Текст книги "Такая роковая любовь. Роман. Книга 2"

– Тю! За чё бы это? Да не боись ты: всё будет, как надо. Попей-ка вот ещё чайку, пряничка съешь. Какая ты там в вашей Германии усохшая стала. Смотреть не на что. Я так рада, что вы вернулись! Прямо на душе – праздник.

– Я тоже вам всем очень рада, – Анна встала и из кухонного окна посмотрела на балкон, где на морозе курил Иван. Ей всё больше подозрительной казалась протяжность, с какой бывший свояк обнимал её при встрече, с какой жал плечи, с какой смотрел в глаза, – Ты ему, Надежда, правду про развод, ненароком, не сказала? – кивнула Анна в сторону балкона.

Надежда уверила без обиняков:

– Что ты, Аннушка! Как я могла? Ты же просила никому ничего. Ты одна себе судья, потому теперь тебе одной и думать, как быть дальше. Колю-то оттуда теперь, как пить дать, вытаскивать нужно, пока он по уши не вляп. Да ладно. Сообща чё-нибудь, да придумаем. А Ваня тебя, знашь, как обратно ждал! Скучал. Правда-правда. Смеётся! У нас всех душа об тебе болит. Вот смотрю на тебя – переворачивается всё внутри. Срочно надо поправить тебя. А то вон овала лица никакого. Нос завострился. Глаза впали. Нехорошо, – Надежда больше жалела, чем оценивала. Анна грустно усмехнулась:

– А говоришь не поменялась. Я же знаю, что пострашнела.

– Я сказала похудела, а не пострашнела. Поправься, и всё встанет на места, – Надежда потянулась за второй долькой яблока, взяла его, подошла к Анне, протянула. Керман пообещала севшим от переживания голосом:

– Поправлюсь. Начну зарабатывать и поправлюсь, – все-таки Анна была рада работе: будут деньги, сможет откладывать, копить на жильё в столице. Через несколько месяцев зарплата, прописанная в контракте по трудоустройству на фирму Фёдоровой, позволит жить самостоятельно.

– Нашла, что обещать, – проворчала Надежда, заметив задумчивость родственницы, – Здесь в городе жиром не загуляшь. Цены такие! Ой-ёй-ёй. Нет, определённо, надо тебя к нам обратно забирать. В Калинки. Или в Серебрянку. Дом-то отцовый пустой даром стоит.

Надежда хотела ещё что-то сказать про деревню, но в этот момент дверь на кухню открылась. На пороге стоял Егор, за ним – Иван. В руке парень держал телефон. Вид у обоих мужиков был такой потерянный, что у Анны в груди ёкнуло. Кусочек яблока выпал из рук. Надежда, мывшая чашки из-под чая, медленно закрыла кран.

– Что, Егорушка? – простонала она, – Что-то с Колей?

Егор кивнул. Он не знал, как сообщить страшную новость. Стоял и молчал. Из-за его спины вышел Иван и, взяв Анну за руку, посмотрел ей в глаза:

– Аня, Лариса умерла…

Обе женщины широко раскрыли глаза.

– И дядю Колю арестовали, – тихо добавил Егор.

Анна и Надежда в унисон ахнули.

– Как?

– За что?

– Ничего не знаю, – Иван отпустил руку Анны и посмотрел с болью, – Ничего не знаем, родная. Но вы токо, бабы, не плачьте. Мы что-нибудь придумаем. Иван забрал у сына телефон и вышел их кухни. Егор молча сел за стол. Надежда всё-таки заревела:

– А кто звонил-то, сынок?

– Не знаю, мамк. Кто-то из милиции. Я не понял… Батя прав, надо скорее что-то делать. – Егор быстро подошёл к куску яблока, поднял его, бросил в мусорное ведро, тоже вышел. Надежда посмотрела на Анну. Она сидела окаменевшая и замершим взглядом отсчитывала снежинки за окном.

