Текст книги "Религия бешеных"

Ну что же, теперь в моей жизни есть такой человек, блестящий мужчина со взглядом, устремленным в ад. Можно меня поздравить?..

«…ничего, просто ничегошеньки не знаю ни об этом человеке, ни о его жизни…» Приняв это как данность, оставалось только потихоньку собирать сведения. Я, кстати, не чувствовала дискомфорта, что узнаю о своем мужике уже буквально из учебников. Другие люди меня давно уже не окружали – только вот эти, из легенд.

Да мне некогда даже было заметить легкое несоответствие: обычно люди живут как-то не так… Я занималась сочинением собственной легенды. О них же…

Соловей теперь не дождется, чтобы я от него отцепилась. Моя цель – видеть у него в глазах его цель. Как я хочу, чтобы он не менялся…

…Ноябрь 2004-го… Саров… Я пила и работала, работала – и пила…

Я места себе не находила. Где-то глубоко внутри необъяснимо закипала бессильная ярость пополам с отчаянием. Что-то происходит. Что-то уже произошло.

Что-то произошло с ним…

Чем явственнее я это чувствовала, тем меньше мне хотелось где-нибудь нечаянно услышать новости…

Я позвонила в Бункер, потребовала записать несколько экзальтированное, с наездом, сообщение для Соловья: мол, перезвони, касается фонда. Дежурный странно хмыкнул – и это развеяло последние сомнения.

Что-то случилось…

Пред очами редактора я предстала уже вдребезги пьяной – по случаю дня рождения коллеги.

– Ну, как там концерт?

Уезжая в Москву, я пиарила себя по-черному.

– Да концерт – ерунда. Я там такого реального пацана нашла… – Теперь мне надо было пиарить фонд.

Что я дальше городила, не помню. Кажется, живописала всю нашу подноготную. Но все личное было технично отметено, и от меня с ходу потребовали статью по существу. Чего я и добивалась. Вместо одной стандартной полосы я – неслыханная наглость – накатала две (в глазах у меня точно уже двоилось). Так, чтобы они легко сокращались до полутора. А дальше – никак. И впервые в жизни я наблюдала, как редактор упрашивал заместителя выкинуть что-то из номера. Чтобы туда влез Соловей.

Редактор сориентировался мгновенно. Стоило мне, начав рассказывать про загадочного «пацана», сделать страшные глаза:

– Ему давали пятнадцать лет, а он отсидел всего три…

– Может, за дело давали?

– Ни за что. За терроризм…

– Это, что ли, те нацболы в Риге? Пиши… – и, уже с сомнением, оценивая мое состояние: – Прямо сейчас…

Я с наслаждением включилась в работу, я измучилась в своем состоянии «выключенности» и выжидания, в котором мне приходилось выслеживать «героя моего романа». Я понимала простую истину мясорубки.

Что-то слишком много времени я трачу на одного человека. Сережа, таких, как ты, мне нужно штук пять. В месяц…

Бывший политзэк, председатель фонда помощи заключенным «Удача» Сергей СОЛОВЕЙ: «Я ОБЪЯВЛЯЮ ВАМ ВОЙНУ!»

Человек выстоял сам – и теперь полон решимости бороться за других. Его внутреннего огня хватит, чтобы пустить настоящий встречный пал. Против жестокости и несправедливости. И если ты не боишься сгореть в этом огне, может быть, почтешь за честь этим огнем загореться?

«По прибытии на Новокуйбышевскую зону, на третий день, меня в течение двух часов избивали, заставляя подписать непонятную бумагу о том, что я не отказываюсь от работы. Я не собирался отказываться от работы. Но и подписывать я ничего не собирался. За это мне отбили почки, печень, внутренности. После этого я, естественно, ждал любого повода, чтобы протестовать против беспредела в Новокуйбышевском лагере…»

Просто я, наверное, действительно очень сильно этого хотела. Я говорю о погружении в «Параллельную жизнь» – столь уважаемую нашей газетой тему. Это бывает необходимо: напоминать людям о страстях, кипящих за стенами их уютных квартир. А еще – журналисту иногда нужно самому хоть какие-то из этих страстей испытать на собственной шкуре. Я навсегда останусь наблюдателем. Но в какой-то момент я сумела смешаться с толпой новых героев своего романа…

