Текст книги "Такая роковая любовь. Роман. Книга 2"

Уйдя от Ларисы, Анна догадалась об истинной причине Колиных недосыпов. Он не мог не понимать происходящего. Оставалось только дознаться почему всё это время Кравцов столь терпеливо сносил все выходки Ларисы. Сказать это Анне мог только он.

Глава седьмая: Одиночество Анны

Анна Керман устала от воспоминаний. Лоб и переносица покрылись жутким потом, какой выделяется в экстремальные периоды: волнения, например, или страха. Такую же противную липкую влажность Анна ощущала под тканью платья, отчего беспрестанно шевелила телом, пытаясь движениями проветрить одежду. Адвокату со стороны могло показаться, что женщина ведёт себя дёргано и возбуждена от рассказа больше, чем следовало бы. Рябов посмотрел на заключённую с жалостью и протянул стакан с водой:

– Анна, у меня к вам есть несколько вопросов. Но, может быть, вы хотите продолжить в следующий раз?

– Что вы, что вы! – Анна поспешно прекратила пить. – Спрашивайте всё, что хотите.

– Вы уверены, что не устали?

Анна патетично усмехнулась и покачала головой.

– Тогда ещё раз расскажите мне всё, что было с вами после того, как вечером двадцать второго января после собрания вы остались в гостинице одна. Николай ушёл в тот вечер быстро?

Керман кивнула, словно не понимала, как адвокат может не верить тому, что уже было сказано:

– Да. Мы только выпили в ресторане по бокалу шампанского за моё «удачное» трудоустройство, и он ушёл.

– И вы ему так ничего и не сказали о разговоре с Ларисой? – понять настроение женщины казалось важным. На самом ли деле Анна пощадила самолюбие любимого мужчины, или… Сколько раз уже приходилось Рябову встречаться во время процессов подобного рода со всякими деталями, ранее упущенными, за которые платил потом дорогой ценой: суровым решением суда.

Анна снова отрицательно покачала. Как же все эти люди не могли понять очевидного: она не могла рассказать Коле об этом разговоре. В противном случае пришлось бы рассказывать сразу обо всём. К такому удару Кравцов на тот момент готов не был. Женщина снова принялась вспоминать вслух.

Анна с печалью посмотрела на дверь ресторана, за которой только что скрылся Николай. К её огромному сожалению, о ближайшем будущем им сегодня откровенно поговорить не удалось. Выскочив накануне от Ларисы в пять часов, Анна уже опаздывала на встречу с Кравцовым, назначенную в холле «Россия», где её разместили. Набрав рабочий номер Николая по его же сотовому, оставленному ей в пользование ещё вчера, она попросила забрать её у метро «Охотный ряд». При встрече, Анна только извинилась за опоздание. Посвящать бывшего мужа в проблемные отношения с его настоящей супругой она не стала. Николая было нетерпимо жаль, и совершенно не хотелось ранить его, и без того ранимое, самолюбие. Увидев Анну, Кравцов принялся весело шутить над её свежим румянцем:

– Это тебе, Нюха, московский климат на пользу идёт. – Николай выруливал из узких переулков центра на набережную Москва-реки. Фирма Ларисы находилась на Гоголевском бульваре, в здании одного из старинных особняков. Ехать туда в это время через центр означало заранее обречь себя на долгий простой в пробках. Путь вдоль реки был более свободным. Глядя из окна машины на декоративные подсветки стен и башен Кремля, Анна улыбнулась. Ей стало необыкновенно хорошо от того, что Коля назвал её «Нюхой». Это имя он нашёл для неё давно и называл так раньше в самые искренние моменты. – Вот посмотришь, поживёшь тут пару месяцев, поработаешь, так от твоей мнимой бледности и следа не останется. А уж хандра-то так точно пройдёт, – воодушевлённо предрекал Кравцов, – У нас с ребятами столько планов по обновлению отделочных работ; ты бы только знала! Здесь в моду сейчас входят навесные потолки, противошумовая изоляционная стена, ламинат. Клиенты всё чаще просят строить мезонины; и не только в загородных домах, но и в квартирах. И представляешь, на всю Москву всего пара фирм, кто это делает. Так что, мы на освоение этого уже определённый бюджетик заложили. А тканей сколько для драпировок! Со всего света понавезли. Такие окрасы, а никто особо их не использует. Кругом токо дуют друг с друга. Смотреть – глаза режет. Куда не приди, интерьер один в один. Как в «Иронии судьбы»: где бы не жил – оказываешься всегда, как дома. Даже декорации одни и те же: огромные пальмы и искусственные экибаны. Картины на стенах – чаще дешёвые полотна в дорогих позолоченных рамах. Или же какой-нибудь умозаламывающий авангардизм вперемешку с сюрреализмом. Не веришь?

