Текст книги "Такая роковая любовь. Роман. Книга 2"

– Хариуса ведь много. А тайменя – нет. Он, знаешь, какой здоровый? До шестидесяти килограмм весом доходит. Точно-точно, не брешу. И в длину до полутора метров. Смотришь на реку издалека – толи бревно, толи рыба, сразу не разберёшь, – отхлёбывая чай, диспетчер закурил, – Но я поболе всего линка люблю. Вот ведь чудо-рыба: блестит, как огонь! Чешуя у него, как серебро, ни с чем не сравнить. И шустрый, гад! В реке его полным-полно, а не поймаешь так просто. Умная рыба, не какая-то там селёдка, что сама в сеть всем косяком идёт. Этот тебе и сеть, если надо, перепрыгнет, и под ней проплывёт. И то сказать – на грани исчезновения. А кому хочется исчезнуть, как виду? О! Никому. Вот он и изворачивается. Спасается, значит.

Сибиряк рассмеялся. Торопиться ему было некуда. Свой разговор он вёл размеренно, с довольным покряхтыванием и заметным затягиванием гласных. Так говорило здесь большинство: ровно и внятно, уважая уши слушателей.

Евгений Петрович тоже усмехнулся, запивая бутерброд кофе.

– Слушай, добрый ты человек, – прервал он очередную попытку начальника аэропорта заговорить на интересную ему тему, – А может всё-таки по реке поехать? – В глазах Рябова горела надежда на положительный ответ. Немного зная сибиряков, он помнил, что у них всегда есть про запас хотя бы одно решение любой проблемы.

Начальник посмотрел на гостя сначала с непониманием и даже забыл вдохнуть дым; рассказывая про рыбу, от основной темы он ушёл так далеко, что и забыл о ней. Но потом вспомнил и снова по-доброму рассмеялся:

– Ну и упёртый ты, батя. Да можно и по реке, когда бы свой ты тут был. Наши-то таёжники при нужде на погоду не смотрят. Попривычные они, – он с нескрываемым снисхождением осмотрел залётного гостя сверху донизу, фиксируя прищуром начищенные ботинки, – Да только замёрзнешь ты, товарищ москвич, в своих-то обувках. Я б тебе посоветовал тёплые сапоги притоварить или валенки. У нас купишь в городе, запросто.

– Ладно. Спасибо. Куплю. А если машину взять с обогревом? – Рябов пытался выровнять представление о себе. Лупоглазый диспетчер замотал лицом, на котором надёжно засела безобидная насмешка:

– Как же иначе, если без обогрева? Без обогрева тут по любому никуда. Но только всё одно: с обогревом или без, а экипировка у тебя неподходящая: ботинки без меха, дублёнка короткая, шапка – уши наружу: застудишь ноги, лицо отморозишь. Не, тебе только вертолёт надо заказывать.

– А заказывать – это долго? – Рябов боялся не уложиться в предусмотренные отпуском десять дней.

Начальник успокоил его тут же:

– Не. Не долго. Если сможешь уломать лётную братию, так и вовсе быстро может получиться. Это уж, как подфартит, – он жестом потёр один палец о другой, – Они, вертолётчики, лихие ребята! На мормышку их не поймать. Жалобами не разжалобить. Им конкретные убеждения нужны, – мужчина ещё раз повторил свой жест и рассмеялся, – Тут у нас, как везде.

– Да лишь бы подействовало, – Рябов начал сомневаться в разумности принятого решения о поездке в Сибирь накануне приближающейся зимы.

– А за то – не сумневайся, – снова успокоил его начальник. Услышав по общему селектору, что его кто-то ожидает, он заторопился, – Вертолётчики к староверам дорогу прямую знают. Без речных кренделей. Дорулят. Ехай с богом! Скатертью дорожка.

Так Рябов и сделал. Договорился с местными вертолётчиками на расплату натурой: благо надоумили его в Министерстве геологии запастись хорошим табаком и спиртом. Эта разменная монета всё оплачивала с успехом. Счастливо взвесив в руках полукилограммовый мешочек туркменского табака: белого, длинного, обволакивающего ароматом, байкитовский командир вертолётчиков наспех навертел самокруток лётному составу дежурной смены и, также не забыв заправить дорожку упоминаниями о божьей помощи, взлетел с Рябовым в дальнейший путь.

