Текст книги "Уроки судьбы"

– Согласен. Я тоже не горю желанием слушать ваши рассказы о будущей семейной жизни. Но все же, учтите, никто вас отсюда не гонит. Вы можете оставаться здесь, сколь угодно долго.

– Благодарю вас. За все. За вольную…

– Я только выполнял предсмертное повеление своего отца, – холодно остановил ее Корф. – Да, кстати, извольте зайти в библиотеку. С вами желает объясниться князь Оболенский, а мне не хотелось бы вмешиваться в ваши личные дела. Не смею вас больше беспокоить!

– Ты что же это, в рот воды набрала?! – Варвара угрожающе повернулась к Анне всем корпусом, едва Корф вышел за порог. – Почему не сказала, что с князем рассталась?

– Я… Я испугалась. Мне его ухаживания ни к чему. Я на сцену поступлю.

– Думаю, однако, ты сама не знаешь, чего тебе надо!

– Ты еще скажи, что я Владимира люблю! – накинулась на нее Анна. – Нет, скажи, скажи! Да за что же это мне!..

В действительности Корф был приятно удивлен, увидев Анну на кухне. Такая привычная и, пора уже себе признаться в этом честно, любезная сердцу картина – Анна здесь, в его доме, как будто ничего не случилось и не изменилось ничего. Впрочем, это только так кажется – он проявил благородство и теперь расплачивается за свой необдуманный поступок, совершенный под влиянием минутного порыва. Корф горько усмехнулся и остановился на минуту перед дверью в библиотеку. Он не хотел, чтобы Оболенский видел его чувствительность.

– Сергей Степанович! Простите, что задержался, – сдержанно обратился Владимир к ожидавшему его гостю.

– Ничего страшного, я понимаю – дела, – Оболенский вежливо ответил поклоном на поклон. – Слишком много забот пришлось вам принять на себя в связи с кончиною вашего батюшки. Но я не задержу ваше внимание надолго. Я хотел бы лишь подтвердить наши прежние договоренности относительно Анны.

– Я сделал бы это с удовольствием, – развел руками Корф, – но, боюсь, должен разочаровать вас.

– Вы передумали продавать Анну?

– Нет. Дело в другом. Вряд ли она теперь сама захочет играть в театре… – начал объяснять Корф.

– Отчего же нет? – раздался от двери голос Анны.

– И князь Репнин не будет возражать? – раздраженно бросил в ее сторону Корф.

Он был удивлен и раздосадован и ее неожиданным приходом, и смелостью вмешательства в их разговор с Оболенским.

– Репнин? Вы продали Анну моему племяннику? – растерялся Оболенский.

– Нет! Как вы могли подумать?! – воскликнул Корф, но не смог продолжить. Эмоции захлестнули его. – Прошу прощения, я оставлю вас ненадолго…

– Я очень рад вас видеть, – ободряюще обратился к Анне князь после ухода Владимира:

– Но я ничего не понимаю. Что здесь происходит?

– Владимир Иванович подписал мне вольную.

– Превосходно! Это решает все ваши проблемы. Но при чем здесь Миша?

– Владимир думает, что я выхожу замуж за князя, – грустно пояснила Анна.

– Жаль, если это не так, – после непродолжительной паузы сказал Оболенский. Он был потрясен таким поворотом событий. – Но все же я полагал, что вы готовы посвятить себя искусству.

– Возможно, так оно и будет, – кивнула Анна. – И, если вы позволите, я приехала бы в Петербург на новое прослушивание.

– А как же матримониальные планы Михаила? – осторожно поинтересовался Оболенский.

– Увы, это невозможно…

– Не смею спрашивать вас, почему, – Оболенский с сожалением покачал головой. – Я был бы рад видеть в вас близкую родственницу, но… Отныне вы свободны и вправе сами распоряжаться своей судьбой.

– Благодарю вас за понимание, – улыбнулась Анна.

Оболенский на мгновенье замешкался, но потом решился – подошел к Анне и поцеловал ей руку на прощанье. Она поначалу смутилась, но все же приняла его жест как признание равенства между ними. Провожая Оболенского, Анна с достоинством поклонилась ему и впервые за это время поняла – свободна, я свободна!..

Когда Корф вернулся в библиотеку, Анна уже была одна и в задумчивости стояла у окна.

