Текст книги "Романтика космоимперии. Полёт мечты"

Я слушаю и вместе с тем представляю, сколько Аммидес успел повидать, освоить и пройти за годы своих скитаний. В базе всё это читала, но не стремилась запомнить. Хотя и сейчас меня больше заботит несколько другое.

– А за что тебя отчислили из университета? – всё же решаюсь спросить. – Если не сокровенная тайна, конечно.

Аммидес медлит, хмурится, наконец, говорит:

– Это не повод для гордости.

– А ты совершаешь многое, чем можно гордиться?

– Нет, – признаётся он безрадостно, – почти ничего. Из-за напитка и выгнали. С ланси перебрал, слышала про такой? Острых ощущений захотел. Получил предостаточно, как и последствий.

Ланси?! Я знаю немного про эту отраву, но достаточно, чтобы понимать – к такому напитку лучше не прикасаться. Потому что пить его без последствий могут только вионцы. Ну, может быть, ещё цессяне с их-то регенерацией. А вот для остальных это настоящий яд. Забытье, помутнение сознания, галлюцинации, а в больших дозах и смерть – вот что обещает ланси своим потребителям. Нужно быть отчаявшимся безумцем, чтобы пить эту дрянь! Неужели Аммидес был таким? Одна только мысль о том, что с ним могло бы случиться, пробивает меня насквозь.

– Как ты выжил-то после этого?! – восклицаю, не удержавшись.

– Я его не чистым пил. В допустимых дозах и добавлял противоядие. Чтобы эффект был, а отравления нет. Не рассчитал, кстати.

– В смысле?

– В прямом. Напился, голова кругом пошла. В итоге сорвал несколько лекций в университете, достойных преподавателей оскорбил. Только ладно бы это. Друзьям своим предложил, они и не отказались. А так как напутал с дозировкой, одного еле откачали.

– Ничего себе. И тебя всего лишь отчислили?

– Ещё и с планеты изгнали на десять лет. Сейчас вот могу вернуться, срок вышел.

– Отец помог?

– Да, но на этом его забота закончилась. Терпение лопнуло. Как с Оропа выгнали – предоставил самому себе. Четыре года я мотался по нашей необъятной империи, а потом осел в Хоупе. Будешь смеяться, устроиться помог брат того приятеля, что едва не отравился. Он же тогда тоже напился, но и его, и брата оставили в университете, как потерпевших. И вот, когда мы снова пересеклись, он решил, так сказать, очистить совесть. В конце концов, я же в них не вливал, сами хотели – сами пили. А пострадал только я.

– А отец? – осторожно спрашиваю я. – Ни разу не поинтересовался, где ты или что с тобой?

– Почему не интересовался, – устало вздыхает Аммидес. – Дважды писал на браслет.

Дважды… Мне кажется это диким. Наверное, я ещё слишком молода и детей у меня нет, чтобы понимать.

– Извини, что я спрашиваю, просто ты оропианин, но волосы у тебя тёмные. И способностей нет. Это из-за матери?

– Из-за неё, – нехотя отвечает он, уставившись в иллюминатор. – Только не спрашивай, кто она. Не знаю. Отец про неё не рассказывал ничего, кроме того, что она оставила нас, едва я родился.

– Как оставила?! – восклицаю я, потому что это не просто не понятно – это невозможно как-то.

Аммидес оборачивается ко мне и улыбается как глупышке-малышке.

– Просто оставила. Отец много путешествовал по долгу службы. Вот, видимо, и нашёл себе… инопланетянку.

Всё… Вопросов у меня больше нет. Зато они, кажется, появились у Аммидеса.

– Ну, а ты что расскажешь?

– А мне есть что рассказывать? Ты знаешь об этом больше.

– О Седимме, – поясняет Аммидес, – ты говорила, что что-то помнишь.

Да, об этом говорить точно не хочется. Но промолчать или отказаться от рассказа как-то нечестно. Аммидесу тоже было не слишком приятно раскрывать свои семейные тайны и преступную халатность.

