Текст книги "Лунное молоко. Научно-мистический роман"

Собор Сан Марко всегда был символом церковной и политической власти Венецианской республики. Поэтому его оформили с особым пафосом, – Юрген посмотрел на Альбертину. – Вам интересно, мой друг?

– Да. Не ожидала, что вы, профессор так сведущи в истории Венеции.

– Я готовился к этому докладу, доктор, – Юрген улыбнулся. – Мне очень хотелось тебя удивить.

– Вам это удалось. Продолжайте, пожалуйста.

– В соборе пять куполов. Именно они делают Сан Марко похожим на византийские сооружения. Мозаичный декор на фасаде добавляет торжественности и пафоса. Два художника создавали эту красоту. Пьетро Веккья запечатлел главные события: похищение тела Святого Марка неверными и прибытие останков его тела в Венецию. А Себастьян Риччи показал нам на своих панно торжественную встречу тела Святого Марка венецианцами и перенос останков его тела в базилику.

– Впечатляет, – сказала Альбертина. – Не перестаю восхищаться этими творениями. Они выглядят по-разному в зависимости от освещения. Утром в солнечный день золото сияет так, что больно глазам, а сейчас в закатных лучах, мозаика приобрела серебряный оттенок и можно рассмотреть даже мелкие детали.

– Посмотрите на мраморные колонны, которые предваряют вход в собор. Говорят, что одна из них привезена из храма Соломона! – Юрген улыбнулся. – Пройдёмте внутрь. Надо вам сказать, что Венеция полна правдивых легенд. Одна из них утверждает, что дож Энрико Дандоло привез в 1204 году из Константинополя в качестве трофея бронзовую квадригу – четверку лошадей. В 1250 году квадригу решили водрузить на крышу собора Сан Марко, где она простояла до 1798 года, года вторжения Наполеона Бонапарта. Увидев квадригу, Наполеон решил, что такая красота должна переехать в Париж и велел лошадок снять с крыши. Если бы не наша дорогая Австрия, которая вмешалась в планы Наполеона в 1815 году, то не известно, что стало бы с лошадками. А сегодня мы видим эту реликвию здесь, в Венеции. Бронзовая квадрига находится теперь внутри собора. Рядом с ней бронзовая статуя под названием «Мадонна с башмаком». Легенда гласит, что бедняк принёс в дар Мадонне старый рваный башмак, потому что ничего другого у него не было. Он положил своё единственное сокровище у ног святой, поклонился, произнёс слова молитвы, и произошло чудо. Башмак стал золотым.

– Представляю, как много страждущих стремится положить сюда свои драгоценные вещички и получить награду, – сказала Альбертина с долей сарказма.

– Желающих много, вы правы, синьора. Но, к величайшему сожалению прихожан, сейчас такие чудеса не происходят. То ли Мадонна устала одаривать страждущих, то ли веры у людей маловато, то ли есть ещё какая-то другая причина, – Юрген усмехнулся. – Мир меняется. Жизнь меняется. Не знаю, найдётся ли сегодня такой человек, который выложит свои сбережения, чтобы сделать нечто для будущего, как это сделал дож Пьетро Орсеоло. Он заказал для собора Сан Марко золотой алтарь – пала де оро шириной в три с половиной метра и высотой в полтора метра. Оплатил он этот заказ из собственных средств. Понятно, понятно, он был дожем, но он мог потратить свои сольди на что угодно, а не на украшение собора.

– Согласна с тобой, Юрген. Можешь не оправдывать дожа. Не отвлекайся, а то нас выгонят, а мы не успеем всё посмотреть.

– Понял, – Юрген заговорил, как настоящий экскурсовод скороговоркой. – Мы возле сокровищницы, в которой хранится более ста реликвий и тысячи произведений искусств, оставленных прихожанами. В музее Марчиано, который, к сожалению, уже закрыт, находятся драгоценные коллекции: гобелены, кружева, ковры, картины Тициана, Сальвятти, Тинторетто. Поверьте мне на слово, все экспонаты – настоящие шедевры, – Альбертина рассмеялась.

– Разделяю ваше хорошее настроение и прошу посмотреть на орган. Он – особая гордость собора. Створки органа расписывал Джентино Беллини.

– Очень красиво, – сказала Альбертина, разглядывая роспись.

