Текст книги "Римский медальон"

10

Аукцион проходил в том же самом зале антикварного салона на площади дель Пополо, где Оливия недавно познакомила Эдварда с профессором Баренго. Народу здесь было еще больше, чем в прошлый раз. Запах дорогого парфюма и крепких сигар витал в воздухе.

Аукционер уже поднялся на трибуну.

– Любезные дамы и господа, сегодня у нас последний день торгов, и мы начинаем с номера семьсот пятнадцать. Два старинных столовых прибора для рыбы. Стартовая цена – тридцать тысяч лир.

Служитель ходил среди публики, демонстрируя на подносе приборы. Там и тут поднимались руки, каждый раз повышая цену. Аукционер тотчас переводил жесты на язык цифр:

– Тридцать одна тысяча… Тридцать две… Тридцать три… Тридцать три тысячи, господа… Пара столовых приборов для рыбы, эпоха Наполеона… Тридцать три тысячи… Еще раз – тридцать три тысячи лир… Продано!

Он стукнул молотком. Служитель что-то шепнул ему на ухо.

– Перейдем теперь к номеру семьсот семнадцать. Тальяферри – номер семьсот шестнадцать – мы представим немного позже. Итак, номер семьсот семнадцать. – Он указал на мебель, стоявшую на помосте. – Английский секретер, розовое дерево, лак. Начинаю состязание со ста пятидесяти тысяч лир. Сто пятьдесят тысяч лир, господа, за этот английский секретер прошлого века, розовое дерево, лак. Очень красивая вещь. Сто шестьдесят тысяч… Сто семьдесят… Сто восемьдесят тысяч… Сто восемьдесят… Продано!

Аукцион шел своим чередом. Войдя в зал, Эдвард осмотрелся и, кивком ответив на сдержанное приветствие Баренго, занял случайно освободившееся кресло. Тотчас служитель снова наклонился к уху аукционера, и тот кивнул, выразив согласие.

– А теперь перейдем к некоторым особенно интересным предметам нашего каталога. Сегодня мы представляем коллекцию картин девятнадцатого века, принадлежащую одной весьма известной аристократической семье. Фамилия, по понятным причинам, не оглашается. Сегодня у нас последний день продажи. Начинаем с номера семьсот шестнадцать. Марко Тальяферри… «Архитектурная фантазия на римские темы»…

Служитель вынес в зал объявленное полотно.

Это была та самая картина, что и на фотографии, которую прислали Эдварду в Лондон. Та самая, репродукцию которой он видел в альбоме в Национальной библиотеке.

– Начальная цена – двести тысяч, – объявил аукционер. – Двести тысяч лир за «Архитектурную фантазию на римские темы». Примерно 1870 год.

Эдвард сразу же поднял руку.

– Двести десять тысяч лир, – уточнил аукционер.

Но в зале оказалось немало желающих купить эту картину. Шесть или семь человек были живо заинтересованы в творении Тальяферри. Их предложения очень быстро подняли цену до трехсот тысяч лир.

– Триста тысяч лир за картину Марко Тальяферри, которая изображает площадь с портиком, романский храм и фонтан с дельфинами.

Соперники то и дело вскидывали руки.

– Триста десять… Триста двадцать… Триста тридцать… Триста сорок тысяч…

Один за другим конкуренты выходили из состязания. Остались только Эдвард и пожилой синьор плотного телосложения, державшийся с большим достоинством.

Эдвард продолжал повышать ставку. В какой-то момент пожилой синьор обернулся к Эдварду и улыбнулся, как бы извиняясь.

На трехстах семидесяти тысячах лир – последнем предложении Эдварда – зал притих.

– Триста семьдесят тысяч лир за «Архитектурную фантазию» Марко Тальяферри. Триста семьдесят тысяч… Итак, господа…

Пожилой синьор поднял руку.

– Триста восемьдесят тысяч… Поздравляю, господа! Состязание поистине захватывающее… Триста восемьдесят тысяч лир… Пока еще можно подавать предложения… Триста восемьдесят тысяч лир…

Эдвард остался сидеть неподвижно.

– Триста восемьдесят тысяч лир… Продано!

