Текст книги "Дама с чужими собачками"

Глава тринадцатая

Ужинать Павел отправился к Францевым. Расположились на небольшой кухне за столом у окна, выходившего на близкий еловый лес. Ужин состоял из трех блюд – грибного супа, макарон по-флотски и винегрета, не говоря уже о пирожках с капустой. Радушная хозяйка за стол не присела, но осталась на кухне, чтобы в любой момент можно было убрать со стола ненужную посуду или приборы, поставить новые, но еще больше ей хотелось присутствовать при разговоре мужа со своим московским другом: Лена не сомневалась, что речь пойдет об убийстве учительницы.

– Черноудова, которую убили в коттеджном поселке, хотела свой дом продать, – вдруг произнес участковый.

Лена молчала, не понимая, что муж обращался именно к ней, а потом, увидев, что Николай смотрит на нее, отозвалась:

– За это ее убили?

– За что убили, мы пока не знаем. Я это к тому, что знать бы раньше, можно было бы вписаться. Она, конечно, просила за свой дом кучу денег, но если продать нашу квартирку, подтянуть все наши накопления, опять же материнский капитал на дело можно пустить, а еще взять кредит… Для тех, кто в поселке, этом дом неинтересен, потому что он простенький совсем по сравнению с их дворцами. Но для нас он просто шик-блеск: на первом этаже гостиная с кухней – больше чем вся наша квартира, а на втором три спаленки. Одна была бы нашей и по одной детям. Там еще и веранду можно пристроить.

– Хорошо было бы, – вздохнула Лена, – но лучше бы без кредитов. – И вдруг она вспомнила. – А я видела: объявление на рынке висело, что в «Ингрии» продается дом с участком. Ходила мимо и думала: вот кому-то счастье привалит. Но счастье приваливает тем, у кого деньги есть, а нам и в этой квартирке неплохо. Но потом объявление кто-то снял.

– Давно это было? – спросил Кудеяров.

– Может, месяц назад, может, больше, – ответила хозяйка.

– До убийства Черноудовой сняли объявление?

– Точно не помню, но, кажется, до убийства, – ответила Лена, – а это важно?

– В расследовании важно все, – заявил Францев, – предположим, Черноудова нашла покупателя, который выплатил ей аванс наличными, кто-то узнал об этом, пришел к ней домой, убил хозяйку, а деньги забрал. Кто-то из близких знакомых, с которыми она обсуждала даже денежные дела.

– Вряд ли деньги лежали на видном месте, – подключился к семейной беседе Кудеяров, – а разгрома в доме не было. Да и Черноудова, судя по всему, не оказала никакого сопротивления. Но как рабочая версия твое предположение может существовать. А вообще, посторонние машины на территорию поселка не прибывали, в тот день приезжали три легковых курьерских автомобиля, фургончик, который доставил силовой тренажер, и самосвал с грунтом для организации газона. Вряд ли покупатель приехал на каком-то из этих транспортных средств. Если и встречалась дама с собачками с покупателем, то это был кто-то из местных, кому она безусловно доверяла. И я даже знаю, кому надо позвонить.

Кудеяров замолчал, и Францев не сказал ничего. Но ужин не продолжился при всеобщем молчании. Теперь уже Лена решила поделиться добытой информацией.

– Я про Полуверову пыталась что-то узнать. И узнала даже больше чем кое-что. В школе Илону не очень-то и любили. Во-первых, она сплетница. Во-вторых, все знают, что она переспала с учителем физкультуры, а потом с трудовиком, после попыталась их поссорить, хотела, чтобы они подрались из-за нее, но они вместо этого купили две бутылки водки, а потом пошли к ее дому в обнимку и кричали: «Батон, ты дура!»

– Про это я знаю, – кивнул Николай, – мне Галопенко рассказал. А ты по существу докладывай…

– Почти месяц назад она устроила истерику на уроке истории, когда один мальчик сказал, что варяги не могли нам принести государственность, потому что у них самих не было государства и городов не имелось…

– Я же попросил по существу, – взмолился Францев.