– Обратите внимание на мраморный пол. Красной плиткой выделено то место, где в 1127 году император Фридрих Барбаросса преклонил колени перед Папой Александром третьим. И ещё один шедевр собора, о котором нужно сказать, это бронзовая купель для крещения…

Зазвонили колокола. Альбертина и Юрген замерли. Слушать колокольный звон внутри собора оказалось ещё удивительнее, чем снаружи. Звук ударялся о мраморный пол, разбивался о стены, проникал в самые потаенные уголки души, концентрировался там и вырывался наружу слезами счастья, радости, любви и очищения.

 
Звони, о, колокол, звони,
Не прекращай, не умолкай.
Уснувшие души, буди, буди…
Соединиться с вечностью дай…
Помоги нам понять для чего
Все мы созданы изначально…
Нам принять помоги всей душой
Тайну жизни, вечную тайну…
 

Альбертина и Юрген вышли из собора, остановились возле двух красных львов, в честь которых это место и назвали Пьяцетта дей Леончини – площадь маленьких львов.

– О чём думаешь? – спросил Юрген.

– О том, что завтра мы покинем этот город, – ответила Альбертина. – Мы должны проститься с Венецией, и от этого делается грустно. А ты о чём думаешь?

– О том, что всё здесь – история. Каждый камень, каждая пылинка – история. И, возможно, мы с тобой являемся частью этой истории, – улыбнулся. – Говорю, возможно, потому что я – профессор биологии и должен всё подвергать сомнению. Мои знания базируются на хорошем научном фундаменте…

– Фондаменто, – сказала Альбертина. – Я понимаю вас, мой друг. Но лично мне хочется верить в то, что наше далекое четырёхсотлетнее прошлое нам не привиделось. Оно было, было, было именно таким, как…

Звон разбитого стекла заставил их вздрогнуть.

– Бы-ло… Всё бы-ло… – пропел ветер, сорвал с шеи Альбертины платок и понёс его над куполами Сан Марко…

Якоб

Утром Альбертина распрощалась с хозяйкой гостиницы. Та подарила ей на память сердечко из венецианского стекла, сказала:

– Пусть напоминает Вам о Венеции. Приезжайте в любое время, в любое… Буду ждать.

В дверях Альбертина столкнулась с высоки грузным человеком, чем-то похожим на их друга Перуджино. От восторженного восклицания и объятий, её остановил холодный взгляд и недовольная ухмылка, входящего.

– Перу… Ой, простите, – Альбертина посторонилась.

– Buongiorno, – проговорил человек недовольным тоном.

– О, боги! – воскликнула синьора Коронела. – Кого я вижу! Мой дорогой супруг вернулся в Сант Анджело! Подождите, деточка, – схватила Альбертину за руку. – Познакомьтесь. Мой любимый Якоб Борзини.

– Рада знакомству, – Альбертина улыбнулась, хотя особой радости не испытывала.

– Якоб, эта милая девушка – Альбертина Альберено, наш дорогой Ангел. Я рассказывала тебе о ней, – сладкая улыбка преобразила лицо синьоры Коронелы. – Рада, что ты увидел Альбертину. Она красавица, да?

– Да, – сказал Якоб, разглядывая Альбертину. Его взгляд потеплел. – Жаль, что вы уезжаете, синьорина. Надеюсь, Вам понравился отдых и Вы приедете к нам ещё не раз.

– Я тоже на это надеюсь, – она улыбнулась. – Спасибо за приглашение. До скорой встречи…

– Arrivеderci, – пробубнил Якоб ей в спину, бросил чемодан и пошёл наверх. Коронела побежала следом.

– Дорогой, здесь ещё не убрано. Здесь жила девочка… Я не знала, что ты так неожиданно вернёшься, поэтому…

Якоб распахнул дверь комнаты, остановился на пороге, хмыкнул:

– Она чистюля… Даже покрывало положила на наше брачное ложе, не подозревая о том, что постель ещё долго будет хранить тепло её тела… – вошел. – Пахнет дорогими духами. У этой Альбертины хороший вкус. Запри дверь на ключ. Я соскучился по твоим ласкам… – сорвал покрывало с кровати, улёгся.

– О, счастье моё… – пропела Коронела, бросившись в его объятия…

Взошедшая над Венецией луна, заглянула в распахнутое окно. Коронела потянулась:

– Мы с тобой провели в кровати весь день.