– Родителей не помню, – без энтузиазма проясняю я. – В базе было сказано, что они погибли в какой-то экспедиции. Учёными были. Я же ещё годовалым ребенком попала в «дом для оставленных детей». Там и выросла, оказалась достаточно умной, и, как повзрослела, меня отправили в институт на Осторе. Я поступила. Со вступительных экзаменов моя память и прояснилась. Что ещё? Про жизнь в «доме оставленных» помню мало, только некоторые моменты – самые яркие, скорее всего.

– Что ещё за «дом оставленных детей»? – интересуется Аммидес. – Сирот же родственники забирают, а если их нет – приёмные семьи.

– Это и была приёмная семья. Только вот о воспитании детей у них было оригинальное представление. Но, видимо, тот, кто подбирает опекунов, посчитал их достойными. Нас там было трое таких сироток. И это мы прозвали их «домом оставленных детей». Потому что, кроме этих приёмных родителей, мы были никому не нужны.

Напряжение скользит по моему телу, но боль в голове не отзывается. Неприятно мне думать о двухэтажном доме на сваях посреди водных просторов. Об обветшалых стенах, угрюмых опекунах. И об отчаянии, безнадёжности, что жили там в каждом ребёнке.

И вдруг я чувствую прикосновение, которое прогоняет прочь тоску. Не сразу понимаю, что это. Подсказывает чувственная дрожь, прокатывающаяся от пяток до ушей и обратно. Это Аммидес берёт мою руку и аккуратно сжимает пальцы.

– Не было никакого дома. И опекунов тоже. И других детей, – слышу его сочувствующие рассуждения. – Кто ж с тобой так поработал? И главное зачем?

– В смысле? – уточняю я, не спеша освобождать ладонь.

– У тебя были родители. Я не знал их лично, и куда они подевались – тоже, но были. И жила ты не в доме «оставленных», а в своём доме. Вроде даже очень неплохом. А когда ты, Аллита, исчезла, то была уже давно в том возрасте, когда ни о каких опекунах не может быть и речи.

Всё, пробивает! От его слов боль тут же даёт о себе знать. Я освобождаю руку и кладу её на лоб. Конечно, это не поможет, но Аммидес понимает правильно и замолкает. Я сижу так минуту, наверное, а потом происходит странное. Мой браслет вибрирует, но не так, как обычно, – запястье словно слабым электрическим разрядом бьёт. Я отрываю руку и открываю глаза. Аммидес стоит рядом, но смотрит не на меня. Его браслет ведёт себя точно так же, но не успеваем мы обратить мысленный вопрос в звуковой, как оба наших личностных коммуникатора синхронно срабатывают. Не синие, не зеленые лучи, а красные, предупреждающие, выстреливают вверх и складываются в пугающее сообщение об угрозе.

Однако испугаться я не успеваю. Страх опережают монотонный рёв аварийной сирены и спокойный голос, просящий немедленно покинуть каюты и идти в спасательную капсулу.

– Что это значит?

Я, видимо, отупела от подступающей паники. Что происходит? Почему? Незнание хуже всего. Сколько я летала – ни разу с таким не сталкивалась. И в институте правила поведения в чрезвычайных ситуациях на звездолётах преподавали вскользь. Мы же не пилоты, в конце концов! Поэтому, хоть мне и говорят, как себя вести, не знаю, что делать.

А вот Аммидес реагирует стремительно. Он снова хватает меня, на этот раз крепко и немного грубо, не до нежности ведь, и тащит к дверям. На ходу я успеваю только выкрикнуть, чтобы они открылись.

Аммидес тянет меня за собой по коридору в хвост корабля, где расположена спасательная капсула, и мы вливаемся в поток перепуганных пассажиров. Вот она – паника, во всей своей уничтожающей красе. Интеллигентные империане кричат, бегут, толкаются, не разбираясь, кто рядом с ними. Они сбиваются в кишащую массу у спасательного шлюза, где персонал тщетно пытается поддержать порядок. Не будь Аммидеса, меня бы уже, наверное, затоптали. Но он рядом: пробирается, меня поддерживает, просчитывает всё на несколько шагов вперёд.

