Текст книги "Уроки судьбы"

Глава 7. Обман

– Сгинь, нечистая, сгинь! – старый слуга, торопливо осеняя себя крестным знамением, выбежал из гостиной, едва не сбив Анну с ног.

Матвеич, с незапамятных времен служивший в городском доме Корфов, помогал ей разбирать привезенные из имения вещи. Старик он был добрый, но немного с гонором – почитай, столько лет вращался в столице, видал в этом доме господ из высшего света, нахватался хороших манер и строжайшим образом следил за порядком и сохранностью барского имущества.

Боязливым Матвеич никогда не слыл, но за эти два дня надоел Анне нелепыми страхами и причудами. Он то и дело прислушивался к шорохам и скрипам и уверял, что в доме поселилась нечистая сила. «Это у тебя от одиночества», – пыталась успокоить его Анна. Она была уверена – привык старик к тишине в доме, а со смерти Ивана Ивановича петербургская резиденция Корфов просто пустовала, вот и мерещится всякое. Но Матвеич клялся, что ходит кто-то в доме, почитай, с их приезда. Вот те крест!..

Анна жалела его и не спорила. Ей было не до суеверий старого мажордома. Уже второй день она ждала вестей от князя Оболенского, которому сразу написала. Никита отнес ее записочку в приемную Дирекции Императорских театров, но проходили часы, дни, а ответа все не приходило. Анна не знала, что и думать. Возможно, на молчание Оболенского повлияли ее отношения с Михаилом? И хотя Анна никогда не думала о людях плохо, вдруг заподозрила в этом происки Корфа. Владимир вполне способен был уговорить Оболенского отказаться от своих намерений.

Но нет, нет, сама себя убеждала Анна, Владимир стал другим, он не мог так с ней поступить! Не мог!..

– А-ааа! – заметался вокруг Анны старый слуга.

– Да что с тобой, Матвеич? – остановила она его. – Или почудилось что?

– Сундук! Сундук шевелится! – закричал Матвеич. – Святы, Господи, сохрани и помилуй!

На крики в гостиную с топором влетел Никита с решительным видом. В отличие от Анны, он к рассказам Матвеича отнесся с полным пониманием, правда, по другой причине. Дурных людей всюду хватает, пояснял Анне Никита, а дом-то стоит на виду – пустой, знай! – заходи да бери, чего под руку попадется. И поэтому он стал со вчерашнего дня держать поближе топорик и даже наточил его для верности.

– Воры? Где? Кто? Убью! – устрашающе размахивая своим страшным «оружием», пригрозил кому-то неизвестному заполошный Никита.

– Никитушка! – не на шутку перепугалась Анна. – Ты что же это? Из пушки да по воробьям? Матвеичу привиделось, а ты – сразу в драку. Успокойся, пожалуйста, и топорик отпусти.

– А? Что? – растерялся Никита и медленно опустил топор. Осмотревшись, он виновато потупил голову и спрятал руку с топором за спину. – Ты уж извини, Аннушка, испугался я – думал, на тебя напали.

– Мы же не в лесу и не на большой дороге, – улыбнулась Анна. – Просто Матвеич увидел что-то и сразу в крик.

– А ты сама-то проверь, – недовольным тоном пробурчал слуга, понемногу успокаиваясь при такой завидной подмоге. – Сказали – платья там театральные, побрякушки всякие, а сундук-то тяжелый! Никитка тащил, чуть паркет не попортил. Красота там, говорит. Да какая же это красота, коли она пудов на десять тянет!

– Не может этого быть, – удивилась Анна. – Я же бесприданница, откуда мне такие богатства в сундук загружать?

– Разве что Варвара разносолов тебе подложила? – предположил Никита.

– А ты бы заместо того, как рассуждать про всякое, взял бы да заглянул в сундук, – ехидно подначил его Матвеич. – А то тем и силен, что топориком попусту размахивать.

– Запросто, – храбро сказал Никита, подошел к стоявшему посередине гостиной сундуку и открыл его.

Крышка со стуком откинулась.

– Батюшки святы! Глаза… – прошептал Никита и замер на месте, как вкопанный.

– Чего уставился или видишь впервой? – раздался из глубины сундука знакомый всем голос, и из театральных костюмов и платьев на свет выкарабкалась слегка помятая и растрепанная Полина.

