Текст книги "Социология публичной жизни"

Индивидуальный и коллективный актор

Как я уже упоминал, понятие «социальный деятель» (actor) может относиться как к отдельному лицу (тогда мы говорим об индивидуальном акторе), так и к группе лиц (в этом случае говорится о коллективном акторе). Мантерис, обсуждая концепцию Парсонса, обращает внимание на тот факт, что «актор, понимаемый как действующий субъект, как активная сторона системы действия, ориентирует свое действие на достижение определенной цели. Телеологическое толкование действия является здесь основным, ибо цель касается такой конфигурации объектов, которая не возникла бы, если бы не деятельность актора» (Manterys, 2000: 155). Актор, следовательно, это субъект, чья деятельность вносит в социальную жизнь какую-то перемену (пусть даже мелкую).

Та часть социальной жизни, которая протекает в публичной сфере, в принципе обустраивается коллективными акторами. Это, естественно, не означает, что отдельные индивиды не оказывают никакого влияния на ход публичных дел, но объединение сил и придание им какой-то организованной формы значительно увеличивает возможности воздействия на публичную жизнь. В данном случае размер имеет значение. И именно поэтому мы наблюдаем на публичной сцене разнообразные формы объединения – от слабо структурированных, почти свободных групп и общественных движений до формализованных организаций с сильно кодифицированными взаимоотношениями и способами деятельности. Такие группировки получают также атрибуты действенной субъектности и становятся коллективными акторами публичной сцены. А в качестве иллюстраций пусть нам послужат политические партии, профсоюзы, экологические или феминистские движения.

Возникновение коллективных акторов публичной сцены становится возможным после того, как соблюдено несколько предварительных условий. Прежде всего, среди индивидуальных акторов, которые потенциально могут создать какую-то организационную разновидность коллективного актора, обозначающего свое присутствие в публичной сфере, должен существовать некоторый нормативный консенсус, согласие по поводу основных значений, придаваемых социальным интеракциям (взаимодействиям). Такое согласие, вообще-то, нужно для любых коммуникационных интеракций, но в случае возникновения коллективного актора данное условие является необходимым (хотя и недостаточным). В свою очередь, как пишет Мантерис, «выработка консенсуса в области социальных отношений представляет собой гармонизацию отдельных способов, на которые акторы сориентируют свои действия» (Manterys, 2000: 208, passim). Он вычленяет три таких типа ориентации: 1) общепринятый обычай, или традиция; 2) заинтересованность; 3) «ориентация на легитимированный порядок». В первом случае «регулярность текущих практических действий разных акторов можно объяснить, показав, что определенные действия либо производились данным способом „испокон веков“, либо они представляют собой новейший способ выполнения чего-нибудь (моду)». Во втором случае «источником интеракционной регулярности является целенаправленно рациональная ориентация, выработанная на основе сходных ожиданий многих акторов». И наконец, ориентация на легитимированный порядок означает такое отношение к социальному контексту, в рамках которого «актор предпринимает действие (также в том случае, когда он оказывает сопротивление, воздерживается от выполнения какой-то работы или же действует наперекор), исходя из представления или образа того, что считается правильным и обязательным». Таким образом, обычай, заинтересованность или законность являются теми факторами, которые сдерживают полную произвольность действий одиночного актора и вносят в эти действия определенную регулярность, а также предсказуемость. Если достаточно большое число индивидуальных акторов определяют три названных фактора аналогичным способом, то появляется основание для объединения их усилий и значительного увеличения их действенной силы применительно к социальному контексту. Такое агрегирование требует, разумеется, отказа от некоторых аспектов индивидуальной субъектности ради такой цели, как увеличение эффективности проведения в жизнь других аспектов указанной субъектности, более важных для индивида (например, это может быть отказ от поездки на рыбалку в ситуации, когда идет забастовка, стремящаяся принудить работодателя к улучшению условий труда). Путь к возникновению коллективного актора, в принципе, полностью открыт.

Чтобы группировка обрела какую-нибудь действенную субъектность, ее члены должны делегировать часть своих атрибутов действенного субъекта на уровень группировки, чем они выражают лояльность по отношению к данной группировке, а также готовность подчиняться решениям, принимаемым на уровне этой группировки. Обсуждавшиеся ранее взаимоотношения «действенный субъект – патрон» продолжают существовать и в случае коллективного актора, функционирующего на публичной сцене. Однако направленность этих взаимоотношений зависит от характера отношений внутри определенной группировки. Если указанные отношения носят демократический характер, то действенным субъектом является группировка, тогда как патроном – объединенная в ней членская масса. Так и происходит в случае разнообразных объединений граждан, которые функционируют на основании внутренней демократии. Однако в случае объединений авторитарного или вождистского характера указанные взаимоотношения оказываются «перевернутыми»: патроном становится, как правило, харизматический лидер или олигархическая группа, которая и правит в такого рода объединении, тогда как действенными субъектами делаются члены данной группировки. Примером могут служить разные религиозные секты, приверженцы которых группируются вокруг своих гуру, фундаменталистские движения, а также в высокой степени институализированные иерархические формальные организации в экономике, администрации или политике. Такое понимание взаимоотношений «действенный субъект – патрон», разумеется, отличается от экономических трактовок, но – как уже заявлялось ранее – необходимо переступить через ограничения подобных трактовок, если мы хотим применить теории указанного типа для объяснения и моделирования таких явлений публичной жизни, которые шире и сложнее, нежели простые экономические взаимоотношения.