Аукционер ударил молотком и после короткой паузы представил новую картину:

– Номер семьсот девятнадцать. Полотно Алеардо Галлинари, изображающее мать художника. Обратите внимание, господа, на изысканную композицию и особенно на свет, проникающий из полуприкрытого окна. Начинаю торг. Стартовая цена – сто пятьдесят тысяч лир. Пожалуйста, покажите картину залу…

Эдвард уже не слушал аукционера. Он наблюдал, как служитель подошел к пожилому господину, купившему картину Тальяферри, и протянул ему листок. Тот подписал бумагу, сразу же поднялся, жестом поприветствовал Эдварда и удалился. Эдвард проводил пожилого синьора взглядом, а потом тоже встал и быстро нагнал его у выхода.

– Меня зовут Форстер. Простите мое любопытство. Вы коллекционер?

Человек сделал отрицательный жест и, достав из бумажника маленькую глянцевую карточку, протянул ее Эдварду:

– Вот моя визитка, синьор. Как видите, я всего лишь посредник. Уверяю вас, я никогда не стал бы швырять такие деньги на ветер. Картина их не стоит.

– Можно узнать, для кого вы купили ее?

– Мой клиент желает сохранить инкогнито, иначе он не обратился бы в наше агентство. Но если хотите, я могу передать ему, что вы заинтересованы в этой покупке. Где вас можно найти?

* * *

Оливия нервничала. И даже не пыталась этого скрыть. Облокотившись о стойку гостиничного бара, она, как заведенная, повторяла одну и ту же мелодию, услышанную пару дней назад по телевизору. Даже выпитый двойной виски не улучшил положения.

Бармен поставил на стойку бутылки – джин, ром и виски.

– Отлично, – поблагодарила Оливия. – Я сама налью. Уж что-что, а это у меня прекрасно получается.

Она взяла шейкер и принялась смешивать напитки.

Салливан, раскладывавший за соседним столом колоду карт, был совершенно равнодушен к тому, чем занята его подруга. Как всегда при игре, уголок его тонкого рта подрагивал.

– Стой! Где это видано! – воскликнула Оливия, заметив, что Салливан передернул. – Даже когда играешь сам с собой, не можешь не мошенничать!

– Профессиональная привычка. Главное – выиграть.

– У самого себя?

На последнее замечание Салливан не отреагировал.

Он взглянул на часы, и Оливия раздраженно поморщилась:

– Отвратительная привычка! Так носить часы могут только плебеи.

Нисколько не обидевшись, Салливан продолжал игру.

– Что поделаешь! Воспитание подкачало. – Он взглянул на Оливию. – И князь Анкизи того же мнения.

Усталое и злое лицо Оливии дрогнуло в ядовитой улыбке.

– Хотелось бы мне присутствовать при той встрече…

– Не скрою, дорогая, разговор произвел на меня сложное впечатление. Братских чувств ко мне князь явно не испытывал. Скорее, он готов был спустить на меня собак. – Салливан аккуратно переложил карту. – Теперь моя очередь ходить…

Оливия налила себе коктейль. Руки у нее дрожали.

– Еще раз повторяю – мне страшно.

– За себя? Или за него? Ну что же… Еще один повод пообщаться. Помоги ему, раз уж вы такие большие друзья. – Он криво улыбнулся. – Но тебе ли не знать, что между мужчиной и женщиной никогда не бывает дружбы, а всегда что-то либо большее, либо меньшее…

Оливия с ненавистью взглянула на Салливана:

– Не суйся в мои дела, барон!

Салливан ответил невозмутимой улыбкой и легким ироничным поклоном.

В этот момент в бар заглянула синьора Джаннелли. Кивнув Оливии и Лестеру, она вернулась к стойке портье.

Через пару минут вошел Эдвард и, увидев Оливию и Салливана, направился к ним.

– Не сыграть ли нам, профессор? – Салливан тасовал колоду.

– Благодарю. Не в этот раз. Мне надо подняться в номер и прочитать вот это. – Он повертел в руках небольшую книгу. – Я, собственно, к тебе, Оливия, чтобы сообщить – сумка нашлась!