Наша рубрика «Параллельная жизнь» очень часто касается судьбы заключенных. В России невесело шутят, что у нас полстраны сидит, вторая половина – собирается. Мне же для разнообразия выдалось пообщаться с непростым человеком, который только что освободился…

– Сергей Михалыч… – Поначалу у меня язык не поворачивался по-другому обратиться к этому мужчине чуть-чуть за тридцать. Он старше меня на три года. Но эти три года он провел «в плену у мертвецов»…

– Не зови меня Михалычем, я навсегда останусь Серегой-террористом…

Многие эту историю еще помнят. 17 ноября 2000 года трое национал-большевиков (НБП – партия Лимонова), «вооруженные» муляжом гранаты, захватили башню Святого Петра в Риге с требованием прекратить попирать права русских в Латвии. Случился международный скандал, двое из троих – Журкин и Соловей – отхватили по пятнадцать немыслимых лет «за терроризм». Но ровно через три года, 25 ноября 2003 года, последний из политзэков – Сергей Соловей – уже вышел на свободу. А еще через неделю пересеклись пути этого лихого человека и «какой-то журналистки из Сарова», выбравшейся на Большую землю «посмотреть людей». На ловца и зверь…

Про моего нового знакомого мне велели писать в следующем ключе. Мол, надо же, с каким диковинным зверем мне довелось встретиться в Москве «за рюмкой пива»… Черта с два. Я пиво не пью. А с этим диковинным, вконец одичавшим зверем мы в результате нашли общий язык…

Раз за разом жизнь сводила нас весь следующий год. И я, затаив дыхание, наблюдала за несломленным человеком с покореженной судьбой, сумевшим переломить ход собственной истории в свою пользу. Отвоевавшим себе право на независимость, а потом – и на свободу. А на воле – по наработанному – выбравшим себе лихую стезю борьбы за судьбы людей, оставшихся в заключении. Как перед этим защищал соплеменников в чужой стране… Он создал фонд помощи заключенным. А я все думала: но кто поможет ему самому?..

«Родился в 1972 году в городе Кузнецке Пензенской области, закончил там среднюю школу в рабочем городке, потом переехал в Самару, где закончил Самарский государственный университет по специальности «биолог». После этого служил в армии, сменил массу профессий – от учителя до продавца. В 98-м году, в августе, вступил в Национал-большевистскую партию, организовал практически с нуля в Самаре отделение партии, руководил им до апреля 2000 года, после чего перебрался в Москву, продолжил участвовать в делах партии. За два года до вступления, в 96-м году, я прочитал книгу Лимонова «Дисциплинарный санаторий», которая оказалась созвучна моим мыслям. Хотя в 96-м году я был абсолютно аполитичным, именно эта книга меня со временем привела в НБП.

В ноябре 2000 года нелегально перешел границу Латвии. Там была просто огромная дыра в границе, которой я воспользовался. Транзитный поезд Санкт-Петербург – Калининград, который проходил по территории Латвии, там останавливался на двух станциях. Но чтобы не рисковать и не выходить на станции, спрыгнул на ходу с этого поезда после первой станции. Спрыгнул достаточно неудачно, ударился головой, в отключке пролежал какое-то время. Сильно ушиб плечо. Наутро решил проблему, меня встретили, отвезли в Ригу, и там уже был последний этап подготовки политической акции в защиту ветеранов ВОВ, в защиту прав русскоязычного населения и против вступления Латвии в НАТО.

Сама акция состоялась 17 ноября 2000-го. Я и два моих товарища – Максим Журкин из Самары и Дмитрий Гафаров из Смоленска – поднялись на башню Святого Петра, это один из памятников архитектуры, самых заметных в Латвии. Происходило все это в канун Дня независимости Латвии, 18-го числа праздник. Мы поднялись на эту башню совершенно официально, купив билеты для осмотра Риги с высоты птичьего полета. После этого я продемонстрировал муляж гранаты, чтобы некоторое время никто туда не вошел. Мы вывесили два национал-большевистских флага. Раскидали листовки, как гласит официальная версия. На самом деле – не раскидали, потому что полиция шла у нас по пятам, листовки все были изъяты на обыске, который у нас буквально за спиной происходил. Дело в том, что российская ФСБ предупредила латвийскую полицию безопасности, что национал-большевики готовят какую-то акцию, причем, как они сказали, даже террористическую акцию, хотя акция была самая мирная, ненасильственная. С антифашистскими политическими лозунгами. Таким образом мы удерживали эту башню в течение двух с небольшим часов, вели переговоры с подразделением «Омега» антитеррористическим. «Омега» пошла на договор с нами в том плане, что мы сообщим о целях своей акции российскому посольству, это требование было выполнено, после этого мы совершенно мирно, как бы без всякого сопротивления позволили надеть на себя наручники, спустить нас с этой башни на лифте. Мы никак не закрывались, лифт ходил свободно, единственное – мы сидели на люках в полу, чтобы снизу не ворвались. Командир «Омеги» подъезжал к нам на лифте один, якобы безоружный, для ведения всех переговоров. Оставил нам свой мобильный телефон, которого у нас по стечению обстоятельств не оказалось. Для связи с посольством».