– Полька?! – ахнул Матвеич.

– А ты что здесь делаешь? – воскликнул вслед за ним Никита.

– Да я… – Полина на мгновенье задумалась и вдруг быстро затараторила:

– Я платье себе присмотреть хотела, на память об Анне, да споткнулась, головой ударилась, сама не знаю, как в сундуке и оказалась.

– Господи, – всплеснула руками сердобольная Анна, – как же ты не задохнулась там, бедная?

– Головой ударилась, говоришь? – с сомнением сказал Никита. – Что-то у нас в имении слишком много стало поврежденных на голову. Эпидемия какая разве?

– Ох, и напугала ты нас, девка! – покачал, головой Матвеич. – Ладно, чего расселась-то, вылезай! Коли приехала – помогай прибираться, не сахарная.

– А ты мною не командуй! – тут же дала отпор слуге бойкая Полина. Она вылезла из сундука и поправила платье. – Я, может, тоже славы хочу. Я о театре мечтаю.

– Вот что, Никита, – Анна, наконец, оправилась от изумления, – пока барин не спохватился, надо Полину срочно отправить обратно. Запрягай сию минуту лошадь!

– Нет уж! – Полина поставила руки в бока и набычилась. – Лихо ты чужими жизнями распоряжаешься, смотри-ка, барышня нашлась! Ты мне не указ, и слушать я тебя не собираюсь. Я барином выбрана, и потому сама себе голова.

– А с головой у тебя, судя по всему, плохо, если ты сама себя под плеть подводишь, – твердо сказала Анна. – Никита, Матвеич, оставьте нас, я с Полиной поговорить хочу.

– И не подумаю! – замотал головою Никита. – Забыла, какие гадости она тебе делала? За ней глаз да глаз нужен!

– Но я прошу тебя…

– Хорошо, – подумав, согласился Никита. – Пошли, Матвеич. Я буду недалеко.

Закрыв за ними дверь в гостиную, Анна обернулась к Полине, которая сосредоточенно грызла ногти на руке. Была у нее такая привычка по нервности.

– Полина, если бы ты знала, как я хорошо тебя понимаю, – по-доброму начала Анна. – Прежде и я думала, что на свободе – рай земной. И вот свершилось – отныне я вольна делать все, что угодно, но счастья это мне не принесло. Я осталась одна и не знаю, как мне поступать, куда идти. От князя Оболенского известий нет, как будто он передумал…

– А ты к барину возвращайся, он тебя завсегда примет, – перебив ее, хмыкнула Полина. – Вот только смотрю, ты особо назад в деревню не торопишься.

– Что ты! – воскликнула Анна. – Я к нему.., то есть в имение никогда не вернусь! А вот тебе лучше отправиться домой. И ты не бойся – я придумаю для тебя оправдание. Обещаю. Никто и не подумает, что ты сбежать хотела.

– Благодетельница! – издевательски рассмеялась Полина. – Мне твоя забота не в радость. И заступаться за меня не смей! Противно мне помощь от тебя принимать. Всюду ты мне поперек горла!

– Зря ты так, Полина, – растерялась Анна. – Я зла никому не желаю. Я объяснить тебе хочу – даже мне дорожка на сцену не открылась. Поманило, поблазнило счастье, и – все.

– Конечно! Куда уж нам, простым смертным! Если королеву к императорской сцене не подпустили, то чего нам, дуракам холопам, мечтать!

– Прости меня, пожалуйста, я совсем не то хотела сказать!

– Может, у меня таланта поменьше, чем у тебя, – зло фыркнула Полина. – Но сидеть сложа руки я не буду и своего добьюсь!

– Послушай… – Анна пыталась остановить Полину, но та оттолкнула ее и бросилась прочь из гостиной.

