Текст книги "Эффект Ребиндера"
Автор книги: Елена Минкина-Тайчер
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Москва… как много в этом звуке
Нет, Лева не был розовым идиотом и мечтателем, когда вернулся в Москву. Несмотря даже на неполные восемнадцать лет. Понятно, что ожидала суровая и напряженная пора, он еще никогда не жил совсем один, требовалось набирать технику и темп, найти подработку. Но все не смертельно, главное, что он вернулся, и не просто вернулся, а студентом музыкального института! Значит – победа! А остальное не так страшно – обучение бесплатное, отдельная комната в самом центре, сердобольные соседки. И свобода-свобода-свобода!
Он готов был часами бродить по московским бульварам, пересекал площади и мосты, забирался в переулки и проходные дворы и опять выходил на просторные центральные проспекты. То все казалось знакомым – многоэтажные тяжелые здания с лепными карнизами, музеи, театры, куда ходили еще с бабушкой, то возникали совершенно незнакомые особняки и переулки. И никак не мог надышаться этой безграничностью столицы, оживленным говором, вечной спешкой. И лица были другие – приветливые и отстраненные одновременно, никто никому не принадлежал в толпе, текущей вдоль улиц, даже в метро, в шаге от бегущих или стоящих на эскалаторе людей, он все равно оставался свободен и независим в своем одиночестве и праве ничего не объяснять и ни перед кем не отвечать.
Главное, не обращать внимания на афиши и театральные тумбы, где пестрели объявления о музыкальных программах и гастролях, и отдельно, огромными буквами, знакомые фамилии: Ойстрах, Безродный, Коган. Лева даже разработал маршрут в обход своей старой школы и консерватории, просто так, никто его уже не помнил, конечно.
Оставалось еще три недели до начала занятий, и после нескольких дней кружения по городу, восторга, тоскливой зависти, гордости, что все-таки вернулся, добился, выстоял, Лева понял, что нужно составлять программу дальнейшей жизни. И в первую очередь добиться самостоятельных заработков и сойти с довольствия мамы и Марка.
Понимала ли мама, как он мечтал уехать, освободить их от своего присутствия, как с горечью представлял их удобную и просторную жизнь без него, долговязого и ненужного, в проходной комнате, через которую мама крадучись пробиралась ночью в ванную. И эти ночи, полные их сдавленного шепота и скрипа кровати, и начинающая ходить надоедливая Лиля, и чужой толстый Марк, его привычка долго сидеть в туалете с газетой и папиросой, оказались намного тяжелее жизни в коммуналке Левиного детства. Хотя, конечно, он был несправедлив тогда и слишком мучился своей ненужностью в маминой новой жизни.
Как просто все оказалось с работой! В первый же день у ворот Гнесинского института к нему подошел смешной старикан в белой шляпе с дырочками:
– Не знаком ли молодой человек с ответственным студентом-скрипачом, который желает подработать? Прекрасные условия – концерты в фойе нового кинотеатра, три вечерних сеанса.
«Удача и труд, – когда-то сказал его второй учитель, – только удача и труд».
Это была замечательная работа, совершенно не пыльная и нормально оплачиваемая. Заодно ежедневная тренировка рук, никакие гаммы не нужны! Кинотеатр, построенный совсем недавно в модном стиле «сталинского ампира», походил на дворец – с колоннами, парадным входом, люстрами и резными перилами. Внизу даже устроили тир, где бывшие военные демонстрировали барышням свое мастерство.
Обычно зрители приходили задолго до начала сеанса, покупали газировку и пирожные в буфете и чинно рассаживались послушать музыку. В оркестре из пяти добросовестных, но очень слабых стариков-музыкантов сразу дружно признали Левино мастерство и послушно уступали скрипке все сольные партии. А потом он даже взялся заменить заболевшего пианиста, и за дополнительную половину ставки виртуозно наяривал между сеансами собственные попурри из песен военных лет. Когда-то бабушкины подружки обожали эти песни и дружно роняли слезы.
Получался целый спектакль – после исполнения соло на скрипке Лева раскланивался, преувеличенно бережно клал инструмент на крышку рояля, будто собираясь покинуть сцену, все остальные музыканты закрывали ноты… и тут он вскидывал обе руки в блистательном фортепианном проигрыше! Надо отдать должное, он не позволял себе никакой халтуры, каждое утро занимался дома, отрабатывал детали, вводил новые мелодии.