Селение староверов Кузьмовка находилось почти в трёхстах километрах к западу от Байкита по Подкаменной Тунгуске. Здесь, в самом начале зоны Северного Полярного круга, населённые пункты встречались редко. Пролетев на вертолёте, Рябов видел только один маленький посёлок с причудливым названием Полигус. Зимой здесь жили исключительно местные жители: староверы и оседлые эвенки. Летом посёлок изредка разбавляли проходчики-геологи, лесорубы, топографисты, сейсмологи и прочий учёный люд, норовящий проникнуть в глубины Западной Сибири.

Затерянное в тайге и окружённое на многие километры вечными непроходимыми болотами, селение Кузьмовка тоже состояло из староверов. Оно насчитывало всего восемь рубленных домов, в одном из которых находилась местная метеостанция. Соединялись жилища между собой деревянными настилами. Стояло селение на возвышенности, что позволяло избегать затопления во время весеннего паводка.

– Смотри, столичник, вон местный аэропорт. Сейчас садиться будем, – пошутил пилот, указывая вниз. Среди скалистых гор, вставших столбами, как исполинское войско, редко поросших мхом на отвесе и густо занесённых снегом на вершинах, Евгений Петрович увидел в расщелине маленький посёлок.

– Куда садиться? Сплошные камни, – Рябов изумлённо всмотрелся в причудливые очертания окрестных скал, напоминавшие башни красного замка.

– Так на камни и сядем, – захохотал в ответ пилот, – О, видишь? Уже и народ вышел для встречи. Всё будет путём, дорогой московский гость. Не волновайся. Сядем, как по первому разряду, – пропыхтел он, регулируя штурвал на снижение.

Слабо убеждённый его оптимизмом, Рябов зажмурился. Но, вопреки опасениям, вертолёт точно вписался в расщелину на крошечную платформу, предназначенную для посадки. И сразу же, не дожидаясь остановки винта, к аппарату поспешили местные. Заслышав шум двигателя, все жители повыходили наружу и стояли теперь в ожидании прилетевших, укрываясь от снега, поднявшегося от лопастей винта.

– Здорово, таёжники! – крикнул им пилот, остановив машину окончательно и открыв задвижку, – Принимайте гостя из самой Москвы. К вашинским он: к Кириллу и Антонине Морозовым прилетел.

– Да знаем, однако, – простодушно улыбнулся адвокату пожилой мужичок, подошедший одним из первых, – Нам по рации из Байкита киданули, что летишь с пассажиром. А чаво кроме туриста привёз, лётчик?

– А чаво надобно? То и есть, – также бесхитростно оскалился пилот. Местные отношения не предусматривали между людьми никакого лукавства.

– Тогда сначала с бабами разберись. А мужики – на потом, – решил за всех всё тот же мужичок и кивнул Рябову, – Выгружайсь, товарищ дорогой, пошли с Антониной познакомлю. Кирилла-то дня через три, не ране, ждать надо – ушёл в тайгу, ловушки на соболей проверять.

Рябов вышел из вертолёта. К нему тут же подошла женщина средних лет с широким скуластым лицом.

– Здравствуй, гость, – поприветствовала она степенно кивком и без лишних мимик, – Антонина – это я. Иди пока в избу, вон третья отсюда будет, с петухом резным на крыше. Там меня подожди. Отовариться мне надобно. Собак не бойся: они без команды не тронут, даже не облают. На зверя только натасканы, – предупредила она.

– Иди-иди, – махнул Рябову лётчик, видя его нерешительность, – Тебе теперь тут дожидаться надо. Слыхал ведь: хозяина нет. Да не бойсь, народ тут верный, не обидит. Бывай! Как обратно надо будет – пусть по рации меня наберут. Залечу за тобой безо всякого. Побаловал ты меня. Спасибо тебе отдельное за махорку ещё раз.