– Вот как? Прекрасно! – Глаза Оливии тревожно всматривались в лицо Эдварда.

– И ничего не пропало.

– Стоит, наверное, спрятать ее понадежнее.

– А теперь-то зачем? – вмешался Салливан. – Раз воры вернули сумку, значит, она не представляет для них никакого интереса.

– Верно. – Эдвард взглянул на Салливана. – Я тоже так думаю.

– Если только само по себе возвращение сумки не является частью какого-то плана…

Оливия дернула плечом:

– Что ты имеешь в виду? Не темни.

– Ничего. Так, мысли… – Барон посмотрел на Эдварда. – А теперь, когда сумка нашлась, что вы собираетесь делать?

– Хочу приобрести одну картину.

– Прекрасное решение, – мрачно заметил Салливан. – Наилучший способ вкладывать деньги.

Оливия допила очередной коктейль.

– Эдвард, дорогой, я думала, тебя интересуют только медальоны.

– Медальоны, картины и старинные легенды. – Эдвард пристально смотрел на Салливана. – Легенды о потустороннем мире, которые могут быть как-то связаны с моим интересом к Байрону. Байрон верил в магию.

– А ты по-прежнему не веришь, да? – осторожно поинтересовалась Оливия.

– Видишь ли, как любой истинный литературовед, я обязан стараться видеть мир глазами автора. А Байрон был человеком в высшей степени суеверным. Он верил в амулеты, в магию, в привидения… Он клялся, будто в детстве к нему несколько раз являлся призрак монаха в капюшоне.

– А ты… – Оливия робко улыбнулась. – Твоя прекрасная колдунья больше не являлась тебе?

– Нет. И я уже соскучился. – Эдварду хотелось все свести к шутке.

– Знаешь, Лестер, у Эдварда тут, в Риме, есть подруга. Таинственная подруга, которая никому, кроме него, не хочет показываться…

Салливан перебил ее:

– И как долго вы еще пробудете в Риме, профессор?

– По крайней мере до тридцатого марта. Вечером тридцатого я должен прочитать лекцию. А в чем, собственно, дело?

– Так… Я все еще думаю об этой истории с сумкой… – Он помолчал, тасуя колоду. Потом продолжил: – В детстве я обожал истории про пиратов. В них действие всегда вертелось вокруг карты какого-нибудь острова, на которой крестиком обозначено место, где спрятано сокровище. Задача была – отыскать этот остров. Вот и я, простите мою назойливость, хотел бы узнать, о чем вы беседовали с князем Анкизи?

– Разговор шел исключительно на литературные темы. У старого джентльмена, похоже, хобби – изучение культуры.

Лицо Салливана помрачнело.

– Он сумасшедший. Я хорошо знаю этого старого черта. И уверяю вас – в своем безумии он может зайти очень далеко.

Эдвард хотел было ответить, но удержался, так как в это время синьора Джаннелли вошла в бар и что-то сказала бармену.

Когда она ушла, Эдвард обратился к Салливану:

– Вы не знакомы с неким полковником Тальяферри, коллекционером старинных часов с виа Маргутта?

– Понятия не имею, о ком вы говорите. – Мрачное лицо Салливана, казалось, окаменело. – Вы лучше подумайте, профессор, о том, что я сказал. Раз вам вернули сумку, может быть, хотят, чтобы вы что-то нашли. Карту острова…

– Синьор Форстер… Синьор Форстер! – к Эдварду подошел портье. – Вам сейчас звонили. Какой-то господин просил передать: если вас все еще интересует картина, можете прийти сегодня вечером вот по этому адресу. После десяти.

Он протянул Эдварду листок и удалился.

Оливия и Салливан молча переглянулись. Эдвард прочитал записку.

Потом они втроем вышли из бара и начали подниматься по лестнице.

Синьора Джаннелли из-за стойки портье, где она просматривала бумаги, проводила их тяжелым взглядом.