– Так я по существу. Когда в учительской стали разбирать ее поступок и спрашивать, за что она крыла ребенка последними словами, Илона разрыдалась и в свое оправдание заявила, что у нее сдали нервы, потому что в Ветрогорске живет серийный убийца, который убил ее подругу, а скоро убьет и ее. Тогда все решили, что Батон тронулась. Но теперь-то все просто в шоке. Выходит, ее слова про маньяка – это не просто бред какой-то, а чистая правда. Директор сказала, что поедет по этому поводу на прием к начальнику РУВД. А Вика Уманская обещала рассказать обо всем мужу.

– Про маньяка это все бред, конечно, – попытался успокоить жену Николай, – а то, что два трупа на вверенной мне территории, – это факт. Но можешь всем передать, что мы с подполковником юстиции Кудеяровым обязательно во всем разберемся…

Николай обернулся к другу, а тот как раз собрался кому-то звонить.

– Ну, тащи тогда чай со своими пирожками, – приказал Францев жене.

Павел наконец дозвонился кому-то и представился:

– Подполковник юстиции Кудеяров. Что ж вы не сообщили органам дознания и мне, что собирались купить у Черноудовой ее дом и участок?

Тут же Павел включил громкую связь, и Францев услышал голос Дробышева.

– Ну это же личное. И потом я не купил, а просто когда узнал, что она продает… То есть я увидел на рынке объявление о продаже дома с участком и номер ее мобильного, тогда сразу к ней отправился…

– Объявление вы сорвали?

– Каюсь, – признался Эдуард Иванович, – я поговорил с Алей. Она сказала, что находится в тяжелом материальном положении, я предложил ей выйти за меня, тогда мы продадим мой коттедж, будем жить в ее домике, и у нас будет много денег на банковском депозите, с которого мы сможем получать приличные проценты, к тому же я стану работать не покладая рук.

– Но все равно она вам отказала.

– Можно сказать, и так. Она посмеялась, ответила мне, что у нее уже есть жених – моложе меня и с перспективами. А кроме того, имеется покупатель, с которым она уже договорилась. Тогда я попросил не продавать дом абы кому, потому что я его куплю. Я готов был заложить свой особняк банку. Четвертую часть полученной суммы я бы истратил на домик Али, часть на поддержку моего бизнеса… Я бы сам работал… Я, правда, и сейчас работаю… Я не работаю даже – я сейчас вкалываю, но только отдача небольшая – совсем мизерная.

– Вы хотели обратиться в банк Бориса Гуревича?

– Я с Гуревичем едва знаком, разве что здороваюсь с ним при встрече. Я хотел обратиться к руководству другого банка, клиентом которого являюсь много лет, и фирма моя там обслуживается. И другие фирмы, которые у меня были когда-то, там же обслуживались. Сейчас ведь многие финансовые структуры переводят активы в землю и недвижимость, потому что это самые устойчивые активы, независящие от падений курса национальной валюты, от инфляций и прочих потрясений. Я даже позвонил заместителю председателя правления, и он предварительно согласился. Я уехал в командировку в Карелию, по возвращении из которой должен был пойти в банк. Но дальше вы все знаете: утром я вернулся и узнал о случившейся трагедии…

– Вы кого-нибудь подозреваете в убийстве Черноудовой?

– Вы уже задавали этот вопрос. Только у меня нет ответа на него: я не был близко знаком с людьми, с которыми она общалась.

– Прошедшей ночью была убита ее хорошая знакомая.

– Я всю прошедшую ночь был дома.

– Кто-то может подтвердить это?

– Нет. Я уже больше года сплю один. А потом зачем мне убивать какую-то учительницу?

– А я разве вам говорил, что убили именно учительницу?

– Да местный чат бурлит – все только это и обсуждают. Говорят, опять маньяк в наших краях объявился, а Москва уже спецгруппу к нам прислала. А еще какого-то парня убили.

– Не какого-то, а Артема Головкина, которому вы с Саньком Сорокиным угрожали.

– Саша здесь ни при чем. Я его так, для антуража прихватил. Он ведь здоровый как слон. Ему сказать только, что надо за правду постоять, он и готов идти с кем угодно, куда угодно и на кого угодно… Не надо его примешивать. Он стоял рядом, а я сказал Артему, чтобы он больше у Али не появлялся, но он не очень испугался. Еще вопросы будут?

– Куда вы за мебелью ездили? Адрес помните?

– Промзона на Парнасе, там какие-то ангары и склады. А при чем тут это? Ей кто-то задаром отдал.