Далее разговаривать пилоту было некогда. Подошедшие женщины повытаскивали из кожаных бурс разные шкурки и ждали мена. Поставка товаров в эти места проходила всего раз в год: весной по большой воде шли к посёлкам караваны судов и барж, везли всё: от иглы до мебели. А ещё оружие, рыболовные снасти да, непременно, продукты на год. Из-за короткого лета, начинавшегося сразу, без весны, и приходящегося на июнь, июль и половину августа, в этих местах успевали выращивать только картошку и огурцы. Да и то сказать – выращивать. Так, чтобы побаловать себя. Особых просторов для посадок не было. Почва вокруг лежала если не каменистая, то болотистая. А если не болотистая, то всё равно захваченная тайгой и скалами, и промёрзшая на долгие километры вглубь. В такой почве ни червь, ни жук не водился. Из растений росли только те, что имели короткий корень и не требовали никакого компоста – почва была, к тому же, ещё и скудной. Для засадок хозяйствовали на небольших участках близ домов. Кое кто ставил не лето теплицы. Что собирали, хранили бережно, а в основном жили на привезённых муке, постном масле, крупах, консервах, сухарях, сухом молоке и прочих элементарных продуктах питания. Обеспеченные мясом круглый год благодаря охоте и рыбалке и запасаясь основным ассортиментом товара во время завоза, таёжные жители спокойно переживали год в ожидании следующего разлива. При этом, при каждом выпавшем случае, они обязательно торопились что-то прикупить. Любой внеплановый вертолёт всегда вёз в посёлки прежде всего спички, муку, сахар, соль, свечи, простейшие медикаменты: йод, антибиотики, вату, марлю, бинты. Но самой большой радостью для местных были сахар и мука. А ещё – махорка и спирт. Курить или пить местные не привыкли, сохраняли обряды, табак иногда нюхали, на спирту делали кое-какие настойки, но, в основном, этот товар припасали для приезжих или для мена. Летом по реке спускалось немало туристов и геологов, они-то и разживались у кержаков табачком, заплатив за него тройную цену. В отсутствие промышленности, люди делали деньги на чём могли. Для тех же целей был и спирт. Прослышав, как пилот заговорил про махорку, бабы зашумели.

– Эй, Серёга Иванов, – крикнул пилот своему помощнику, – А ну-ка, отоварь каждую «Беломором».

Второй пилот, молодой, не более сорока лет, юркий мужчина полез в заветный ящик, вытащил оттуда папиросы и стал «торговать». Сигаретами тут никто не интересовался, возили только папиросы. Их бабы выпотрашивали, просушивали табак, какую-то часть складывали подальше в чистом виде в банки, какую-то разбавляли для большего количества сушёными травами, среди которых попадалась и конопля. Менная монета и здесь была своя: беличья шкурка отдавалась за две пачки папирос, лиса тянула на десять. Что же касалось соболя или куницы, то они предназначались для более крупных сделок, когда речь шла о спирте, порохе или горючем.

Внимательно просматривая протягиваемые ему шкурки, Иванов бережно проводил мен. Его начальник, первый пилот, меж тем спустился на землю и хвастал драгоценной махоркой перед всё тем же щуплым мужичком, что слыл местным старшаком.

– А что, мил человек, неуж не отсыплешь мне пару стаканов твоего морфия, – скорее попросил, чем спросил мужик у пилота.

Вертолётчик на это только головой замотал. Затянувшись белым дымом ещё раз и внюхиваясь в него, как в высшую сладость, пилот прищурился:

– На кой тебе? Ты же не куришь?

– Надо, – коротко ответил мужичок, —А я бы тебе, может, чего интересного дал? – закинул он удочку опять.

Пилот снова замотал головой:

– Не-а. А чего?

Мужик потянулся ему на ухо, заверяя:

– Мишка. Совсем свежак. Месяца нет, как завалили.

– Тю, откель в это время косолапый? – засомневался пилот.

Действительно, к концу октября охота на медведей уже заканчивалась. Звери уходили в тайгу, готовились к спячке. Медведицы вынашивали в себе потомство, зачатое летом.

– Да тут – дело особое, – объяснил мужик, – Помнишь-нет, пекарня у нас была? Баба в ней работала. Кстати, Антонины Морозовой тётка – Фрося Левченко.

– Чё ж не помнить? Помню, – согласился пилот, оглядываясь на сторону. Там, неподалёку от деревни, в другой расщелине стояла построенная пекарня, – Я ведь сколь раз от неё хлебов возил под заказ в тот же Полигус. Так и что?

– А ничего: задрал её мишка, – просто объяснил старовер, так, словно речь шла об обычном деле.