Но сделать что-либо родным Николая не удалось. Кравцов был подозреваем в убийстве и, с самого момента задержания, находился под арестом. Основной уликой против него было снотворное лекарство, от которого погибла Лариса. Иван, обзвонив всех знакомых, нашёл для Николая адвоката Рябова Евгения Петровича, который считался опытным в подобных делах. Вот и всё, чем они с Надеждой могли помочь. Анна, так та была вообще ни на что не способная: замкнулась и только плакала.

Глава восьмая: Третий день суда сентябрь 1997

С того январского дня, когда всех родных Николая потрясла страшная новость, прошло больше шести месяцев. Сегодня, в начале сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года, шёл третий день заседания суда, предназначенного окончательно разобраться в причинах смерти Ларисы Фёдоровой.

Двое обвиняемых сидели под конвоем по разным углам в стороне от стола судьи. Они молча переглядывались. На Анне была простенькая маечка и джинсы, утончающие дополнительно. Волосы её, всегда развевающиеся пышной шевелюрой, надёжно прятались под платком, завязанным назад, как комсомольская косынка. Несмотря на жару в зале, Анна постоянно ёжилась и щурилась. Кравцов вспомнил, что ей уже давно советовали купить очки. Что ещё поразило Николая – так это руки Анны: всегда красивые ноготочки были срезаны на «нет», отчего казались ампутированными култышками. Мысленно Николай пожелал бывшей жене терпения. По словам Рябова обвинение Соева не могло быть признано присяжными как обоснованное и, не подкреплённое ничем другим, вело к формулировке «невиновна за недостаточностью улик». Николай мечтал только об одном: чтобы Анну освободили. Анне же было всё равно где быть, дожидаясь освобождения Кравцова. Она улыбалась, пытаясь показать ему, что у неё всё хорошо.

Итак, суд начался. Анне всё-таки пришлось рассказать о её встрече с Ларисой накануне смерти. Каждая фраза давалась женщине с трудом. Николай видел, как неловко было Анне признаваться в грубости и бестактности Ларисы. По ходу рассказа Кравцов узнавал каждое грубое выражение погибшей жены; он успел к ним привыкнуть за несколько месяцев совместной жизни. Николай прекрасно понимал, что Анна ничего не придумывает. Вот только как было убедить в этом Соева и остальных?

После выдвинутого обвинения, Соеву совершенно необходимо было теперь доказать причастность Анны к убийству. Подобная линия была выведена с тех пор, как адвокат потерпевшей, во время показаний судебного эксперта Зеленцова, застопорился на количестве снотворного, обнаруженного в крови погибшей. По мнению Соева, что-то здесь не клеилось. Три растворённых таблетки в недопитом стакане и пять в бутылке доказывали, что лекарство действительно подсыпали разными порциями. Пила ли Лариса ту часть вина, в которой было растворено пять таблеток? Экспертиза не могла этого подтвердить с точностью, поэтому расхождения в показаниях нервировали Соева, казались подозрительными. Что-то вертелось в голове неуловимой мыслью, которую адвокат уже вроде бы зацепил, но пока никак ещё не мог конкретно выразить. Профессиональным чутьём он чувствовал, что должен найти какую-то дополнительную деталь, позволяющую ему свести все полученные цифры к одной, а мысли перестроить в цепочку событий. Появление неожиданного свидетеля – соседа Ларисы Каменева, хотя и уличило Анну в неверных показаниях, но, увы, ни к чему конкретному не приводило. И даже сегодняшнее признание Анны Керман с подробным рассказом о том, зачем она пришла и почему не захотела в прошлый раз говорить о своём визите, не удовлетворяли интуицию Соева на сто процентов. Единственное, что могло быть однозначным подтверждением вины Анны была улика, найденная во время повторного обыска на квартире убитой, и о которой Соеву сообщили во время предыдущего процесса. Но улика, без заявления экспертов, играла не на него. Вот почему адвокат обвинения с таким нетерпением ждал экспертизы. Вот почему рад был в прошлый раз отложению дела. Ему необходимо было всё сформулировать так, чтобы у суда не оставалось более никакого сомнения, а у присяжных никакого сочувствия к обвиняемым бывшим супругам.