– Итак, вы готовы ехать в Петербург с Сергеем Степановичем? – громко сказал Владимир, пытаясь привлечь к себе ее внимание.

– Важные решения в спешке не принимают, – тихо ответила Анна, испытующе взглянув на Корфа.

– А от чего зависит ваше решение? Или, правильнее сказать, от кого? От Михаила?

– Боюсь, что причин больше, чем вы думаете, и все они – разные.

– Неужели вас терзают сомнения? Надеюсь, не по моему поводу?

– Ни в коем случае, – резко ответила Анна. – Я всего лишь пытаюсь взвесить свой опыт провинциальной актрисы в труппе крепостного театра и те требования, которые предъявляет публика к императорской сцене.

– Боитесь, что у вас не хватит таланта? – с иронией произнес Корф. – Полноте, дело не в вашем таланте. Признайтесь – вы расстались с Мишей?!

– Это не имеет к делу никакого отношения! – смутилась Анна. – И потом…

– Да бросьте, Анна, – бесцеремонно оборвал ее Корф. – Я знаю, что Никита привез вас вскоре после дуэли. Он нашел вас одну, а Репнин уехал к цыганам.

– Но… Вы сами запретили мне говорить в вашем присутствии о моих отношениях с князем. Что же изменилось?

– Все изменилось! – с неожиданной пылкостью воскликнул Владимир. – Вы не сказали о разрыве, потому что боялись? Это так? Вы боялись меня?!

– Если вы думаете, что я вас боюсь, – Анна смутилась под его прямым взглядом, – то вы глубоко заблуждаетесь.

– А!.. Конечно, вы опасаетесь собственных чувств, и поэтому не открыли их мне.

– Моих чувств?

– Да, вашего чувства ко мне!

– Нет-нет, – заволновалась Анна. – Вы не правильно поняли…

– Да-да! – перебил ее Корф и, подойдя ближе, с силой обнял Анну и прижал к себе. – Вините меня одного во всех смертных грехах! Только любите! Любите меня!

– Никогда! – Анна уперлась кулачками в его грудь и оттолкнула Корфа от себя.

– А вы сильная! – грубо сказал он, словно очнувшись от внезапного наваждения. – Мне нравится борьба. Впрочем, скажите: если бы я вновь вызвал Репнина на дуэль, и ему опять угрожала опасность, вы пришли бы ко мне в спальную, как тогда? Что же вы молчите? Понимаю, вы думаете о Репнине.

– Да! Именно о нем я и думаю.

– Кто бы сомневался!

– Извините, Владимир Иванович, – после короткой паузы тихо сказала Анна. – Думаю, для меня настало время собираться в Петербург. Позвольте мне уйти, я бы хотела уложить вещи.

– Бежите?

– Ни от кого и ни от чего я не бегу! Я ведь давно собиралась поступить на сцену.

– Что ж… Тогда я вас приятно удивлю – я уже велел Никите заложить карету для вашей поездки.

Не хочу, чтобы вы терпели мое присутствие дольше, чем это необходимо!

– Весьма любезно с вашей стороны.

– Надеюсь, вы не откажетесь пожить в моем петербургском доме? Уверен, вы не успели еще приглядеть себе съемную квартиру.

– Вы прекрасно знаете, что нет! Но я тоже постараюсь как можно быстрее освободить вас от тягостных забот о моей незначительной персоне.

– Значит – прощайте? – Корф вдруг утратил на миг свою обычную заносчивость и просительно взглянул Анне в лицо.

Она побледнела и усилием воли подавила в себе желание сдаться.

– Прощайте! – Анна гордо кивнула Корфу и стремительно вышла из библиотеки.

– Анечка, – остановил ее в коридоре Никита, – Владимир "Иванович сказал, ты едешь в Петербург?

– Владимир Иванович никак не может избавиться от привычки решать все за меня, хотя я уже не его крепостная! – в сердцах воскликнула Анна и смутилась под непонимающим взглядом Никиты.

– Он велел мне сопровождать тебя…

– Спасибо, Никита, – улыбнулась Анна, – и прости… Я ведь даже не поблагодарила тебя за спасение.

– Ничего, Аннушка, я понимаю. Так я пойду проверю багаж?

– Конечно, а я попрощаюсь с Варей.

