Текст книги "Пролетая над Вселенной"

Глава 13. Ничтоже сумняшеся…

Первое в жизни предложение (которого с трепетом ждет каждая барышня) мне сделал Миша Либерман.

Милый, ничего не подозревающий Мишка.

Со списком отысканных старых партизан вернулся он тогда из глухой деревни и сразу бросился ко мне – растерянной, подавленной, примятой. Сгреб в объятия и, уткнувшись носом в мою макушку, пробормотал:

– Никогда, слышишь, никогда я не оставлю тебя одну! Клянусь! Я так извелся там без тебя! Ну что ты плачешь, Аленький? Давай поженимся?

Таким вот скоропалительным образом я получила то, о чем мечтает каждая… И конечно, сразу же с восторгом согласилась.

Вскоре мы вернулись в Москву. Экспедиция завершилась. С поезда направились прямо ко мне домой. По дороге Мишка купил гвоздики и бутылку белого вина «Свадебное». Я рассказывала ему, как Лизкин жених приходил к моим родителям с букетом роз и «Золотым шампанским». Мне хотелось, чтобы меня тоже сватали по правилам. Пусть и не столь шикарно.

Дома была лишь бабушка. Она накормила нас обедом – традиционным бульоном с клецками, пушистыми куриными котлетками и картофельным пюре. До чего же я соскучилась по бабушкиным обедам!

– Как прошла Лизкина свадьба? – поинтересовалась я, причмокивая.

– Аля! – Бабушка укоризненно покачала головой. – Ты же девушка, как можно так выражаться при молодом к тому же человеке?

– Ладно-ладно. Лизонькина свадебка. Так лучше?

– Свадьбу отпраздновали в ресторане ЦДЛ, народу было много, я и половины не знала. Столы буквально ломились от снеди, не знаю, зачем столько заказали – даже оставить пришлось! Лиза была необыкновенно хороша, платье ей справили – загляденье: длиннющее, в пол, со шлейфом, все бисером расшитое! Что еще? Ну, молодежь конечно же веселилась, танцевала… Что тебе еще рассказать?

– Отсутствия непутевой сестры никто и не заметил… – с внезапно накатившей обидой констатировала я.

– Ну что ты, Алечка, зачем ты так? – расстроилась бабушка. – Все как раз удивлялись, что ты своенравно поступила: предпочла свадьбе сестры какой-то там поход.

В дверях зашуршали ключи, это родители вернулись домой.

– Мама, папа, – торжествующе воскликнула я, – познакомьтесь, это – Миша Либерман, мой жених!

Родители застыли на пороге с выражением безмолвного недоумения на лицах. Я локтем толкнула Мишку в бок: «Давай!» Он схватил цветы и взволнованно сунул их маме со словами:

– Здрасти, я делаю вам предложение! – Затем повернулся к папе, вручил ему бутылку: – А это – вам! Прошу руки и сердца!

– Я полагаю, вам лучше уйти, молодой человек, – холодно произнес отец.

Мишка изумленно посмотрел на него, потом на меня, затем как-то резко сгорбился и стал собираться.

– Но почему, папа? – срывающимся голосом спросила я.

– Во-первых, такие вещи не решаются на пороге, не так ли?

– Допустим, так. А во-вторых?

– Во-вторых, молодой человек, вы в курсе, что Александра не совершеннолетняя?

Миша молча кивнул.

– Что же в-третьих? – с трудом сдерживаясь, осведомилась я.

– В-третьих, – подсоединилась мама, – мы только что сыграли свадьбу твоей сестры, если ты не в курсе, и пока не готовы к… новым потрясениям…

– Так вот в чем дело, – запричитала я, – опять все дело в Лизке! Ей, как всегда, все можно, а я, выходит, не человек?

– Успокой свою дочь, – обратился к маме отец и ледяным голосом сказал Мише: – Приходите через пару лет, Михаил, тогда и поговорим. – Затем, кивнув всем, удалился в кабинет, плотно закрыв за собой дверь.

Я схватила свой походный, нераспакованный рюкзак и бросилась к выходу. Мне было горько и стыдно за эту сцену. Мама с бабушкой попытались меня удержать, но я резко вырвалась и отправилась следом за Мишкой.

Он жил в малогабаритной квартире на юго-западе Москвы. Дома у него было скромно, уютно и пустынно. Семья находилась на даче. Я приняла душ, переоделась, мы попили чай с яблочным вареньем и отправились в районный ЗАГС подавать заявление.

Перед нами в очереди стояла красивая кавказская пара. Им тоже не хватало нескольких месяцев до совершеннолетия, и девушке, как и мне, видно было «уж-замуж-невтерпеж».

– Вы посмотрите, – кипятился парень, – вы только посмотрите на нас: я – армянин, моя невеста – грузинка. В семьях наших разлад, дикие скандалы, а родители просто какие-то Монтекки с Капулеттями. Никто и слышать не желает о нашем соединении! Но если мы сейчас срочно не поженимся, нас разлучат навеки! Только вы, джана, можете помочь, спасти две наши судьбы, соединив их в одну! Не дайте свершиться трагедии!

Его красноречие пробило броню бюрократизма. Документы у них приняли, и они ушли, взявшись за руки, сияющие и счастливые.