– Что в этом плохого? – спросил Якоб, проведя рукой по её увядающему телу. – Мы не виделись с тобой больше трёх месяцев. Мы должны были вернуть друг другу супружеские долги. Тебе нужно радоваться, что я так же страстен, и как прежде жажду твоих ласок, моя дорогая Кора.

– А я твоих, мой дорогой граф, мой любимы Николо, – она прижалась к его груди.

– Я просил тебя забыть это имя, – раздраженно проговорил Якоб. – Графа Сансавино давно нет. Его убили на дуэли, где-то в Бургундии или Провансе. Моё новое имя Якоб, Якоб Борзини.

– Я знаю, знаю, милый, но оно созвучно с именем Якобело Альберено, которого мы с тобой отравили.

– Не мы, а ты, Кора, – он сделал ударение на «ты».

– Я выполняла твоей приказ, – Коронела насупилась.

– Ты могла бы не выполнять его, дорогая, – Якоб потянулся, зевнул. – Жила бы в этом доме, растила бы дочь, вдыхала бы запах ненавистной тебе краски…

– Хватит, – Коронела встала. – Ты несносный человек, несносный. Тебе доставляет удовольствие злить и обижать меня. Ты не можешь обойтись без яда. Ты…

– Замолчи! – рявкнул Якоб, поднялся.

В свете луны его грузная фигура напоминала вулкан, готовый к извержению. Ещё миг, и Якоб задушит Коронелу в своих объятиях.

– Милый, стой, стой! – воскликнула Коронела, впервые за четыреста лет нарушив привычный сценарий.

– Сто-о-о-й… – разлилось эхо звоном разбитого стекла.

– Нико-о-оло… – осколки вонзились в его сердце.

– Я хочу подарить тебе шейный платок, – сказала Коронела, смущённо.

Якоб опустился на край кровати, превратился в жалкого тщедушного старика. Коронела осмелела. Голос её стал громче.

– Это платок Альбертины. Его принес мне ветер Венеции…

Старик уронил лицо в ладони, заплакал. Коронела опустилась на колени, погладила его по вздрагивающей спине, сказала с нежностью:

– Милый мой, дорогой мой Джузеппе, спаси нашу девочку. Ты же её крестный отец. Ты же примичерио Венеции, ты….

– Хватит, – процедил Якоб сквозь зубы, лицо побагровело. – Вы больше не разжалобишь меня, синьора Коронела Альберено. Однажды я пошёл у вас на поводу, и убил мальчика Якобело, который мог бы стать знаменитым художником…

– Я не просила убивать его, – простонала Коронела. – Я лишь призналась тебе, Перуджино, что никогда не любила и не полюблю Якобело, что моё сердце пылает любовью к другому человеку, и самое лучшее для нас…

– Смерть, – сказал Перуджино своим скрипучим голосом, оттолкнул Коронелу, встал, посмотрел на неё сверху вниз, спросил:

– Не ты ли во время венчания поклялась, что только смерть разлучит вас?

– Я, – она опустила голову.

– «Человек, сбившийся с пути разума, водворяется в собрании мертвецов»33
  Притчи 21:16


[Закрыть], – проговорил Перуджино назидательным тоном. Коронела подняла голову. Он улыбнулся. – Хочу сказать тебе, что в этом собрании не так уж плохо. Мы с тобой, Кора, духи Венеции, духи мучители, блуждающие по земле. А мальчик Якобело ангел. Он живёт там, куда нам с тобой путь закрыт. Якобело Альберено видит нас, следит за нами. А мы увидеть его не можем…

– Я его видеть не желаю, – сказала Коронела, вставая. – Достаточно того, что ты заставляешь меня смотреть на его мазню и восхищаться ею. Я делаю вид, что мне нравятся картины художника Альберено, висящие в нашем доме, но на самом деле меня от них воротит. Неужели нам нельзя избавиться от этих шедевров?

– Пока что нельзя. Чуть позже мы отнесем их в музей, а пока… – рассмеялся. – Мне доставляет удовольствие смотреть на твоё лицо, искривлённое злобой. Меня умиляют твои заигрывания с этой девочкой Альбертиной Альберено…

– О, прошу тебя, Якоб, не терзай меня, – простонала Коронела. – Пощади меня, Перуджино…

– Нет… Ничего изменить нельзя, Кора, и ты это знаешь, – он ударил кулаком по стеклу. Осколки вонзились в тело Коронелы криком:

– Николо… Якоб… Джузеппе… Рио…

Слились со звоном разбитого стекла.

