Текст книги "История Жанны"

Глава 19

Ровно в семь вечера мы выехали из лагеря и на рассвете были в Гийомарэ. Вероятно, мы ехали той же дорогой, что и почти два месяца назад, но я совершенно не узнавала мест, по которым мы проезжали.

Все изменилось чудесным образом. Снега больше не было. Кругом проглядывала молодая трава. Но главное: в воздухе пахло весной. Все вокруг оживало, и я чувствовала прилив сил, как будто я тоже, как земля, как деревья, долго-долго спала, а теперь пробуждалась от зимнего сна.

Гийомарэ был прекрасен. Гордый и величественный, он встретил нас скрипом подъемного моста. Я обрадовалась ему, как старому другу.

В комнате, которую я по привычке называла своей, уже растопили камин, и я с наслаждением вытянулась на роскошной постели. Какое блаженство! Решив, что ни за что не усну, а только минутку полежу с закрытыми глазами, я тут же заснула и проспала до самого вечера.

* * *

Спустившись вниз, я застала в зале большую и пеструю компанию. Здесь были и чрезвычайно важные особы, по виду настоящие вельможи, и духовные лица в черных сутанах, и простолюдины, державшиеся особняком и явно чувствовавшие себя не в своей тарелке.

Виконт с видом человека, которому все смертельно надоело, стоял возле невзрачного мужчины, разговаривающего с седым священником. Мужчина показался мне знакомым, и, напрягшись, я вспомнила, где его видела – в этой самой комнате, два месяца назад. Как же его звали?

– Господа, господа, прошу внимания!

Голоса начали стихать, и все взгляды обратились на говорившего. Высокий тучный мужчина в блестящем камзоле, надменно подняв голову, дождался тишины, а затем продолжил:

– Господа, позвольте мне напомнить вам, ради чего, собственно, мы собрались у нашего уважаемого друга, столь любезно предоставившего нам свой кров.

Галантный жест в сторону камина, и головы присутствующих повернулись туда же. Виконт де Шатоден коротко кивнул, ни на мгновение не утратив скучающего вида.

– События последних недель явственно показали нам, что для исполнения великой миссии, возложенной на нас провидением, нам совершенно необходимо принять решение о надлежащем руководстве нашими действиями…

– Которое вы, д’Эльбе, со свойственным вам благородством решили взять на себя, – под общий смех закончил эту витиеватую фразу мужчина, просто одетый во все черное.

Господин д’Эльбе слегка покраснел, но не смутился.

– После смерти нашего глубокоуважаемого друга и предводителя маркиза де Ла Руэри…

– Де Ла Руэри был наделен соответствующими полномочиями. А у вас, д’Эльбе, они есть? – снова перебил его мужчина в черном.

Господин д’Эльбе еще больше покраснел, но все же мужественно продолжил:

– Я полагаю, мои заслуги…

Ему не дали закончить мысль – остаток фразы потонул в дружном смехе. Господин д’Эльбе окончательно стушевался и до конца вечера больше не раскрывал рта. Инициативу перехватили другие.

Я с интересом наблюдала за происходящим – ничего похожего на военное совещание с обсуждением долгосрочной стратегии и решением ближайших тактических задач, хотя я, конечно, никогда не присутствовала на настоящих военных совещаниях.

Никто никого не слушал, да и слушать не хотел. У каждого был свой план. Если один предлагал захватить Нант и перерезать всех республиканцев, то другой считал, что начинать надо с Ренна, так как именно там больше всего сторонников Конвента. Если третий говорил, что нужно впустить во Францию англичан, и сделать это необходимо в Сен-Мало, то четвертый тут же оспаривал это решение, поскольку высадку десанта можно было произвести только на побережье возле Дола и прочее, и прочее.

Они то делили еще не захваченную добычу, то раздавали пока не заслуженные награды.

Единственное, в чем сходились все присутствующие, это совершенно безжалостное отношение как к тем, кого они собирались резать и вешать, так и к тем, чьими руками они намеревались это сделать. Шла ли речь о предполагаемом штурме какой-нибудь крепости или сражении в открытой местности – ораторы с легкостью бросались цифрами в сотни, а то и тысячи человек. Для них это были чернь, толпа, пушечное мясо, а у меня перед глазами стояли лица живых людей.