* * *

Та часть старого города, где оказался Эдвард, была в этот час довольно пустынной. Может быть, причиной тому стала гроза, которая приближалась к Риму, сообщая о себе глухими отдаленными раскатами грома и зарницами. Эдвард осторожно вел машину по узким темным улочкам. Время от времени он пригибался к рулю, чтобы прочитать их названия: виа дель Леуто, переулок деи Тре Арки, виа дель Арко ди Парма…

Этим вечером он в очередной раз испытывал иллюзию вневременья. А если быть точнее, иллюзию одномоментности прошлого, настоящего и будущего. Может, именно шкала времени – самая большая из всех иллюзий.

Он ехал по улицам, где рядом со средневековым храмом высились колонны эпохи Цезарей, а на здании конца прошлого века темнел встроенный античный карниз. Он пересекал площади, на которые мраморные императоры и первые христианские мученики вышли на совместную ночную прогулку. Он вел машину по той особой реальности, имя которой – Рим.

Машина пересекла площадь дель Оролоджо («Площадь Часов», – отметил про себя Эдвард), когда часы на колокольне соседней церкви пробили одиннадцать, потом поднялась к палаццо Монте Джордано, еще немного покружила по лабиринту узких улочек и остановилась в переулке Понтоначчо. Эдвард вышел из машины. Воздух в преддверии грозы отяжелел. Было душно. Запах нагретого за день пыльного асфальта перемешался с запахами цветущих садов. При тусклом свете фонаря Эдвард увидел идущую по переулку женщину в длинном темном плаще с капюшоном и узнал синьору Джаннелли. Она остановилась возле небольшой узкой калитки, расположенной, казалось, в ограде какого-то монастыря, и позвонила в старинный колокольчик. Дверь бесшумно открылась, и женщина исчезла за ней. Эдвард поднял голову. Это был тот самый адрес, который вручил ему в баре портье.

Он позвонил в тот же колокольчик. Несколько минут пришлось подождать. Между тем по улице пролетел вздох: листва колыхнулась под первым порывом ветра и пошел дождь. Молнии сверкали уже над самым городом.

Наконец калитка открылась. Перед Эдвардом стоял человек в темной одежде, с изможденным лицом аскета. Эдварду показалось, будто он уже видел его когда-то. Возможно, это был тот самый господин, который наблюдал за ним из окна дома напротив гостиницы «Гальба».

Не произнеся ни слова, аскет посторонился, предлагая Эдварду войти.

11

Человек в темной одежде провел его через дворик около небольшой полуразрушенной церкви и остановился возле старого здания. Они поднялись на несколько ступеней. Дверь открылась сама по себе – на пороге никого не оказалось. Когда Эдвард и его провожатый вошли, дверь закрылась за ними с легким скрипом.

Человек в черном сразу же растворился в темноте. Эдвард медленно прошел по мрачному коридору, в конце которого виднелся слабый свет, и очутился в просторном зале.

Помещение, простиравшееся на высоту всего здания, слабо освещалось двумя массивными канделябрами. В окна с выбитыми кое-где стеклами залетали порывы ветра. Потолок тонул во мраке, но там, вверху, слышалась возня летучих мышей. За круглым столом сидели несколько человек. Все разом обернулись в сторону вошедшего, словно только его и ждали.

Среди присутствующих было четверо мужчин. Эдвард узнал портного Пазелли и человека в черном, который непонятно каким образом уже оказался за этим столом. Рядом сидели синьора Джаннелли и какая-то женщина с блеклым, невыразительным лицом. Отдельно от остальных Эдвард увидел еще одну женскую фигуру, с головой укутанную в плотное покрывало.

Одно место за столом было свободно.

Эдвард ждал, пока к нему обратится кто-нибудь из тех, кто, сидя неподвижно, словно изваяния, смотрел на него.

Когда отгремел мощный раскат грома, заговорила синьора Джаннелли:

– Добро пожаловать, профессор. Мы заждались. Кое-кто хочет поговорить с вами.

Эдвард занял предназначенное для него пустующее место. Как раз напротив сидела женщина, укутанная покрывалом, – несомненно, медиум. Ее лицо едва угадывалось под плотной тканью, а на руках были тонкие белые перчатки.