Вдруг корабль подбрасывает, будто бы он сделал резкий, опасный вираж. На ногах удержаться невозможно, и вся толпа превращается в живую кучу. Аммидес поднимается одним из первых, помогает мне и едва ли не пропихивает вперёд. Осталось-то совсем немного – двери шлюза уже видны. Два сотрудника корабля спешно провожают подходящих и усаживают в специальные фиксирующие кресла. И до нас очередь вот-вот дойдёт…

Откуда она взялась, не понимаю. Вся в слезах, просто возникает рядом и хватает Аммидеса за плечо. Почему именно его?!

– Пожалуйста, помогите, – заикается она, – там мои дети. Пожалуйста!

Я узнаю её. Молодая оропианка, с которой мы общались накануне вечером. Она возвращается с детьми домой после посещения Нейса.

Аммидес застывает. С секунду он смотрит на умоляющую несчастную женщину, а потом совершает неожиданное. Подносит свой браслет к губам и громко произносит: «Помоги ей», после чего срывает и суёт мне в руки:

– Если что, найдёшь на Оропе моего отца.

И, не дожидаясь, когда я начну протестовать, толкает внутрь капсулы. Последнее, что вижу, – пробирающуюся сквозь толчею спину в белом пиджаке. А когда исчезает и она, ощущаю страх, много больший, чем перед неизвестной угрозой. Ужас от одной только мысли, что Аммидес не вернётся.

* * *

Я сижу в спасательном кресле: спина плотно прижата к спинке сидения, лодыжки и запястья обхватывают фиксирующие кольца, а лоб – обруч. Всё, чтобы максимально обездвижить пассажира. Только головой крутить получается, но я не использую эту возможность. Не до того. Всё, что сейчас могу, – это смотреть застывшим взором на двери шлюза и ждать. Здесь все ждут: одни – информации, другие – выброса капсулы, третьи – возвращения в каюты. Но есть некоторые, такие, как я, которые ждут только того, что двери, наконец, откроются и войдут их родные и близкие.

Впрочем, ожидание – это не единственное, что мне выпало. Есть ещё и сомнительное удовольствие слушать то, о чём беседуют перепуганные пассажиры.

– Почему нас не эвакуируют? Чего ждут? Пока от нас пустоты не останется?

Нервное бормотание милнарианки рядом не просто надоело. Оно выводит из себя. Если она скажет ещё хоть слово, я выцарапаю ей глаза, когда освобожусь из фиксаторов своего кресла. Наверное, она перенасытилась чужими эмоциями, а именно – страхом.

– Раз не эвакуируют, значит, и не нужно, – раздаётся с другой стороны мужской голос.

Я не поворачиваюсь, мне не слишком интересно видеть, кто это говорит.

– Как это не нужно?! – продолжает милнарианка. – Тревога же всеобщая! Угроза жизням! Зачем нас собрали здесь?! И вообще, что происходит?! Почему нам не говорят?

– Уймись уже, – слышится ещё один голос: женский, низкий и грубоватый, – всех переполошила только. Мы летим, а не падаем. Пилоты у штурвалов и пытаются исправить ситуацию. Если бы нам всем грозила страшная опасность, мы уже либо летели в капсуле к ближайшей планете, сигналя о помощи, либо просто погибли.

– Тогда что случилось?!

– Позвольте мне ответить на этот вопрос, – предлагает ещё один пассажир, на этот раз мужской, с хрипотцой.

Покорённая его вежливостью, я всё-таки оборачиваюсь и вижу зрелого, может даже и немолодого, оропианина.

– Я думаю, дело в следующем. Где-то образовалась чёрная дыра…

– Ты что выдумал?! – кричит ещё кто-то. – Какая ещё чёрная дыра?! В империи нет звёзд с такой большой массой, чтобы в неё превратиться.

– Не надо кричать, – снова говорит тот оропианин, которого я уже нарекла учёным. – Я же не говорю, что дыра образовалась в империи. Это произошло за границами, но для искажений подпространства расстояния ничего не значат. Причём образовалась чёрная дыра достаточно далеко, иначе случилось бы именно то, что вы сказали. А так нас всего лишь задело. Погладило даже. Обшивка корабля достаточно крепкая, чтобы выдержать. Но вот повреждений не миновать, поэтому, скорее всего, сотрудники и пилоты сейчас заняты устранением этих повреждений, чтобы мы могли спокойно добраться до Оропа без экстренных посадок. Почему я так решил? Потому, что это едва ли не единственная причина для экстренного выхода из подпространства. А наши пилоты как раз это сделали. Теперь рассчитывают новый курс для повторного погружения и проверяют системы жизнеобеспечения… Поэтому и весь этот переполох. Нас перевели сюда для страховки, на случай, если всё же обнаружится проблема. Сейчас, уверяю вас, нашим жизням ничто не угрожает.