Сегодня Соев пришёл на суд во всеоружии. В дополнение к речи, тщательно подготовленной накануне, он решил оказать на обвиняемых ещё и психологический прессинг. В самый разгар объяснения Анны в зал вошёл милиционер и, с разрешения судьи, положил на стол Соева конверт с основной уликой и факс экспертизы. Вторжение срочного курьера стушевало Анну. Она кое-как досказала о встрече с Ларисой и устало замолчала, не зная чего теперь ожидать.

Зал тоже молчал. Даже вентиляторы, поставленные с двух сторон от судьи, гудели приглушённо, лениво. Воспользовавшись общей паузой, Соев бегло пробежал по листу факса и просиял. Судья вопросительно смотрел на него. Это означало только одно: не желает ли господин Соев о чём-то срочно заявить?

Адвокат посмотрел на Анну, всё ещё стоявшую после объяснения.

– Вам больше нечего сказать суду? – спросил её Соев почти по-доброму, с улыбкой.

Анна отрицательно покачала головой, но, прежде чем сесть на скамью, посмотрела на Николая. Она не должна была обращаться к нему, она это знала. Много раз Рябов объяснял ей, что любые переговоры во время суда между двумя подозреваемыми могут быть поняты неоднозначно и негативно оценены присяжными. Но сдержаться женщина не могла.

– Прости меня, Коля. Я во всём перед тобой виновата, – попросила Анна. Голос её был едва различимым, но Николай услышал всё, что она сказала. Он встал и потянулся, чтобы ответить. Но ему не дали. Одновременно с ним сорвался с места Соев. Серебряный бобрик на голове адвоката обвинения взметнулся ввысь, как хохолок:

– Наконец-то, госпожа Керман, вы поняли, что играть в прятки не стоит. Вам давно пора было признаться нам в своих деяниях, – строго произнёс он, одаривая Анну многотонным взглядом.

– Я сказала это не вам, – ответила молодая женщина спокойно и с достоинством, – И мои слова не относятся к происшедшему с Ларисой.

Анна пыталась поправить ложный ход суждений Соева, но адвокат обвинения не дал ей говорить. Он и так достаточно терпел, выслушивая почти полчаса ропотные бредни допрашиваемой. Теперь, когда ему принесли доказательство из категории главного козыря и заключение экспертов по улике, он ждать не хотел:

– А это как поглядеть. Я докажу через несколько минут, что смерть Ларисы была не случайной. У меня пока нет к вам вопросов.

Соев отвернулся от Анны, разом забыв о её присутствии. Она тяжело выдохнула. Трудно было предугадать насколько долгой будет передышка. Адвокат Рябов, представляющий на процессе сразу обоих обвиняемых, кивнул ей от своего стола.

Георгий Михайлович вышел на середину зала:

– Господин судья, мне хотелось бы задать несколько вопросов Николаю Кравцову. Вы позволите? – Заручившись разрешением, Соев подошёл к Кравцову. Николай, следивший всё это время за Анной, оторопело отпрянул, увидев Соева опять перед своим барьером, – Скажите, господин Кравцов, если верить вашим показаниям, а не верить им у меня нет никакого основания, последнюю пачку снотворного вы купили накануне трагедии: двадцатого января. Так?

– Всё это уже не просто сказано, но и запротоколировано, – ответил Николай, указав адвокату на его же записи, – Или вы пытаетесь меня запутать в датах?

В ответ на подобную ершистость подозреваемого, Соев повёл себя на удивление спокойно:

– Не волнуйтесь, Николай. Никто ни в чём вас путать не собирается. Действительно, даты, как таковые, интересуют меня для ориентира во времени. Но есть что-то, что я хотел бы понять наверняка. А именно: насколько вы реально нуждались в «Барбамил» до третьего января?

Лицо Николая вытянулось. Судья тоже нахмурил лоб:

– Обвинитель, поясните вашу мысль, – потребовал он.