– Молчи, – приказал Перуджино, зажав ей рот. – Умри…

Альбертина и Юрген улетели из Венеции в полдень. Через час полета они приземлился в аэропорту Швехат в Вене.

– Знаешь, мне кажется как-то не правильно взять и разбежаться в разные стороны по возвращении домой, – сказал Юрген, взяв Альбертину за руку. – Нам нужно что-то сделать с Гранд Каналом разделяющим город на две части. Нужно навести мосты. Построить, хотя бы, один деревянный мост. Предлагаю поужинать вместе. Что скажешь?

– Вынуждена ответить… согласием, профессор, – она улыбнулась. – Мне грустно, Юрген. Пока я не могу избавиться от этого чувства. Знаю, работа поможет забыться, но пока… Пока у меня такое ощущение, что у меня отняли частичку души… Ветер Венеции унёс её вместе с платком…

– Мне тоже грустно, – признался Юрген. – Я не хочу терять то, что мы обрели с тобой в Венеции. Не отдаляйся от меня, пожалуйста…

– Постараюсь… Мне хорошо с тобой, Юрген, хорошо… Только, прошу, не торопи меня… – попросила Альбертина, погладив Юргена по щеке.

– О, доктор Альберено, что вы со мной делаете? – поцеловав её в лоб, простонал Юрген. – Вы разрываете мне сердце… Раз-ры-ва-ете… Но делаете это так потрясающе, что я готов находиться в плену вашего эгоизма бесконечно долго. Бес-ко-неч-но…

Дом Перуджино

Когда Альбертины вышла из архива, Марио вложил в документы художника Якобело Альберено недостающие листы, проговорил с усмешкой:

– Вам незачем знать правду, милая моя девочка. Всё уже в прошлом… Прошло четыреста лет… четыреста… В новой реальности у вас с Турнесолом должен быть новый финал, свой… Невозможно всё предугадать… Не нужно всё знать наперед. Незачем открывать тайные двери, чтобы не стать соляным столпом… Чтобы не стать…

Бросил горсть осколков на каменный пол, рассмеялся:

 
Я – звон разбитого стекла…
Я – ветер, ураган…
Герой, влюблённый, сорванец,
Беспечный мальчуган…
Беспечный лишь на первый взгляд,
Внутри огонь, вулкан…
Я – звон разбитого стекла,
Туман и смерть… Обман…
 

Марио вышел из архива, вернулся в прошлое. Он шёл к доку Сан Тровозо, где только что состоялась встреча Юргена Турнесола, Альбертины Альберено и Поля Корнера. Марио должен был знать всё, что произойдёт с ними потом. Увидел троицу у дома Перуджино, остановился поодаль.

Юрген попросил у Корнера разрешения навещать Альбертину. Тот дал своё согласие. Мужчины обменялись рукопожатиями, Юрген уехал. Корнер посмотрел на Альбертину, сказал:

– Синьор Перуджино уверял, что у тебя есть ключ от этой двери!

– Ключ у меня есть, – Альбертина сняла с шеи шнурок. – Правда, я не уверена, что этот ключ подойдёт к дверному замку. Отец говорил, что это ключ от сундучка, который он оставил для меня у синьора Перуджино.

– Он вас не обманул, дитя моё, входите, – послышался надтреснутый, хрипловатый голос Перуджино. Дверь распахнулась.

– Здесь ужасно холодно, – шепнула Альбертина, перешагнув через порог.

– Здесь ужасно холодно, поэтому я греюсь у камина, – проговорил Перуджино, поднявшись из кресла.

– Альбертина Альберено, – представил свою спутницу Корнер.

– Здравствуй, мой Ангел, – Перуджин протянул ей обе руки. – Позволь обнять тебя, Берта. Ты выросла, стала королевой. Даже не верится, что я держал тебя на руках, когда тебе было два месяца от роду. Боже, как бежит время… Садись… Расскажи о своих планах на будущее.

– У меня нет никаких мыслей на этот счёт, – она потупила взор.

Перуджино её напугал. Скрипучий неприятный голос, лицо землистого цвета, бесцветные глаза, тонкие бескровные губы, клочья серых волос и старый потрепанный наряд не располагали к откровенным беседам. Не таким рисовался ей друг отца. Всё внутри Альбертины съёжилось, заставив её превратиться в тринадцатилетнюю девочку, которую увозят из Венеции. В какой-то миг, старик напомнил ей графа Сансавино. Неимоверным усилием воли, Альбертина отогнала от себя видение, повторила:

– У меня нет мыслей о будущем, синьор.