Поднимается шум. Голоса превращаются в какофонию звуков. Если вслушаться, можно разобрать, кто и о чём кричит, но зачем? Мне всё равно. Как и причина угрозы, нависшей над нашим кораблём. Прав был этот учёный. Если бы могли погибнуть – это уже бы произошло. Но Аммидес… Почему его до сих пор нет?

Я ищу глазами тех, кто разделяет со мной волнение за своих родных и близких, а именно, за самое дорогое, что только есть во вселенной, – за своих детей. Таких трое. Одни – супружеская чета, сидят рука об руку и точно так же, как и я, молча ждут, когда вбегут их малыши. Пальцы мужчины неустанно поглаживают руку женщины. Это очень похоже на шок – я думаю, мысленно они оба не здесь. Не в корабле, а где-нибудь у себя дома. Вместе со своими детьми.

Другая, одинокая женщина, напротив, сидит, уставившись в пол, и тихонько стонет. Я помню, как её усаживали. Двое мужчин удерживали с трудом – не помня себя, она рвалась в детскую комнату и даже укусила одного сотрудника, пытаясь высвободиться. А теперь вот воет от безысходности.

Поначалу я злилась на них: из-за желания отдохнуть они отправили детей в эту злосчастную комнату. Думали, что под присмотром опытных и ответственных воспитателей ничего произойти не может. Может, как оказалось, и воспитатели тут ни при чём. И Аммидес сейчас где-то там, рискует жизнью, если вообще ещё жив, по их вине! Но сейчас я больше не могу злиться, видя их горе. Что может быть страшнее, чем не знать – жив твой ребёнок или нет? Думать, что в любую минуту может произойти выброс капсулы, а дети не вернутся. И хоть я не мать, но их понимаю.

Крепко сжимаю браслет Аммидеса, стараясь не вспоминать о прощальном «если что»… Он вернётся! Должен вернуться! Мы начали вместе, вместе и закончим. Вот только чем дольше Аммидеса нет, тем сильнее вера слабеет. А вот отчаяние крепчает…

От неожиданного громкого голоса, раздающегося со всех сторон, вздрагиваю и озираюсь, ища говорящего. Не нахожу. Это оповещение из кабины пилотов о том, что угроза кораблю миновала и они следуют дальше к пункту назначения. Пассажиры могут не беспокоиться и возвращаться в каюты: автоматические ремонтники активно работают, исправляя внешние и внутренние повреждения.

Раздаётся всеобщий вздох облегчения, кто-то смеётся, даже аплодирует мужеству и профессионализму пилотов. Но никто, кроме меня и родителей детей, почему-то не думает о тех, кто остался вне капсулы.

У меня внутри всё немеет. Кажется, я даже думать не в состоянии. Когда подходит молодая сотрудница, чтобы ослабить фиксаторы кресла, смотрю на неё отрешённо и спрашиваю:

– А Аммидес где?

Она не знает, что ответить, пожимает плечами, а в глазах сожаление. И, когда я уже готова на неё закричать, двери капсулы открываются.

Империане входят один за другим. Первый – мужчина в белой рубашке персонала. Одного ребёнка он несёт на руках, другого ведёт за собой. Дети зарёванные, но сейчас молчат. Воющая мать вскакивает с места и хватает того, что на руках. Семейная пара, позабыв о своём шоке, обгоняя друг друга, бросается ко второму. Все живы, а вот здоровы ли, разберутся медики.

За мужчиной идёт та самая оропианка со своими детьми. Девочка рядом с матерью, мальчик повис на руках и всхлипывает. Конечно, я за них рада, как же иначе? Но где Аммидес?