Адвокат с улыбкой выдохнул и развёл руками:

– Ваша Честь, больным часто свойственно покупать лекарство впрок. Особенно запрещённые препараты. Тогда, его можно хранить не только дома, а, скажем, на работе или в машине, на тот случай, если оно понадобится где-то вне домашней аптеки. – Говоря это, Соев произносил слова мягко, так, как произносит их врач в разговоре с тяжелобольным, боясь травмировать его повышенной интонацией. Сидящим в зале в этот миг показалось, что он уговаривает Николая признать предложенную версию. Возмущённые замечания Рябова относительно фальсификации фактов, Соев снова оставил без внимания. Он знал, что на этот раз ему дадут высказаться до конца.

Из сказанного адвокатом следовало, что на момент запроса нового предписания невозможно было точно определить количество лекарства употреблённого Николаем, как и невозможно было с точностью сказать, сколько его он не употребил. Врач, когда Кравцов пришёл к нему в январе, действовал в соответствии с просьбой больного, но никак не основываясь на его реальном состоянии. Субъективная оценка могла расходиться с объективной необходимостью. Только и всего. Никто нигде не превысил своих должностных полномочий: ни врач, ни аптекарь. Только сам больной мог бы, если бы захотел, точно сказать, как долго и как регулярно он принимал данное лекарство. Глядя на подсудимого мягким, почти баюкающим взглядом, Соев вербально осуждал его.

Евгений Петрович Рябов, встав с места, развёл руками:

– Господин судья, следуя подобной логике, никак нельзя обвинять кого бы то ни было в чём бы то ни было, не обосновывая этого.

Соев, похлопав оппоненту издалека, качнул головой. Он быстро подошёл к своему столу, открыл конверт и понёс его открытым к стойке Кравцова. Он остановился перед Николаем и протянул приоткрытый конверт. Николай вытянул шею. Адвокат обвинения недобро усмехнулся:

– Вы правы, коллега. Избежим пустословия и прибегнем к фактам. А они таковы: на момент совершения преступления упаковка с «Барбамилом» была в квартире не одна. Их было две. – Соев сунул Кравцову конверт так близко, что тот смог наконец-то увидеть, что же в нём лежит. Заметив испуг во взгляде подозреваемого, адвокат выкрикнул в сторону зала, – Пусть, возможно, неполных, господа, но две! – и он громко хлопнул рукой по барьеру. Николай от неожиданности вздрогнул и отпрял. Зал тоже пошатнулся. Рябов молча вскочил со своего места опять и подался телом в сторону Соева. Но тот не зевал и заговорил быстро, не давая никому встрять:

– Уважаемые дамы и господа, посмотрите, пожалуйста вот сюда, – Соев вытащил из конверта прозрачный полиэтиленовый пакетик, в котором лежало что-то такое маленькое, что сразу разглядеть было невозможно. Адвокат потерпевшей пошёл к столу судьи. Он шёл как на шарнирах, пружиня и покачиваясь на ходу. Его глаза горели нездоровым блеском приближающегося триумфа, который он чувствовал теперь издалека.

Судья взял пакетик:

– Господин Соев, потрудитесь объяснить суду что это?

Соев готовно кивнул:

– Конечно, ваша Честь. Это таблетка «Барбамила», найденная в квартире погибшей Ларисы Фёдоровой при повторном обыске, произведённом три недели назад. А это… – Соев протянул судье заключение экспертизы, полученное по факсу и принесённое только что милиционером, – Это подтверждение того, что я сказал. В заключении сказано, что расфасовка лекарства соответствует дозировке ноль, запятая, один грамма. То есть: эта таблетка находилась в одной из пачек, купленных Николаем Кравцовым до января этого года.

В зале послышался ропот:

– И что дальше?

– К чему это он?

– Подумаешь – улика! – неслось с разных сторон непонимание.

И только четыре человека: сам адвокат Соев, его коллега Рябов, государственный обвинитель и судья сразу определили всю вескость подобной находки. Каждый из них отреагировал на это по-своему.