– Трудно поверить, потому что я знаю эту фабрику и владельца ее и комплекты мебели мне знакомы. Тот, что вы привезли Черноудовой, – новый комплект абсолютно: отпускная цена этой мебели около полумиллиона рублей. Хозяйка потому-то и хочет закрыть фабрику и вернуть производство в Германию. Говорит, воруют много.

– Я-то тут при чем? – удивился Эдуард Иванович.

– Ладно, – произнес Кудеяров, – я только хотел проверить, кто сорвал листок с объявлением. Что-то мне подсказывало, что вы. Теперь удостоверился в этом. Спокойной ночи.

– Какая ночь? – не понял Дробышев. – День еще.

– Пока! – не стал ничего объяснять Павел.

Он закончил разговор, но не мог успокоиться. Посмотрел на Францевых.

– Я с самого начала знал, что мебель с фабрики Марины. Выходит, что Черноудова каким-то образом узнала, что у Марины мебельная фабрика, которая простаивает, отправилась туда или послала кого-то, кто предложил работникам, скажем, половину отпускной стоимости того, что на складе. Дама с собачками получила свой откат… А работники! Ну как можно так поступать? Это же подсудное дело!

– Просто они догадываются или даже наверняка знают, что фабрика хозяйке уже не нужна, – предположил Николай, – скоро все сотрудники останутся без работы, а следовательно, и без денег. Детей-то надо кормить.

Он посмотрел на жену, и Лена кивнула, соглашаясь с ним.

Францев сказал о фабрике, но это прозвучало так, словно Марина Лужина – владелица фабрики – хочет избавиться не только от ненужного ей актива, но и от человека, которого она еще совсем недавно любила. Кудеяров и сам об этом думал и приходил к тому, что следует смириться с тем, что Марину он уже потерял, но жалко было не себя, не ушедшую любовь – жаль было потерянного времени. Но воспоминание все же терзало душу, и единственным способом заглушить эту боль была работа.

– Мы еще не проверили Холодцова, – вспомнил Францев, – он ведь не так давно здесь появился, а почти сразу после его появления Полуверова стала говорить о живущем в Ветрогорске киллере.

– Я проверил: по нашей линии ничего. Не судим, не привлекался, на учете не состоял. В армии не служил. Занимался борьбой, мастер спорта. Перешел в профессионалы, провел пять боев в UFC в файт-карде.

– Где? – не понял Францев.

– В турнирах по смешанным единоборствам, где участвуют начинающие или малоизвестные бойцы. Холодец два боя выиграл, три проиграл. После чего решил завязать. Я просил проверить все его контакты…

Павел произнес это и достал телефон, набрал номер Пономарева.

– Да-да, – отозвался начальник районного следствия, – я все помню. Сам только-только собирался тебе звонить. Холодцова проверили. С убитыми девушками телефонных контактов не имел. С Головкиным последний телефонный разговор был почти месяц назад. Кроме того, проверил телефонные контакты учительницы – не так много. У другой – ранее убитой девушки из коттеджного поселка – круг общения был куда больше. Но есть у обеих общие знакомые, и с некоторыми учительница общалась уже после убийства своей подруги. Завтра с утра опера начнут отрабатывать все эти контакты…

Кудеяров вдруг заметил, что к его разговору прислушивается Лена, и, когда договорил с Пономаревым, закончил разговор, посмотрел на нее.

– Что-то еще вспомнили?

Она кивнула:

– У нас новый директор Дома культуры. Симпатичная девушка, ей лет тридцать. Говорят, раньше работала в Москве в Министерстве культуры. Все удивляются: где мы, а где Москва!

– Ее Уманский сюда перетащил, – объяснил участковый, – симпатичная… – он покосился на жену и покрутил рукой в воздухе, – на любителя, конечно, но, как говорится, не лишена обаяния. Правда, рыжая. – Францев замер, а потом опустил руку и повторил: – Рыжая. Помнишь, Варвара Краснова рассказывала, что отбывала срок в одном отряде с женщиной-убийцей, которая чуть не приколола ее. Она была рыжая и с татуировкой.

– Коля, ты же слышал, что сказала твоя жена – девушка сюда прямиком из Минкульта. Как ты думаешь, стали бы там держать уголовницу со страшным взглядом и еще с заточкой, сделанной из напильника?

Николай выдохнул и, понизив голос, объяснил:

– Вот как раз в Министерстве культуры они и обитают. Больше их только в Министерстве экономики и в Центробанке.