В проёме двери появляются двое мужчин. Один опять же сотрудник, а другой… Без пиджака, рубашка смята, расстёгнута на груди, тёмные волосы всклокочены, как брошенное гнездо. Сам он идёт с трудом и опирается на сотрудника корабля.

– Аммидес! – я вскакиваю с кресла и подбегаю, беру его опущенную голову и приподнимаю, чтобы видеть лицо.

Он с секунду смотрит, не узнавая, а затем… улыбается.

– Не так-то и легко от меня избавиться, верно?

Я не знаю, что ответить на эту дурь. За меня это делает поддерживающий его мужчина. Он резким жестом подзывает медиков, а сам только хочет отойти в сторону, как Аммидес его останавливает.

– Подожди. Мальчику, тому, что помладше, передай. А то ведь исплачется.

И протягивает игрушку – какое-то большеглазое чудо. У меня нет слов, у сотрудника как будто тоже. Мгновение он сомневается, затем берёт, кивает и тут же теряется за спинами столпившихся зевак.

– Игрушка? – уточняю я удивлённо. – Ты что, обезумел?

– Вот сейчас и скажут, – пытается шутить он. – Будем, если что, на пару головой маяться. Ну а что было делать? Ты бы видела, как мальчик плакал по этому, как его? Бусе, точно.

У меня просто не находится слов, а догадки, действительно ли Аммидес в таком состоянии из-за игрушки, оставляю в стороне. Он жив, вот что главное. Просто сажусь рядом с ним, стараясь не мешать суетящимся медикам. Может, Аммидес сумасшедший. Может, непредсказуемый. Одно знаю точно – это совсем не тот Аммидес, каким мне показался вначале. И, каким бы он ни был, мне с ним не страшно идти до конца, что бы нас там ни ждало.

* * *

Несмотря на все передряги и опасные ситуации, случившиеся по пути, звездолёт прибывает на Ороп в обещанные сроки. Он плавно, не спеша, словно сонный небесный безобидный монстр, входит в шлюз космической пристани и замирает, завершив своё непростое путешествие. Я всего этого, конечно, не вижу, но фантазии и воображения достаточно, чтобы представить. Вместе с остальными пассажирами я сижу в челноке в ожидании отстыковки. Древний способ посадки, по сравнению с орбитальными лифтами, однако всё ещё действующий, как оказалось.

Молодая сотрудница космолёта даёт последний инструктаж, в котором напоминает об особенностях Оропа. Могла бы и не тратить времени – не думаю, что здесь есть те, кто не знает, что прилетел на планету, почти полностью покрытую водой.

Челнок приходит в движение. Я снова представляю, как он выглядит со стороны. Этакое огромное насекомое, отрывающееся от мощного тела безмятежного гиганта и быстро устремляющееся к поверхности красно-рыжей планеты. Покачиваясь из стороны в сторону, но без резких движений, жужжа, оно готовится к посадке: замирает, выпускает шесть или восемь лапок и, наконец-то, плавно опускается до контакта с поверхностью.

Я спокойно переношу космические путешествия, а вот челночные перелёты даются мне нелегко. Сама не знаю почему. Помимо воображения, на помощь приходит Аммидес. Он, по сути, не делает ничего особенного, просто сидит рядом и поглядывает то и дело в мою сторону. А это крепче и прочнее самой толстой брони.

Благодаря стараниям медиков Аммидес быстро поправился. Ему поставили диагноз – сотрясение мозга и, само собой, бросили все силы, знания и медикаменты на лечение главного героя корабля. Но мой спутник не любит, когда его так называют. Всякий раз морщит нос и не забывает хмуро напомнить, что никакой он не герой. Просто всё так сложилось. Но не для родителей, детей которых он спас.

Аммидес рассказал, что с нами случилось. Прав оказался тот учёный: подпространственная спираль, по которой шёл наш корабль, действительно попала в искажение, созданное новорождённой чёрной дырой. Если бы не надёжные имперские технологии и опыт пилотов, всё-таки успевших снять звездолёт со спирали и вернуть в нормальное пространство, – не спускаться нам сейчас на Ороп. А так обшивка выдержала, лишь обгорела незначительно, и некоторые внутренние системы вышли из строя. Одна из них – механизм открытия дверей в детской комнате. Когда, повинуясь сигналу тревоги, воспитатели бросились выводить детей, то просто не смогли открыть двери. Прибежавшие на выручку сотрудники растерялись, а вот Аммидес сориентировался быстро. Нужно было полностью отключить систему питания заклинивших дверей, а затем разомкнуть их вручную, с помощью рычага, которым оказался лом. Я, если честно, понятия не имею, что это такое. Аммидес объяснил – крепкая металлическая палка с заострённым концом. Простая вещь с сотней способов применения.