Никита обрадовался и побежал исполнять поручение. Он был счастлив – они вдвоем с Анной едут в Петербург, а там… Что загадывать!

Может, все и сложится так, как ему когда-то мечталось.

Анна проводила Никиту теплым взглядом и повернулась уйти, но тотчас столкнулась с Репниным, незаметно все это время наблюдавшим за ней. Он смотрел на Анну с суровостью и пристрастием, и показался ей таким чужим и равнодушным, что ее сердце сжалось в комочек и заледенело от холодного презрения, исходившего от еще недавно столь горячо любимого ею человека.

– Уезжаете? – бесцеремонно спросил Репнин, даже не утрудив себя приветствием.

– Уезжаю.

– В Петербург?

– Я хочу поступить на сцену.

– А как же Владимир? – искренне удивился Репнин.

– Владимир? – не сразу поняла Анна. – Ах, Владимир… Если вы помните, князь, у Владимира Ивановича есть особняк в Петербурге. Где мы и намерены тайно встречаться.

– Зачем же делать тайну из того, что невозможно скрыть?

– Позвольте мне пройти, мой отъезд не терпит отлагательств, – Анна попыталась избежать продолжения этого неприятного разговора.

– Куда же вы? – Репнин хотел ее остановить, схватив за руку, но она бросила на князя такой выразительный взгляд, что он отступил.

– Кажется, мы уже все сказали друг другу, – прошептала Анна.

– А если я скажу, что был не прав?

– Я вас не понимаю, князь…

– Наше расставание было чудовищным!

– Не я тому виной. Это все ваша глупая ревность, Миша!

– Так вы простите меня? – Репнин выглядел искренним, и Анна кивнула.

– Я не держу на вас зла, и вы.., вы помните, что я была готова сделать все, лишь бы спасти вас.

– Я тоже был готов спасти вас… Но, к сожалению, не смог по достоинству оценить вашей жертвы.

– Возможно, никогда не оцените.

– Аня… Я знаю, что мы разные, но нас так много связывает, мы столько пережили вместе… Я желаю счастья для вас…

– Молчите! Молчите, Миша… – Анна глубоко вздохнула, едва сдерживая подступившие к горлу слезы. – Вы тоже, как никто другой, достойны счастья. И все же… Все же вы правы, мы – разные, и нашим дорогам не суждено более пересекаться. Прощайте!

– Прощайте… – тихо сказал ей вслед Репнин.

После той ссоры в сторожке лесника он, не помня себя, уехал к цыганам, найдя утешение в гаданиях и песнях Рады. Но тревога так и не покинула его сердце. Репнин чувствовал, что вспылил и позволил напрасным подозрениям помешать его счастью. А оно казалось таким близким, таким возможным!..

Его первым желанием поутру было тотчас броситься к Анне и объясниться, но Репнин представил себе, как воспримет это Владимир. Он порадуется, видя, как его друг, точно мальчишка, бегает за его крепостной, хотя теперь бывшей. Амбиции взяли верх над чувствами, и Репнин остался в таборе. И сейчас приехал, чтобы застать Модестовича. Репнин не верил в его сумасшествие и хотел напомнить управляющему об их прежнем уговоре – Модестович обязался помогать князю в его расследовании преступлений Забалуева. И вот эта нечаянная встреча с Анной…

Репнин был смущен, и поэтому не заметил, как дверь в библиотеку снова открылась и в коридор вышел Корф.

– А я-то думал, что вы уже назначили дату свадьбы, и размечтался хорошенько погулять с шампанским на мальчишнике, – едко сказал он.

– Мы расстались… И не надо делать вид, что ты не знаешь, почему. Или ты станешь отрицать, что Анна приходила к тебе в спальню?

– Тоже мне честь! К тому же между нами ничего не было.

– Но могло быть?

– Мне казалось, ты знаешь меня лучше других.

– Только не надо говорить, что она сделала это ради моего спасения!

– Думаю, что Анна любит тебя, Мишель.

– Тогда это очень странная любовь – любит одного, а по ночам приходит к другому!

– А разве ты сам не утешался с цыганкой, пока морочил Анне голову своими обещаниями вечной любви?

– Рада сильно преувеличила наши отношения!

– Похоже, это у вас с нею общее, – усмехнулся Корф.