Структура и действенная субъектность

Главной проблемой исследований, занимающихся данным вопросом, являются взаимоотношения между действенной субъектностью и структурой. В размышлениях на эту тему структура определяется по-разному: от определений, обращающихся строго к социологическому пониманию социальной структуры (о котором мы говорили в предыдущей главе), до понимаемого максимально широко внешнего, применительно к действующему актору, комплекса устойчивых и повторяющихся обусловленностей или ограничений, совместно формирующих в каких-то рамках интенциональное (а не только реальное) протекание определенного действия. Это такая теоретическая проблема, которая чрезвычайно существенна с точки зрения развиваемых в последующих главах концепций гражданства, а также гражданского общества. Ибо если правота на стороне «структурных детерминистов», исходящих из того, что человек в своем социальном измерении детерминирован прежде всего своим местом в социальной структуре, то можно усомниться в понятии гражданства, причем в са́мой стержневой его сути (иначе говоря, в субъектности и достоинстве человеческой личности, на которых, как мы увидим ниже, построена концепция гражданина и его неотъемлемых и не подлежащих передаче прав).

Принятие такой точки зрения порождает еще одно серьезное теоретическое последствие. Поскольку если мы детерминированы в первую очередь социальной структурой, а наши действия в принципе предпринимаются единственно в горизонте, устанавливаемом нашей социальной позицией (независимо от того, осознаем мы это или нет), то становятся непонятными всякие радикальные общественные изменения (с революциями во главе).

Социальная структура, как серьезный и устойчивый (ибо воспроизводящийся во времени) фактор, который формирует нашу деятельность (хотя и не до конца ее детерминирует), должна выполнять функцию ультрастабилизатора общественного порядка, который в своем длительном существовании должен подвергаться только единичным и, по сути дела, случайным мутациям, ведущим к эволюционным изменениям, незначительным в масштабах единичной, индивидуальной жизни. А ведь из истории мы знаем, что дело обстоит не так. Следовательно, «структурный детерминизм» уже хотя бы на этом основании легко поставить под сомнение. Это, однако, не означает, что социальная структура несущественна. А означает это всего лишь следующее: связи между структурой и действенной субъектностью не столь просты и односторонни, как это вытекало бы из упрощенного структурного детерминизма. Впрочем, даже те из теоретиков, кто делает весьма сильный акцент на структурные детерминанты человеческой деятельности, не забывают, что структура без акторов – это пустое понятие. Уитмейер (Whitmeyer, 1994: 154, passim), к примеру, определяя структуру как сеть взаимоотношений между акторами, а также распределение общественно значимых свойств и черт акторов, констатирует, что социальная «структура концептуально зависит от актора ровно потому, что она причинно воздействует на него». В чем же тогда состоит сложность этих взаимоотношений?

Структуру и субъектность часто трактуют как понятия, оппозиционные относительно друг друга, но также и как взаимно оппозиционные аспекты социальной жизни. В такой трактовке структуру порой рассматривают как внешний – применительно к действующему актору – комплекс ограничений, налагаемых на его автономную деятельность тем социальным контекстом, в котором эта деятельность осуществляется. Гидденс (Giddens, 1984: 176) отмечает, однако, что действующий актор наталкивается не только на структурные ограничения. Ведь наиболее элементарными являются материальные ограничения, вытекающие из характера материального мира и физических свойств человеческого тела. Человек не может парить в воздухе, так как действует сила тяготения. И не в состоянии находиться произвольно долго под водой, поскольку нуждается в постоянном притоке кислорода.

Вторым типом ограничений, которым подчиняется действенный субъект, являются санкции. Это ограничения, вытекающие из карающей реакции других действенных субъектов, функционирующих как в публичном, так и в частном пространстве публичной жизни. Нельзя обокрасть конвой, везущий деньги, не рискуя подвергнуться санкциям карательных органов. Нельзя войти в мечеть в обуви, не подвергая себя санкциям со стороны присутствующих там адептов Пророка. Третьей разновидностью являются структурные ограничения, которые вытекают из контекстуальности действия, а точнее из «заданного», как говорит Гидденс (Giddens, 1984: 176), характера структурных свойств того контекста, где функционирует актор; «заданного» в том смысле, что действенный субъект не может менять эти свойства (равно как и их воздействие) произвольным образом. Нельзя, будучи рабочим с начальным образованием, взяться за исполнение роли преподавателя квантовой физики в университете. Нельзя, будучи слесарем-сантехником, отпускать грехи в конфессионале (исповедальне) и т. д.