Анна улыбалась и кивала. Кравцов продолжал. Речь его текла красивым баритоном, упакованным сложными словами, перевязанным модными выражениями и только изредка пробиваемым дырочками привычного говорка, как для вентиляции:

– Не далее чем вчера я видел у одного чудика дипломата писание сального чудовища о семи ногах и пяти головах с глазами наивного ребёнка, который одной головой плачет, другой пугается, третьей судорожно смеётся, и ещё чё-то там.

Анна захохотала:

– Главное, что ты уловил идею. Ты, давай, Коленька, лучше смотри на дорогу! Как бы нам при таком гололёде не въехать в кого-нибудь. Ужас, сколько машин! – в очередной раз поразилась она.

Сплошной поток в два ряда полностью запрудил собою набережную по всей её длине от гостиницы «Россия» и до самого храма Христа спасителя.

Кравцов до боли сжал зубы, так, что заходили на скулах желваки: слух колыхнуло ласковое обращение. Только Анна могла так нежно называть его по имени, возбуждая массу желаний. Чтобы не соблазнять себя и дальше неуместными мыслями, Николай принялся вновь говорить о работе. Он никак не должен был сейчас провоцировать их отношения. Ни, тем паче, подвергать бывшую жену сомнениям относительно собственных чувств. Николай подумал, что если Анна станет хотя бы догадываться о том, что он снова бредит ею, она испугается и уедет. Поэтому, он железно сжал подбородок и устремил взгляд на дорогу, занесённую снегом.

После собрания, на котором Керман, как и предполагалось, была единодушно утверждена на фирме Ларисы в качестве художника-декоратора, Николай отвёз Анну в гостиницу. Не чувствуя ни голода, ни усталости, женшина всю дорогу до «России» обсуждала с бывшим мужем идеи, имеющиеся у неё до появления в Москве. Обстановка, царящая на предприятии, с первой же минуты расположила Анну и побуждала к работе. Невыясненным оставалось только одно обстоятельство: как теперь себя вести. Сначала Анне хотелось сделать вид, что их разговора с Ларисой не было. Не состоялся, и всё тут. Разве можно принимать всерьёз бредни пьяной соперницы? Но с другой стороны, Анне, лучше, чем кому-либо, было понятно, что она вступила на путь борьбы. Возможная конфронтация угнетала. Характер Керман хотя и был закалён жизненными перипетиями, всё же не позволял каждый день выходить в лобовую с видимым противником. По натуре она была дипломатом, старающимся в любой ситуации найти дорогу если не к миру, то хотя бы к взаимопереносимости. Теперь важно было понять, что позволит Ларисе терпеть её рядом. Смелость начальницы, подкреплённая уверенностью, выстроенной на успехах, являлась для последней прекрасным оружием. Позволить подвергать себя унижениям, Анна не могла; тряпкой она никогда не была. Значит, требовалось стать вне конкуренции на фирме. Чтобы Лариса уважала её, как специалиста. Благо в профессии было чем заняться. В столице остро требовалось проявление индивидуализма, позволяющего выдавать свою работу за модное словечко «ноу-хау». Только своеобразность течений, моды, технологий, методов, выполненных в стиле «а ля рюсс», в сочетании с огромными инвестициями, могли помочь России вновь обрести своё лицо. Авторитет страны и жителей, утерянный за пару последних десятилетий уходящего века, был всё ещё раним, жёстко окольцован ярлыками и штампами зарубежных политологов и историков. Трудности жизни рядовых россиян после советского периода, успеха делу возрождения России прибавить не могли. Тем не менее, Анна, как и Николай, как и десятки тысяч бывших россиян, покинувших страну раньше или позже, и вернувшихся в неё пусть даже в качестве туристов, не могли не заметить стремление каждого Русского к лучшей жизни. Не могли не почувствовать неутраченный оптимизм и веру граждан в то, что страна вновь встанет в нужную колею. Это воодушевляло и подталкивало к действию. Это побуждало к возвращению.