– Что Вы думаете обо всем этом? – раздался голос у меня за спиной.

Оглянувшись, я увидела виконта. Он неслышно подошел и встал позади меня.

– Это ужасно, – я не могла сдержаться. – О чем говорят эти люди?

– Пока они разглагольствуют, Шаретт, Кателино и Стоффле захватили на юге Машкуль, Шоле и Шантонне и разбили в открытом сражении более 3 тысяч республиканцев.

– Да дело даже не в том, что с такими вожаками, как эти болтуны, ни у одной армии, как бы многочисленна и хорошо вооружена она ни была, нет ни малейшего шанса на победу. Вопрос в другом: зачем все это? И зачем Вам это?

Виконт задумчиво посмотрел на меня и, не ответив, отошел в сторону.

Сбор вожаков контрреволюционного мятежа закончился ничем. Предводители поговорили и разъехались, не сумев договориться о совместных действиях. А мы вернулись в Фужерский лес.

* * *

Всю дорогу назад я думала. В голове постоянно прокручивались события последних лет, месяцев, дней. В душе нарастало чувство протеста.

Я слишком долго плыла беспомощной щепкой по волнам, которые бросали меня из стороны в сторону. Хватит! Я не знала, чего хочу для моей многострадальной родины, кроме как прекращения этого кошмара, но зато точно знала, чего не хочу для себя: я не хочу больше принимать в этом участие. Если я не могу изменить судьбу Франции, то вполне могу изменить свою судьбу.

Все, решено. Я должна вырваться из этого ада. Робер Сюркуф сейчас где-то в Индийском океане и вряд ли сможет мне помочь. Значит, я сама должна о себе позаботиться. У меня еще есть деньги. Все, что мне нужно – найти кого-то, кто отвезет меня на Джерси, а оттуда добраться до Англии. Собственно, больше мне некуда было ехать.

Конечно, может так получиться, что нанять перевозчика в Сен-Мало мне не удастся – все-таки идет война. Тогда можно попытаться договориться с капитаном какого-нибудь торгового судна – война войной, а торговлю никто не отменял.

Если же и здесь ничего не выйдет, то тогда я попробую попасть в Англию через Испанию. Правда, в этом случае мне придется пересечь всю Бретань и пол-Франции с севера на юг. Значит, я должна буду воспользоваться революционным пропуском нового образца, позволявшим беспрепятственно перемещаться из одного конца Бретани в другой. Такими пропусками снабжал мятежников бывший член Учредительного собрания, выкравший их не одну сотню. На пропуске оставалось лишь проставить имя.

Имя, имя… Какое же мне указать имя, если мое собственное никак нельзя было указывать?

Эти напряженные размышления были внезапно прерваны. Виконт поднял руку, и все остановились и замерли. Мы уже были в лесу, до лагеря оставалось каких-то полчаса езды.

Впереди, как раз в направлении нашего движения, слышались одиночные выстрелы. Они становились все реже, пока не смолкли совсем. Шатоден подал знак, и мы двинулись дальше.

Через несколько минут наш отряд выехал на открытое место, и моим глазам открылось страшное зрелище.

Небольшая поляна была усеяна телами, преимущественно в синих мундирах. По поляне ходили люди с белыми кокардами на войлочных шляпах и вязаных колпаках, методично обыскивали и раздевали убитых и добивали при этом тех, кто все еще был жив. Я смотрела во все глаза и с ужасом узнавала среди этих хладнокровных убийц тех, с кем жила бок о бок последние недели.

Я уже видела, как умирают люди. Но еще никогда не видела, как людей убивают.

Вырви-глаз поднял дубину с явным намерением размозжить череп бедняге с простреленной ногой. Невозможно передать ужас, отразившийся на лице несчастного.

Чуть не оглохнув от собственного крика, я слетела с седла и одним прыжком преодолела разделявшее нас расстояние.

– Не смей!

Я так сильно надавила на острие шпаги, что на шее головореза выступила кровь.

– Слышишь? Не смей!

От неожиданности тот растерялся и отступил.

– Да он скоро сам сдохнет. А если не сдохнет, то его все равно придется добить.