Субъектность же иногда трактуется как пространство творчества, случайности и более или менее спорадического выбора, и поэтому ее не удается охватить никакими структурными схемами. При такой трактовке – на что, в частности, обращает внимание Арчер (Archer, 2000: 307) – акцентируется, однако, взаимосвязанная природа этих двух измерений общественной жизни. Принятие предпосылки о наличии такой взаимной связи (т. е. что структура формирует субъектность человека, но вместе с тем его субъектность, а точнее ее последствия, проявляющиеся вовне в деятельности автономного социального актора, воздействуют на форму социальной структуры) позволяет распутать и в конечном итоге устранить указанное противоречие между субъектностью и структурой, которое иначе вело бы к парадоксам.

Штомпка определяет социальную структуру как «скрытую сеть устойчивых и регулярных связей между составными элементами общественной реальности, которые значимым образом контролируют их деятельность» (Sztompka, 1991: 59). В свою очередь, Хейс – в довольно похожей системе исходных предпосылок – определяет социальную структуру как понятие, означающее «те внешние проявления общественной жизни, которые не удается свести к индивидам и которые достаточно устойчивы, чтобы выдержать прихоти тех индивидов, кому хотелось бы их изменить; речь идет о таких проявлениях, которые обладают своей внутренней логикой и динамикой, способствующей их репродукции во времени» (Hays, 1994: 60). В таких трактовках из общего понятия социальной структуры (которому давалось определение в предшествующих главах) абстрагирован только тот ее аспект, который непосредственно отвечает за обусловленность человеческого действия.

Как следствие, понимаемая таким образом социальная структура, что констатирует Хейс (Ibid.: 61, passim), принимает три значения. Во-первых, она создается социальными акторами и функционирует как «форма», к которой эти акторы приспосабливаются. «Другими словами, люди создают определенные формы социальной структуры, а вместе с тем социальные структуры создают некоторый тип людей». Во-вторых, социальные структуры, с одной стороны, составляют ограничение для индивида, но с другой – «снабжают» нас социальной идентичностью, а также инструментами для творческих и трансформационных действий, что, в свою очередь, является условием существования человеческой свободы. Здесь прочитывается влияние Гидденса (Giddens, 1984: 177), который ранее сильно акцентировал эту двойственность взаимоотношений между структурой и субъектностью. Он писал, что «все структурные свойства социальных систем в такой же мере открывают возможности, как и ограничивают индивида». И наконец, в-третьих, Хейс, на сей раз вслед за Сьюэллом (Sewell, 1992), выделяет разнообразные уровни социальной структуры, которые в антропологическом смысле могут быть «глубже» или «мельче», более жесткими и более эластичными, более либо менее податливыми для изменений под воздействием тех или иных действий социальных акторов. Самые глубокие из них, достигающие «элементарной структуры» Леви-Строса (Levi-Strauss, 1970: 112), иначе говоря основополагающих взаимоотношений родства, представляются самыми прочными и относительно наиболее устойчивыми к субъектной деятельности социальных акторов. Другие, не столь «глубокие» структурные уровни (например, место в структуре власти) более эластичны в том смысле, что они в большей степени поддаются целенаправленным действиям социальных акторов, в результате чего могут подвергаться изменениям. Наиболее наглядным и зрелищным проявлением этого является радикальное изменение общественного порядка, в результате которого не только подвергается смене вся властная элита и механизмы рекрутации в состав элиты, но также происходят существенные перемены в правилах социальной мобильности и (вообще говоря) возрастает ее интенсивность. В итоге, как пишет Хейс, «действенная субъектность объясняет создание, воспроизведение и превращения социальных структур; в свою очередь, эту субъектность удается реализовать благодаря возможностям, которые создаются позицией, занимаемой в социальной структуре, но в пределах ограничений, налагаемых на актора социальной структурой; что же касается способности субъекта к воздействию на социальную структуру, то она дифференцируется в зависимости от податливости, силы и устойчивости этой структуры» (Hays, 1994: 62).