Полностью развести двери не получилось, но образовавшейся щели хватило, чтобы Аммидес проник внутрь комнаты. Пока сотрудники корабля удерживали лом на месте, он по одному выпихнул детей наружу и помог воспитательнице. А сам остался. Потому что мальчик разрыдался по утерянному Бусе. Что ж, у детей свои сокровища, и Аммидес его нашёл. Но в тот момент, когда сам покидал комнату, корабль снова качнуло, сотрудники потеряли контроль над ломом, и эта тяжёлая палка упала и ударила Аммидеса, пробирающегося под ней, по голове. Чудом не острым концом, а то бы череп пробила. И двери опять же сомкнулись уже за его спиной. В общем, Аммидеса нарекли ещё и счастливчиком.

Челнок приземляется, а значит, я могу выдохнуть свободно. Сотрудницы-стюардессы по очереди отстёгивают нас от кресел и направляют к выходу. Всего пара десятков шагов, и я снова вижу Ороп. И понимаю, что соскучилась по своей планете намного сильнее, чем считала.

Мне тут всё родное, и, ступая на глинистую почву посадочной площадки, вбираю в себя полную грудь здешнего воздуха. Дух Оропа переполняет меня, радуясь возвращению. Конечно, это снова фантазии, но, наверное, все оропиане, прилетевшие с нами, чувствуют сейчас нечто подобное. Все, кроме Аммидеса. Он растерян, озирается по сторонам, не веря своим глазам. Ещё бы, сколько лет его здесь не было. К тому же он не чистокровный оропианин. Аккуратно дотрагиваюсь до его плеча, привлекая к себе внимание.

– Аммидес, всё хорошо?

– Конечно, – он тут же отзывается, чувствуя неловкость за свои чувства, – идём, нам нужно найти подходящий гилик.

Площадка, на которую мы приземлились, – это огромная насыпь, созданная специально для челноков. Помимо этого, на небольшом участке суши стоит несколько зданий, в которых трудятся сотрудники этого места. Должен же кто-то следить за движением космических кораблей. Со всех сторон площадку окружают тихие оропианские воды: не глубокие, но бесконечные. А у берегов, назову это так, стоят в ожидании пассажиров гилики, всех размеров. Вдали же, почти у самой линии горизонта, виднеется город Экулар, один из самых крупных на Оропе. И именно туда лежит наш путь.

Я здесь никогда не была, если верить воспоминаниям. «Дом оставленных детей» находился на другой стороне планеты, в маленьком городишке, жители которого промышляли ловлей мелких водоплавающих. Но это только если им верить… А ведь я знаю, что это не так. Именно в Экуларе находится Университет гидрологии, в котором учился Аммидес. И я какое-то время, судя по всему.

– Седимма, – слышу, как зовёт Аммидес, – иди сюда!

Он стоит возле небольшого гилика и машет рукой. Гилик – это двухместная лодка, быстрая, благодаря тий’ларам. Эти короткохвостые, круглобрюхие водные животные обладают изумительной силой и способны развить скорость, с которой гилики разве что не летают. А ещё они очень дружелюбны и покладисты. На Оропе тий’лары – любимцы. И как домашние питомцы, и как тягачи.

Само собой, чем больше этих писклявых симпатяг впрягают в гилик, тем быстрее он поплывет. В нашем их всего лишь двое: бьют плавниками и хвостами, забавляются, показывая розовое брюхо извозчику и толпящимся на пристани. Устали, видимо, ждать движения. Аммидес подаёт мне руку, помогая зайти на борт. Извозчик же пристраивает наш небольшой багаж на дне лодки, затем занимает своё место на носу, прикладывает к губам недлинную трубку, и через секунду раздаётся негромкий, тягучий свист. Тий’лары мгновенно оставляют свои игры и рвутся вперёд, к Экулару.