«И ляжет тебе на плечи вся тяжесть поиска нужных решений. И облачится она муками сомнений. И воплотится в произведение, благодаря неуемным фантазии и фанатизму, проявлять которые ты можешь начинать уже с завтрашнего дня», – мысленно подбодрила себя Анна. Оставшись за столом одна, она безразлично посмотрела на распечатанное шампанское в ведре со льдом.

Официант, издалека завидев её пассивное настроение, бесшумной тенью возник за спиной и по-кошачьи промурлыкал:

– Желает ли барышня, чтобы я наполнил её бокал заново?

Лакейское выражение из времён старой Империи, какую знали только по фильмам икнигам, затронуло в женщине ранимую струну. Анна подумала, что если бы когда-то давно, в тысяча девятьсот семнадцатом году, предки её матери не были раскулачены и навсегда высланы из России в Таджикистан, она, наверняка, гораздо привычнее сносила бы сегодня угодливость. Увы, семидесятилетняя коммунистическая закалка, основанная на принципах классового равенства, искоренила в Анне, как в носительнице родовой информации, всю терпимость к халдейству. Не желая лицезреть официанта, женщина отрицательно покачала головой.

– Может, вы желаете, чтобы я отнёс вам начатую бутылочку в номер? – не угадывая мысли, молодой человек теперь вырос перед клиенткой.

– Нет, мы не желаем. – Анна намеренно подчеркнула чуждое местоимение. Стать знатью уже не светило. К чему же тогда было притворяться? Разве несостоятельность подобного факта интересовала этого парня? Вряд ли. Единственное, чего он хотел, так это подзаработать лишнюю копейку, оказав очередную услугу. Будь у молодой женщины деньги, она, возможно, и не отказалась бы от предложения. Хотя бы для того, чтобы понять, что значит давать чаевые. При советском режиме за них не приветствовали. В Германии подачка мелочи приравнивалась к унижению. Жить в новой России, успешно овладевшей и этим новшеством, Анне пришлось до сего дня недолго, причём большей частью в деревне. А там не то что о чаевых, даже о ресторанах понятие имели лишь приближённое.

Глядя на угодливое лицо официанта, Анна досадливо подумала, что единственное, чем она может порадовать сейчас этого мужчину, будет отказ от едва начатой бутылки. «Наверняка он отнесёт недопитое шампанское в какой-то из баров, где её спокойно пустят в расход, и на этом заработает больше, чем на моей мелочи», – решила Анна.

«Ладно, не жили, как господа, и привыкать нечего», – мудро решила женщина, уже поднимаясь в номер. Счастье, неограниченно отразившееся в глазах официанта при отказе от его услуг, подсказало молодой женщине, что она в очередной раз не ошиблась в своих догадках.

Успокоить досаду Анна могла только мыслью о том, что всё-равно она не стала бы пить напиток одна. Шампанское в номере, которое не с кем было бы распить, могло стать предметом ещё большего уныния. И без того, возвращение в комнату, пахнущую кратковременным присутствием Николая, нагоняло тоску.

Улегшись с обувью на пустующую соседскую кровать, Анна принялась рассуждать о том, что мог делать сейчас бывший муж. Наверняка он уже добрался до дома. Как встретит его Лариса? Возможно, за остаток дня она сумела привести себя в приличный вид. Интересно, расскажет ли она ему об их встрече? Скорее всего нет. Прежде всего поинтересуется, как прошло собрание, и что думают об Анне другие сотрудники, например, бухгалтер Кирякова. Эта женщина работала ещё с отцом Ларисы и была проверенным кадром. Несмотря на то, что она улыбалась вежливо и учтиво, от внимания Керман не ускользнула её настороженность. После каждого предложения Анны Кирякова реагировала сдержанно и подчёркивала необходимость «держать» бюджет. Была ли подобная осторожность связана только с профессиональной ответственность Светланы Геннадьевны? Анне очень хотелось бы верить в это, а не в то, что эмоциональная сухость пожилой женщины пропитана сплетнями.