Меня буквально трясло.

– Если ты не оставишь его, то мне придется убить тебя.

Подошел Гастон и встал рядом со мной. Вырви-глаз проворчал что-то себе под нос и нехотя отошел. Виконт, не вмешиваясь, с интересом наблюдал за происходящим.

Из республиканцев в живых остались только пожилой усатый сержант с простреленной ногой и совсем молоденький солдатик с развороченной грудью. Я знала, что этот мальчик не доживет до утра, но не могла оставить его умирать на голой земле.

На наспех сделанные носилки погрузили раненых, в том числе и синих. Люди Шатодена пытались протестовать, но тот только молча глянул на них, и все возражения стихли.

За остаток пути из обрывочных фраз, долетавших до меня, я поняла, что небольшому отряду республиканцев, перевозившему провиант, в основном зерно, устроили засаду. Тем самым был нарушен прямой приказ виконта – ничего не предпринимать до его возвращения. Вероятно, синих было слишком мало, а добыча слишком соблазнительна.

Меня все еще колотило, я никак не могла успокоиться.

А что, если кто-то где-то вот так же, из-за спины, нападет на отряд, в котором будет Жером? Я представила, как дубина опускается на его голову, и меня чуть не стошнило.

– Интересно, вы действительно готовы были убить одного, чтобы защитить другого?

Не знаю, что Шатоден прочел на моем лице, но он быстро отъехал.

* * *

В лагере я первым делом занялась ранеными. С нашей стороны их было немного, и ранены они были легко. Вероятно, из-за преимущества позиции и внезапности атаки.

С синими оказалось сложнее. У сержанта было пробито бедро и поврежден какой-то крупный кровеносный сосуд. Если бы я не перетянула ему ногу еще там, на поляне, он бы уже умер от потери крови. К счастью, пуля прошла насквозь, не застряв в ноге и, главное, не задев кость. Так что, полагаю, он даже не будет хромать, когда поправится.

О том, что именно с ним будет, когда он поправится, я предпочитала сейчас не думать.

Молоденький солдатик умирал. Кровь пузырилась у него на груди, когда он хрипло дышал. Хорошо, что он был без сознания.

– Если бы его прикончили сразу, он бы сейчас не мучился, – сказала Полетт, с укором глядя на меня.

Он умер только через два часа.

Проклятая война!

Глава 20

Я совершенно обессилела. Причем не столько физически, сколько душевно. Чувствуя себя, как выжатый лимон, но понимая, что не смогу уснуть, я решила немного пройтись.

Сквозь ветви проглядывали лучи заходящего солнца, окрашивая все вокруг в красные тона. Очень подходит к моему настроению.

Усевшись на свое любимое дерево, я погрузилась в невеселые размышления. Отчего люди так жестоки? Зачем так упрямы? Почему никак не могут обойтись без насилия? Интересно, что чувствует Господь, внимая молитвам с обеих враждующих сторон о ниспослании победы именно им, а не их противнику?

Послышались шаги, затем дерево дрогнуло под тяжестью кого-то, усевшегося слева от меня.

Я была так измучена, что у меня даже не нашлось сил посмотреть, кто же это. Впрочем, и так было понятно.

Мы молчали какое-то время. Первой не выдержала я.

– Виконт, скажите…

– Филипп.

– …Хорошо. Филипп, скажите, для чего Вы здесь? Я наблюдала за Вами все это время. Может быть, я ошибаюсь, но я не увидела в Вас того горения, той приверженности идее, которая двигала, например, крестным. Вам ведь абсолютно чужды эти дикие люди. Но и среди тех других, которых Вы собрали у себя в замке, Вы ощущали себя чужим. Ничтожество вперемешку с жестокостью – это не Вы. Я знаю, Вы отличный солдат, но бойня ради бойни – это не Ваше. Так ответьте мне, пожалуйста, что движет Вами? Ради чего Вы здесь?

Он молчал. Тишина была почти осязаемой. Солнце уже село, и на небе появились первые звезды. День закончился, он был таким прекрасным и таким ужасным.