Начало учебы прошло довольно буднично, или он так волновался и ждал чуда, что не осталось сил на впечатления? Конечно, педагоги оказались достойными и очень грамотными, но уже не могло возникнуть того тепла, той почти интимной привязанности, что он узнал в детстве с Ямпольским. Хотя вскоре начался класс камерного ансамбля у Григория Семеновича Гамбурга, первые экзамены и концерты, жизнь оказалась наполнена до предела, и ощущение прежней горечи только иногда напоминало о себе короткой тупой тоской.
И еще он встретил Алинку! Совершенно случайно встретил, она окликнула Леву на остановке троллейбуса и принялась радостно ахать. Хотя никакой особой случайности, они и в детстве жили в одном районе и всегда ездили этим троллейбусом. Сразу накатило желание сбежать, уйти от расспросов, но не хотелось показаться идиотом. К тому же она стала чудно хороша, все эти немыслимые женские прелести – пышное платье, затянутое в талии, туфельки, кудри, прозрачная косынка. И разговор оказался простым и замечательным – с чувством постыдного облегчения Лева услышал, что Алинка оставила музыку и учится в Институте иностранных языков.
– Куда можно податься сегодня с арфой, только заживо похоронить себя в старомодном оркестре! В какой-нибудь опере! Всю жизнь просидишь в яме.
Нет, она была чертовски хороша! Пухлые капризные губы, точеная фигурка. Воротник платья широко распахнут, так и хочется заглянуть.
– Понимаешь, в инязе совсем другая жизнь! И перспективы другие – поездки, общение с иностранцами! Даже зарубежные командировки возможны, если повезет с распределением. А ты, конечно, в консерватории?
Похоже, она вообще ничего не знала ни про бабушку, ни про Хабаровск! Или забыла. Стоило так прятаться от знакомых!
– В Гнесинском? Ну и правильно! В консерватории сплошные зануды! Знаешь, у нас отличная компания! Есть парень из ВГИКа, будущий гениальный режиссер, честно! И еще разные занятные типы. Позвони в ближайшие дни, мы у одной девочки на квартире собираемся, там старики за границей. Кстати, этот, из ВГИКа, пластинки собирает, настоящий первоклассный джаз! Впрочем, сам все увидишь. Целую, чао!
Обалденная девчонка! Не сравнить с его деревенскими подружками в Хабаровске. И никаких ненужных вопросов, уговоров, глупых ухаживаний! К сожалению, Лева смог выбраться только через неделю, чертов кинотеатр работал каждый день без перерывов. Хорошо, что придумал наконец соврать про высокую температуру.
Алинкины приятели, конечно, оказались порядочными пижонами, но симпатичными и неглупыми. Пили очень кислое красное вино, спорили, называли совершенно незнакомые имена, непонятные термины – что-то о режиссуре и итальянском кино. Закрывшись в туалете, Лева поспешно набросал несколько запомнившихся слов и названий в блокнот.
Потом все вместе слушали тоже пижонскую заграничную пластинку, наверное, ту самую, про которую рассказывала Алина, – довольно резкие перепады, почти все держится на вариациях и синкопах, совершенно другой принцип строения аккорда. У стены стоял вполне приличный «Petroff», Лева тут же нащупал басы, пробежал правой рукой одну из вариаций. Ребята уважительно загудели. Тогда он просто из хулиганства наиграл песню Шуберта, девчонки, как и следовало ожидать, дружно захлюпали и запищали от восторга.
Разошлись очень поздно, пришлось брать такси, чтобы отвезти домой разомлевшую податливую Алинку, сразу стали целоваться, она умело раскрывала губы, ласкала языком, не то что его подружки из училища. Потом еще постояли в подъезде, Алина легко дала расстегнуть лифчик, скользнула под рукой маленькая горячая грудь. Все тело Левы ломило от возбуждения и жажды. Неожиданно распахнулась дверь площадкой выше.
– Алина! – позвал строгий женский голос.
Алинка ойкнула, захихикала и помчалась наверх, на ходу поправляя платье.
Только тут Лева почувствовал, как устал. Страшно хотелось помочиться, он еле добежал до ближайших кустов во дворе. Видела бы бабушка! Немного полегчало, но теперь ужасно захотелось пить, просто до тошноты. Он вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел и не пил, кроме кислого вина в гостях. Денег на еще одно такси, конечно, не осталось, долго брел по маршруту спящего троллейбуса, пытался убедить себя, что отлично провел вечер и закрутил роман с отличной девчонкой, но настоящей радости почему-то не получалось.