Соев, уже знавший дальнейшее течение процесса, облегчённо. Судья – восторженно из-за того, что его надежды оправдались: из дела получится теперь настоящая сенсация. Госбвинитель – тоже с радостью: он всё-таки окажется настоящим обвинителем. Рябов, обмякший за своим столом, разочарованно: вот, возможно, и всплыло то, что его подзащитный ему не договаривал. А ведь ещё сегодня утром адвокат защиты надеялся на благополучный исход дела.

Глядя на Рябова, сцепившего пальцы, Кравцов почуял беду. Он метал взгляд от Анны на адвоката и видел безнадёжность в глазах обоих. Анна не поняла беду, она её почувствовала.

Теперь, дождавшись пока судья прочтёт заявление экспертов и подтвердит его, Соев развернулся к залу и принялся объяснять свои предположения, как это делает профессор перед аудиторией студентов: расхаживая по середине зала и не глядя ни на кого.

Николай, как в тумане, прослушал как Соев объяснил ценность находки второй таблетки и обвинил бывших супругов в обоюдном вранье и покрывательстве. Николай сразу подумал при этом о том, что теперь Анну навряд ли выпустят на свободу. По этой причине слова Соева врывались в сознание краем.

– Предупреждая возмущение или непонимание моего коллеги, скажу яснее. По данному делу у меня имеется несколько версий. Версия первая, – Соев поднял растопыренную ладонь и загнул большой палец, – Николай Кравцов сделал всё, чтобы намертво усыпить свою жену Ларису. Но для этой версии у обвиняемого есть кое-никакое, но алиби: нам доказали, что на момент принятия Ларисой отравленного вина, сам Кравцов уже спал. Откуда вытекает версия вторая, – мужчина загнул указательный палец, – у Николая Кравцова был сообщник. И им вполне могла быть Анна Керман. И по этой версии у нас есть и показания соседа Ларисы Фёдоровой, утверждавшего, что он видел Анну Керман в тот день в лифте, и заявление самой гражданки Керман, наконец-то снизошедшей до того, чтобы признаться суду о цели её прихода. По словам подозреваемой, она была у Фёдоровой двадцать второго января днём. Свидетель Каменев во времени встречи с обвиняемой не уверен, но больше склонен утверждать, что также видел обвиняемую в лифте днём. Но! При этом алиби на то, что вечером того дня Анна Керман действительно была в гостинице, у нас тоже нет. Значит.., – Соев развёл руками, словно поясняя очевидное, и жёстко сузил глаза, глядя на Анну, – Значит, ничто не опровергает тот факт, что вы, гражданка Керман, были в гостях у Ларисы Фёдоровой в тот день не только днём, но и поздно вечером.

– Я не была там вечером, – Анна спокойно посмотрела на адвоката почти с брезгливостью.

Соев хищно ухмыльнулся и обратился к судье:

– Обвиняемая уже скрыла один раз свой приход к убитой Фёдоровой. Что же тогда мешает ей ещё раз скрыть правду? Я не исключаю даже тот факт, что она появилась в квартире молодых супругов уже после того, как Кравцов заснул. И это – третий сценарий возможного действия.

– Всё это нуждается в тщательной проверке, господин судья, – привстал с места Рябов.

– Безусловно, – заверил его судья, но тут же позволил Соеву продолжать. Чем тот и воспользовался:

– Для меня ясно одно: бывшие супруги, так или иначе, причастны к смерти Ларисы Фёдоровой. Они использовали умершую только для меркантильных интересов: трудоустройство, прописка, жильё. Получив это, заговорщики более не нуждались в ней. Отравила ли Ларису Анна одна или же с помощью Николая, кто из них двоих что сделал и в какой момент – это роль следствия. Ради выгоды или ради любви, о которой мы так много слышали ранее, значения не имеет. И не потому ли, господин Кравцов, вы так яростно сейчас сжимаете в руках платок, что я прав? – Соев говорил зычно и красочно, внушая сидящим в зале страх и отвращение одновременно, – Кстати, эту вашу привычку, подозреваемый, я заметил ещё с первого дня: в самые «щекотливые» моменты вы всегда сжимаете платок так, словно вымещаете на нём ваше зло. Я даже сделал об этом пометку в моём блокноте, – жёстко произнёс Соев, потрясая перед залом своими записями.