До города мы добираемся быстро, а вот дальше извозчик, пользуясь свистком, приказывает своим питомцам плыть помедленнее. Дорог здесь нет, конечно. Вместо них – каналы, переполненные гиликами. Да и между домов не особо поманеврируешь. Тий’лары послушны, они знают сотни оттенков свиста своего хозяина и что каждый обозначает. Управлять этими животными – то ещё искусство.

Я рада тому, что теперь мы движемся неспешно. Медлительность создаёт особое настроение. Шлёпают хвосты, мимо скользят дома: одно– и двухэтажные, возвышающиеся на сваях над поверхностью воды. В окнах горит свет – вечереет ведь. Тишина, уют, покой… Как же мне этого не хватало!

Аммидес с задумчивым видом сидит рядом. В какой-то момент он погружает ладонь в воду. И тут же стайки мелких разноцветных рыб с блестящими боками бесстрашно проскальзывают между его пальцев. Интересно, о чём Аммидес сейчас думает? О предстоящей встрече, скорее всего, ведь он так долго к ней шёл. Можно было бы спросить, но я не хочу влезать в его размышления. Наступит момент – сам расскажет, а пока задумываюсь о другом. Так странно, моя голова в последнее время почти не болит. Может, привыкла? Хотя, если уж и смотреть правде в глаза, я просто не позволяю себе вспоминать. Вот сейчас, например, многое кажется знакомым, но пропускаю эти ощущения мимо. Иначе, боюсь, мне точно не избежать очередных припадков. А проверять как-то не хочется.

Но тут вдали возникает чёрный силуэт огромного здания. Неосознанно поднимаюсь с сидения, расправляю плечи и не отрываясь смотрю на колоссальное сооружение, так не похожее на типичные надводные постройки Экулара.

Громадой университета невозможно не залюбоваться. Высокие башни шпилями буравят темнеющее небо, изваяния невиданных зверей – плоды фантазии давно почивших скульпторов – венчают фасады. Отвесные стены, дышащие мощью, уходят под воду. Отсюда не видно, но в главные двери университета ты не входишь, а вплываешь. Я всё это помню? Откуда? И почему только это?

Подкрадывающаяся боль напоминает, что стоит избегать таких вопросов. Я снова сажусь, и тут же Аммидес кивает куда-то в сторону:

– Почти приплыли.

Смотрю на дом – вытянутый, двухэтажный, под невысокой четырёхгранной крышей. Шестнадцать мощных свай удерживают его над водой, длинный балкон протянулся вдоль восьми окон на втором этаже. Лестница, ведущая к главному входу, основанием касается воды. И к её первой широкой ступени, похожей на небольшую пристань, причаливает наш гилик.

– Мы дома, – говорит Аммидес, восторженно глядя вверх.

По ступеням поднимаемся не спеша, я послушно следую за мужчиной, надеясь, что нас всё-таки ждут. Ещё с корабля, за несколько часов до посадки Аммидес отправил отцу сообщение о скором визите. Но тот не ответил.

У двери нет ни звонков, ни каких либо других устройств передачи звукового сигнала. Может, здесь какая-то своя новейшая система отслеживания гостей? Но всё оказывается намного проще, когда Аммидес касается какого-то молоточка, висящего прямо на двери, и несколько раз стучит им. Оказывается, хозяин дома – любитель старины, причём очень древней и простой.

– Не бойся, – говорит Аммидес, – отец не покусает. По крайней мере, тебя. Он всегда уважал умных женщин.

А я и не боюсь. Просто слегка волнуюсь перед важным знакомством. Но только хочу ответить, как дверь перед нами открывается. Я жду увидеть слугу – Аммидес мне рассказывал про какого-то Граалла, которого знал ещё с детства. Но перед нами возникает сам лучший гидролог Оропа – Сеймарис Тиллори. Как я это понимаю? Всё просто: отец и сын – одно лицо.