Анна развела руками. Очевидно, Полину изводила ревность. Анна вздохнула – неужели это и есть ее судьба? Полина как будто привязана к ней с самого детства, вот только ей, бедной, досталось все плохое, от чего уберегла Анну любовь старого барона. За то, что Анне позволялось, Полину наказывали. Того, что было Анне дано, Полина была лишена – почти родительской ласки и заботы Корфа, благородного воспитания. Анна не знала домашнего труда и читала господские книги. Полину же и за помоями гоняли, и грамоту она освоила с трудом и слишком поздно. Анна на сцене играла героинь – Полине доставались мелкие рольки, а чаще она вообще стояла «у воды». Вся ее жизнь, по сравнению с Анниной, оказалась с точностью до наоборот, словно отразилась в кривом зеркале, где правда становится кривдой, а красивое – уродливым. И хотя внешне Полина была заметнее и статнее Анны, она скорее пугала, чем притягивала.

Анна оглянулась – в доме стояла тишина. И он напомнил ей заколдованное царство. Как будто по воле злого волшебника оно погрузилось в бесконечный сон, пробудить который могла лишь любовь. Но любовь ушла из этого дома вместе с Иваном Ивановичем. Анна прошла по гостиной – все, как и прежде, все на своих местах… Тот же рояль, тот же диван, за которым любил сиживать старый барон, когда она музицировала для него. Шкаф и стол с вазой для цветов. Вот только цветы уже давно никто сюда не приносил. И больше никто не играл с тех пор на рояле. Анна подошла к нему и, присев на банкетку, открыла крышку.

Анна взяла первый аккорд и испугалась – в нежилой тишине звуки поначалу гулко рассыпались пугающим эхом. Она вздрогнула и опустила руки, но потом снова прикоснулась к клавишам. Звуков стало больше, и они заполнили гостиную, пробудили ее. Анна выбрала Моцарта. Иван Иванович любил изысканную простоту его мелодий и называл его музыку мажорной, праздничной. Моцарт был ему по душе – легкий и жизнелюбивый, торжественный, но без излишнего пафоса, строгий, но без угнетающего душу менторства. Корф называл Моцарта сказочником и считал его музыку волшебной…

Диссонансом громко и противно скрипнули створки двери. Анна смутилась и перестала играть. Она обернулась и посмотрела на вошедшего.

– Никита? Что случилось на этот раз?

– Я помешал, прости… Но Полька, как дурная, вылетела из дома. И что с ней такое творится!

Никита был бледен. Все это время он стоял за дверью и слушал, как Анна играет. Никита боялся пошелохнуться. Звуки завораживали его, как будто заговаривали, отгоняя плохое прочь – от него, от Анны, от этого дома, из этого мира.

– Это я виновата, – с грустью кивнула Анна. – Хотела помочь ей, а вышло иначе – зря обидела.

– Да разве ты можешь кого обидеть! – покачал головой Никита. – Видать, растревожила она тебя. Но ты лишнюю вину на себя не бери, лучше вспомни, сколько раз она тебя ни за что обижала. Сколько ты от нее натерпелась! Пусть теперь сама попробует и поймет, каково это.

– Как может полегчать, если ты другому больно сделал? Нет, Никита, мне от собственной грубости еще больней!

– Ох, и маешься же ты! Послушай, а, может быть, тебе еще раз написать князю Оболенскому?

– Нет, – покачала головой Анна. – Не хочу прослыть бездарной да еще и навязчивой!

– Так ведь давно уже должны были сообщить, на какое время назначено прослушивание! – воскликнул Никита.

– А, может быть, господин Оболенский вообще передумал.

– Что же он тогда за директор, если у него сегодня одно на уме, а завтра – другое?! – возмутился Никита.

– Вдруг после нашего разговора там, в имении, он решил, что для меня сцена – не самое главное в жизни?

– Нет! Все знают, что ты мечтаешь стать актрисой. И Иван Иванович так хотел. А давай я побегу к князю, разведаю чего…

– Что ты, что ты! – замахала на него руками Анна. – Негоже так! Стыдно на глаза лезть. Ждать буду, пусть судьба сама распорядится, как положено.

– И где ты только силы берешь, чтобы все терпеть да обиды сносить? – вздохнул Никита и, заглядевшись на нее, вдруг потерял самообладание. – Аня, милая ты моя…

– А вот это ты зря, Никита, – тихо сказала она, отстраняясь от его объятий. – Говорили мы уже с тобой, не стоит душу попусту ворошить…

Никита хотел возразить ей, но в гостиную степенно вошел Матвеич и торжественно произнес:

– Письмо. Анне Платоновой. Лично.