– Сергей Михал… каким образом тебе удалось скостить себе пятнадцатилетний срок?

– Под этим чудовищным приговором я провел полгода в Рижском централе, после суда в апреле 2001 года. Единственное, мне там удалось с помощью голодовки и связи с русскоязычной прессой добиться человеческих условий содержания. 11 октября 2001 года Верховный суд Латвии переквалифицировал приговор со статьи «терроризм» на «хулиганство». Мне был оставлен срок шесть лет, Журкину – пять, второму моему подельнику Гафарову – один год. После чего я был эта-пирован в Гривскую крытую тюрьму в городе Даугавпилс. Там я провел несколько месяцев, ожидая экстрадирования в Россию. В Россию я выехал 21 июня 2002 года. Мои надежды на скорое освобождение совершенно не сбылись в России. Там я проехал пять тюрем этапом. Этап был долгий и очень тяжелый. Затем я около двух месяцев находился в Самарском централе. На конечной пересылке. Самарский областной суд оставил приговор Верховного суда Латвии без изменения. Просто поменяв номера статей на наш Уголовный кодекс. Единственное, срок сократился до пяти лет, это – максимум по нашей статье, и больше мне оставлять не имели никакого права. После этого 9 декабря 2002 года я был этапирован на Новокуйбышевскую зону под Самарой, УР 65/3, где я провел еще год.

Освободился я 25 ноября 2003 года, своим освобождением я полностью обязан депутату Госдумы Виктору Алкснису, который достаточно жестко поставил перед Генпрокуратурой вопрос о моем освобождении. Формулировка освобождения была «условно-досрочное». После всех моих карцеров, дисциплинарных взысканий я на него совершенно не рассчитывал. Но эти нарушения режима из моего дела неожиданно исчезли. По звонку из Генеральной прокуратуры. И я был освобожден условно-досрочно, не досидев два года в Новокуйбышевском лагере…

Чего я ни разу не услышала от него, так это сожаления о том своем поступке, перевернувшем всю его жизнь. Не отказался он и от партии, отстаивая идеи которой так пострадал. Вот только выдержит ли теперь сама партия слишком независимого умницу-бунтаря? Большой вопрос. Даже собственным соратникам и вождю непримиримый Соловей теперь рискует встать поперек горла. Уже не удивлюсь, если услышу, что из НБП исключили одного из ее легендарнейших героев. Бывает и такое…

Протестуя против своего незаконного…

Никогда не забуду, каким он вышел на волю. Элегантный мертвец в возрасте тридцати одного года, высохший старик со взглядом, устремленным в ад. Я с ужасом смотрела на него. Кто это? В прошлой жизни он был этаким декадентству-ющим поэтом. Этот жесткий, отчаянно непримиримый зэк, у которого в жизни осталась только гордость… Недавно ему попытались было поведать, как кого-то двое суток «ломали в ментовке». В ответ Соловей только ласково улыбнулся:

– Меня три года ломали…

А собирались – пятнадцать…

– Сергей, сколько у тебя было голодовок?

– Шесть. Длились они от пяти дней до двух недель. Обычно мне хватало несколько дней, чтобы администрация пошла на какое-то соглашение со мной. Мой подельник в Риге, Скрипка, Владимир Московцев, голодал сорок пять дней. В общем-то ничего не добился, но его подвиг в Латвии известен.

Первая голодовка была объявлена в феврале 2000 года с требованием прихода российского консула. Российское посольство забыло о своих гражданах, попавших в иностранную тюрьму. После этого начали посещать регулярно.