Пилот от удивления открыл рот и даже перестал курить.

Мужик прокряхтел:

– Так вот. Пришёл зверь на запах дрожжей. Зашёл в пекарню, а там – она. Он, однако, и задрал. Царство ей небесное, – перекрестился он, окладывая себя по привычке двумя вытянутыми пальцами.

– Небесное, – перекрестился по-быстрому и пилот, но по-своему, тройчатой жменей, – Так и что потом?

– Ничего. Догнал я его и убил. Вот и вся недолга. Скоро сорок дней, как померла Фрося. Помянем. Эвенков позовём. Они тут недалёко в тайге поселением стоят, – завершил он рассказ уверением, – Так как, возьмёшь шкуру или нет?

– Возьму, раз такая добыча, – проскрипел пилот. Очень уж не хотелось ему расставаться со вкусным табаком, да не мог он обидеть человека. Знал заранее, что выторгованный табак мужичок пустит по кругу среди гостей во время поминок. По завету сибирского гостеприимства, пришедшему всегда подавали всё самое лучшее. А то, что зверя мужик наказал – поделом. В тайге всё подчинялось своим законам. Любой мог пойти на постой, что к селянам в посёлках, что в сторожку в лесу. Никому никогда не заказано было о помощи просить: ни человеку, ни зверю. Зверей люди подкармливали, особенно в конце зимы, когда с кормом было ещё туго, или строили для них тёплые загоны на случай особых морозов. Человек же сам мог пользоваться всем, что находил на месте. Жить мог, сколько того требуется, баней там пользоваться как приспичит – пожалуйста, съестного брать по нужде: сухарей или соли в дорогу подзаправиться – разрешалось. Но только тогда, когда и вправду была в том истинная нужда, не про запас. И только при условии, что брали не последнее. Всегда, во все времена в жилище должны были оставаться спички, свечи, сухари, соль, крупы. Для последующих странников. А если кто закон гостеприимства нарушал: опустошал дом или сторожку подчистую, а, ещё хуже, портил чего – баню, например, спалил по умыслу ли, без, таких всегда потом в дороге пуля находила. Зверя, получается, тоже достала за пакости его.

– Пошли тогда в дом, – радостно пригласил мужик, – Там отсыплешь.

– Только по-скорому, батя, – предупредил пилот, – Я сюда безо всякого наряда наладился. Чего как хватятся?

Он засеменил по снегу к дому мужика и уже через десять минут выскочил оттуда с мешком через плечо.

– Эй, Иванов, ты чего там ярмарку устроил: просматриваешь каждую шкурку на свет, как рентген, – беззлобно тыкнул командир подчинённому, – Никто тут дурить тебя не станет. У кержаков товар проверенный. Закругляйся, паря, вылетать пора, – торопливо шумнул он и полез в кабину. Но тут же улыбнулся бабам, – Сразу видно – молодой ещё, без опыта.

– Научусь, Семёныч, – пообещал подчинённый с подкупающей своей простотой улыбкой.

Через пять минут торги были завершены, вертолёт поднялся в небо, оставляя Рябова одного среди незнакомых ему таёжников.