– Нет мыслей… – передразнил её Перуджино, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Почему, интересно?

Понимая, что он не отступит, Альбертина сказала:

– Я только что узнала о смерти возлюбленного, – в глазах блеснули слёзы.

– Смерть – неизбежный финал каждого из нас… каждого… – проговорил Перуджино с нежностью. – Не стесняйся своих слёз, мой Ангел, плачь. Слёзы нужны нам, умершим…

– Умершим? – она испугалась ещё сильнее.

– Говорю так, потому что стою на пороге смерти, – поспешил успокоить её Перуджино. – Я старый, одинокий человек. И я рад, моя девочка, что ты пришла в мой дом. Отныне всё здесь принадлежит тебе, Альбертина. На столе завещание.

– О, нет, нет… – она опустилась перед ним на колени. – Не умирайте, мой дорогой, мой милый Перуджино. Живите… Мы распахнём окна, принесём цветы, наполним Ваш дом радостью и любовью. Мы будем молить Господа, чтобы Он прибавил Вам дней жизни, чтобы позволил насладиться тем, чего Вы были лишены все эти годы.

– Ты удивительное создание, Берта, – Перуджино провел рукой по её золотым волосам. – Ты растопила лёд в моём сердце… Ты оживила меня… Сделай всё то, что ты сказала. Верю, Господь услышит твои молитвы и вознаградит меня за смирение…

Альбертина поцеловала его дряблую рук, поднялась. Желание действовать успокоило её, примирило с реальностью. Они с Корнером открыли ставни, распахнули окна. В дом ворвались звуки улицы: скрип колес по брусчатке, шаги, крики торговцев, смех детей, песни гондольеров. Перуджино уселся в кресло, прикрыл глаза, вернулся в свою юность…

Голоса прошлого воскресили в его памяти то, что казалось ему забытым, утерянным навсегда. Любовь и нежность наполнили душу старого скряги радостью, вовлекли в круговорот жизни. Он снова плыл по реке судьбы в счастливом неведении. Вновь ощущал эту данную людям благодать не знать, не ведать ни о чём наперёд, а просто жить и наслаждаться каждым новым днём.

Перуджино подумалось о том, что за тысячу лет человечество так и не научилось ценить неведение. Оно стремится поскорее открыть закрытые двери настежь. Людям нравится умирать в урагане страстей… Они не желают ждать предначертанного Богом, не понимают, что счастье это – не результат, а путь к нему. Путь, который у каждого человека свой. Единого рецепта для счастья нет…

Перуджино вспомнилась осада Венеции. Войска турецкого султана окружили город. Их костры полыхали тут и там. Казалось, город обречён на гибель. И тогда он, Перуджино, пошёл во дворец дожей с планом спасения Венеции. Совет республики внимательно выслушал его пламенную речь. План Перуджино приняли, город был спасён. Но после освобождения про бедняка Перуджино сразу же забыли.

– «Мудрость лучше силы, однако мудрость бедняка пренебрегается»,44
  Екклесиаст 9:16


[Закрыть] – сказал ему отец. – Ты сделал доброе дело, сынок, это важнее похвал и наград.

– Я стану богатым вельможей, и тогда обо мне заговорит вся Венеция! – воскликнул Перуджино с юношеской горячностью. – Меня ещё буду хвалить и превозносить, вот увидишь!

– Я верю в тебя, сынок. Верю, что ты сможешь добиться многого, – отец обнял его за плечи. – А вот в то, что богатство сделает тебя счастливым человеком, мне верится с трудом.

Отец был прав, но Перуджино понял это лишь в конце пути. Поначалу он упорно добивался своей цели, не пренебрегая ничем. Он шёл по головам, перешагивал через мёртвые тела, непрестанно заигрывал со смертью. Довольно быстро он разбогател, но, как и предрекал отец, золото не принесло ему счастья. Наоборот, сделало его злым, алчным, жестоким и завистливым человеком, убило в нём чистую трепетную душу…

И вот сейчас маленькая Берта, девочка, которую он крестил, пытается оживить его мертвое тело, не подозревая, что вернуть к жизни Джузеппе Перуджино невозможно. Он – дух прошлого, призрак, живущий среди людей. Он видимо невидим, но Берта ещё не понимает этого. Она находится в счастливом неведении. Покрывало из лунного молока лежит на её глазах. Пусть оно подольше не спадает… Пусть…

Поселившись в доме Перуджино, Альбертина сменила монашескую рясу на простенькое платье.