Все склонили головы и опустили руки на колени, и только Эдвард положил ладони на стол и пристально посмотрел на медиума. В полумраке ему показалось, будто за ее спиной маячат еще какие-то фигуры в странных одеяниях, люди из другой эпохи – старик с потухшим взором недвижно сидел в кресле, какой-то мужчина стоял, опустив голову и скрестив руки на груди, две молодые женщины, причесанные по моде прошлого века, замерли, склонившись друг к другу.

Эдвард старался не поддаваться гипнозу, однако все сильнее чувствовал его действие. Пламя свечей мигало от порывов ветра, превращая все окружающее в некую фантасмагорию. Вдруг присутствующие одновременно подняли головы. Глаза у всех были закрыты.

Обтянутые перчатками руки медиума легли на стол и протянулись к рукам Эдварда.

– Спрашивай.

Голос медиума звучал из-под покрывала сдавленно, прерывисто. Казалось, женщина говорила, не разжимая губ.

– Где картина, которую я ищу? – спросил Эдвард, стараясь произносить слова ясно и громко.

Медиум еще ближе протянула к нему руки, дрожавшие от невероятного напряжения.

– На корабле. – Она говорила с трудом. – На корабле с веслами.

Эдвард растерянно, с недоумением обвел взглядом всех участников спиритического сеанса, и те, как по команде, опустили головы.

– А площадь? Она действительно существует?

– Существует. Ты должен найти ее.

В этот момент от сильного порыва ветра звякнули фрамуги и посыпались стекла. Миг спустя помещение осветила вспышка молнии, а следом прогремел оглушительный раскат грома.

Эдвард сглотнул слюну.

– Кто ты?

Медиум отвечала сдавленным голосом:

– Я – Марко Тальяферри.

– Как ты умер?

Струя ветра прошелестела по каменному полу сухими прошлогодними листьями. Эдвард повторил вопрос:

– Я спрашиваю, как ты умер?

Медиум опустила голову на грудь, потом подняла ее с величайшим усилием.

– Пусть удалятся остальные.

Участники сеанса – в том числе и те, что держались поодаль, – бесшумно поднялись и скрылись во внутренних помещениях. Звуки шагов быстро затихли.

Эдвард остался наедине с медиумом.

– Я хочу знать, как ты умер? Тебя убили?

Этот вопрос, казалось, причинял медиуму сильные страдания.

При очередной вспышке молнии две летучие мыши сорвались из-под высокого потолка и с писком закружились у них над головами. Женщина-медиум выглядела совсем обессиленной.

– Я, Тальяферри, мертв уже целый век. – Голос ее звучал потусторонне. – И ты тоже мертв.

Новый сильный порыв ветра распахнул окно. От неожиданности Эдвард вскочил, опрокинув стол. Канделябры покатились по полу. Женщина поднялась и, закрыв лицо руками, испустила громкий крик.

Эдвард бросился поднимать канделябры и увидел, что женщина протягивает к нему руки. Потом она зашаталась и тяжело рухнула на пол.

Взяв один канделябр, Эдвард приблизился к женщине и, осторожно откинув покрывало, взглянул на ее лицо. Это было бледное, обрамленное длинными золотистыми волосами лицо Лючии.

Ее огромные глаза смотрели мимо Эдварда. Они были недвижны и ничего не выражали. Эдвард поставил канделябр на пол и поднял девушку на руки.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул он. – Куда все подевались?

Его голос гулким эхом отозвался в пустом помещении.

Лючия казалась безжизненной. Эдвард опустил ее на широкий диван – единственный, кроме стола и стульев, предмет мебели в помещении. Потом снова взял канделябр и прошел в коридор, который вел к выходу. Дверь, через которую он вошел в дом, была заперта снаружи. Он нашел еще две двери, но и они тоже были наглухо закрыты.

Он обнаружил выключатель, щелкнул им, и повсюду сразу же вспыхнули десятки светильников. Эдвард поспешил обратно в зал, где теперь ярко горела большая люстра.

Диван был пуст – Лючия исчезла.