Анна тут же бросилась к нему и взяла с серебряного подноса продолговатый конверт. Она не решилась раскрыть его сразу и с повлажневшими от волнения глазами оглянулась на Никиту.

– Наконец-то, дождались! – выдохнул он. – Читай! Читай скорее!

Анна улыбнулась и вскрыла ножичком конверт. Потом она достала и развернула присланную из Дирекции театров бумагу и прочитала письмо… Ножик выпал из ее рук, Анна покачнулась. Матвеич поддержал ее под локоть и неодобрительно покачал головой – упавший ножик едва не повредил паркет.

– Мне отказано… – прошептала Анна. – Господин Оболенский не желает даже прослушать меня!

– Этого не может быть! – воскликнул Никита.

– Увы… – развела руками Анна. – Впрочем, я сама виновата…

– Ты тут ни при чем! – настаивал Никита. – Мы прямо сейчас поедем к князю Оболенскому и сами спросим его, почему он передумал. Я не верю этому письму! Я помню, как ему понравилось твое пение… Ты рождена для сцены. Когда ты играешь, сердце замирает. Это все несправедливо, не правильно!

– Никита! – остановила его Анна. – Не вини никого. Я и сама не знаю, что со мной происходит. И, быть может, князь почувствовал эти перемены. Это прежде мне ничего, кроме сцены, не надо было, а сейчас…

– Это вольная, – покачал головой Никита. – Я знаю, я сам это испытал. Первое время все не мог решиться – куда идти, что делать… И к старому возврата нет, и будущее кажется таким неясным и пугающим. Поверь, это пройдет. Ты потом не простишь себе, что отказалась от своей мечты.

– А моя ли это мечта, Никита? – Анна вздохнула. – Да, мне нравится играть, свет рампы манит меня. Но это то, что мне внушил Иван Иванович, он передал мне свою любовь к театру. Он хотел, чтобы я стала актрисой. И это ради его памяти я приехала сюда.

– Не говори так, Аннушка, ты прямо живешь на сцене!

– Вот то-то и оно… А где же настоящая жизнь, настоящие чувства? Нет, нет, я не должна спешить! Я хочу понять, что мне на самом деле важнее. Судьба предоставила мне выбор, и я обязана воспользоваться этим шансом. Я намерена сама решить, как мне жить дальше.

– Иван Иванович не простил бы тебе, что ты так быстро сдалась!

– А я и не сдалась! – улыбнулась Анна. – Не получилось стать актрисой – значит, не суждено. Получится что-то другое.

– Поговори с Владимиром Ивановичем, он поможет, – никак не хотел поверить в искренность ее слов Никита. – Он обещал.

– Я не нуждаюсь в его помощи, я справлюсь сама!

– Ты.., любишь его? – вдруг тихо спросил Никита, глядя ей прямо в глаза.

– О чем ты? – Анна почувствовала, что краснеет. – Нет, нет! Нет!

– Тогда почему ты отказываешься?

– Потому что я не хочу ни от кого зависеть.

– Так ты решила уйти?

– Думаю, да. Я сниму комнату, устроюсь гувернанткой или буду давать уроки пения. Я не пропаду!

– Аня!

– Я прошу тебя, Никита, оставь меня сейчас. Я хочу собраться с мыслями. Ты хороший друг, и я тебе благодарна за сочувствие и поддержку, но, пожалуйста, позволь мне самой рассудить свою дальнейшую жизнь.

Анна поняла, что Никита обиделся, но у нее более не было сил убеждать и уговаривать его не мешать ей обдумывать, вероятно, самое важное в ее судьбе решение. Никто не мог понять ее лучше ее самой, а она сама себя не понимала. Как будто дорога привела Анну к былинному камню, за которым любой путь ведет в никуда или черт куда знает. И сейчас ей стали бесполезны чьи-либо советы, ибо лишние разговоры только увеличивали сомнения, а колебания грозили расшатать такое хрупкое равновесие в ее душе.

Когда Никита, понурившись, ушел, Анна еще раз пересмотрела свои театральные наряды и вдруг поняла, что не испытывает к ним никакого пиетета и прежнего трепета. Она решительно вышла из гостиной и поднялась в свою комнату. Там собрала в саквояж все самое необходимое, что окажется полезным на первое время, и оделась потеплее. Потом черным ходом Анна спустилась на двор и, оставшись незамеченной, направилась прочь от дома.