Три дня, проведённые Рябовым в деревне, позволили отоспаться вволю и поэтапно продумать весь ход дальнейших действий. Сразу после суда адвокат защиты подал апелляцию по обжалованию решения районного суда в кассации. Теперь для ведения дела нужны были дополнительные факты в пользу осуждённых. Рябов не сомневался, что Анна не обманывает, что её видели соседи по номеру. Тогда почему же вот уже дважды получал он отрицательный ответ из Красноярска? Было что-то действительно странное в том, что геологи единогласно отнекивались и даже намёком не захотели подтвердить присутствие соседки по номеру на балконе. Странное тем более, что в последнем разговоре с дежурной по этажу Рябов узнал, что сибиряки в тот вечер неплохо повеселились, и веселье это закончилось дракой. Кто кого бил и каким образом приезжие замазали свою вину перед администрацией дежурная не знала. Она не хотела рассказывать даже и того, что сказала. Но уж больно разжалобил её адвокат, объясняя, что Анна сидит в тюрьме по ложному обвинению. После разговора с дежурной решение Рябова сложилось почти молниеносно. Явно на лицо был какой-то провал информации. Получить недостающие факты адвокат рассчитывал от очной встречи с сибиряками. Вот только предсказать её не мог никак. Отлёживаясь на широкой кровати, поставленной в определённой ему Антониной комнате, Евгений Петрович так и эдак строил планы на будущую защиту и понимал, что без положительных показаний свидетелей апелляции ему не выиграть. Хозяйка его разговорами не донимала. Спросив в первый день по какой нужде он приехал и не услышав конкретного ответа, Антонина приняла с благодарностью из рук гостя литровую бутылку спиртового чистогана и такой же, как для лётчика, полукилограммовый мешочек с махоркой, и отстала, не обидевшись. Она с детства привыкла к тому, что мужские вопросы решались здесь без женщин. Присутствие незнакомого мужчины в доме её не теснило, хотя и приходилось в эту пору им коротать день от свету до свету. Но длинные ночи, отсутствие телевизора, как объекта совместных интересов, а также природная замкнутость обоих, заставляли и гостя, и хозяйку держать дистанцию. А вместе с тем, женщина могла спокойно прохаживаться по дому в одной ночной сорочке и не стеснялась его, мелькавшего в одних трусах: по малой нужде, да особенно в сумерки, выскакивали на крыльцо, не утруждая себя бежать до туалета. Для этого достаточно было накинуть на плечи одну из меховых шуб, лежащих в сенях горой, да сунуть ноги в валенки.

Шубам в Сибири счёта не знали. Частной коллекции Антонины мог позавидовать любой меховой дом «Фенди». Была у неё и белка, и росомаха – зверёк что-то среднее между волком и лисой, и куница, и соболь, и даже горностай.

– А кто вам их шьёт? – спросил как-то Рябов, возвращая тяжёлый волчий тулуп Кирилла.

– А кто б нам тут их шил? Сами, – коротко ответила хозяйка, – Это нетрудно.

На четвёртые сутки пребывания Рябова в селении, вернулся домой Кирилл. Пришёл среди ночи и, застав в избе незнакомого гостя, не удивился. Рябов, смущённый своим присутствием больше, чем жильцы, поднялся для знакомства.

– Здравствуй, хозяин, – протянул адвокат руку широкоплечему бородачу, – Я – Евгений Петрович. К тебе пожаловал от Николая Кравцова. Не знаю, помнишь ли такого? Бывал он тут в ваших местах в девяносто первом году. Рыбу ловил. Сам он из-под Калуги.

Кирилл, выслушав Рябова без выражения каких-либо эмоций, качнул головой:

– Помню Колю. Как не помнить? Как он жив-здоров?

– На этот счёт разговор есть отдельный, – замялся гость, глянув коротко на Антонину, неожиданно расплывшуюся за спиной мужа в улыбке.

Кержак тяжело сел на лавку и стал стягивать тяжёлый шерстяной свитер.

– Добре! Поговорим завтра. А теперь иди спать, человек хороший. Ночь на дворе. Да и я устал – мочи нет. Покорми меня, Антонина наскоро. А к обеду чтоб баня была и уха, – не то попросил, не то приказал он.

Кивнув в ответ, хозяйка кинулась к печи. Она вытащила горшок с мясной кашей, ещё тёплой, так как ждала мужа с вечера и потому угли берегла, а из сеней принесла кувшин кваса. Наскоро поев, Кирилл ушёл спать в другой конец избы в отдельную комнату, а Антонина ещё долго хлопотала при свече, что-то правя к наступающему дню.

На другой день проснулся хозяин только к обеду. Выйдя на крыльцо в одних портках и тулупе, одетом на голое тело, Кирилл сладко потянулся и, вдохнув морозный воздух, умылся снегом. Рябов, не знавший чем занять себя, расчистил небольшую площадку за избой для зарядки. В момент, когда Кирилл вышел из избы, Евгений Петрович был занят отжиманием от бревна. Медленно всунув ноги в валенки, стоявшие тут же на крыльце под козырьком, Морозов спустился по ступеням и побрёл к адвокату напрямик, по снегу. Не говоря ни слова, а только кивнув на приветствие, бородач присел на одно из брёвен, сваленных неподалёку вдоль забора, и стал смотреть на упражняющегося. В окне показалось и зависло лицо Антонины.