Эдвард бросился в другой конец зала, где заметил невысокую деревянную дверь. Она была заперта с другой стороны на защелку. Эдвард не раздумывая плечом выбил створку и оказался на небольшой лестничной площадке. Это была совсем крохотная площадка на деревянной винтовой лестнице. Несколько ступенек вели вниз. Эдвард перескочил их и оказался перед плотной шторой. Отдернув ее, он попал в темное помещение. Сердце у него оборвалось, когда он увидел перед собой силуэты нескольких застывших фигур.

В полумраке они выглядели особенно жутко.

Выключатель находился возле двери. При ярком электрическом свете фигуры оказались манекенами, облаченными в костюмы разных эпох. Эдвард понял, что попал в театральную мастерскую – манекены стояли тут повсюду, даже висели на крюках под низким потолком. И на всех были надеты костюмы ушедших столетий.

Осматривая костюмерную, Эдвард с ужасом заметил, что параллельно ему движется еще кто-то. И вдруг понял, что это его собственное отражение в огромном зеркале. Облегченно вздохнув, он отер со лба пот. Театральная пошивочная мастерская была идеальным местом для мистификаций.

Внезапно прозвучал громкий мелодичный звон колокольчика. Эдвард подошел к двери и услышал по ту сторону ее легкий стон или приглушенный плач. Он распахнул дверь – на небольшом крыльце, ведущем на улицу, никого не оказалось.

На стене у двери висела вывеска – «ТЕАТРАЛЬНОЕ АТЕЛЬЕ ПАЗЕЛЛИ». В двух десятках метров от этого места, дальше по переулку, он увидел ту калитку в ограде, через которую входил. Возвращаться в страшное здание ему больше не хотелось.

Растерянный, ошеломленный, Эдвард стоял в пустынном переулке Понтоначчо. Гроза кончилась, безоблачное, умытое небо сияло звездами, которые трудно было чем-то удивить. Пройдя несколько шагов по слабо мерцавшей от влаги мостовой, Эдвард обернулся на дом. И в ту же секунду там погас свет.

* * *

Далеко за полночь Эдвард допивал в баре третью порцию виски. Он был обескуражен и разбит. Он пытался понять подоплеку происходящего и не находил ответов на мучившие его вопросы. Но какой-то смысл во всей этой неразберихе должен ведь быть. И кто же из окружавших его людей был вовлечен… во что?

Он вздрогнул, услышав голос портье:

– Синьора Оливия и синьор Салливан просили передать вам, что вынуждены были неожиданно уехать.

Эдвард резко повернулся к нему:

– Когда?

– Незадолго до вашего появления. Синьора плохо чувствовала себя, но синьор Салливан настоял на том, чтобы немедленно ехать.

– И не оставили мне записки?

– Нет, профессор.

Портье вернулся к себе за стойку. Эдвард допил виски и направился по коридору к лифту. Тут его внимание привлек женский голос. Кто-то довольно громко напевал мелодию песенки про колокола – той самой, которая звучала в столь памятную для него ночь в таверне «У Ангела». Эдвард осторожно заглянул в приоткрытую дверь.

Синьора Джаннелли в длинном бархатном халате, накинутом поверх ночной сорочки, сидела перед зеркалом и, казалось, не замечала, что за ней наблюдают. Продолжая напевать, она расчесывала свои длинные черные волосы.

Комната была освещена только большим торшером у кровати. На стене висел гобелен со сценой королевской охоты.

Вдруг синьора Джаннелли прервала пение и, не оборачиваясь, произнесла:

– Входите же, профессор. Кажется, вы хотите что-то спросить у меня. – Она повернулась к Эдварду с загадочной улыбкой. – А приоткрытая дверь намекает на ответы, не так ли?

Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

– Медиум, – решительно заговорил Эдвард. – Этим медиумом была Лючия, девушка, которую, если вам верить, вы не знаете.

Черные глаза женщины сверкнули.

– Но я и в самом деле не знаю, кто был медиумом. И никогда не посмела бы выяснять это. Я ни разу не видела ее без покрывала на лице. – Синьора Джаннелли тряхнула головой, и черные волосы взлетели у нее за спиной.

В этот момент зазвонил телефон. Джаннелли посмотрела на аппарат, но не двинулась с места. Видно было, что она испугалась. Телефон продолжал звонить. Эдвард не сдержался:

– В чем дело? Почему вы не отвечаете? Чего боитесь?