Он произнес это и тут же засмеялся:

– Я пошутил. Но проверить ее все-таки надо.

– Не трать время, – посоветовал Павел и поднялся: – Спасибо за ужин: все было очень вкусно, а я к писателю, а то он страдает наверняка – рюмочку опрокинуть не с кем.

– Давай детей покажу, – предложил Францев, – ты же полтора года их не видел. Сейчас увидишь, как они выросли.

Они осторожно подошли к двери комнаты, за которой спали дети. Николай приоткрыл ее: мальчик и девочка сопели в своих кроватках.

– Наглядеться не могу, – признался участковый. – Степке скоро четыре года будет. Как ты думаешь, подарить ему на день рождения велосипед?

Павел пожал плечами.

– Куплю, – сказал Францев, – обязательно куплю. Я все детство свое мечтал о велике, а кататься приходилось на чужих, если давали. Пенсия за отца была маленькая, мать вкалывала на двух работах, чтобы нас с братом прокормить. А в магазинах – пустые полки и все по талонам: крупа, сахар, масло. А я о велике мечтал и брату рассказывал, как мы будем вдвоем кататься по всему нашему двору… Настолько вбил ему эту мысль про велик, что он ко мне подошел однажды и сказал, что теперь знает, почему Великобритания так называется. Да потому, что там все на великах ездят.

– Что-то я про брата твоего не слышал раньше, – сказал Кудеяров.

– Так его на первой чеченской убили. Я только-только окончил школу милиции, и сразу похоронка пришла – вернее, принес какой-то хмырь из военкомата и вручил. У матери сразу сердце прихватило – она упала… И то ли этот урод не сразу «Скорую» вызвал, то ли поздно она приехала… Но хоронил их вместе в одну могилу: брата в закрытом гробу и маму…

– Прости, – произнес Павел.

– Ты-то здесь при чем? – отмахнулся Францев. – Но я тогда такой ненависти испил ко всей мировой несправедливости, что меня свои же на задержания брать не стали. А сейчас во мне ничего, кроме любви ко всему окружающему миру, и ты знаешь теперь почему.

Глава четырнадцатая

Карсавину и в самом деле было не с кем выпить. Но это ему не мешало. Иван Андреевич сидел за столом, посреди которого стояла бутылка коньяка, и ждал, когда вернется Кудеяров. Ждал, видимо, давно, потому что на треть бутылка была пуста. Павел подошел к столу, взял темную бутылку, посмотрел на просвет, а потом на писателя.

– Однако, батенька, так и спиться недолго, – вздохнул он, – все мои увещевания не доходят до вас.

– Так все равно умирать, – ответил равнодушно писатель, – на год раньше, на год позже, а так хоть весело проведу остаток срока. Да я не просто так выпиваю. У меня сегодня, можно сказать, очередная годовщина первого боя.

Он показал Павлу на стоящее возле стола кресло, наполнил коньяком приготовленный заранее бокальчик, потом налил себе и показал глазами, давай, мол.

– За ребят, которые там остались.

Закусили колбаской, и Иван Андреевич продолжил:

– Призвали меня и отправили в Туркестанский военный округ на подготовку. Полгода готовили, потом кинули мне третью звездочку – и самолетом в Кабул, потом на вертолете в Герат, а потом уж должен был перебраться в свой полк, который выдвинулся в провинцию Фарах, к горному массиву Луркох, что уже совсем рядом с Ираном. В нашей колонне шли несколько «КамАЗов»-бензовозов, пяток БТР и бортовые «ГАЗ‐66», прикрытые тентом, в которых ехали бойцы. Меня посадили в кабину бензовоза, за рулем сидел парень-ленинградец, которого звали Саша, и мы с ним достаточно оживленно беседовали. По его словам, он за полгода уже дважды в засады попадал. Отстреливался, и у него был шрам от касательного ранения на правой скуле. Ехали долго: часа четыре; я успел задремать, потом очнулся. Справа и слева были горы: мы вошли в какое-то ущелье, и тут началось. Одновременно загрохотали десятки автоматов, грохнули два взрыва, это из гранатометов ударили по бэтээрам. Сидящий рядом со мной парень стал заваливаться влево, и машина пошла туда же. Паренька, вероятно, снял снайпер. Инстинктивно, а может, от страха я пригнулся, и потому вторая пуля прошла мимо. Я схватил автомат убитого парня и выбрался из машины, которая продолжила движение и вскоре завалилась на бок. Духи продолжали расстреливать «газоны», из которых выпрыгивали ребята. До ближайшей машины было шагов десять, я побежал туда, споткнулся, потому что ноги были ватные. Оказался за каким-то камнем и попытался оглядеться. И увидел тех, кто нас убивал. А с нашей стороны почти не было выстрелов. Да и прошло-то всего не больше минуты, как на нас напали. И начал я отстреливаться, как учили – короткими очередями. Все равно оба магазина быстро опустели, и стало понятно, что скоро конец наступит и мне. Неподалеку за колесом лежал пулеметчик, который матерился и стрелял. Он крикнул, понимая, что я израсходавал оба магазина: «Подкатывай сюда, лейтеха!» По нам били прицельно, потому что рядом лежал на боку бензовоз, а топливо стало бы для них ценной добычей. Нас спасло только то, что в самом начале нападения майор, который руководил движением колонны, успел по рации передать координаты и в последний момент подоспели вертушки, как красная конница в старых советских фильмах… Из почти сотни с лишним наших солдат половина погибли, остальные почти все раненые. Я попал в госпиталь, где, к моему удивлению, мне через месяц вручили орден Красной Звезды. Узнал фамилию Саши из 6-го автобатальона – водителя того самого бензовоза, на котором я ехал. Ведь его автомат спас мне жизнь. Потом уж я нашел его мать и сестру, встретился с ними, рассказал, как отважно сражался их сын и брат. Когда вышла книга, привез им пару экземпляров с автографами. И только тогда заметил, что они смотрят на меня чуть ли не с ненавистью, потому что я живой и счастливый, а их Саши больше нет и никогда не будет.

– К чему вдруг такие воспоминания? – спросил Павел.

– Ну, я рассказал, что случилось тридцать семь лет назад день в день, – ответил писатель, а потом покачал головой, – и не только это. Эта учительница, которую убили прошлой ночью… Я же не знал ее, но она подошла ко мне в Ветрогорске и чуть ли не в лицо плюнула, заявила, что Алю убили из-за меня, потому что якобы она знала про меня всю правду.

– Никто так не считает.

– Есть дураки, которые так думают. Заглянул сегодня в местный чат… То есть не я сам, а Люба. Вот она и показала, как какой-то хмырь рассуждает о том, что ему доподлинно известно, что я не сам пишу свои книги, и афганская война прошла мимо меня, и я придумываю про себя подвиги. Какие подвиги?

– Хотите, я узнаю, кто распространяет порочущую вас информацию?

Карсавин задумался, а потом махнул рукой:

– Да пошли они все! Да и Люба эта! Рыжая бестия! Я ее не просил мне показывать, а она…

– Погодите, – не дал ему договорить Павел, – почему вы назвали ее Рыжей Бестией?

– Так она рыжая как не знаю кто. Это сейчас она… Не сейчас даже, а уже четверть века, если не больше, красится в блондинку. И псевдоним ее сценический так и звучал когда-то – Рыжая Бестия. Рыжеволосая, синеглазая, взрывная, как противопехотная мина – обходить надо было стороной. Ленечка Панютин, царствие ему небесное, говорил, что, когда у них роман был, Любаша угрожала ему: мол, если она узнает о его измене, то прирежет его…

– А потом сама же ушла к Борису Гуревичу.

– Ну чего уж сейчас об этом. Бориска счастлив – он давно был безнадежно влюблен. Как таких тюфяков еще в банкиры берут? Но Любаша, конечно, любого к ногтю прижмет. А как она ножи метает! Еще Панютин был жив, отправились мы на рыбалку – тут неподалеку, возле деревушки с замечательным названием Грибное, хотели на вечерней и утренней зорьке половить. Разбили палатку, дровишек для костра нарубили. А потом Леня достал нож и бросил в сосну, хотел воткнуть, но нож ручкой ударился о ствол и отлетел. Любаша подобрала этот нож, отошла еще шагов на пять и швырнула – да так, что он не просто вонзился, пробив кору, но и зазвенел даже. Потом достала из ножен свой какой-то нож – короче, финку – и туда же… Без всяких усилий взмахнула рукой и получайте.

– Откуда у нее такое умение?