Так или иначе, глядя на Кирякову, Анна поняла, что вряд ли придётся рассчитывать на её союзничество. Остальные члены управления: архитектор Андрей Сальцов и моложавая инженер по коммуникациям Ольга Дедяева, располагали к себе больше. Сальцов – добродушный мужичок сорока с небольшим лет, улыбался на протяжении всего вечера. Мелко щуря близорукие глаза, надёжно спрятанные позолотой оправы и космами бровей, он, при каждом предложении Анны, реагировал выкриком:

– Отлично! Ребята, это отлично! Стоит об этом подумать.

Когда же Анна, подбодрённая его реакцией, принималась детально разъяснять особенности новшества, Сальцов и вовсе оживлялся и в конце снова выкрикивал уже знакомые три фразы. Добродушие Сальцова активно поддерживали Николай и Дедяева. Броская моложавая брюнетка обволакивала мысль, высказанную Анной, многочисленными вариантами, превращающими её в широкий проект. Завидное красноречие Ольги Константиновны придавало даже самым скоромным решениям новенькой объёмность и увесистость. Идея, облачённая в чехол технических терминов, заводила всех, вселяла оптимизм, побуждала к реализации. Анна поняла, что Ольга, как она с самого начала попросила звать её, является творческим символом фирмы. Николай, при этом, был её мотором. Сальцов – нежной душой. Кирякова – непоколебимым сознанием. Свою роль Анне определить пока не удалось. Про место и назначение Ларисы она не хотела даже думать. После сегодняшнего разговора, Лариса перестала для неё быть важной частью жизни. Мысли о ней не жгли совесть, как прежде, и не отравляли существование, как ещё совсем недавно. Они даже перестали тревожить исходом сложившейся непростой ситуации. Они только приобретали значение навязанной необходимости сдерживаться при обоих супругах. Это нужно было Анне не ради себя. И уж тем более, не ради Ларисы.

Наполнившись за несколько часов общения с Колей эликсиром абсолютного счастья, Анна обмякла. Тревога покинула её, уступив место надежде на благополучие. Зная себя, Анна вполне могла надеяться, что на какое-то время ей вполне хватит только душевного тепла, исходящего от Николая, не посягая на материальность. Рассуждения о Коле приятно грели изнутри. Женщине захотелось поделиться о них с кем-то вслух. Единственный человек, кому Анна могла довериться безо всяких опасений, была Надежда. Анна потянулась к сотовому телефону Николая. Звонить в Калинки с гостиничного номера было дорого, а у Кравцова на телефоне действовал какой-то особый абонентский тариф, благодаря которому, связь с родными по карману не била.

Трубку в Калинках снял Иван.

– О, Аннушка, привет! – совсем по-домашнему растянул он, – Ты как там, красавица наша? Надюха мне уже доложила, что ты в Москве.

С Надеждой Анна связалась ещё вчера, сразу, как только разместилась. На заботу Ивана женщина улыбнулась:

– Спасибо, Ваня, у меня всё хорошо.

– Во! Всегда бы так, – заметил Иван с некоторым упрёком, – А что это у тебя там за шум какой? Телевизор что ли смотришь?

– Нет, Иван, это у меня в соседнем номере проживающие что-то празднуют; музыка от них гремит, – усмехнулась Анна, мысленно позавидовав тому, что людям за стеной есть чему радоваться.

Белородько защурился:

– Ну, если вот только что в соседнем номере, тогда ладно. А то, могла бы и у себя праздник устроить. Чего кислая какая? Голос усталый.

Анне стало себя жалко сразу от всего: что одна, что родные далеко, не поедешь к ним вот так запросто, что жизнь снова складывается непонятно:

– Устала я, Иван; так и есть, – согласилась Анна, – Была сегодня на фирме; Коля меня своим представлял.

– Во как! – присвиснул Иван, – Ну, а к нам когда приедешь?