Честно признаться, Лева считал себя довольно опытным в любовных вопросах. Первый его серьезный роман случился в училище, в неполные шестнадцать лет. Ничего удивительного, если вспомнить, что в их группе из двадцати трех человек училось только два парня – сам Лева и Коля Крюков, деревенский баянист. А Коля, хотя и был настоящим хорошим музыкантом и нормальным мужиком, безусловно, проигрывал Левиному умению выживать в женском коллективе. К тому же почти все девчонки в группе поступили в училище после десятилетки, то есть были довольно взрослыми и дружно маялись от готовности любить.
Его первую женщину звали Антониной, и жила она, к Левиному огромному везению, не в общежитии, а у пожилой и глуховатой тетки. Он прибегал вечером, крался в темноте к низкому окошку, легко запрыгивал на подоконник. В животе расплывался жар от ее сладостного гладкого тела, мягкие большие груди обнимали шею, он улетал и тонул, вдыхал запах сухой травы, шептал горячие случайные слова – милая, любимая, хорошая….
В том же году Тоня оставила училище и уехала обратно в свой поселок. Кто-то говорил, что вернулся из армии ее жених, кто-то – что заболела мать, потом он услышал от одной из Тониных подружек жуткое слово «аборт». Конечно, мама ни о чем не догадывалась, но у Левы хватило ума рассказать Аркадию Борисовичу, и тот, смущенно хмыкая и глядя в угол, объяснил про прерванный половой акт, презервативы и прочие житейские вещи, которым в советских школах детей не обучали.
С другими девчонками все получалось проще, но скучнее. Их вполне устраивали душевные разговоры, гуляния за ручку, кино или танцы. К тому же ни у кого не было своего жилья, приходилось вечно прятаться, уходить далеко в лес, где заедали комары. Но страстная Левина натура с одной стороны и вечная женская надежда на любовь – с другой – не давали огню угаснуть, и все годы училища прошли для студента Краснопольского в кругу восторгов, ревности, объяснений и обид.
Позже он с удивлением вспоминал свой первый самостоятельный год в Москве – как ухитрялся выживать и держать темп? По вечерам отрабатывал три смены в фойе и там же, в перерывах, учил теорию музыки, с раннего утра до института занимался дома, добирал упущенную за три года технику, потом – институт, задания по гармонии, ансамбль, фортепиано, какие-то менее важные предметы, потом – библиотека. Не мог забыть тот первый вечер в новой компании, рылся в энциклопедии, журналах, книгах по истории искусства, незаметно для себя научился читать по диагонали, главное было понять смысл статьи и запомнить даты, чтобы не выглядеть идиотом и провинциалом. Постепенно стали появляться друзья и знакомые – в основном студенты из группы и ансамбля.
Несколько раз наведывался в Алинкину компанию, народ у них собирался очень интересный, но Леве катастрофически не хватало денег и времени на участие в их вечеринках. Все ребята там были из обеспеченных семей, они приносили вино, редкие дорогие книги и пластинки, глубокой ночью развозили девушек на такси. Однажды появилась необычная пара – довольно солидный дядька лет тридцати, бородатый, в иностранном толстом свитере и даже с трубкой, что Леву искренне потрясло (знаменитый портрет Хемингуэя он увидел значительно позже), и тоненькая стильная девочка в серой шубке, будто специально подобранной под цвет огромных пронзительных глаз. У Левы почему-то перехватило дыхание от этой девчонки, даже боялся смотреть в ее сторону, но все-таки разглядел и стройные чудесные ноги в узеньких туфлях, и нежную шею, которую этот бородатый тип бережно закутал пушистым шарфом, как ребенку.
Почему-то они почти сразу собрались уходить.
– Гальперин, ты опять уводишь Киру, старый ревнивец, – крикнула хозяйка квартиры, – подожди, я сейчас найду твою Ахматову.