Джаннелли подошла к аппарату и сняла трубку:

– Алло…

Неожиданно Эдвард зажал ей рот рукой, вырвал трубку и стал слушать, что говорят на том конце провода.

Потом отпустил Джаннелли, и та рухнула на кровать. Не извиняясь, он бросил уже от двери:

– Кто-то искал синьора Салливана. И сообщил, что полковник Тальяферри скончался.

* * *

Сквозь светлые шторы в комнату проникал рассеянный солнечный свет. Воскресный благовест, плывущий над Римом, вплетался в разговор. Джулиана, племянница полковника, сидела за столом перед Эдвардом. В траурной одежде она казалась еще бледнее. Наконец последние звуки перезвона погасли за окнами.

– Уверяю вас, профессор, абсолютно ничего таинственного в его смерти нет. Это ужасный удар для меня, но, признаюсь, его следовало ожидать. Уже много лет жизнь дяди висела на волоске и могла оборваться в любую минуту.

Эдвард избегал ее взгляда.

– Это вы обнаружили его?

– Консьержка. У нее есть ключ от квартиры, она приходила сюда убирать. Дядя лежал на полу возле книжного шкафа. Она сразу же вызвала врача, и его отвезли в больницу. Сначала казалось, что еще есть надежда, а потом вдруг…

Девушка замолчала, и еще громче стало слышно тиканье старинных часов. Словно стучали десятки маленьких сердечек.

– Я не знаю, чем вам помочь, – снова заговорила Джулиана. – А тот ключ… Я даже понятия не имела, что он существует. Дядя хранил его при себе. Он сказал незадолго перед смертью, что этот ключ предназначен для вас, что вы непременно вернетесь сюда, и он будет рад вас видеть. Поэтому я и позвонила вам в гостиницу.

– В котором часу он скончался?

– Около полуночи.

«Во время спиритического сеанса», – подумал Эдвард и, подойдя к небольшому столику, принялся рассматривать часы.

– Его часы… Я обещал ему, что вернусь полюбоваться ими. Тогда он обиделся на мое невнимание и был прав. Часы действительно редкой красоты. И все старинные…

– Для дяди его часы были чем-то гораздо большим, чем просто увлечением. Это было фатальным наваждением. – Эдвард вздрогнул. Джулиана продолжала: – Он верил: если хотя бы одни из этих часов остановятся, то перестанет биться и его сердце, а теперь… Часы идут, словно какая-то частица его все еще продолжает жить… пока не кончится завод.

Эдвард подошел к книжному шкафу. На полках возле книг тоже повсюду лежали часы. Но его внимание привлекли самые старые, в массивной золотой оправе. Он осторожно взял их в руки.

– Это самые ценные часы в его коллекции, – заметила Джулиана. – Восемнадцатый век. Исключительная редкость.

Эдвард нажал на кнопку. Верхняя крышка поднялась. Эмалевый циферблат украшали римские цифры. Золотые резные стрелки стояли на одном месте. Тиканья слышно не было.

– Я понял, почему умер ваш дядя, – сказал Эдвард, протягивая Джулиане часы. – Они остановились.

– Верно, но тогда…

Эдвард улыбнулся:

– Нет-нет, мистика, я думаю, здесь ни при чем. Скорее – самовнушение. Он верил, что его жизнь каким-то мистическим образом связана с этими часами. И вдруг обнаружил, что они остановились. Тогда у него случился сердечный приступ. Можно сказать, что он умер от испуга.

И тут вдруг Эдварда словно осенило. Он взял часы из рук Джулианы и перевернул их. На внешней стороне нижней крышки он увидел то, что и ожидал увидеть, – вензель «И. Б.».

Две сплетенные буквы, точно такие же, как на медальоне Лючии.

– Это инициалы Иларио Брандани, – пояснила Джулиана, – лучшего ювелира восемнадцатого века.

Эдвард еще раз нажал кнопку. Теперь поднялась нижняя крышка. На ее внутренней стороне была выгравирована сова, и под нею стояло: «Сант Онорио».