– Так Люба окончила цирковое училище. Вообще же она гимнастка, но выступала со своим гражданским мужем именно с ножами.

– Не знаете, что потом с ее мужем случилось?

– Откуда ж мне знать! Но Панютин, царствие ему небесное, шутил, что наверняка Любаша случайно узнала о его измене и сделала то, что наверняка обещала сделать.

Писатель наполнил бокальчики.

Потом осушил свой, закусывать не стал, занюхал рукавом вельветового пиджака и выдохнул.

– Ну ладно, – решился наконец он, – расскажу самое главное и, может, неприятное для вас…

– Для тебя, – поправил Кудеяров.

– Для тебя, – согласился Иван Андреевич, – сегодня ближе к полудню звонила Мариночка.

– Я с ней утром разговаривал.

– Я знаю, – продолжил Карсавин, – она мне сообщила об этом. А еще сказала, не решилась открыть тебе то, что давно уже на ее душе. Дело в том…

– Не надо, – попросил Павел, – не надо ничего передавать. А я сам позвоню и попрошу. Если ты так готовился к этому разговору, даже про войну рассказал, про свой первый бой, чтобы я проникся и понял, что есть вещи важнее, чем любовь: долг, война, жизнь и смерть…

– Не для этого, – затряс головой писатель, – сегодня как раз тридцать семь лет прошло с того дня. Просто Марина так просила, что я не решился ей отказать.

– Я все понял, понял еще до этого нашего разговора, до сегодняшнего вечера и вчерашнего утра. И месяц назад понимал, что у нее теперь другой, в Россию она возвращаться не намерена. И просит у меня прощения.

– Почти так, – согласился Карсавин, – насчет возвращения она не сказала ничего, сообщила только, что закрывает бизнес в России, потому что у нее хорошо пошло в Европе. Даже более чем хорошо. И по поводу другого человека ты прав. Она встретила в Италии своего знакомого, с которым училась вместе, но на разных курсах. Он теперь популярный и очень востребованный в Европе художник…

Кудеяров слушал, глядя в сторону.

– Не переживай, – похлопал его по плечу Иван Андреевич, – в годы моей молодости была популярна одна песенка: если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло.

– Да я как-то все пытаюсь…

– Во всем надо искать и светлые стороны, потому что абсолютной тьмы не бывает в природе. К тому же, как доказал Ломоносов, все находится в гармонии: если в одном месте убыло, то в другом прибудет ровно столько же. Кстати, Марина сказала, что свой дом она перепишет на тебя в качестве благодарности за все, что ты для нее сделал в жизни. Домом она не дорожит, потому что не она его строила и не вложила в него ни капли своей души. Она знает, что ты будешь отказываться, потому просила, чтобы я тебя уломал.

Кудеяров покачал головой:

– Зачем он мне, ведь я в Москве.

– Ведь вернешься когда-нибудь, – продолжал настаивать Карсавин.

– Вернусь, даже хочу этого, – признался Павел, – но подачки мне не нужны.

Иван Андреевич убрал руку с его плеча:

– Давай еще по пятьдесят граммов, и я дам вам совет.

Теперь уже Павел разлил коньяк. Наполнил бокальчик и сказал:

– За Ломоносова, который во всем навел порядок.

Выпили, и опять писатель не закусил и даже рукавом не занюхал. И, поморщившись, сказал:

– А теперь мой совет: Паша, не надо гоняться за призраками. В мире так много достойных нашего внимания дам. Вот, например, ко мне обратилась девушка, которая с недавнего времени возглавляет местный Дом культуры. Она хочет провести у себя в ДК мой творческий вечер, пригласить туда телевизионную группу: у нее есть такая возможность. Я пока обдумываю предложение. Но, с другой стороны, будь я на пятнадцать лет моложе, я бы согласился на любое ее предложение. Умная, тоненькая… Вот только рыжая.

– Будем надеяться, что ножами она не кидается, – подхватил Кудеяров.

Ночью Павел проснулся, услышал, как поют сосны на ветру, сразу понял, где он находится, протянул руку, чтобы обнять Марину. Но рядом никого не было, тогда он сел в постели, собираясь спустить ноги с кровати, чтобы пойти за любимой, спуститься на первый этаж ее дома, но тут увидел звезды за окном и чужие сосны. Стало горько до тошноты от своего одиночества и обиды.