Вторая голодовка началась в мае 2001 года в Рижской центральной тюрьме, непосредственно после того, как меня осудили на пятнадцать лет по статье «терроризм». Я вторым из заключенных узнал, что в Латвии отменяют продуктовые передачки с воли. Я написал заявление хозяину тюрьмы, в Генеральную прокуратуру Латвии, в Верховный суд Латвии, требовал предоставить мне статус политзаключенного и отменить антиконституционный запрет на передачи. Но Конституционный суд разрешил проблему только через полгода…

Уже на следующий день я был в камере для голодающих, ко мне присоединился Журкин. По какому-то нелепому совпадению или благодаря симпатии кого-то из администрации меня непосредственно с голодовки вызвали для интервью журналисту русскоязычной газеты. Где я ему рассказал обо всем происходящем, хотя общая голодовка была еще не объявлена и не вступил в силу запрет на передачи продуктов. Через несколько дней голодать стала вся тюрьма, требуя возврата того, что положено по закону. Самую большую роль в этой голодовке сыграл латвийский криминальный авторитет Волохо Кипеш, который давал интервью по мобильному телефону различным СМИ. Естественно, принял весь удар на себя. В какой-то мере он организовал, что голодало если не 100, то 99 процентов заключенных. Через пару дней заключенные начали массово вскрывать вены, на воле был создан комитет поддержки заключенных, состоящий в основном из их родственников. К сожалению, в этом случае латвийским заключенным ничего добиться не удалось. Запрет отменили только через полгода. Я и Журкин свои личные права отстояли. После голодовки мы были помещены в двухместную камеру с евроремонтом. Обычно подельников вместе не сажают. Фактически нас признали «политическими», потому что ни для кого таких уступок никогда не делалось.

Третья голодовка была в знак протеста против того, что Генеральная прокуратура опротестовала кассационный приговор, когда нас признали хулиганами, а не террористами. С помощью этой голодовки был вызван консул в срочном порядке.

Четвертую голодовку я объявил в крытой тюрьме, протестуя против затягивания экстрадиции в Россию. Ждал несколько месяцев. А тут меня вывезли в течение десяти дней. В Новокуйбышевске я первый раз голодал, протестуя против своего незаконного помещения в штрафной изолятор. Все это происходило на фоне общих волнений, которые мне тоже хотелось таким образом поддержать. И шестую, последнюю, голодовку я объявил, протестуя против незаконного помещения в штрафной изолятор. Помещали за курение якобы в неположенном месте с неположенное время. То есть придирки были совершенно абсурдные. Все эти рапорты писались просто из-за моего нормального, независимого поведения, нежелания прогибаться перед каким-нибудь начальником отряда или еще кем-то. После шестой голодовки рапорты перестали рассматриваться начальником тюрьмы. После пятой голодовки я дал интервью местному телевидению, где рассказал, за что помещают в штрафной изолятор, какой беспредел творится на Новокуйбышевской зоне. Телевидение от себя добавило очень смешную вещь, что хозяин зоны куплен латышскими нацистами, поэтому издевается надо мной, борцом за права русскоязычного населения Латвии.

По прибытии на Новокуйбышевскую зону, на третий день, меня в течение двух часов избивали, заставляя подписать непонятную бумагу о том, что я не отказываюсь от работы. Я не собирался отказываться от работы. Но и подписывать я ничего не собирался. За это мне отбили почки, печень, внутренности. После этого я, естественно, ждал любого повода, чтобы протестовать против беспредела в Новокуйбышевском лагере.

– Насколько чревато расправой организовывать бунт на зоне?

– Это… чревато. Заключенные обычно стараются замаскировать свой бунт под какие-то непонятные действия именно для того, чтобы предотвратить введение карательных отрядов. Мы в Новокуйбышевске, например, отказывались от еды, потому что она… неправильно сготовлена, потому что ее мало. Потому что в один день неожиданно все бараки начали стопроцентно выходить в столовую, хотя обычно многие люди туда не ходили, питались сами. Но тут неожиданно вышли все. Сначала еды оказалось недостаточно для всех. Естественно, есть отказались все – из солидарности с теми, кому не хватило. Хлеб взяли все – чтобы это не выглядело как голодовка. А после этого еда оказывалась остывшей, слишком жидкой, чего-то в ней не хватало. То есть мы просто придирались к качеству питания. Причиной было то, что в лагере перед этим пытались ввести слишком жесткий режим, и наше поведение в столовой привело к тому, что последний ужин во время этих волнений происходил в пять часов утра. После чего хозяин зоны пошел на соглашение с заключенными, обещал не вводить никакого зверского режима. Мы со своей стороны обещали ему закрывать глаза на качество питания в столовой, на текущие крыши бараков, на то, что никакого производства нет, невозможно заработать себе на чай и сигареты. Если бы голодовка была объявлена более жестко, был бы введен отряд ОМОН, который бы всех вымолачивал. Каждый день.