Про Ахматову Лева уже все понимал, хотя стихов ее достать было невозможно, он убеждал себя, что только поэтому остался в коридоре, только увидеть эту загадочную книгу. Чудесная девчонка со своим спутником молча стояли у двери, дом вдруг показался пустым, какая-то странная тишина навалилась. Или они не видели Леву, или им было все равно? Бородатый сжал в ладонях руку девчонки и прижал эту тонкую почти детскую руку к своему лицу. Словно загораживаясь от света. И у него сделалось совершенно беспомощное лицо…
Это было так же смертельно неловко, как подглядывать за интимной сценой, как если бы они раздетые лежали в постели, а Лева тут же стоял за дверью. К счастью, появилась хозяйка с тоненькой книгой в бумажной обложке, они быстро попрощались, закрылась тяжелая красивая дверь, обитая кожей. Лева даже забыл спросить название книги – «Четки»? «Вечер»? Какое это имело значение!
Потом Алинка проболталась, что приходила ее однокурсница, Кира Катенина-Горячева – как тебе имечко! – и что за Кирой уже второй год ухаживает этот Гальперин, доктор наук и, говорят, гениальный физик, но ты же видел – старый и маленького роста. Впрочем, Кирка тоже совершенно ненормальная, будто из восемнадцатого века, не удивлюсь, если они поженятся.
С самой Алиной у Левы сложились слишком неопределенные отношения, и он при всем собственном легкомыслии не мог найти правильного тона. Она легко общалась, болтала о пустяках, как должное принимала цветы и конфеты, позволяла себя провожать и целовать в кино, но так же легко исчезала и никогда не интересовалась Левиной жизнью. А он все никак не решался позвать ее к себе, стеснялся коммуналки, давно не крашенных стен, запахов стирки и керосина. Да и бабушкина мебель оставляла желать лучшего, уж не говоря про любопытных соседок. Но никакой другой возможности развивать отношения не находилось, Алина жила с родителями, бабушкой и младшим братом, ни у кого из приятелей-студентов свободной квартиры, конечно, не было. Оставалось обниматься в подъезде, что зимой стало совсем неудобно и скучно.
Однажды Лева слишком поздно добрался до очередной вечеринки, пожалев терять заработок за последний сеанс. Вино уже было выпито, только тарелки с крошками стояли на низком столике. В почти темной комнате звучала неясная томительная музыка, две пары топтались, тесно обнявшись, еще несколько расползлись по углам. Ремарк хотя бы снимал меблированную комнату, не говоря про Скотта Фицджеральда, с его пусть и безумной, но очень богатой Зельдой!
Мест на вешалке совсем не осталось, и Лева ткнулся было в спальню, где складывали лишние пальто, но и там раздавались возня и тихий смех, кровать мерно раскачивалась, мелькнуло голое женское плечо. Уже поспешно закрыв дверь, он понял, что это были Алина и любитель джаза. Будущий гений, тра-та-та!
А что, собственно, случилось? Сам мечтал про свободу и отсутствие комплексов – получите наглядный пример. Только денег жалко – цветы, конфеты, – разбежался ухаживать, идиот, бабушкино воспитание вспомнил! И почему, спрашивается, Лева должен платить ей за такси?!
Зачем-то всплыла в памяти сероглазая девочка в шубке. Восемнадцатый век. Ей на самом деле нравится усталый бородатый физик? Конечно – еще один гений, только не будущий, а настоящий! Остается спросить, куда податься не гениям. Да, не гениям, а бедным студентам струнного отделения? Ясно куда – в фойе кинотеатра! Хорошо, что сегодняшний вечер не пропустил, да еще на такси экономия вышла. Можно завтра закатиться в «Прагу», купить в кулинарии настоящую киевскую котлету.
Первая сессия прошла более-менее удачно, даже специальность Лева отыграл прилично, что далось страшным трудом, но все равно не было той детской легкости и радости, что в ЦМШ. И никто не ждал за дверью, не волновался, не сопереживал. Да что там говорить, никто им не интересовался вовсе, только мама с опозданием прислала длинное письмо, где в двух строчках поздравляла с успешными экзаменами и в остальных тридцати описывала достижения и проделки своей ненаглядной Лили.