– Тебе идёт этот наряд, моя девочка, – поцеловав её в лоб, сказал Перуджино. – Теперь все увидят, что в моём доме поселился Ангел!

Так и произошло. Мальчишки, живущие в Сан Тровозо, быстро разнесли по Венеции эту весть.

– Ангел, Ангел, Ангел… – кричали он. – В доме старого скряги поселился Ангел!

Через мост Сан Тровозо стали ездить богатые экипажи. Венецианцы всех возрастов и сословий поглядывали на окна дома Перуджино в надежде снискать расположение красавицы живущей там. Но Альбертина не обращала внимания на эту помпезную суету. Она сидела у ног Перуджино читала ему книги, вела с ним неспешные беседы слушала его рассказы о прошлом Венеции, одаривала нежностью своего крестного отца.

Поль Корнер мастерски управлялся с делами. Благосостояние Альбертны умножалось день ото дня. Ежедневные молитвы преобразили Поля. Его глаза сияли, улыбка озаряла лицо. Поль чувствовал себя совершенно счастливым человеком. Ему было хорошо рядом с Альбертиной в доме Перуджино. Такая жизнь его устраивала полностью.

Старик Перуджино тоже изменился. Лицо приобрело нормальный цвет, в глазах появился живой блеск. Перуджино старался быть в курсе всего, происходящего, внимательно выслушивал отчёты Поля и давал ему нужные советы.

– Не скупись, гер Корнер, помни, отдавая, мы получаем намного больше. Кто щедро сыпет, тот соберёт богатый урожай. А кто сверх меря бережлив, тому не будет прока от нажитых богатств.

Поль его слушал. Охотно выполнял поручения старика, несмотря на то, что порой они казались ему странными и даже никчёмными. Интуиция подсказывала Полю, что Перуджино говорит дело.

Дом Перуджино преобразился. Появилась лепнина и ажурный орнамент по верху фасада. Окрашенный в цвет топлёного молока, дом стал похожим на замок, из восьмиугольного окна которого за венецианцами наблюдает волшебник Перуджино.

Два года пролетели в заботах, радостях, раздумьях. Одно огорчало Альбертину, что жизнь Перуджино на исходе. Старик угасал. Он всё больше и больше походил на высохшее, скорченное дерево. Глаза впали, губы сузились, лицо пожелтело и сморщилось, голос почти пропал. Перуджино всё меньше говорил, всё больше молчал, слушал или просто сидел без движения, глядя на огонь, который горел в камине постоянно.

В один из дней, когда Альбертины не было дома, Перуджино подозвал Корнера, спросил:

– Помнишь, в нашу первую встречу, я сказал, что в моих кладовых хранится множество тайн?

– Да, Джузеппе, помню, – ответил Корнер. – Но я ничего в твоих кладовых не нашёл.

– Не нашёл, потому что искал не там, – Перуджино закашлялся. Встал со своего любимого кресла. – Идём.

Они спустились в кладовые. Перуджино приказал Полю отодвинуть самую большую бочку от стены. Корнер засучил рукава, напряг мышцы. Перуджино рассмеялся.

– Бочка пуста, мой милый. Кроме десятка горошин в ней нет ничего.

– Десятка горошин? – Корнер толкнул бочку. Она отозвалась барабанной дробью.

– Горох, насыпанный на дно, нужен для того, чтобы сообщить мне о визите незваного гостя, – пояснил Перуджино, толкнув бочку. Барабанная дробь стала сильнее. – Это старый трюк, с помощью которого мы предотвратили вторжение турецкой армии в Венецию. Мы расставили бочки в подземных ходах и ждали, когда раздастся барабанная дробь. Враги попали в западню и погибли, а Венеция осталась свободной.

– Ты не перестаешь удивлять меня, Джузеппе, – Корнер отодвинул бочку.

За ней находилась небольшая дверь. Перуджино открыл её, вошел внутрь, крикнул:

– Прихвати факел, Поль, здесь темно, как в могиле.