– Видите ли, мадемуазель, – хрипло начал он и откашлялся. – Дело в том, что значительную часть своей сознательной жизни я провел возле моего друга и близкого родственника и под его непосредственным влиянием. Я всю жизнь восхищался маркизом, хоть и не ощущал в себе тех убеждений, которым он так истово следовал. Я был с ним в Америке, где мы сражались плечом к плечу – он за идею, а я просто так, потому что был совсем молод, и потому что мне это нравилось. Когда позже, вернувшись во Францию, он с головой погрузился в мечты о переменах, о реформах, которые сделали бы его Францию еще более могущественной и прекрасной, я снова был рядом с ним, хоть и не верил в то, во что верил он. Когда же началась революция, и все пошло совсем не так, как ему хотелось, маркиз вновь с присущей ему пылкостью принялся отстаивать свои идеалы, и вновь я последовал за ним.

Шатоден замолчал. Взошедшая луна ярко освещала его задумчивое лицо. Мы впервые разговаривали вот так, серьезно и откровенно, и я с нетерпением ожидала продолжения.

– Увы, я не обладаю широтой души маркиза и чистотой его помыслов. И нет такой идеи, которая удерживала бы меня здесь, особенно после его смерти. Это, скорее, инерция. Честно говоря, я не верю, что можно силой вернуть то, что ушло безвозвратно, а главное, не считаю это нужным. Многие видели меня преемником Ла Руэри, но они ошиблись. Я и сам уже подумывал о том, чтобы выйти из игры. Но Вы подстегнули меня.

Виконт повернул ко мне лицо. В лунном свете его глаза казались темными, почти черными.

Со мной все это уже происходило, мелькнуло в голове.

– Когда маркиз попросил меня позаботиться о Вас, я не посмел отказать ему, хоть и счел это поручение обузой, полагая, что Вы камнем повисните на моей шее. Но чем дальше, тем больше я понимал, что Вы не только в состоянии позаботиться о себе сами, но и можете позаботиться о других. Вы умны, сильны, умеете держать удар. Может быть, Вы именно то, что мне нужно.

Разговор принимал неожиданный оборот. Интересно, куда он клонит?

– Возможно, мадемуазель, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что мы с Вами родственные души, а лично я, моя дорогая, в душе авантюрист.

Ого, так меня еще никто не называл! Авантюристка!

– Я люблю приключения ради приключений, но губить себя ради идеи, чуждой мне, хоть и, допускаю, высокой, я вовсе не намерен.

Ну, что ж. По крайней мере, честно.

– Я богат, у меня есть владения в Австрии, Испании и Италии. Выбирайте, где бы Вам хотелось жить. А может, Вы предпочитаете кругосветное путешествие? Вы не были в Индии?

Я смотрела на него во все глаза и не верила своим ушам.

– Погодите-погодите, я, наверно, чего-то не понимаю. Вы, что же, делаете мне предложение?

Он поднял брови и смешно наморщил нос.

– Вы так это называете? А почему бы и нет, в конце концов? Полагаю, маркиз одобрил бы наш союз.

У меня кругом шла голова.

– Но ведь Вы меня совсем не любите!

– А какое это имеет значение? Вы мне нравитесь, да и я Вам не безразличен. Не правда ли?

Надеюсь, в лунном свете не было заметно, как я покраснела.

А Шатоден обнял меня и поцеловал. На этот раз по-настоящему.

Ну, что ж. Очень убедительный аргумент. Мне было, с чем сравнивать.

– Я не жду, что Вы мне ответите немедленно, и даю Вам время на размышление. Скажем, до завтра.

С этими словами он снял меня с дерева и повел в лагерь.

* * *

Всю ночь проворочавшись на своей лежанке, я так и не смогла заснуть.

Передо мной в полный рост стояла проблема. Проблема выбора. Что мне делать?

С одной стороны, меня по-прежнему ждали в Англии. Ну, может, и не ждали, но были бы не против, если б я вернулась.

Бетси рано или поздно вышла бы замуж, и я стала бы компаньонкой тети Софии. Днем я бы разматывала ей пряжу, а по вечерам играла в шахматы с сэром Генри. Блестящая перспектива.

С другой стороны, Шатоден предложил мне весь мир. На выбор. В конце концов, я действительно не была в Индии. И в Америке я не была. Да нигде я не была! Ну и что из того, что он меня не любит? Во-первых, может, еще и полюбит. А во-вторых, не очень-то и хотелось.