– Может вместе со мной, Кирилл, не знаю уж как по батюшке? – предложил Рябов, стеснённый публикой.

Кирилл, поняв, густо засмеялся в бороду и шикнул на жену издалека. Лицо в окне тут же исчезло.

– По батюшке я Иваныч. А от предложения – ты меня, однако, уволь. Мне, гость дорогой, такие телодвижения непригодны: от них ни в руках, ни в ногах силы не будет. Вот как бы предложил ты ёлки повалить, брусья на распил покидать, доски для крова потягать, корову из болота вытащить, лося заваленного по тайге понести, так это – моё. А прыг-скок – для вас, столичных, хорошо.

– Это да, мне с вами тягаться – не по силам, – заранее сдался адвокат.

Кирилл кивнул:

– Для непривычных такое – тяжко. Хотя, Колю я в своё время натаскал. Он, не знаю, рассказывал-ль нет, после выворота стопы ведь почти с месяц не мог на ногу приступить. И ещё бы три провалялся, если бы не моя Антонина со своими чудодейственными притирками да я с ежедневными просьбами пособить там, подмогнуть здесь. Он-то, Николай, парень совестливый: как застрял у нас, всё переживал, что объест. Вот и подскакивал на любую просьбу: мог, не мог. А я, думаешь, зажадничал? Брось! Нас с нашей тайгой разве объешь? Тут провизии – не перебить. Зверя в лесу, рыбы в воле – полным-полнёхонько. А доставал я его, чтобы заставлять двигаться, работать. Потому как лучше труда – ничто не лечит.

Евгений Петрович усмехнулся:

– Так сказать – трудотерапия.

– Она самая. Он у меня как полазал по скалам, как поплавал в запруде, как походил со мной в тайгу за рябчиками – сразу на две ноги встал, без всяких врачей. Да он, наверняка, рассказывал? – обратил силач на приезжего полу-взгляд.

Рябов, прекративший гимнастику с самого начала разговора, понял, что хозяин осторожно прощупывает его, чтобы знать на какую тему повернётся разговор. На вопрос Кирилла адвокат покачал головой:

– Нет, Кирилл, про такое мне Николай ничего не рассказывал. Мы с ним не настолько знакомы и не там встретились, чтобы по душам беседовать или всё друг о друге знать? А что тут с ним приключилось?

Не поняв ответа, Морозов долго посмотрел на адвоката. Потом скупо прогудел:

– Оступился на промысле и заболел.

– Как это?

– Просто. Стал сходить с плота. Думал, что дно рядом, вода-то прозрачная, а до него ещё три метра оказалось. Вот он и ушёл с борта в глубину с головой. А река-то холоднющая была, всего градусов десять, не больше. Даром, что лето. Николай и закоченел сразу. Так бы и остался на дне, если бы за ним один из наших не нырнул.

– А всплыть?

– А оттуда не всплыть, мил человек. Оно, знаешь, как бывает: когда к холоду с непривычки, то нырнёшь и кажется, что тысяча ножей в тело впиваются и дыхание перехватывает. У меня такое было, когда пацаном рос. В прорубь свалился. Тоже сначала как шок, к сердцу кровь приливает, кажется, что оно лопнет, а потом – тормоз, голова больше управы не даёт и тело перестаёт двигаться. Тогда – конец. Если никто не подхватил, не вытащил, считай погиб.

Адвокат поёжился. Небольшой ветерок проникал под тёплый свитер и был вспотевшему телу неприятен. Рябову представилось, как за шиворот попадает ледяная вода:

– А ведь, наверное, и когда вытащат, то застудиться всё равно можно?

Кержак слепил снежок и киданул его в сидящую на пеньке неподалёку ворону.

– Можно. Как нельзя? Мы для того при себе всегда особое зелье имеем. Настой, у кого брусничный, у кого на малиновом листе, или особо хорош из почек красной смородины. Ягод у нас в сезон – до краю не обойти. Из них варенье варим. А из листьев и почек – настойки на спирту делаем по особым рецептам. Хлебнёшь такого навару и всё ни по чём. Изнутри сразу согревает, разгоняет застывшую кровь. Так вот и Колю вашего спасли. Напоили, как выудили, да к нам на постой отправили. Рядом он был, повезло. А тут уж Антонина к нему прилипла. Приняла, как родного. Полюбился он ей с первого взгляду. Как человек, понимать надо, не как мужик.