– Прости, – смутился Репнин. Он понял, что сам попался в собственную западню. – Я хотел узнать у тебя, могу ли я, как и прежде, воспользоваться твоим гостеприимством? Моя миссия еще не закончена, и требуется время, чтобы окончательно разоблачить Забалуева.

– Дом в твоем распоряжении! Я не питаю к тебе никакой вражды. Еще не хватало, чтобы наша дружба дала трещину из-за какой-то актрисы, пусть и хорошенькой! Живи здесь и держи меня в курсе своего расследования, ибо я уверен, что без помощи этого проходимца княгиня Долгорукая вряд ли могла так легко осуществить свою идею завладеть нашим имением. Я даже буду рад помочь тебе. Мир?

– Мир, – кивнул Репнин и пожал протянутую Корфом руку.

– А сейчас, извини, я должен проверить свои прежние распоряжения, – Корф вежливо откланялся.

Репнин решил подняться к себе, но увидел, как чья-то тень быстро метнулась от него по коридору. Репнин бросился назад и, догнав управляющего – а это был он! – схватил его за плечо.

– Вы куда-то торопитесь, Карл Модестович?

– Какая приятная встреча, князь! – мелко засуетился тот. – Слышал, вас можно поздравить? Говорят, вы и Анна теперь будете вместе? За это можно выпить.

– А вот это вас как раз и не касается.

– Не обессудьте, князь, – Модестович завертелся винтом. – Что услыхал, то и выговорил. Одно слово – дурак дураком!

– Хватит! – Репнин с силой встряхнул его. – Хватит прикидываться недоумком! Я ни минуты не верил, что вы потеряли память! А, может, вы это специально сделали, а? Дурачку все прегрешения спишут – и прошлые, и будущие? Верно?

– О каких таких прегрешениях речь?

– А что вы творили вместе с Забалуевым?

– Как можно так порочить кристально чистого человека?!

– Это Забалуев-то честный человек? Или вы о себе? – Репнин в упор взглянул управляющему в лицо, и тот быстро закивал головой, заморгал глазами. – Жаль, что я вашу компанию раньше на чистую воду не вывел. Но теперь глаз с вас обоих не спущу! Кстати, если вы помогаете этому «чистому» господину в его махинациях, то пеняйте на себя! Ох, пеняйте…

– Шутник вы, однако, Михаил Александрович, – вывернулся из-под его хватки Модестович. – А я чист, чист, как стеклышко!

– Смотри у меня! – пригрозил Репнин и вдруг разглядел в полумраке коридора знакомую фигуру. – Рада?! Что ты здесь делаешь?

Репнин отпустил управляющего, и тот, воровато оглядываясь, стремительно побежал прочь от него.

– Брат велел звать тебя, князь, – сказала Рада. – Говорил – пусть поторопится. Дело важное.

– Хорошо, – Репнин помедлил мгновенье, а потом махнул рукой. – Если важное, тогда поехали!..

Добежав до кухни, Модестович решил перевести дух. Встреча с Репниным его напугала. Чего доброго, этот проныра подкопается и под него, и тогда пиши пропало, рухнули все грандиозные планы и мечтания!

– Тьфу ты, Полька, чего под руки лезешь! – от неожиданности закричал Модестович, столкнувшись с Полиной, волоком втаскивающей на кухню свой сундук с вещами. – Куда это собралась?

– В Петербург поеду, в театр поступать! Барин мне вольную дал, – пояснила Полина. – Да вот хотела еще кое-что прихватить, что понадобится.

– Размечталась! Это добро барское, а ты здесь никто! И вообще – за какие такие заслуги тебе барин вольную дал? И почему мне об этом неведомо? Бумажку-то покажи! Здесь что-то не так!

– Так! Все так, Карл Модестович! Я сама скоро куплю именьице в Курляндии и назначу вас своим управляющим. Хотя, не знаю, право, зачем мне вор в новом доме?

– Покажи бумагу, говорю! – Модестович схватил Полину за горло и не выпускал из рук, пока она не достала из-за корсета скрученный документ.

Модестович взял его, развернул и отпустил Полину.

– Так я и знал! – он рассмеялся сатанинским смехом и тут же разорвал вольную на множество мелких кусочков.

– Что ты наделал, скотина?! Ты мне жизнь поломал! – Полина бросилась на него с кулаками.