Корнеру зажег факел, присел на корточки и только так смог войти в тайник. Помещение, куда он попал, оказалось довольно большим и просторным. Стеллажи вдоль стен были заставлены сундуками, ящиками, коробками. На полу валялись пачки писем, перевязанных тесьмой, золотые монеты и драгоценные камни. Корнер присвистнул:

– Ого, да ты несказанно богат, Перуджино! Почему же ты до сих пор не воспользовались этим золотом?

– Потому что всё это суета, мой милый Поль, – ответил Перуджино равнодушно. – Вы с Альбертиной воспользуетесь всем этим, если захотите. Золото мне наскучило, а вот письма, лежащие на полу, мне нужны. Подними их, Поль. Это история любви и предательства. Письма твои… Делай с ними, что пожелаешь: брось их в огонь, отнеси в архив, отдай Берте…

– Альбертине? – Корнер побледнел. – Ты хочешь сказать, что это письма Марио Ломбардо? Но, как они попали к тебе?

– Марио их обронил, – ответил Перуджино с усмешкой. – Юный сердцеед бросил из с моста Сан Тровозо в канал, не подозревая, что под мостом стоит моя гондола. Письме не утонули, как он того хотел… Не утонули… Ты держишь их в руках, Поль. Решай сам, нужны они Берте или нет… Что даст ей это знание кроме слёз и боли? Мы все грешны, так ведь, гер Корнер. Мы не имеем права осуждать Марио. Он жил так, как подсказывала ему душа. Он наверняка заблуждался… Но можно предположить, что таким способом он искал спасение и утешение от терзавших его сердце мучений, от любовной горячки, убивавшей его… – вздохнул. – Искать спасение от любви – несусветная глупость, которая владеет нашим разумом. Мы даже не задумываемся о том, что ищем спасения от самого прекрасного чувства – любовь. Почему мы так её боимся? Боимся тогда, когда она смотрит на нас чистым взглядом, раскрывает нам свои объятия, щедро одаривает нас нежностью, добротой, радостью, теплом, возвышает нас над сиюминутностью, над суетой и просит: «Не умирайте, живите, живите, живите…»

А мы хватаем нож и наносим ей в спину смертельный удар, подтверждая тем самым изречение о том, что любовь – это смерть… А что же любовь? – прищурился. – Любовь в долгу не остается, гер Корнер. Любовь мстит нам всем за предательство… Месть её похожа на огонь, на всепоглощающее пламя, от которого невозможно спастись… Нам всем суждено сгореть в этом огне… – обнял Поля. – Ты всё это поймёшь чуть позже, мой дорогой… Живи пока спокойно и наслаждайся… Пойдём. Берта не должна знать про мой тайник, – подтолкнул Корнера к выходу. Закрыл дверь на ключ, сам поставил на место бочку с горохом, сел в своё излюбленное кресло у камина, погрузился в сон.

Корнер спрятал письма в своей комнате, решил прочесть их позже. Услышав, что хлопнула дверь, пошёл встречать Альбертину.

– Смотрите, кто к нам приехал! – воскликнула она с порога.

Перуджино открыл глаза, посмотрел на незнакомца, пробубнил:

– Buongiorno, – и снова погрузился в сон.

– Синьор Турнесол, помнится вы обещали бывать у нас часто, а сами пропали на несколько лет, – сказал Корнер с раздражением. Юрген ему не нравился. Ревность не позволяла смотреть на молодого человека без предвзятости. В первую очередь Турнесол – соперник. Он молод, хорош собой, что не скажешь про Корнера. Правда они могут потягаться в мудрости, но молодость списать со счёта не получится. Корнеру чуть больше сорока, а Юргену в два раза меньше. Это-то и раздражает Поля, делает его ворчливым. Он заранее подвергает сомнению каждое слово красавца, пришедшего в их дом.

– Поль, вы не очень-то любезны, – пожурила его Альбертина. – У синьора Турнесол есть объяснение. Не нужно осуждать других. Мы много раз говорили с вами об этом.

– «Не судите, да не судимы будете», – подал голос Перуджино. – «Ибо, каким судом судите, таким и и сами судимы будете» – золотые слова, не находите, гер Корнер?

– Нахожу, – буркнул тот. – Пойду распоряжусь, чтобы накрыли стол не четверых.

– Присядьте, юноша, – Переджино указал Юргену на пустое кресло. – Кто вы? Откуда? Давно ли знаете мою девочку?

– Я – Юрген Турнесол. Мой отец переплетает книги и документы, – усевшись напротив, сказал Юрегн. – Мы познакомились с Альбертиной, когда ещё был жив её отец художник Альберено. Не стану утверждать, что мы хорошо знаем друг друга, скажу лишь, что у нас много общего.