Рябов кивнул:

– Да, человек Николай хороший, целостный.

Кирилл опять посмотрел затяжным взглядом, прощупывая, обдумывая. Потом ответил:

– Я таких слов «целостный», ты уж прости, гость, не знаю. А то, что парень он добрый – однозначно. И без червя в душе. Детей-то у нас нет, бог не дал, вот баба моя и приняла Николая, как если бы он был её сын. По возрасту однако он мог бы нам в сыновья сойти вполне. Мне ведь уже шестой десяток скоро махнёт.

Рябов, оглядывая здоровяка всего сразу, подивился:

– Хорошо выглядите.

Крепкое тело Кирилла было упруго, лицо избавлено от морщин, светлые глаза горели ярко, волосы росли густо.

– Да ты мне не выкай, пожалуй, хороший человек. У нас тут всё по-простому, без церемоний. А за оценку – спасибо, конечно. Только в Сибири долголетие – вещь обычная, если выживешь. Все выглядят хорошо, потому как морозом продублённые; ничего нам и не сделается. Пошли, что ли, в избу, пока не примёрз, – предложил сибиряк, видя как гость, одетый в свитер и спортивные штаны, синеет при двадцатишестиградусном морозе на глазах. Адвокат замялся:

– Может, сначала поговорим про Николая?

– Поговорим в доме. Антонины не бойся; чего её бояться. Кому тут что говорить? Разве только со зверями в лесу перемолвишься, а так – нет у нас обычая про чужих судачить. Люди у нас, как кремень! Пошли! Угощу тебя кое чем, – поднялся он окончательно и, пока шли до избы, похвастался, – Торгуем здесь понемногу с приезжими башкирами. Покупаем у них дикий медок. Они у себя бортничают, пчёлок эксплуатируют. С них медок на всю зиму набирают. И то сказать – плохое ли дело, если у пчёл его и так вдосталь. Они улии не разоряют, ни-ни! Зачем? У каждого своих дупел примеченных по пять-шесть на дом. С них и собирают всё лето понемногу. А потом нам с последними баржами везут. На мен. Тоже не много. А много нам к чему? На лечение, с блинами полакомиться, ну и, главное, на забаву – глотки погреть, в баньке хворь поразгонять.

Мужики остановились подальше от крыльца по малой нужде. Беседа велась, как среди давних друзей.

– Пьёте значит? – засмеялся словам кержака адвокат, – А как же запрет? Или вы уже законы не соблюдаете? Пьёте, курите?

– Окстись! – зыркнул Кирилл заправляясь, – Кто курит табак, тот хуже собак. А медовуха – это не питьё, это лечение. Спиртяку не глушим – это запрет. А медовуху – положено! Сам сейчас поймёшь, о чём толкую. Сперва медовухи, а потом – в баньку! В парилке посидел, на снег выскочил, опять зашёл и сил набираешься. А мёд по тебе гуляет, гуляет. Час-другой, и, как на свет народился. А в голове аж шум стоит, до того хорошо. Пошли, расскажешь про Николая. Хороший Коля парень, да, Антонина? – спросил он на входе у жены.

Антонина кивнула и перекрестилась на образа Святой Матери в углу большой комнаты:

– Нам бог только хороших посылает.

Мужики прошли и сели за уже накрытый стол. Тут же Антонина подала кувшин с настойкой. Кирилл налил по большой глиняной кружке. Глядя на ёмкость, Евгений Петрович засомневался.

– Уж и не знаю, хозяин, осилю ли? – извиняясь спросил он, заглядывая вовнутрь.

– А ты не силь. Как не пойдёт, так и не пей. Но токо пока ещё никто не вышел из-за стола, второй не попросив. А после второй – хоть проси, хоть нет, не дам, – улыбнулся хозяин добродушно, – Такой обычай: только две. Да ты пей, не стесняйся, – подбодрил Кирилл и сам припал к напитку.

Варево было студёным и бодрящим. Выпилось оно как квас. Но только, едва поставил Рябов кружку на стол, понял, что такое медовуха: в голове приятно закружило и по телу пошёл жар.

– Ох, хороша бодяга! – одобрил Кирилл, – Ты как, Петрович? Осилил?