Ну, не смешно ли! Еще каких-то полгода назад я бы, наверно, чуть не умерла от счастья, если бы виконт предложил мне то, что предложил сегодня. Но за эти полгода все изменилось. Его власть надо мной закончилась. Он по-прежнему мне нравился, и я никогда не смогла бы относиться к нему с безразличием. Но, вообще-то, стоило, наконец, признаться самой себе, что главным в моей жизни стал совсем другой человек.

Вот только и тут у меня все не как у людей. Счастье поманило меня на минутку и растаяло где-то за морем.

И я упорно гнала от себя всякие посторонние мысли, рисовавшие в моем воображении невозможные картины. Хватит мечтать. Пора, наконец, становиться реалисткой и смотреть правде в глаза. Вариантов только два: или в Англии, но не с ним, или не в Англии, но, опять же, не с ним.

Так какая, собственно, разница?

Жить в Англии, зная, что можешь столкнуться с ним в любой момент. Ожидая этого и боясь и шарахаясь от каждой тени. Жуткая пытка.

Жить где угодно, зная, что никогда больше не сможешь его увидеть. Никогда. Еще хуже.

Правда, тут есть один нюанс. Шансы, что в Англии я смогу выйти замуж, равны нулю. Кому нужна старая дева французского происхождения, пускай древнего, без всякого состояния? Все мое богатство – мамин жемчуг, папин крест и шпага крестного. Завидная партия!

А с виконтом у меня есть возможность создать нормальную семью. Дети. Какая разница, где жить, если есть дети и деньги?

И свой дом. Я так хочу свой дом. Пусть это будет не Меридор, но пусть это будет мой дом.

В голове пронеслось видение серого замка, обвитого зеленым плющом. Заходящее солнце пламенело в высоких окнах.

Я затрясла головой. Опять этот бред.

Так что же мне делать?

* * *

Окончательно измучившись, я поднялась ни свет, ни заря, вся разбитая.

Лагерь еще спал. Только часовые несли службу на своем посту. Один из них свесился с высокой ветки, разглядывая, кто там ходит в такую рань, и успокоился, когда я ему помахала рукой.

Раненые уже не помещались в той землянке, куда их определили первоначально. Их стало много больше, и пришлось выделить для них дополнительные помещения.

Я уже заканчивала обход, когда появилась Полетт, вся заспанная, и отругала меня за то, что я ее не разбудила.

Сержант не спал. Его глаза казались огромными на осунувшемся лице, которое еще вчера было полным и румяным. Пышные усы обвисли.

Я потрогала его лоб и посчитала пульс. Неважно. А что там с ногой? Рана выглядела устрашающей, но не опасной. Края, конечно, воспалены, но опухоль не такая уж и сильная.

– Что, хозяюшка, плохи мои дела?

Ну, что ему ответить?

– Бывало и похуже.

Закончив перевязку, я поправила ему одеяло, улыбнулась на прощание и собралась уже уходить, но он удержал меня.

– Подожди, голубушка. Посиди со мной еще немного.

Я осторожно присела рядом с ним на лежанку.

– Ты ведь мне вроде как жизнь спасла. Дважды. Как будто ты не из них. А что же ты тогда тут делаешь?

Хороший вопрос. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь на него ответил.

– Я ведь вот чего спрашиваю. Мне-то умирать привычно, я старый солдат. Но ты-то другое дело. Тебе тут не место.

– А где же мне место? – с улыбкой спросила я.

– Да где угодно, но только не здесь. Лучше всего, конечно, с детишками дома. Ну, а уж ежели невтерпеж врачеванием заниматься, то тогда уж лучше у нас в батальоне. А то наш лекарь Лашук только кровь пускать горазд.

Я с улыбкой слушала сержанта. Вот и еще один вариант для меня.

– Еще месяца не прошло, как я говорил нашему капитану, что не нужен нам лекарь, у которого от всех болячек только два средства: кровопускание да клизма. Капитан Дюран, говорил я ему, вот попомните мои слова…

– Что?! – меня словно подбросило. – Как вы сказали? Дюран? Как его имя? Он старый?