– Дура набитая! – оттолкнул ее управляющий. – Ты еще меня благодарить будешь! Знаешь, где бы ты завтра была с этой бумажкой? В Сибири! Никитка, небось, дал ее тебе? А ты и купилась?!

– А хоть бы и так! – обиженно вскинулась ничего не понимающая Полина. – О воле мечтать никому не возбраняется!

– Мечтать! – не унимался Модестович. – Твои мечты до каторги доведут! Фальшивая твоя вольная! Уж я-то знаю…

– Фальшивая?! – побледнела Полина. – Он же сказал, что ее сам барин для Анны давал.

– Ту, что барин Анне давал, – у нее. И она с той вольной сейчас в столицу уезжает. А ты с этой бумажкой и до первого столба бы не доехала!

– Ой, лихо мне! – взвыла Полина. – Все меня здесь обижают, все обманывают! Никто меня не любит!

– Говорю же тебе – дура ты, Полька! – смилостивился Модестович. – Я тебя люблю и помогу тебе. Только не суетись ты и не лезь, куда не следует.

– Не лезь?! Что же мне – Никитке все так и простить? А Анька пусть в императорском театре выступает? Нет, я этого так не оставлю!

– Да что ты можешь-то?

– Есть у меня одна задумка, – ухмыльнулась Полина. – Но вот вы посодействуйте мне, Карл Модестович, миленький… Я уж вам отплачу…

– А меня с тобой за услугу эту к ответу не потянут? – засомневался Модестович, памятуя свой недавний разговор с Репниным.

– Я вас не выдам, Богом клянусь! – истово перекрестилась Полина. – Да и услуга-то невелика будет. Слушайте, что я сделать хочу…

Когда Анна вышла из дома, зимняя карета уже стояла перед крыльцом. Анна хотела спуститься вниз, но ее остановил Корф. Он выбежал из дверей без шубы, но, казалось, не замечал мороза.

– Анна! Я хотел еще раз увидеться с вами перед отъездом. Попрощаться… И не я один, – Корф достал из-под борта сюртука ее котенка и протянул Анне.

– Лучик! А я тебя потеряла, – Анна взяла котенка и приласкала его. – Как ты здесь будешь без меня?

– Не беспокойтесь, я позабочусь о нем, – с нежностью сказал Корф.

– Но я бы не хотела беспокоить вас по мелочам…

– Невелика забота! – улыбнулся Корф. – И, если вы когда-нибудь вновь соберетесь повидаться с ним, возвращайтесь, он будет вас ждать.

– Я никогда не вернусь, Владимир… Прощайте, и да хранит вас Господь! – Анна быстро отдала ему котенка и сделала первый шаг с крыльца.

– Я только хотел сказать, что этот дом для вас всегда открыт, – донеслись до нее слова Корфа.

Она вздрогнула, остановилась, но потом решительно направилась к карете. Никита спустил для нее лестницу и помог подняться в салон.

– Трогай! – громко сказала Анна, прежде чем Никита закрыл дверь кареты.

– С Богом! – прошептал Корф.

Глава 2. Тучи сгущаются

Не получив от Долгорукой денег, Забалуев заметался. Княгиня, официально считавшаяся не в себе, явно была настороже и заемом не обнадежила. А значит, Забалуеву предстояло самому решить свою проблему, ибо настырный Репнин уже наступал ему на пятки. Необходимо было срочно вернуть деньги в казну, пока этот самоуверенный столичный выскочка не привел в действие свои угрозы, которые, хотя и казались мальчишеской выходкой, могли со временем обернуться против Забалуева.

– Пожалуйте к нам, Андрей Платонович! – услышал Забалуев голос управляющего Корфов, едва переступил порог трактира.

– А вы, как я погляжу, тоже картишками балуетесь и даже преуспели? – Забалуев кивнул на стол у окна, за которым, кроме Шуллера, сидел и знакомый цыган со шрамом.

– Фортуна, знаете ли, благоволит, – разулыбался Модестович, постукивая пальцами по стопке ассигнаций рядом с собой.

– Что ж, стоит и мне попытать счастья, – Забалуев обернулся к трактирщику, прищелкнул костяшками пальцев, и тот мигом подставил к столу еще один стул.

– Да у тебя ветер в карманах свищет! – недовольным тоном сказал Седой.

– Я нынче наследство получил, мой драгоценный! От тетушки двоюродной нижегородской. Так что вполне могу составить компанию.