– Не знаю, Ваня, – честно призналась Анна, – С завтрашнего дня я уже приступаю к работе.

– Лариса тебя всё-таки взяла?! – теперь в голосе Ивана сквозило неподдельное удивление, – Ладно, тут Надюха трубку рвёт. Ей всё расскажешь, она мне потом доложит. Целую тебя, Аннушка. Надеюсь скоро увидеть.

– Обязательно, Ваня, – пообещала Анна.

Родное обращение близких людей, по-прежнему признававших её, несмотря на то, что формально их родственницей она уже не являлась, растрогало. «Аннушкой» она стала для них давно. Тогда, когда после свадьбы с Николаем, осталась жить в деревне в доме родителей Кравцовых.

Глава восьмая: Воспоминания Надежды (январь 1997)

Темнота в деревне давно была делом забытым. Стоя на морозном крыльце, Надежда осматривала далёкую дорогу, проложенную через весь посёлок. Она начиналась от больницы, бывшей не так давно окраиной, но теперь обросшей новыми домами, как дерево лишаём – плотно и основательно, и шла до самого бывшего поселкового клуба, в котором Белородько и Рогожин разместили свой офис. Дорога была асфальтированная, с пешеходными тротуарами с двух сторон и красивыми железными фонарями на манер столичных: с коваными вензелями и закрытыми стеклянными плафонами. Новые фонари вкопали недавно, всего как три года, заменив ими старые, ломотные оглобли с лупатыми фарами: безвкусные, громоздкие да проржавевшие от давности. Новые двухламповые светильники Белородько выписал по договору в Нижнем Новгороде; очень уж хотелось иметь в посёлке такие же фонари, какие стояли в Москве на Арбате. Жителям, приходившим первое время смотреть на фонари, как на диковинку, Белородько объяснял, что уважающие себя люди должны жить в нормальных условиях. Что такое нормальные условия, большинство поселенцев понятие имели только по американским телесериалам про Санта-Барбару. Поэтому, рады были радёшеньки украсу их жизни хоть такой малостью.

– К нам теперь в Калинки, поди, и важные персоны заглядывают; всякие там Губернаторы да президенты компаний. Значит, надо их встречать, как подобает, – убеждал Иван Рогожина, заставляя Лукича тратить часть доходов от совместного предприятия на облагораживание деревни. Рогожин расставался с доходами ещё тяжелее, чем раньше, когда распоряжался не своими деньгами, а общественными. Но перечить Ивану не смел: за неполные восемь лет коммерческой деятельности, Белородько превратил их обоих в крупных преуспевающих бизнесменов.

Любуясь голубыми отсветами фонарей, Надежда думала о только что закончившемся телефонном разговоре. Холод начал потихоньку пробирать, проникая под толстую лисью шубу.

«Может Анну обратно сюда позвать? Что-то мне её голос сосем не понравился.» – задумалась Надежда.

Потеряв жену, на крыльцо выглянул Иван:

– О, мать, ты тут? А я думал всё ещё трепешься. Как там Анна? Грустная что-то?

– Грустная, – согласилась Надежда, заходя в дом, – Не нравится мне эта их с Колей идея работы на фирме Ларисы. Зря они поверили, что Лорка простит былое… Злопамятная она.

Надежда сунула свои руки в мужние. Иван жарко задышал в них:

– Откуда тебе знать?

– Да-да, кому как мне, и не знать? Поеду завтра с самого утра в Москву. Анне обещала увидеться, – сообщила она мужу, целуя в темечко и вытаскивая руки. Но Иван не уступил, удержал ладони жены, спросил, как бы про между прочим:

– Ты с ней в городе встретишься, или как?

Этот взгляд и голос мужа Надежда знала хорошо: что-то Белородько варил уже в своей голове, чем-то мысли озаботил. Хитро улыбаясь, Надежда ответила, забирая-таки руки:

– Не. Я сразу на квартиру рвану. Продукты Егорке завезти надо. Он там, чую, голодом себя морит. А Анна туда после работы приедет, заночует с нами. Чего ей по гостиницам мыкаться?

– А чё у нас завтра? Какое в смысле число? – спросил Иван, словно только сейчас размышляя о чём-то.