Аммидес стоит, не смея первым начать разговор. Он, наверное, позабыл все слова, которые столько времени подбирал. Сеймарис тоже не торопится с приветствиями, осматривает его с ног до головы, будто ища предлог не называть своим сыном. В итоге, не найдя, произносит:

– Слышал новости о твоих геройствах. Как самочувствие? Даже вернуться без приключений не можешь?

– Не хотел ввязываться, – отвечает Аммидес, пожимая плечами. – Пришлось.

– Как всегда. Больше десяти лет прошло, а ты всё такой же? Проходите уже, что на пороге стоять.

Мы заходим в просторный холл. Вот тут и появляется слуга, долговязый оропианин, который приветствует Аммидеса добрым словом, тепло улыбается мне и забирает наши вещи.

– Отец, это… – мой спутник чуть было не называет моё настоящее имя, но исправляется: – Седимма Та. Я о ней писал.

Выхожу из-за его спины, не желая прятаться или стесняться, скрещиваю руки на груди, отбрасываю назад роскошные рыжие волосы, норовящие скрыть мой пристальный, заинтересованный и немного разгневанный взгляд. Хозяин дома склоняет голову, разглядывая меня, но уже через секунду представляется:

– Седимма Та? Что ж, я – Сеймарис Тиллори, отец этого оболтуса. Я покажусь очень негостеприимным, если попрошу вас удалиться в одну из гостевых комнат? Мы с сыном давно не виделись, хотелось бы с ним побеседовать. А вас будет ждать вкусный ужин, хенара и самый лучший вид с балкона.

– Ну что вы, Сеймарис, – отвечаю ему вежливо, но с холодом в голосе, – какие обиды? Вы действительно не видели Аммидеса целых десять лет.

Специально выделяю упрёком срок изгнания, и не заметить этого невозможно. Но Сеймарис вида не подаёт. Он подзывает Граалла и просит его проводить меня в комнату.

Дом у главного гидролога огромный. Даже непонятно, зачем ему одному столько места. Выделенная мне комната находится на втором этаже: большая, светлая с огромной круглой кроватью в центре. Лёгкие занавески прикрывают окна и выход на балкон. Из комнаты ведут две двери. Одна, понятно, – личное помещение для приёма пищи. А о назначении второй мне поясняет Граалл. Это – хенара, оропийская баня, творящая чудеса. После её посещения даже самый отъявленный нытик почувствует себя счастливым.

Я не исключение. После её целебных паров чувствую себя легче воздуха. Стою на балконе, в мягком уютном халате, опираясь на бортик, и ощущаю свободу и… покой. Вдали высится громада университета. Я думаю о том, что хорошо бы, когда всё закончится, вернуться туда. Не учиться, нет. Просто пройтись по коридорам, подняться на самую высокую башню, посмотреть на Ороп с высоты. Правда, это я мечтаю сейчас. Вполне может статься, что то, что я вспомню, отобьёт у меня всякую охоту к исполнению таких вот мечтаний.

Эта мысль возвращает меня из мира грёз к Сеймарису, хотя не считаю, что он достоин моего внимания. Гидролог мне не противен, нет. Но как можно было отвернуться от Аммидеса в трудный час, бросить на произвол судьбы? Уважения моего Сеймарис явно не заслуживает.

Только задумываюсь, как он появляется собственной персоной. Справа, из соседней комнаты. Видимо, вышел, как и я на большой балкон, подышать вечерним воздухом.

– Я вам не помешаю? – слышу доброжелательный голос.

И всё же как Аммидес похож на отца… Их можно было бы назвать близнецами, если б мудрость, высеченная на лице Сеймариса возрастом, не бросалась в глаза. Они одного роста, крепкого телосложения. Один разрез глаз, выражение в них, насмешливая полуулыбка, даже голоса и интонация очень схожи. Волосы вот разные. У Аммидеса они тёмные, жёсткие, коротко остриженные. А у Сеймариса – длинные, до плеч, ярко-рыжие. И вьются.

– Вы – хозяин этого дома, – отвечаю я вежливо, отводя взгляд. – Вы не можете помешать.

Балкон в доме единый, и Сеймарис приближается. Чувствую, как он смотрит: пристально, раздумывая над чем-то, со мной связанным.

– Я вам не нравлюсь, – слышу я неожиданный, но не обиженный вывод. – Может, объясните почему?