На улице кружила легкая метель, и вскоре Анна поняла, что ресницы обледенели и слиплись. Она остановилась, чтобы протереть глаза, и тотчас услышала над собой испуганный окрик и увидела вздернутую натянутыми поводьями лошадиную морду. На мгновенье Анна остолбенела, потом выронила из рук саквояж и без чувств упала в снег на тротуаре…

* * *

– Где она? Где Анна?! – закричал с порога Оболенский, врываясь в гостиную Корфов.

– Не гневайтесь, барин, не знаю, – тихо ответствовал Никита.

Он сидел на диване в тулупе, все еще поеживаясь от холода, и пил принесенный ему Матвеичем чай.

– То есть как это – не знаете? – растерялся Оболенский.

– А вот так! – метнув в его сторону недобрый взгляд, отрезал Никита. – Я ее уже полдня ищу! Весь дом обыскал, на чердаке и в подвале смотрел. Все соседние улицы обегал, до последней косточки промерз… Нет ее нигде, как сквозь землю провалилась… Ушла она…

– Как ушла? Почему ушла?!

– А вы не знаете? Да вот как письмо ваше с отказом получила, тихо собралась и ушла. Совсем ушла!

– Да что ты заладил, голубчик! Человек – не иголка в стоге сена, не могла она просто так в воздухе раствориться!

– А если и растворилась, вам-то что? Вы свое дело сделали – Анна последнюю надежду потеряла! Вот и сгинула…

– Кто – «сгинула»? О ком речь?

Никиту аж подбросило – на пороге гостиной стоял Корф. За ним виднелась женская фигура. Никиты подумал – это Анна с ним пришла, но потом разглядел, что женщина – та, что гостила недавно у Долгоруких, госпожа Болотова, кажется.

– Владимир Иванович! – бросился к нему Никита. – Аннушка пропала!

– Что значит – пропала?! – Корф побледнел, шагнул навстречу Никите и вдруг заметил Оболенского. – Сергей Степанович? Что здесь происходит?

– Видите ли, – немного смущенно принялся рассказывать тот, – я немного приболел и велел своему инспектору принять Анну. И вдруг он сообщает мне, что прослушивание прошло ужасно, что Анна бездарна и откровенно домогалась его. В связи с чем, он на свой страх и риск отписал ей отказ и передал письмо сюда. Я был потрясен и велел разыскать Анну немедленно и привести ко мне. И вот он приезжает с той несносной девицей, что сидит сейчас в моей карете. Если вы позволите привести ее…

– Я мигом! – кивнул Никита и выбежал из гостиной.

– Хорошо, – кивнул Корф и велел толкавшемуся позади него Матвеичу взять вещи его спутницы и отвести ее в одну из гостевых комнат.

Женщина пыталась пробиться для приветствия к Оболенскому, но Корф невежливо вытолкал ее за дверь и плотно закрыл обе створки. Потом предложил Оболенскому присесть. Тот поблагодарил, но отказался – князь был взволнован и не находил себе места.

– Просто нелепость какая-то! Эта мошенница явилась в театр на прослушивание вместо Анны! Но, однако, неудивительно, что мой помощник, господин Шишкин, просто выгнал ее – я помню ее вопли в библиотеке у вас в имении! Это зрелище трудно забыть – худшего балагана нет даже на тьмутараканской ярмарке! И я ничего не мог сделать, меня не было в театре…

– Сергей Степанович, – мягко сказал Корф, – прошу вас успокоиться. Эмоциями делу не поможешь, сейчас вернется Никита, и мы во всем разберемся.

– Представляю, что чувствовала бедная девочка, получив отказ! – не унимался Оболенский. – Талантливые люди так хрупки, так чувствительны! Понятно, что она не выдержала позора и ушла. Что скажет Иван, глядя на нас с высоты Небес?

– А ну, иди! – Никита втолкнул в гостиную сердитую Полину.

– Я здесь ни при чем, – тут же принялся объясняться вошедший следом Шишкин. – Я Анну Платонову прежде не видел. Эта сказала, что она Анна. И стала читать. Преотвратительно, скажу я вам. Потом еще и танцевать хотела, но я ее выгнал-с, выгнал-с взашей! Слава Богу, что ей мало показалось, и она опять пришла, и все домогалась до Сергея Степановича, а он-то ее и раскрыл.