– Вы говорите так, словно собираетесь просить её руки, – голос Перуджино стал строгим.

– Да, синьор, именно с таким намерением я прибыл в Ваш дом, – проговорил Юрген, глядя в бесцветные глаза старика. Тот выдержал этот взгляд, повернулся к Альбертине.

– Что скажешь, мой Ангел?

– Я удивлена, отец, – призналась она.

– Удивлена… Она удивлена… – Перуджино покачал головой. – Вы слышите это, мой друг? Да, монастырская жизнь научила Берту смирению, учтивости, доброте… Вы согласитесь, мой друг, с тем, что Берта умнейший человек… – посмотрел на Юргена.

– Да, Альбертина необыкновенная девушка, – подтвердил тот.

– Ангел мой, а тебе не хочется спросить нашего гостя, с чего он взял, что ты желаешь стать его женой? – Перуджино пробуравил Юргена взглядом. – Постой, дитя, не отвечай пока… – повернулся к Альбертине, спросил, словно выстрелил. – Ты дала ему повод? Ты заигрывала с ним?

– Нет, отец… – Альбертина смутилась.

– Тогда позвольте спросить вас, мой мальчик, почему вы с такою смелостью явились в этот дом без приглашения? – Перуджино рассвирепел, голос стал подобным урагану.

– Я пригласила его, – попыталась выгородить Турнесола Альбертина.

– Помолчи, – рявкнул Перуджино. – Лжецов я вижу насквозь. Ну, синьор, попытайтесь оправдаться.

Юрген сбивчиво поведал обо всём, что считал необходимым открыть. Умолчал лишь о встрече с Николеттой Виннер и желании женится на ней.

– Вас не было в Венеции несколько лет. Где же вы пропадали? – спросил Корнер, вошедший в комнату. Ему надоел этот театр. Надоело слушать глупые мальчишеские объяснения, которыми Юрген пытался оправдать себя.

– Мне пришлось спешно уехать из Венеции, – ответил Юрген покраснев. – Друг отца сообщил о том, что в тайную канцелярию поступил донос, в котором упоминается моё имя. Отец предложил мне бежать, чтобы не попасть в Пьёмбо.

– Правдивая история, – Перуджино усмехнулся. – Я тоже был знаком с «львиной пастью»… Где вы прятались, мой друг? В Вероне?

– Нет. Во Флоренции, – ответил Юрген. – Я там учился на архивариуса.

– Как всё похоже, – сказал Перуджино. – Столетия проходят, а человеческая подлость неизменна… Глупцы, глупцы вокруг нас. Круг смыкается, плетутся интриги, злодеи потирают руки радуются, что совершили очередную подлость, вырыли яму, подставили подножку. А того не понимают, мелкие муравьишки, что сами скоро сгинут в своих же ямах, утонут в своих интригах… Порождения ехидны прячут под языками своими пагубу и ложь… – усмехнулся. – Нас окружают существа, отдалённо напоминающие людей… Что поделать, без тварей на земле не прожить… Они ползают на пузе, словно черви, и кормятся своим же ядом, – поднялся. – Я устал, пойдёмте к столу. Что у нас сегодня на обед?

– Форель, – ответил Корнер. – Радужная форель, как вы просили.

– Чудесно, – проговорил Перуджино усаживаясь за стол. – Налей нашему гостю моей настойки. Посмотрим, так ли крепок он, как мы с тобой, гер Корнер.

Юрген выпил залпом. Горло перехватило. Слёзы брызнули из глаз. Перуджино рассмеялся. Его смех разрядил обстановку. Разговор стал легким, непринуждённым, никчёмным. Обед закончился быстро.

Юрген распрощался с хозяевами, вышел на улицу. Ветер Венеции и яркое солнце высвободили его из оков растерянной неловкости, которую он испытывал в доме Перуджино. Вернулись уверенность и здравомыслие.

Юрген отругал себя за то, что сказал старику то, о чём вообще говорить не собирался. Два года, проведённые во Флоренции, отбили у него охоту обзаводиться семьёй. Ему нравилась вольная, разгульная жизнь путешественника и бродяги. Вокруг было столько красивых синьоритт и синьор, жаждущих любви, что отдавать предпочтение какой-то одной из них ему не хотелось совершенно.