От сосредоточения при заслушивании Соева, Кравцов действительно сжал кулаки, а с ними и платок, который неизменно был при нём. После риторического вопроса Соева, когда весь зал впился взглядом в его руки, Николай почувствовал, что не может их разжать. Он скривился, как от боли.

Соев, метнув зловещий взгляд в его сторону, продолжил:

– Итак, господа, какой вывод напрашивается у меня после всего того, что я только что сказал? А вот какой. Убийца Ларисы, имея вторую пачку, действовал наверняка. Мы не знаем сколько у него было таблеток. Но и одной дополнительной хватило бы, чтобы рекомендуемая доза стала смертельно опасной. Убийца вполне мог подкинуть всего одну таблетку слабой расфасовки в тот первый бокал вина, который Лариса допила до конца. Потом подсыпать остаток таблеток в бутылку. Никакой случайности или спонтанности в его действиях не было. Им руководила холодная расчётливость и желание довести дело до конца. Подразумевая под убийцей гражданку Керман, могу предположить, что сама она не могла бы найти снотворное в чужом доме. Значит, Кравцов всё-таки снабдил её им. Из этого следует, господа, что речь здесь идёт уже не о случайном самоотравлении, как это выгодно представить защите. И даже не об «убийстве по неосторожности», как можно было бы подумать при определённом раскладе. Нет! Мы имеем здесь дело с прекрасно организованным преступлением. Организованным заранее. А значит, господин государственный обвинитель, заслуживающим самого строгого осуждения и самых тяжёлых мер наказания как для Кравцова, – Соев ткнул пальцем в Николая, лишь моментом глянув на него, – так и для Керман! – Адвокат поставил в речи жирную точку, не удосужив обвиняемую женщину пусть бы мало-мальским взглядом. Соев даже не содрогнулся, поставив под удар её репутацию. Подведя предполагаемую версию под самую высшую меру наказания, его голос не дрогнул. А ведь ничто так не каралось законом, как преднамеренное убийство. Соев, Рябов, гособвинитель и судья знали это лучше остальных. Замолчав, Соев устало посмотрел на судью, выказывая всем своим видом, что дело завершил.

– Анна Керман, насколько я понимаю, вам нечем доказать ваше присутствие в гостинице «Россия» вечером на момент отравления Ларисы Фёдоровой? – чисто процессуально спросил судья. Его голос был, хотя и более нейтральным, чем ненавидящий сип Соева, но всё же достаточно сухим, чтобы исключить из него бывшую симпатию к подозреваемой.

– Меня видел в гостинице один из проживающих соседнего номера, – испуганно прошептала Анна.

– Кто этот человек? – уточнил судья.

– Он сказал, что приехал из Сибири, – Анна закрыла глаза медленным опусканием век, словно заснула, и стала вспоминать вслух, – Я легла уж спать, а они очень сильно шумели на балконе. Я вышла попросить их быть потише. Один из шумной компании предложил мне выпить с ними. Я отказалась.

– Вы помните его? Что это был за человек? – тон судьи был всё так же протокольным.

Анна подняла взгляд, но посмотрела на Рябова:

– Евгений Петрович, я совершенно не запомнила этого мужчину. Было темно, холодно и, к тому же, балконы перегорожены достаточно высоко.

Рябов молча кивнул; что он мог сделать в этой ситуации? Только потребовать дополнительного времени на доследование дела. Но его простбу опередил судья. Сухо и веско, он произнёс:

– Увы, госпожа Керман, эти подробности имеют очень слабую почву и не могут, на данный момент, являться алиби. Поэтому, до выяснения всех обстоятельств, я вынужден прервать процесс и продлить пребывание обоих подозреваемых под стражей, – заключил судья.

И прежде, чем адвокат Рябов смог хоть что-то произнести, судья захлопнул папку с рассматриваемым делом и встал.

– Сеанс прекращён, – громогласно объявила секретарь залу и трижды стукнула молоточком по столу.