– Довольно! – закричал Корф. – Полина, негодная, что ты делаешь здесь?!

– Хотела в актрисы поступить! – истошно завопила Полина, вырываясь из рук Никиты и бросаясь в ноги хозяину. – Невиноватая я, барин! Анна сама ушла, собрала вещи и ушла!

– Никита, куда ушла Анна?

– Все обежал, барин, – Никита в отчаянии развел руками. – Не знаю, где еще и искать-то… С ног сбился. Из-за нее все!

Никита замахнулся на Полину, и та поспешно отбежала от него в дальний угол гостиной.

– Надо что-то делать! – воскликнул Оболенский.

– Я здесь ни при чем, – снова принялся оправдываться Шишкин.

С того дня, как в его кабинете появилась эта мнимая Анна Платонова, вся его жизнь пошла кувырком. Обычно степенный и вальяжный Оболенский кричал уже второй день, срывая на нем зло. И кроме прочего, испортил ему всю обедню – девица-то податливой оказалась, можно сказать, почти отдалась и совершенно безвозмездно, хотя он ей не то, чтобы протекцию, но репетиторство пообещал. А тут – крик, гам!.. Девицу хватай, держи, точно он жандарм какой!

– Она из «Онегина» читала – ужас! – продолжал заискивающе объясняться Шишкин.

– Почему Анне можно, а мне нет? – буркнула из своего угла Полина.

– Потому, что не всем Господь талант дает! – гневно воскликнул, обращаясь к ней, Оболенский. – Не всем!

– Сергей Степанович всегда золото от посредственности отличить умеет! – поддакнул Шишкин.

– Да мне хотя бы капельку того, что есть у Анны! – со слезами воскликнула Полина. – Я была бы самым счастливым человеком на свете!

– На чужой беде счастья не построишь! – замахнулся на нее Никита. – Ты бы лучше подличать перестала! Теперь-то я понял, что за призрак по дому шастал! Это ты в сундук забралась и тайком с нами приехала, а потом Анной прикинулась. Ух, я тебе!

– Тихо! – велел молчавший до этого момента Корф. – Оставим препирательства до лучших времен. Никита Матвеевич, слушайте меня – с этой глаз не спускать, пока я не вернусь! С ней разберусь позже. Сергей Степанович, позвольте мне проводить вас. Обещаю, что найду Айну живой и невредимой. И она сможет еще раз встретиться с вами.

Проводив Оболенского, Корф проверил, как устроилась Ольга. Он вежливо постучал в дверь и дождался бархатного: «Войдите».

– Как я понимаю, вы опоздали? – сочувствующим тоном поинтересовалась Ольга.

– Невозможно угнаться за химерами, утром они все равно исчезнут, – пожал плечами Корф.

– Не пытайтесь казаться равнодушным, – улыбнулась Ольга. – И, кстати, почему вы до сих пор здесь? Вам уже следовало отправиться на поиски вашей Анны.

– Я так и сделаю, но хочу быть уверенным, что за это время вы не выйдете из моего дома и…

– Клянусь, – Ольга иронически подняла руку, словно принимала присягу, – что не сделаю ничего предосудительного. Правда, с одним условием…

– Я слушаю вас.

– Ваш дом не представляется мне обитаемым, а я привыкла к уходу и вниманию…

– Выражайтесь яснее, – прервал ее Корф.

– Мне просто необходима служанка. Кто-то должен помочь распаковать вещи, купить для меня еду и подогреть воду для ванной.

– Вы можете обратиться за помощью к моему мажордому… Хорошо, хорошо, не надо капризов. Я пришлю к вам одну крепостную. Ее зовут Полина…

* * *

– Как вы себя чувствуете, милочка?

Из-под полуопущенных ресниц Анна увидела, как женская рука с длинными топкими пальцами в элегантной кожаной перчатке убрала от ее лица маленький флакон с нюхательной солью.

– Мы напугали вас, – у женщины было приятное контральто и сочувствующие интонации.

– Ничего страшного, вот только голова немного кружится, – Анна открыла глаза и увидела, что сидит в карете напротив красивой рыжеволосой дамы в дорогой собольей шубе.