Каникулы оказались хорошим временем для заработков, через приятелей из Гнесинки Лева подрядился играть на студенческих вечерах и даже в одном дорогом полузакрытом ресторане недалеко от ГУМа. Публика в ресторане была соответствующая, мордастые ответственные работники в серых костюмах и даже, кажется, в одинаковых галстуках, но зато раз в неделю наедался по-королевски и получал двухнедельную фойе-ставку. Предложения работы сыпались со всех сторон, – фанаты стали собирать первые вокально-инструментальные группы. Конечно, все искали струнников, Битлы, пусть и в очень плохих записях, сводили с ума самых прожженных циников. Сначала Лева загорелся освоить соло-гитару, там работы-то было на пару месяцев после скрипки, но вдруг встал перед глазами незабвенный Ямпольский. «Руки, мой мальчик, руки требуют уважения и внимания!» Нет, не стоило рисковать, тем более верный кинотеатр всегда оставался на месте и приносил скромный, но надежный заработок.
В ту неделю шла «Баллада о солдате», Лева хорошо запомнил, потому что поменял программу – не хотелось гонять привычные романсы на фоне настоящей смерти и любви. Он оставил только мелодии самых известных военных песен – «Землянка», «Темная ночь», и сплел их проигрышем из Шостаковича. Непонятная тоска сидела в душе – то ли из-за трагической судьбы героев, его ровесников, то ли от собственной музыки, то ли из-за Алины, которая как ни в чем не бывало позвонила накануне и предложила встретиться.
– Это он!.. – раздался за спиной громкий шепот, – просто вырос, уверяю тебя, это он!
Смешно спорить, Лева вырос наверное на полметра с того дня, как она кормила его клубничным вареньем, выбирая ягоды покрупнее. Он-то сразу узнал круглые черные глазищи и пушистую косу. Та же самая Таня, только чуть повзрослевшая, даже не стала выше ростом! Зато белобрысая сердитая девица (как же ее звали?) вымахала и возвышалась за Таниной спиной, словно постовой.
Невозможно было остановиться вот так, на середине, до начала сеанса оставалось не менее получаса, Лева мужественно выдержал проигрыш и тут же перешел в раскатистый звонкий романс: «И нет в мире очей, и милей, и черней…».
Как она смеялась, милая лукавая хохотушка, как светились глаза!
Потом они обнимались, ахали, Таня, закинув голову, мерялась с Левой ростом, едва доставая до плеча. Она тут же принялась расспрашивать про Хабаровск, маму, учебу, сестричку, сокрушалась и восхищалась, все было ясным и родным, и только одна мысль не оставляла: почему же он, идиот, не пытался раньше ее найти?
От кино, Таня, конечно, отказалась к явному неудовольствию белобрысой подруги Ольги (ну да, Татьяна и Ольга, как он мог забыть!) и потащила их обоих к себе домой.
– Мама будет страшно рада! Ты даже не представляешь, мы так часто тебя вспоминали!
Они-то вспоминали, а ты, чурбан неблагодарный? Столько лет пропадал, и вдруг – здрасте, явился не запылился! Как посмотреть в глаза Асе Наумовне? Хотя бы торт купить не мешало или шампанского. И Алинка ждет после работы, теперь никак не предупредить.
Еще не поздно было отказаться, договориться на другой день, но он уже не мог, уже шагал торопливо вслед ее радости и смеху и только боялся, что толпа у кинотеатра нахлынет и разомкнет их крепко сцепленные ладони.
Потому что тысячу лет никто его не любил, не ждал, не звал в свой дом и свою жизнь. Потому что никто больше не умел так любить и ждать.
Ася Наумовна, как и Таня, изменилась мало, только волосы стали совсем седыми. Она тоже расспрашивала про маму, про учебу, уговаривала поменьше работать и беречь здоровье смолоду. Леву тут же усадили кушать, да, именно так – кушать! – винегрет, котлеты, картошка, пироги с капустой уже не помещались на тарелке, а Таня с мамой в четыре руки все накладывали, все ужасались его худобе и одинокой жизни. Вскоре появилась старшая Танина сестра Людмила с мужем (какое-то у него было смешное имя?) и маленьким сыном. Бывшая «мулатка» превратилась в настоящую мадонну – с плавными движениями, полной грудью и тихой загадочной улыбкой. Правда, ее младенца, названного Мишей в память о погибшем на войне дедушке, Лева почти не рассмотрел, потому что молодой папа тут же замотал сына в плед и потащил на улицу.
– Господа и дамы! Напоминаю, ребенка положено выгуливать в любую погоду! Молодой человек, надеюсь, хоть вы доверяете докторам? Позвольте представиться – доктор Зиновий Петрович Эпштейн.
И тут же фыркнул радостно и похлопал по плечу, как давнего друга.