Формулируя заключительные выводы этой части наших умозаключений, можно сказать, что связи между структурами и действенной субъектностью являются не только взаимными, но и симбиотическими. Ибо структуры – что стоит еще раз подчеркнуть – как формируют в какой-то степени человеческую деятельность, так и сами формируются этой деятельностью. «Нет ни действенных субъектов без структуры, ни структуры без действенных субъектов», – утверждает Штомпка (Sztompka, 1991: 92). То, что мы способны эмпирически наблюдать, не столько является результатом интеракций между структурой и субъектностью (поскольку они попросту не существуют отделенными одна от другой), сколько скорее «субъектно-структурная действительность в ее внутреннем имманентном единстве появляется в разнообразных пермутациях (перестановках, комбинациях), в разнородных сочетаниях субъектных и структурных компонент, которые совокупно и создают социальные события».

Для действующего актора разные аспекты структур служат своеобразной референтной системой соотнесений и отсчета, благодаря которым он не только ориентирует свое действие, но также модифицирует его или отказывается от его осуществления. Преодоление этой системы отсчета ведет к инновационным действиям и наблюдается в тех случаях, когда общественный порядок деградирует настолько, что искушение оспорить его и поставить под сомнение становится сильнее, чем инерция рутинных действий (Chajewski, 2005, passim). Если же актор не переступает через эту систему отсчета, то у него появляются рутинные, безрефлексивные, привычные действия, которые ведут к репродуцированию данной референтной системы отсчета и соотнесений, а как следствие – и социальной структуры тоже. Поэтому Хейс (Hays, 1994: 63–64) предложила проводить различие между действенной субъектностью, которая репродуцирует структуры (и выражается в привычных, рутинных действиях), и такой действенной субъектностью, которая их преобразует (и выражается в инновационных действиях). Привычные действия и рутинная практика, естественно, заполняют наибольшую часть повседневной жизни действенных субъектов, но не заполняют ее целиком. И как раз от этого «остатка», изменяющегося в разных исторических контекстах и на разных уровнях структуры, зависит перевес или полное преобладание действенной субъектности над структурными обусловленностями. Именно указанному «остатку» действий разнообразных действенных субъектов мы обязаны как изменениями общественного порядка (а в этих рамках также изменениями социальных структур) и гражданскими инициативами, меняющими форму публичной жизни, так и научными открытиями или же ломкой общепринятых условностей и конвенций в художественном творчестве.

В тех исследованиях, где анализируется детерминированность действий всякого актора существующей социальной структурой, принимается, как правило, предположение, что влияние структуры представляет собой постоянную величину. Однако Эмирбайер и Мише не без оснований аргументируют, что эта исходная предпосылка является по меньшей мере спорной, если не ошибочной. Есть смысл познакомиться с их аргументацией, так как она позволяет увидеть симбиотическую связь между субъектностью и структурой под углом, существенным с точки зрения динамики общественной жизни вообще, а особенно динамики публичной жизни.

Эти авторы из действий актора выделяют временной и пространственный аспекты. В любом действии мы можем разглядеть два эти аспекта, поскольку каждое действие представляет собой процесс, который длится; у него есть свое начало, кульминация и конец, и, следовательно, оно характеризуется временны́м измерением, а также осуществляется в определенном месте, которое образует социальный контекст данного действия. Это не весьма оригинальное утверждение имеет, однако, свои существенные аналитические последствия; а именно время выполнения определенного действия заполнено не только самим этим действием, но также реакцией социального контекста на указанное действие и ответом актора на указанную реакцию. Тем самым между функционирующим актором и социальным контекстом создается диалогическая ситуация, в результате которой мы имеем дело с двусторонними интервенциями актора, который своим действием влияет на социальный контекст, а также социального контекста, который в свою очередь – через свои реакции – влияет на деятельность актора. То, что мы называем социальной структурой, является фактором, придающим социальному контексту форму, а также представляет собой матрицу взаимоотношений, зависимостей и картин поведения в определенной ситуации, которые имеют двойственную природу – ограничений и возможностей. Словом, влияние структуры видится через тот социальный контекст, в котором осуществляется функционирование актора. «Субъектная ориентация акторов (вместе с их способностью к инновационной или сознательной реакции) может изменяться в диалоге с разнообразными ситуационными контекстами, на которые (и через которые) эти акторы реагируют, – пишут Эмирбайер и Мише (Emirbayer, Mische, 1998: 1004, passim). – Мы можем, следовательно, говорить о двойном основании субъектности и структуры: контексты, носящие время-относительный характер, усиливают определенные субъектные ориентации, которые, в свою очередь, конституируют дифференцированно структурированные взаимоотношения акторов с их окружением. Именно фундамент таких ориентаций в пределах определенных структуральных контекстов придает форму различным предприятиям и предоставляет акторам возможность принятия большего или меньшего уровня трансформационной силы по отношению к структурализованным контекстам действия». Каждое действие социального актора представляет собой синтез этих двух порядков – субъектного и структурального. Таким образом, это действие не является ни полностью детерминированным социальной структурой, ни целиком произвольным и зависящим исключительно от свободной воли действенного субъекта.