– А с долгами для начала не желаете расплатиться, господин наследник? – Седой окинул Забалуева презрительным и недоверчивым взглядом.

– Всему свое время, мой друг, всему свое время! – азартно потирая руки, успокоил его Забалуев.

– Соловей-разбойник тебе друг! – зло бросил цыган.

– Эй! – остановил их перебранку Модестович. – Нечего здесь ссориться, карты этого не любят. Раздавай, Седой!

– Нет уж! Я цыганскими не играю. Демьян, – снова кликнул трактирщика Забалуев, – поди-ка сюда! Будь любезен, принеси нам чистую.

Трактирщик угодливо изогнулся и бегом принес из буфета новую колоду. Забалуев привычным жестом разорвал упаковку и стремительно растасовал карты, и, глядя, как они скользят между его ловкими пальцами, Модестович побледнел, а Седой нахмурился.

С перепугу Модестович заказал себе по первой три карты и дальше дважды прикупал на полную смену. Цыган осторожно брал по одной и внимательно следил за Забалуевым.

– С этой вашей новой колодой мне фортуна изменила, – буркнул Модестович, заглянув в очередной прикуп. – В пролете!

– Но-но… – погрозил ему пальчиком Забалуев. – Чего пасуешь-то?

Модестович немного подумал и кивнул – удваиваю.

– Куда тебе ставки удваивать? Деньги ты уже все на стол положил, – попытался остепенить его Седой.

– А я без денег, залог на кон внесу, – Модестович достал из кармана старинный перстень с крупным бриллиантом.

– Знакомый перстенек! – прищурился Забалуев. – А ты, часом, не мародерствуешь, дружок? Это ведь его Сычиха положила в фоб барону Корфу?

– Чур вас, Андрей Платонович! Наследство это. Не у одного у вас тетушка есть нижегородская.

– Так ты ставишь перстень или нет? – обозлился на проволочку Седой.

– Ставлю! – Модестович показно повертел перстень в руках и со стуком опустил его в центр стола.

– Твой ход, наследник. Чем ответишь? – повернулся Седой к Забалуеву.

– Ва-банк! – отчаянно объявил тот.

– Ва-банк? Я не ослышался? – Седой покачал головой. – Смелый ты, только глупый.

Цыган усмехнулся и выложил карты на стол – четыре короля.

– Нет… – побелел Забалуев. – Врешь!.. Не было короля! Ты его в рукаве прятал! Караул! Грабят!

– Ты бы лучше помолчал, наследничек, – тихо, но с угрозой сказал Седой, под столом приставив к животу Забалуева острый нож. – Не то на месте порешу!

– Хорошо, хорошо! А перстенек не обменяешь, приглянулся он мне?

– Будут деньги – будет и перстень, – пожал плечами Седой.

– Деньги, деньги! Заладил, ты и так выиграл!

– Нет денег – нет сделки! – Седой поднялся из-за стола. – Проиграл – плати, я ждать не стану.

– Деньги я отдам – слово дворянина! – выкрикнул Забалуев. – Демьян, чернила мне и бумагу! Расписку напишу. На всю сумму.

– И за старое?

– На все – что должен был, что сейчас проиграл, и перстенек этот тоже посчитаю. Вот!

Седой внимательно, по слогам, прочитал еще пахнувший свежими чернилами документ и осторожно подул на него.

– Ладно, друг, на этот раз, и он же – последний, я немного подожду. Но если опять меня провести вздумаешь, не сердись – плохо тебе будет, очень плохо.

Седой на прощанье кивнул обоим игрокам и, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, выскользнул из трактира. Словно в воздухе растворился…

– Позвольте напомнить, Андрей Платонович, – вдруг спохватился управляющий, – что вы должны не только цыгану. Вы до сих пор не заплатили мне за поддельную бумагу из канцелярии императора.

– Заплачу! И тебе заплачу! – взорвался Забалуев. – На днях князь Долгорукий обещал выдать деньги на расходы.

– Смотрите, Андрей Платонович, а что, если князь Петр узнает, что ваш брак с княжной скоро будет расторгнут? Такая тайна стоит немало.

– Да ты никак шантажировать меня вознамерился?

– Судите сами, что вам выгоднее? Заплатить мне некоторую сумму за молчание или гнить в тюрьме?