– Доброе питьё, ничего не скажу, – улыбнулся Рябов, – Такое и впрямь ещё в рот просится.

Кирилл засмеялся басом:

– То ли ты ещё после парилки скажешь? Пошли мы что ль? – кивнул он жене, – Часок попаримся, а потом ушицы!

– Так уже всё готово, Кирилл, идите с богом! Лёгкого вам пару!

– Ты нам туда попозжа полотенца принеси.

Хозяин, взял из приготовленной стопки две простыни и пошёл из избы.

В просторной рубленной бане мужики охали и ахали от крутого пара, напущенного при первом заходе. Пообтряхнув себя слегка колючим кедровым веничком, Евгений Петрович выскочил в предбанник и упал на лавку. Через несколько минут вышел из парной и Кирилл и подался прямиком наружу на снег.

– Хороша банька – слов нет! Спасибо тебе, хозяин! – поблагодарил кержака гость, когда тот вернулся.

– На здоровье. Ты как? Уже всё?

– Да зайду ещё раз. Не очень-то я к такому пару привычен. Мы в столице всё больше сухой любим. А этот – здоровее, понятно, но мне тяжело.

– Не усердствуй. Никто тут с тобой наперегонки не подладился, – согласился Кирилл, утираясь простынёй. По всей бане шёл плотный хвойный дух, от которого щекотало в ноздрях. Адвокат дважды чихнул и посмотрел на свои стопы.

– Слышь, Кирилл, а так я и не понял, что тогда у Николая с ногой-то приключилось?

Кирилл засмеялся:

– То отдельный случай. Его к нам как привезли на отогрев, я его, как тебя вот, медовухой-то напоил да хотел также в баньку засунуть. А он во хмеле с крыльца моего сиганул куда не надо. Высокое оно у нас, крылечко-то, вот Коля и не рассчитал. Шагнул и ухнул. Говорит, как во сне вроде привиделось, что у себя он на дворе. Нога распухла сразу – как голова. Куда с такой на промысел? Потому и осел тут на месяц. А мне, однако, вроде как неудобно: моя вина, напоил парня. Вот такая история. А Колю, как выздоровел, потом вслед за своими на вертолёте переслали.

– Перепутал он, значит? – усмехнулся Рябов.

В дверь постучала и, дождавшись отклика, вошла Антонина с полотенцами.

– Это хорошо ещё, что только крыльцо перепутал, – подмигнул адвокат, кивая на вошедшую женщину.

Она, отсутствовавшая при разговоре, не поняла о чём речь и нахмурилась.

– Это точно, – засмеялся Кирилл, сделав жене знак уйти. Дождавшись, пока дверь плотно прикрылась, он заметил. – Хотя, Коля не из пакостливых. Да и по своей жене он шибко скучал. Всё время только про неё и рассказывал Антонине. Не помню уж как-то её зовут?

– Анна, – вздохнул адвокат.

– Точно! Анна! Она потом Антонине и письмо написала, благодарила, что мужика её выходили. Ей малость, а нам – приятно. И то сказать, у бабы моейной оно за всю жизнь единственное письмо и есть. Кому нам писать-то? – Видно было, что Кириллу приятно хвалиться от имени жены. Рябов снова вздохнул. Сибиряк это заметил:

– А что ты так тяжко, Петрович? Беда что ли приключилась? Давай уж говори. А то мы всё вокруг да около…

Из бани мужики вышли ранее объявленного часа. Услыхав от адвоката о случившемся, Кирилл засобирался. В доме сели за стол, но есть не торопились. Кержак попросил у жены подать письмо Анны. Женщина молча принесла и села рядом, ожидая, пока, с её согласия, адвокат прочтёт.

Рябов, перечитав, аккуратно сложил лист и убрал в конверт:

– Да уж, письмо. Но только, неужели же вам и вправду писать некому? А как же родные, близкие? Разве нет никого, кто живёт вдалеке?

Морозов, степенно обтирая заледенелый кувшин с новой порцией медовухи, помотал головой:

– Все наши – тут. Родителей похоронили кого когда. Мой отец в тайге сгинул, даже косточек не нашли. Мать от болотной лихорадки скончалась. У Антонины тоже мало кто остался. Недавно вот мишка тётку задрал.