– Какой же он старый, когда его три недели как назначили?

– Да нет же! Сколько ему лет?

– Да кто ж его знает! Он хоть и молод, наш капитан, однако молодец из молодцов. Ежели б он с нами был, мы бы ни за что в ловушку не угодили.

– А как его имя?

– Как его имя? А вот не знаю, голубушка. У солдата ведь нет имени. Наш капитан Дюран был сначала лейтенантом, а вот теперь стал капитаном. И попомни мои слова, милая: он на этом не остановится.

– Вы сказали, что его не было с вами. А где же он тогда?

– Дак начальник полубригады как раз послал его в Руффиньи по срочному делу. Вот капитан и поручил мне довести обоз до Фужера. А я, вишь, не справился. Не оправдал, так сказать…

И сержант погрузился в глубокую печаль. Мне было его искренне жаль. Но мои мысли занимало совсем другое. Могло ли быть так, что капитан Дюран и Жером – это одно и то же лицо?

Я представила, что стало бы, если б Жером был среди тех несчастных, попавших в засаду, и у меня кровь застыла в жилах. Нет, Господи, только не это!

Случилось то, чего я боялась все это время – мы с Жеромом оказались по разные стороны барьера.

Все, я так больше не могу. Пора выбираться отсюда.

Я вышла из землянки, намереваясь найти Шатодена. Однако искать его не пришлось – он шел мне на встречу. Похоже, он сладко проспал всю ночь. Во всяком случае, выглядел виконт свежим и отдохнувшим, в отличие от некоторых.

– Доброе утро, мадемуазель! Вы обдумали мое предложение?

– Да.

– Вы согласны?

– Да.

– Как вы разговорчивы сегодня! Ну, что ж, великолепно. Значит, завтрашнее сражение будет для меня последним. Нет-нет, – поправился он, – я хотел сказать, сразу после него мы уедем.

– Какое сражение? – я ничего не понимала. – Разве мы не можем уехать немедленно?

– Увы, моя дорогая. На вчерашнем сборе все же были достигнуты кое-какие договоренности. Я не могу все бросить вот так, прямо сейчас. Я должен сдержать обещание.

– Какое обещание? – я почти кричала.

– Объединить свои усилия с отрядом Котро для штурма Руффиньи. Но это будет последняя операция, даю слово.

– Руффиньи? – я почувствовала, как внутри все холодеет.

– Да, это такая маленькая деревенька в сторону Понторсона.

– Я знаю, где это. Но почему именно Руффиньи?

– Ну, во-первых, синие накопили там неплохой склад оружия и боеприпасов. А во-вторых, Руффиньи, как вам должно быть известно, находится на возвышенности, с которой отлично просматривается и простреливается вся округа. К тому же дорога, ведущая в Фужер…

Я уже не слушала. Боже мой, да что же это такое!

– Я поеду с вами.

Виконт запнулся на середине фразы.

– Не понял? Я не ослышался?

– Я поеду с вами!

На его лице появилось очень неприятное выражение.

– Не забывайте, моя дорогая, кто здесь командует.

– Черта с два! Вы не можете мне приказывать! В конце концов, мы с вами еще не женаты!

– Уж не погорячился ли я?

– Еще не поздно передумать!

И тут он рассмеялся.

– Ну и мегера! Я предвижу веселую семейную жизнь! Что ж, не вижу причин, чтоб Вам отказывать. При одном условии – не высовываться.

– Согласна, – буркнула я.

– В таком случае, если Вы готовы идти всю ночь пешком, разувшись…

И он развел руки в стороны.

* * *

Весь день до вечера Гастон уговаривал меня остаться в лагере. Я отмалчивалась. Но когда он от уговоров перешел к угрозам привязать меня к дереву, я не выдержала и рассказала ему о Жероме. Старик сразу сник.

– Деточка моя, ну ты-то чем тут можешь помочь?

– Да ничем, что самое ужасное. Но я не могу просто сидеть тут, сложа руки, зная, что там его могут убить.

– И что же теперь делать?

– Понятия не имею. Если его убьют, я застрелюсь. А если ранят – буду его лечить. А то Лашук его угробит.

Совершенно идиотский план, согласна. Но ничего лучше я придумать не смогла.