Забалуев прожег Модестовича уничтожающим взглядом и велел трактирщику принести водки с ледника…

Из трактира Забалуев поехал домой. По дороге он проклинал свое невезение. Забалуев сознательно посылал Демьяна за новой колодой, чтобы от крапленых карт уберечься, а вышло еще хуже. Это меня цыган сглазил, убеждал себя Андрей Платонович. И теперь он всем был по уши должен! Даже этот собака Модестович, и тот свое запросил. Но ничего, он еще всем покажет – он расплатится, со всеми расплатится, и с княгинюшкой этой сумасшедшей, и с семейкой ее мерзопакостной, и с цыганом…

Сторож хотел рассказать ему что-то, но Забалуев и слушать не стал – оттолкнул и бросился в комнаты. В спальной под комодом был у него тайник – в нем Забалуев хранил фальшивые ассигнации. Их он выиграл у одного рисовальщика, с которым свела его судьба. Как потом оказалось, деньги те были не случайные – заказ на них шел с самого верха. Да вот только художник имел неосторожность сесть за карточный стол в придорожном трактире, куда любил наезжать Забалуев.

Разобравшись, что за деньги, Андрей Платонович не на шутку струхнул, но избавляться от них по спешке не стал. А когда за ним пришли, на святой иконе побожился, что сжег богопротивные деньги, и для вящей убедительности продемонстрировал остатки двух-трех действительно сожженных купюр. Забалуев догадывался, что Бенкендорф ему не поверил, но с тех пор между ними установилось вполне официальное соглашение – Забалуев время от времени выполнял поручения по линии Третьего отделения, а Бенкендорф прикрывал «чудачества» своего подопечного.

И вот пришла пора бумажкам этим поработать. Забалуев был уверен, что жадный Модестович сразу в подлинности ассигнаций не разберется – спрячет подальше в укромное место и будет беречь на черный день. Хотя, опасность, конечно, оставалась – Шулер и сам баловался подделками и глаз имел наметанный. А вот цыгана провести, конечно, труднее. Но ведь цыгану деньги можно и не отдавать, а так – заманить и.., будь, что будет!

Модестович, как и ожидал Забалуев, поначалу заволновался, увидев Забалуева на пороге кухни, где управляющий по обыкновению столовался у Варвары после барского обеда. Модестович оглянулся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, кивнул вошедшему.

– Вы почему так открыто? Вдруг кто увидит? Подумают, что у нас с вами заговор какой.

– Да я осторожно, Карл Модестович. Вот, должок вам отдать.

– С чего такая щедрость, Андрей Платонович? – растерялся управляющий, развернув упакованный в газету небольшой сверток.

– Хочу, чтобы вы купили себе поместье, ни в чем себе не отказывали и уехали на родину, как можно скорее. Ни с кем не прощаясь, ни с кем не разговаривая.

– Вы как будто избавиться от меня хотите, Андрей Платонович?

– Что вы, Карл Модестович! – бросился успокаивать его Забалуев. – Я только с долгами рассчитаться желаю, чтобы тяжесть на душе не держать.

– Уж больно красиво говорите…

– Но я могу деньги и обратно забрать, – Забалуев протянул руку к свертку, словно хотел вернуть его, но Модестович быстро подгреб пачку под локоть.

– Что дано, то дано!

– Да не бойся, я-то не передумаю! А вот ты с такими деньгами долго здесь не рассиживался бы, неровен час, украдут! Народ у нас в России, сам знаешь, какой! Оглянуться не успеешь – останешься без всего! Где потом еще столько найдешь? – уходя, «по-дружески» предупредил Забалуев.

– За меня не волнуйтесь! – отмахнулся управляющий. – Свое не отдам. Так приберу, что никто не найдет. Даже вы!

Забалуев усмехнулся – другого он и не ждал. Теперь оставалось договориться с цыганом. И Забалуев поспешил в табор, переодевшись на всякий случай в карете. И когда он вышел из нее у опушки леса, где по-прежнему стояли цыганские кибитки, то кучер хозяина не узнал. Забалуев закутался в длинную доху и глубоко надвинул на лоб разноцветный бабий платок. Ни дать ни взять – старуха-попрошайка. Кучер потихоньку перекрестился – «Свят, свят!», но Забалуев так зыркнул на него исподлобья, что у того слова в горле вмиг заморозило.