– Зямка, уймешься ли ты когда-нибудь?! Думаешь вырастить из Мишки ударника-целинника? Ты его вчера пять часов на морозе продержал!
– Не могу утверждать про целинника, но здоровый крепкий сын меня устроит! Борьба со стихией закаляет иммунитет и развивает разум. Вот товарищ музыкант может подтвердить. Собственно, он уже подтвердил своим жизненным примером! Кстати, как тебе хабаровские зимы?
Что изменилось тогда? Институт, оркестр, работа, репетиции – все осталось прежним. И все изменилось! И ведь у Тани была своя жизнь, курсовые, лабораторные, ведь они с Ольгой уже добивали второй курс химфака. Как она успевала заботиться о нем, убирать его комнату, вдруг ставшую домашней и уютной, жарить котлеты, штопать вечно рвущиеся носки? Как она умудрялась появляться в самую нужную минуту – потерялась ли пуговица от концертной рубашки, сгорел утюг, рассердилась соседка? Все неразрешимые ужасные проблемы просто растворялись в воздухе!
Иногда Таня ждала его возле кинотеатра, провожала домой, как в далекий и страшный день бабушкиной смерти. Ася Наумовна все так же дежурила по ночам, можно было не торопиться и никому ничего не объяснять. В их первую ночь Лева страшно испугался крови на простыне, бросился искать бабушкину аптечку и йод, чуть не перебудил всех соседок. Таня тихо смеялась, обнимала его, скрывая слезы, потом принялась замачивать простыню. Было безумно, мучительно жаль ее – маленькую, тихую, с посиневшими от холодной воды руками.
Иногда звонила Алина, Лева даже встречался с ней пару раз после занятий. Она была так же хороша и блистательна, все время смеялась, рассказывала про знакомых, потом, словно между прочим, спросила:
– Ты что, влюбился?
– Нет, – ответил Лева честно.
– Тогда приходи в субботу, ребята достали новых Битлов, идеальная запись! Ты еще не забыл адрес?
Нет, он не забыл адрес. Более того, он слишком часто вспоминал чужой коридор, бородача, тоненькую фигурку в шубке, шарф, пронзительные глаза. И каждый раз чувство утраты подступало к горлу, странное и неуместное чувство утраты, словно он не знал настоящих потерь!
– А кто собирается? Будут твои девчонки с курса? Как, кстати, та подружка, она все еще с доктором наук?
– Ты про Киру Катенину? Безнадежный случай! Поженились. Они давно не появляются. Старому профессору не Битлы нужны, а грелка на ночь.
– А мне он не показался таким уж старым. Лет тридцать?
– Тридцать два. Это я так, от злости. Завидую, наверное. На самом деле неплохая история – гениальный физик, своя квартира, Кирку на руках носит. Знаешь, у нее мама француженка! Самая настоящая, они вернулись из Парижа перед войной. Так ты придешь?
Собственно, Алина была неплохой девчонкой. И очень красивой. Пожалуй, самой красивой из Левиных знакомых. Вдруг представил, что приходит к ним в компанию с Таней… нарядные девицы, длинноволосые будущие гении, стихи, долгий томительный блюз… полная ерунда! Таня совершенно не вписывалась. Точно, как та песня Шуберта, что он из хулиганства сыграл в первый вечер.
– Не знаю. Понимаешь, у меня сейчас другая полоса в жизни. Еще встретимся как-нибудь!
– Жаль. Ты извини, я немного не оценила тебя. Дура, конечно. Говорят, ты прекрасный музыкант, а я ведь даже не слышала толком. Ну ничего, будем ждать смены полосы!
Ночью ему приснились слова. Да, именно слова. Они строились в гармонический ряд и рифмовались через одно, причем рифма помогала строиться и даже навязывала свой темп:
Ни строки, ни тома – не услышать мне,
Сладкая истома – синий лес в огне…
Слова повторялись, как мелодия, мешая спать и думать, но мелодия эта, как ни странно, утешала:
Да, огонь беззвучен – да, недвижна синь,
Не укроют тучи голубых пустынь…
Почему-то возникли именно синий и голубой, Лева сам не мог бы объяснить, но и менять слова не хотелось.
Золотое око – стрелы вперехлест,
Далеко-высоко – кроны – как до звезд…
Он так и уснул, раскачиваясь на волнах, только осталось ощущение увлекательной легкой игры.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.