– Двадцать третье января уже.

– О! Так я могу с тобой поехать. Мне двадцать четвёртого всё одно в Москве надо быть, с канадцами по зерну потолковать. Да и тебе с сумарями таскаться одной не сахар.

Надежда посмотрела на мужа с усмешкой; наконец-то, прорвало:

– Так и скажи, что по Аннушке соскучился. А то канадцы…

Своего зерна бывшие колхозники давно уже не сеяли и не собирали. По всей стране поля стояли какой год голые, поросшие бурьяном на многие сотни километров. Профессия сельского работника вырождалась. Иван под взглядом жены задёргал усами.

– Да ладно тебе, женюга, ревновать к незамужней молодухе… Я и Коляню давно не видал. Да и сына нужно проведать: как он там грызёт гранит науки. Скажи нет?

– Скажу да, – широко улыбнулась Надежда и чмокнула мужа теперь уже в небритую щёку, – Поедем, поедем. Побрейся вот токо перед дорогой. И поедем!

На следующее утро Белородько поднялись в дорогу с рассветом. Засовывая вещи в багажник, Иван подал в салон меховую шапку:

– Макушку, мать, не забудь! Подивишь Аннушку своими куницами.

Надежда бережно приняла убор, поправила его, принялась поглаживать свисающий с одной стороны хвостик зверька:

– Сказал тоже! Чё она такого в Германии не видала, чё ли? Там-то всего всякого полно, сам говорил. – При всей своей модерновости, поменять речь так, чтобы избавиться от деревенского говора, Надежда не могла. Впрочем, теперь комплексов ей это совершенно не создавало; теперь она, наоборот, любила, когда в ней распознавали глубинную популяцию.

На слова жены Иван сморщился. Напоминание о Германии вызвало неприятное ощущение:

– Нашла чё вспомнить. Самой надо было ехать тода со мной. Поглядела бы своими глазами, как там люди одеваются: чё попало пялят. Никогда не поверишь, что живут они в одной из самых развитых стран.

В России, издревле привыкшей выставлять себя напоказ во всей красе, умение одеваться было не просто традицией, а давним обычаем. При новых временах эта привычка стала также одним из основных требований жизни: повсюду прежде всего судили по одёжке. Оттого и недоумевали даже такие прогрессивные умы, как Иван, что в жизни могут существовать какие-то другие критерии, кроме внешности.

Вернувшись из Германии, он рассказывал своим о неброскости немок. Вспомнил он про это и сейчас, выруливая на Московскую трассу:

– Знаешь, мать, бабы там все безликие какие-то и сосем некрасивые. Я как вернулся оттуда да как по Москве пошёл – от наших ссыкушек глаз отвести не мог: подтянутые, штанишки укороченные, маечки без лифов… Стимулирует! А там за две недели бровь ни на одну не поднялась. Клянусь! Бог видит – не вру! – Иван быстро перекрестился.

– Чё ты крест кладёшь на поганые свои слова, – махнула ему по макушке Надежда, – Стимулирует его! Во выискал чё сказануть! У тебя всё по одному: скоко волка не корми, он одно в лес смотрит.

– Так чужое, оно же всегда лучше, – засмеялся Иван, замечая, что злит жену.

– Рули, .бака, – ткнула Надежда на дорогу. Она обиженно откинулась к стенке БМВ-ухи, привезённой мужем из пресловутой поездки. В деревне, где самый маленький пацан знал мат, Надежда употребляла его только в самых крайних случаях, да и то в таких вот безобидных выражениях.

– Ладно, чего огрызлась, Надюха? Я же пошутил. Ты у меня – самая, что ни на есть самая! Лучше не надо. Во! Одна твоя шляпа чего стоит для поддержания боеспособности бровей, – захихикал он.

– Зашёлся, зашёлся. Смотри, говорю, вперёд, куда рулишь. Дорога вся расхлябанная какая. Кода уже от нас до Москвы нормальную трассу проложат, чёб ехать и не икать?

На её слова Иван хотел сострить насчёт жениных боков, которые при любой тряске могли играть роль надувной подушки, но решил не связываться, просмеялся на эту тему про себя.

