никогда и не вернулись.

Я был в суде, и люди говорили, что я не настолько хорош, чтобы быть здесь, или что я коммунист или кто там, блин, еще. Так что я думал: “Ради чего я все это делаю?” И тогда я вспомнил лондонского астролога, который говорил мне: “Однажды ты будешь жить за границей”. И не из-за налогов. Я, конечно, рассказывал, что уезжаю из-за налогов, но это было не так, у меня не было никакой прибыли, я облажался полностью, на момент отъезда я потерял все свои деньги. Так что у меня не было никаких причин уезжать из Англии. Я не из тех, кому нужно побольше солнца, как большинству англичан, переезжающих на Мальту, на юг Франции, в Испанию или Португалию. Это Джордж всегда говорил: “Давайте соберемся и поедем вместе на солнышко”.

Here Comes the Sun.

Ага, он вечно ищет солнце, поскольку все еще живет в Англии… А потом во мне что-то щелкнуло: “Иисусе, тот парень ведь говорил, что я уеду из Англии!” Хотя в то время, когда он сказал мне это, я подумал: “Да ты гонишь”.

Иногда ты колеблешься. Я имею в виду – по-настоящему. Я знаю, мы сами строим свою жизнь и всегда есть выбор, но до какой степени это предопределено? Всегда ли на дороге есть развилка и есть ли два предопределенных пути, которые предопределены одинаково? Должна быть сотня дорог, чтобы можно было выбрать, по той пойти или по этой; должен быть выбор, и иногда это очень странно.

Вот такое хорошее окончание для нашего интервью.

* * *

Было уже четыре утра. Сопродюсер альбома Джек Дуглас все еще сидел перед пультом и сводил пару песен Оно. Сама Йоко дремала на студийном диване, а Джон говорил мне о том, как он счастлив в Нью-Йорке, где в отличие от Англии и Японии можно растить сына без всяких расовых предубеждений; о первой рок-н-ролльной песне, которую написал, – пародии на Come Go with Me группы Del-Vikings, в которой он изменил две строчки на “Давай, давай, давай, давай, / Давай, пошли со мной / В тюрьму”; о каких-то других вещах, которые узнал в своих поездках по миру за последние пять лет. Когда он проводил меня до лифта, я сказал, как здорово было видеть, что он и Йоко так чудесно выглядят. “Я люблю ее, и мы вместе, – ответил он. – До скорого”.