Неожиданное появление «старухи» – от дальней кибитки мальчишка прибежал, сказал, что ждет его какая-то бабка у околицы, Седого встревожило. Но потом он разглядел за маскарадом знакомое лицо и немного успокоился. А когда Забалуев подал ему сверток с деньгами, усмехнулся и покачал головой.

– Видать, здорово тебя припекло, если открыто приехать побоялся! Но долг сполна привез, – с видимой радостью перебирая ассигнации, заметил Седой.

– Не твоего ума дело! – отрезал Забалуев. – Расписку мне верни! А то, я тебя знаю, еще подкинешь ее дружку своему, князьку столичному.

– Наверное, так и следовало бы сделать, – кивнул Седой. – Да мне деньги больше, чем правда, нужны. Засиделись мы здесь с тобой, пора в теплые края выбираться. Дорога зовет!

– Вот и хорошо, что уезжаешь! Краж в уезде меньше станет, мне – почету больше.

– Нехороший ты все-таки человек, черная душа!

– А ты меня не стыди! Сам-то – смошенничал тогда в трактире?

– Да как ты смеешь! – вскинулся Седой.

– Ладно, ладно, не кипятись, я же по-доброму пришел.

– То-то и подозрительно, что ты – и по-доброму! Но это меня не касается. Что расплатился – хвалю, и на том – прощайте, барин! Держи свою расписку.

– Эй, ты куда? – всполошился Забалуев, видя, что Седой направился назад, к табору. – А перстенек-то забыл? За него тебе тоже уплачено.

– И что же в нем такого особенного, что ты за него так схватился? – остановился Седой и, достав перстень из кармана, стал рассматривать его со всех сторон.

– Понравился он мне, я же говорил.

– А, может, ты опять задумал нехорошее?

– Вот привязался, отродье цыганское! Не зли ты меня, отдай перстень и катись со своим табором хоть на край света! – Забалуев протянул руку и попытался вырвать перстень из рук Седого.

– Э нет, барин… Так не пойдет, – Седой отдернул руку и покачал головой. – Зря ты так, барин, ой, зря!

– Отдай, говорю! – Забалуев прыгнул на цыгана и тут же испуганно отпрянул – Седой выхватил нож. – Ты чего, чего?!

– А вот я тебе сейчас объясню! – цыган кинулся на Забалуева, но Забалуев, вдруг бросившись на землю, сбил Седого с ног.

От неожиданности цыган упал. Забалуев сжался, закрыв голову руками и ожидая его повторного нападения, но Седой все не вставал и не вставал. Забалуев решился, наконец, поднять голову. Седой лежал рядом с ним на снегу и хрипел – в его груди торчал его собственный нож, на который он случайно напоролся. Забалуев перекрестился и испуганно принялся крутить головой – не видел ли кто, что случилось.

Он хотел сразу бежать от этого места, но потом спохватился – деньги! И перстень! Перстень, где же этот чертов перстень? Забалуев подполз к умиравшему цыгану и вырвал из его руки сверток с фальшивыми ассигнациями, а потом принялся шарить по карманам. Найдя перстень, осмотрел его со всех сторон – он ли, и удовлетворенно хмыкнул – он, тот самый! Забалуев быстро сунул перстень за пазуху и на четвереньках попятился за ближайшие кусты. Оказавшись подальше, он поднялся, но не распрямился. Согнувшись, насколько можно, и подобрав полы дохи, он перебежками устремился в глубь леса, к дороге, где оставил карету.

Тумаками разбудив дремавшего в карете кучера, Забалуев вытолкал его на улицу и закричал:

– Чего рассиропился?! Живо, живо!

– А куда, барин? – ни за что помятый кучер все никак не мог прийти в себя после сладкой дремы.

– К Долгоруким, – секунду подумав, приказал Забалуев. – И побыстрее!

Взбежав по крыльцу дома Долгоруких, Забалуев немедленно устремился в отведенную ему комнату. Первым делом он проверил деньги – все ли на месте, достал перстень – здесь! Игрушка дорогая, старинная, если ее правильно разместить у знакомого ювелира, то это сразу половина казенного долга. А что с цыганом случилось, так не он ведь его убил… Сам, все сам! И больше он цыгану не должен – некому отдавать.