А насчёт шапок Иван, как выяснилось, был абсолютно прав: в Германии шапки почти не носили. Встретить там меховую шапку можно было только в специализированных магазинах или на бывших гражданах СССР, густо заполонивших страну.

Анна, отвыкшая от колоритов России, посмотрела при встрече на головной убор Надежды не без зависти. Женщины приникли друг к другу и расцеловались. Егор улыбался со стороны.

– Хорошо выглядишь, Надюша! – похвалила Анна. Надежда засмущалась, затараторила в ответ:

– Ой спасибо, Аннушка, ой спасибо. А ты вот, чё-то, сосем дошла. Пора тебя к нам на деревенские хлеба возвращать. И шапку я тебе там не хуже пошью. Егорка, тапки дай. Приедешь?

Из зала в коридор вышел Иван:

– Приедешь?

Анна бросилась в его сильные руки:

– Ваня!

Поужинали на кухне вчетвером. Затем мужчины ушли смотреть телевизор, женщины остались за столом поговорить. Рядом зазвонил мобильник. Надежда посмотрела на экран, взяла телефон, кликнула:

– Егор, на, ответь! Я таких номеров не знаю.

– Коля, наверное, звонит, – предположила Анна, когда дверь в зал снова закрылась. Со вчерашнего вечера у неё не было от Николая никаких известий, и Анна не знала, как прошёл разговор с Ларисой.

– А как он мог пройти? – не волновалась Надежда, – Всё нормально, раз она сама вызвалась устроить тебя. Это перед тобой она вчера по пьянке распустилась. А ему, как крутила башку всё это время, так и крутит. Не боись, себя не выдаст; не для того к рукам братца моего прибирала, чтобы снова отдать. Ох, Аннушка-Аннушка, зачем ты всю эту кашу с разводом затеяла?

Анна стала кусать черенок от яблока, разрезанного на блюдце:

– Поздно о чём-то сожалеть, Надюша. Сама себя в капкан загнала. Ты лучше про Егорку расскажи. Куда он у вас поступает?

– В Российскую Государственную Академию финансов. – Надежда произнесла название ВУЗ-а гордо. Вступительные экзамены были запланированы на июль. Егор, закончивший прошлым летом Калужский Лицей, записался в Москве на годовой подготовительный курс при самой Академии, чтобы поступить наверняка. Через месяц парню должно было исполниться восемнадцать лет. Непоступление означало автоматический призыв в армию. Службы Егор не боялся, но очень уж не хотелось прерывать учёбу. Потому и окончил школу экстерном на год раньше положенного и перебрался прошлым летом в Москву в родительское жильё: Иван, привыкший исполнять всевозможные желания домочадцев, приобрёл за год до этого в столице двухкомнатную квартиру. Надежда, недавно в третий раз капитально перестроившая дом в деревне, вложила в купленную жилплощадь половину её стоимости, чтобы привести в нужный вид и обставить. Мать предвидела, что в недалёком будущем к старшему сыну подтянутся на учёбу в столицу и младшие дети. Максим в свои четырнадцать уже сейчас изнывал в Калинках. Катюшка была пока мала, ей пошёл только двенадцатый год, но, подрастая, она тоже всё чаще стала проситься к брату на побывку во время каникул.

– Это жильё у нас – для молодёжи, – Надежда взяла дольку яблока, стала срезать с него ножом шкурку, – У Егора тут всё время постоянно кто-то толчётся: то ребята с курсов, то ещё какая молодёжь. Молчу уже о том, что Танька Латыпова здесь в Москве работает секретаршей при Газпроме. Не хухры-мухры тебе! Эта знает какой кусок закусить. Ох, и шустрая! Такая проныра! Родители диву даются: везде обо всём сладит, – Надежда заговорщически зашептала, – А с Егоркой у них сызмальства роман.

Анна улыбнулась:

– Значит всё-таки правда, что ты мне летом говорила?

– О! Ещё как! Токо раньше Танька всем могзи крутила, а теперь Егорка ей их вставляет на место. А она слушает, представляешь? Никто не поймёт почему.