– Все произошло так внезапно, кучер едва успел сдержать лошадь…

– Мне везет, – попыталась улыбнуться Анна.

– Разумеется, – кивнула дама, – у меня очень хороший кучер.

– Куда мы едем?

– Я никогда не посмела бы бросить пострадавшего на дороге. Тем более, что вы явно нуждаетесь в помощи.

– Нет-нет, я здорова, я вполне здорова, и я не хотела бы обременять вас своими проблемами.

– Послушайте, милочка, – сказала дама с завидной настойчивостью, – я умею разглядеть человека, попавшего в беду. И дело не в том, что моя карета едва не сбила вас. Я вижу, что с вами что-то случилось. И не пытайтесь разуверить меня в этом. Я слишком многое повидала в этой жизни. И, пока мы едем, расскажите, что с вами произошло. А я подумаю, как помочь вам. Знайте, и в столице вы можете встретить людей, которым не безразлична чужая судьба. Вы недавно в Петербурге?

– Да, – покоренная ее властным, но вполне доброжелательным тоном, призналась Анна, – я приехала, чтобы стать актрисой, но директор Императорских театров…

– Ах, как все знакомо! – воскликнула дама. – Вы не поступили на сцену и решили, что жизнь кончена?

– Я не бросалась под вашу карету, – заволновалась Анна, – у меня слезились глаза, и я хотела…

– О да, – понимающе протянула дама, – когда-то и я прошла через это. Неужели у вас нет покровителя?

– Мне некуда идти, – Анна печально опустила голову.

– Не стоит предаваться унынию, – дама протянула руку к лицу Анны и ободряюще потрепала ее по щеке. – С вашей красотой в столице невозможно пропасть. И к тому же вам действительно везет – вы встретились со мной.

– Вообще-то я искала работу, – смущенно произнесла Анна. – Я…я могу петь, играть на рояле. Я готова стать учительницей или гувернанткой.

– С такой внешностью идти в прислуги? – улыбнулась дама. – Не смейте и думать!

– Но где же я найду себе работу?

– О, не волнуйтесь, я знаю достаточно влиятельных персон, готовых прийти на помощь такой очаровательной юной особе. Поверьте, мы что-нибудь придумаем.

– Но я даже не знаю, кто вы…

– Называйте меня мадам де Воланж. А твое имя, милочка?

– Анна.

Дама улыбнулась.

– Вот мы и приехали.

– А где мы?

– Там, где, прежде всего, вы согреетесь и поедите.

Карета подъехала к большому особняку с колоннами и садом, окруженным чугунной оградой. Кучер остановил лошадей и спустился, чтобы помочь дамам выйти. Анна была растрогана. Незнакомка проявила такое добросердечие, какое она видела лишь от своего драгоценного дядюшки, барона Корфа. Анна подняла глаза к небу и поблагодарила Ивана Ивановича за то, что он и с Небес охраняет ее и заботится о ней.

– Не стоит задерживаться на морозе, – дама приветливо подала ей руку. – У меня вы сможете отдохнуть и прийти в себя.

– Благодарю вас, – кивнула Анна и вместе с новой покровительницей вошла в дом.

Сбросив шубу на руки служанке в белоснежном передничке, надетом поверх строгого серого платья, мадам де Воланж велела подготовить для Анны комнату и отнести туда ее вещи.

– Не знаю, как вас благодарить, мадам, – промолвила Анна, с удовольствием осматривая дорого обставленную гостиную в модном французском стиле.

– Благодарить будете, когда я устрою вам шикарную и безбедную жизнь, а пока – располагайтесь.

– У вас прекрасный дом!

– Я люблю все красивое, – сказала мадам де Воланж, шутливо понизив голос до шепота, как будто признавалась в чем-то недопустимом. – Идите с Верой, там вы сможете принять ванну и даже успеете полежать часок-другой. А потом мы встретимся с вами в моем будуаре и поужинаем.

– Боже, это так любезно с вашей стороны! Ваша доброта достойна восхищения.

– Спасибо, милочка, мне приятно, что вы так искренни! Это ценное, весьма ценное качество. И очень дорогое. Так, ступайте, ступайте, встретимся за ужином.