Неизвестно, у кого бы первого лопнуло терпение, но я считаю, что сила духа – она гораздо сильнее, чем омоновские дубины. Потому что в других тюрьмах и не такое выносили люди. И вскрывали себе животы, как в Тольятти. Очень много крови льется в местах лишения свободы. Когда не помогает голодовка, люди вскрывают себе вены, заливают камеры кровью, вскрывают себе горло, вскрывают животы…

Существуют совершенно ужасные тюрьмы, такие как «Белый лебедь», «Черный дельфин», где содержатся пожизненные заключенные. Куда специально привозятся, как бы проездом, этапом, те заключенные, которых надо сломать. Которых надо превратить в животных. Там избиения, издевательства на порядок более жестокие, все направлено на то, чтобы довести сознательного, порядочного, живого человека до состояния животного. Есть люди, которые проходили и эти тюрьмы – и оставались людьми, сохраняли человеческое достоинство, все нормальные человеческие качества.

Собственно, вот оно: «Сохранить человеческое достоинство». Именно без этого он не мыслит свою жизнь. Точнее: ни свою, ни чужую. Он доказал это в Латвии своей дерзкой акцией, «заранее обреченной на полнейший провал». Когда защищал права русскоязычного населения. Он доказал это в тюрьме под практически смертным приговором. Когда ни под кого не прогибался ни на миллиметр и не отдавал «ни крошки своего». А на воле жизнь свою посвятил защите чести других людей. Чести, которая дороже жизни…

– У твоего фонда сильные лозунги: «Слава России без тюрем!»

– А еще: «Свободу Ходорковскому, Иванькову и Громову!» Сейчас это – самые известные з/к: «экономический», «уголовный» и «политический». А по сути – они все «политические».

– Как возник фонд помощи заключенным?

– Идея эта мне в голову пришла еще в лагере. Мой фонд отличается от всяких правозащитных организаций тем, что я знаю жизнь за решеткой на своей шкуре, сохранил свои связи ТАМ, понимаю, что ТАМ происходит. 5 августа я зарегистрировал в Министерстве по налогам и сборам некоммерческую организацию благотворительный фонд «Удача». Реальные дела я делал и до официальной регистрации, помогал своим личным знакомым на свои личные деньги. Участвовал в урегулировании беспорядков… Нередко на зону не пропускают передачи. У юрлица больше возможностей передать посылки заключенным. И очень многим нужна юридическая помощь…

Но если бы нужды заключенных ограничивались только продуктовыми посылками. Автору повезло воочию наблюдать, что на самом деле представляет собой нынешняя работа Соловья и его фонда…

– Этим летом передышка между бунтами оказалась небольшой…

– 28 августа этого года – к сожалению, я не сразу подключился к этим событиям – был бунт на Новокуйбышев-ской зоне, откуда я освободился. Администрация зоны создала карательный отряд из числа так называемых активистов, еще их называют «секция дисциплины и порядка». Это такие же заключенные, но которые работают на администрацию. Эти заключенные были вооружены дубинами, и 27 августа они ворвались на карантин, где находились вновь прибывшие на зону этапом, и забили одного человека до полусмерти. Человек уехал в реанимацию. Реакция всего лагеря была незамедлительной. Двое эсдэпэшников были убиты, затоптаны толпой, весь лагерь собрался, потребовал прессу, прокурора, правозащитников…

Сейчас проблема в том, что восемь человек, самые заметные заключенные в лагере, находятся в Самарском централе и ждут добавки к сроку. Их сделали крайними, обвиняют в убийстве. Хотя истинные виновники события – именно эти эсдэпэшники. Прокуратура, я надеюсь, разберется. Я же теперь стараюсь напомнить всем о судьбе невинных людей, воззвать к какой-то справедливости. Если потребуются адвокаты, я воспользуюсь своими связями с известными адвокатами. Под это нужны деньги, нужны деньги для создания определенного информационного ресурса, я имею в виду сайт в Интернете.