Анна не моргая смотрела на срезанную шкурку яблока, лежавшую на блюдце, вспомнила как Николай всегда ей тоже очищал фрукты от жёстких шкурок:

– Чего уж непонятного? Любят, наверное, друг друга.

– Да и на здоровье, кода так! – Надежда откусила от дольки маленький кусок, стала жевать, – Она-то, Танька, деваха видная, в Верку пошла: ладная, вострогрудая; так сисюшки прямо и стоят, нам бабам на зависть. Мужики шеи крутят, а Егорка, вроде как, спокоен. Но токо, я так полагаю, это у его тактика приворотная. Да и ладно! Лишь бы им хорошо, как думаешь?

Анна кивнула, отпивая чай – завтрак перешёл в чаепитие; она вспомнила симпатичную головёшку с громадными серыми, как у Верки, глазищами.

– Егорка у вас молоток! – похвалила Анна, – Один живёт, а вон какой в доме порядок! Приятно посмотреть.

В квартире и впрямь всё блестело. Надежда похвале засмущалась:

– Он у нас умненький вышел. Школу ведь на год раньше закончил. А в компьютере шарит – о-го-го! Токо так и щёлкает етими кнопками, токо и щёлкает. Я сосем ничё не понимаю, а они…

– Дети. Что ты хочешь? Им и положено умнее нас быть. Да и то сказать, детьми они были, когда мы с Колей женились. А с тех пор ведь уже восемь лет пробежало. По нам не особо заметно. А они совсем большие стали. Жизнь на месте не стоит, – Анна посмотрела на дверь. Егор уже переговорил по телефону, но что-то не шёл.

«Наверное, кто другой звонил», – вздохнула про себя Анна, а у Надежды спросила:

– А Танька-то где живёт в Москве? – Анна ещё вчера хотела спросить нельзя ли ей первое время поквартировать тут с Егоркой.

Надежда пожала плечами:

– Матери говорит, что где-то квартиру снимат. Но, я так полагаю, что красоту и порядок здесь, окромя ей, некому наводить. Да и вещи её в шкафу у Егорки лежат. А ты чё спросила?

Анна замялась.

– А ты сама-то где жить собираешься? – тут же поняла её мысли Надежда.

Анна пожала плечами. Надежда подлила чаю:

– Ясно. Ты, всё гляжу, такая же робкая. Значитса так: живи тут скоко надо. И весь сказ.

– Так ведь я молодым помеха буду, Надя. – Анна покраснела, но уже сейчас поняла, что вопрос с жильём решён, ибо Надежда заявила твёрто:

– Никакие они покудысть не молодые. Так, женихуются токо. И вообще, им тоже пригляд со стороны нужён. Перевози вещи и без разговоров. Комната лишняя есть. Если Танька ночевать приедет кода, то с Егоркой поспит. Всё одно у них, молодых, на это дело быстро ноги растут. Так что, Аннушка, вези пожитки. А, ежели надо, то Ивана подряжу, чёб помог тебе со скарбом.

– Да нет у меня никакого скарба, Надюша, – Анна погладила руку свояченицы, – Спасибо тебе, родная. У меня, кроме вас и Коли…

От подступивших слёз было не удержаться обеим. Надежда потянулась к бумажной салфетке в вазочке:

– Ты не переживай, Аня, и себя сторонней нам не считай. А Таньке и Егорке мы, кода надо будет, квартиру купим. С Веркой пополам. Они, сама видала, тоже ноне не бедные. Сватья моя молодчина тода вышла. Всё как надо раскрутила. Так что – слава богу!

Надежда давно в шутку звала подругу сватьей, что злило Фёдора. Он никак не мог смириться с тем, что их Танька выросла и заневестилась.

Анна почти по родственному любила Латыповых. Но сейчас её тревожило другое:

– Что же Коля не звонит? Боюсь я за него теперь, Надя. Откровенно боюсь. После вчерашнего она могла ему что хочешь про меня наговорить. Видела бы ты, как она пьёт! – Анна уже успела поведать родным про вчерашний визит. На душе было хмуро. Она то и дело вскидывала руку и смотрела на часы. Николай пообещал позвонить сегодня с самого утра. Время приближалось к двенадцати, а звонка так и не было. Это тревожило, – Надь, может он на меня обиделся?