Вера отвела Анну в комнату дальше по коридору. И, пока Анна распаковывала свой саквояж, служанка натаскала в круглую мраморную ванную горячей воды и вспенила воду ароматным мылом. Потом она подала Анне чистые простыни и предложила ей потереть бархоткой спину, но Анна смутилась и попросила оставить ее.

Это было похоже на чудо – богатый дом с любезной хозяйкой, ванная и возможность выспаться не думая ни о чем. Анна большим пальцем правой ноги осторожно попробовала воду и забралась в ванную – тепло немедленно успокоило ее, и страхи куда-то улетучились, заботы испарились…

Когда Анна проснулась, за окном уже стемнело, в ее комнате кто-то, по-видимому, служанка, поставил зажженную лампу и убрал банные простыни. Анна потянулась на постели. Она лежала под расшитым золотом восточным балдахином, и отороченные кружевами наволочки и простыни излучали незнакомый пряный аромат. Как в гареме султана, – подумала Анна, вспомнив один из последних прочитанных ею французских дамских романов. Она чувствовала себя королевой, властительницей, ожидающей своего сказочного принца из «Тысячи и одной ночи».

Бросив взгляд на стул у трюмо, Анна увидела свое платье – оно было выстирано и отглажено, и поэтому казалось новым и дорогим. И, надев его, Анна ощутила свое соответствие этому дому и его хозяйке.

Анна уже собралась выйти из комнаты, когда за ней пришла все та же Вера и попросила следовать за ней. Но они не пошли в гостиную – двери в нее были закрыты, и из-за них доносилась музыка – кто-то легкомысленно музицировал. Словно издалека звучали веселые мужские и женские голоса.

Вера поманила Анну за собой дальше по коридору и через другие комнаты привела в будуар мадам де Воланж, где был накрыт ужин на двоих. Садясь за стол, Анна вежливо осведомилась, не отвлекает ли она хозяйку от ее гостей.

– Что вы, милочка, – успокоила ее мадам де Воланж, – я частенько устраиваю приемы для друзей моего покойного мужа. Но вы в моем доме впервые, и поэтому гости извинят мне мое отсутствие. Все они – люди высокопоставленные. Когда вы придете в себя от своих невзгод, вы поможете мне развлекать их светской болтовней и пением.

– Вы – как прекрасная феи из сказки, – с восхищением произнесла Анна. – Я так благодарна вам…

– Сказка еще впереди, моя дорогая. А пока, давайте приступим к трапезе. Уверена, что вы голодны….

Ужин был превосходным, а мадам де Воланж оказалась еще и приятной, умной собеседницей. Анна с удовольствием говорила с ней о театре и музыке, рассказывала о своих мечтах и планах. В ответ мадам де Воланж поведала ей историю своей любви – разумеется, несчастной, из-за которой ей пришлось выйти замуж за человека вдвое старше ее, но со временем страсти улеглись, и она поняла, как много значит для женщины желание мужчины содержать и одаривать ее.

– Ах, нет, – покачала головой Анна. – Мне кажется, любовь – это самое главное в отношениях между мужчиной и женщиной.

– Вы еще так юны и неопытны, милочка, – улыбалась мадам де Воланж. – Мы, женщины, созданы для того, чтобы дарить наслаждение и доставлять удовольствие, а мужчины должны всячески благодарить нас за это. И, если вы позволите столь грубое сравнение, то наши отношения не могут не быть меркантильными – мы отдаем, они приобретают…

Потом мадам показала Анне своей инструмент. В ее будуаре стоял старинный клавесин с чудесным хрустальным звуком. Анна села к нему, и они вместе с мадам де Воланж спели пару романсов дуэтом, вполне довольные друг другом и общением. В завершение вечера мадам еще раз пообещала Анне, что в самом ближайшем будущем ее жизнь изменится к лучшему, и пожелала ей доброй ночи.

Утром сказка продолжилась, и Анна подумала, что и не просыпалась. После завтрака мадам де Воланж повезла ее к своей знакомой модистке, и они выбрали новое платье для Анны. Поначалу оно показалось ей излишне откровенным, но мадам де Воланж убедила ее отнестись к платью, как к театральному костюму.

– Открывая как можно шире декольте, милочка, – ворковала мадам, – вы открываете себя, свою душу навстречу любви и счастью.