– Ну, а у вас какие обстоятельства, – устало спросила сотрудница ЗАГСа, рассматривая год моего рождения.

– Видите ли, я студент консерватории, будущий альтист, – издалека начал Мишка, – а моя девушка… у нее…

– Так что с девушкой и в чем же ваша причина? – нетерпеливо перебила сотрудница ЗАГСа и с осуждающей миной повернулась ко мне: – Вы что, беременны?

– Да, – быстро ответила я. – Правда, совсем чуть-чуть, – и закашлялась, – но родители не догадываются. У меня очень строгие родители, понимаете?

– Понимаю. Предъявите справку из женской консультации.

– Вы не так поняли, у меня совсем чуть-чуть, так что даже в консультации не могут пока ничего установить.

– Ну и что вы фокусничаете мне здесь? Что выдумываете тут на ходу? Вы что, не знаете, что мы расписываем несовершеннолетних только в исключительных случаях!

– Вот у нас случай исключительный, из ряда вон, можно сказать, – пошла в наступление я. – Вы только взгляните на мою фамилию, она вам ни о чем не говорит?

Сотрудница внимательно еще раз прочитала анкетные данные.

– Вы хотите сказать, что вы… родственница того самого…

– Да-да, – нетерпеливо перебила ее я, – дочь того самого!

– Ой! – изменила выражение лица сотрудница ЗАГСа. – А можно будет у него попросить автограф? У меня дочка как раз спектакль в школьном драмкружке играет по его пьесе. Она будет просто счастлива! Может, ей благодаря автографу главная роль перепадет, а?

– Конечно-конечно, обязательно добуду и занесу вам автограф, – уверенно пообещала я, – только сегодня же документики примите, а?

Папину подпись я научилась виртуозно подделывать еще в классе пятом. В первую очередь для того, чтоб не травмировать его частыми вызовами в школу. Спокойненько подписывалась под соответствующей гневной учительской надписью или строчила от него якобы ответную записку: мол, прийти не смогу, но разъяснительную работу провел, будьте покойны. Также нередко пользовалась «папиным» автографом как валютой. За это мне прощали опоздания, безропотно давали списывать, да и вообще спускали многое. Так безбожно использовала я свою авантюрную изобретательность, прокладывая дорогу к недостижимым возможностям.

Мы обзвонили друзей и шумно отметили успешную подачу заявления пенистым пивом с соленой рыбой в подвальчике «Жигули». Потом гуляли по Москве всю ночь. А утром ребята препроводили нас в аэропорт, дружно скинувшись на два авиабилета до Феодосии, которые случайно оказались в кассе. Молодость, молодость. Как лихо и бесшабашно принимались тогда решения.

До начала учебного года оставалась неделя. Нам необходимо было увидеть море и побыть вдвоем! Мы же ничего друг о друге толком-то и не знали…

Родителям я отправила телеграмму с просьбой не волноваться. Я уже взрослая. Очень взрослая. Взрослая женщина.

В самолете Мишка взял меня за руку, и в это самое мгновение я поняла, что счастлива. У него были теплые, сухие, чувственные руки. Мне представилось вдруг, что мы две свободные перелетные птицы. И я готова улететь с ним хоть на другой конец света. У меня больше не было семьи, думала я, а есть только он. И именно он спасал меня от опостылевшей подчиненности, от родительского гнета, беря на себя ответственность за такую вздорную, такую взбалмошную девчонку. Ничтоже сумняшеся.

Мишка поведал мне в полете об одном удивительном и загадочном месте, откуда Пушкин начал отсчет своих поэтических открытий Крыма. Случилось это с ним на вершине горы Митридат. По преданию, если взобраться на самый ее верх, ни разу не обернувшись, то сбудутся все заветные мечты. Мишка навсегда запомнил ощущение восторга, побывав на Митридате в далеком детстве. Мне нестерпимо захотелось увидеть это своими глазами, чтоб ощутить такой же восторг!

Автостопом, за два с половиной часа, добрались мы от Феодосии до Керчи. И сразу двинули в центр города. Античность лежала у нас буквально под ногами: в кладке лестниц и тротуаров использовались каменные плиты из доисторических зданий. Большая Митридатская лестница насчитывала более четырехсот ступеней. Я честно карабкалась на самый верх, прерывисто дыша и избегая искушения оглянуться. Чудеса требовали того. Добравшись до вершины, я зажмурилась и быстро-быстро загадала: «Хочу состариться с Мишкой на одной подушке»! Развернулась на сто восемьдесят градусов и ахнула, увидев простирающийся под нами древний город, керченскую бухту и великолепную долину, окаймленную цепью курганов, расположенных на гребне дугообразной известняковой гряды. Но главное – повсюду, куда не кинь взор, было видно море!

На рейсовом автобусе добрались мы до местечка Капканы. Разыскали тот самый дом, в котором Мишка жил в детстве. Хозяйка хоть не признала его, но все же обрадовалась новым жильцам. Сезон сходил на «нет», и мы явились для нее нежданным подарком. Однако, прежде чем заселить нас вместе, хозяйка на всякий случай внимательно изучила справку из ЗАГСа.

За полтора рубля в сутки мы сняли у нее беленую комнату с высокой панцирной кроватью, застеленной идеально чистым, прокаленным на солнце бельем. Хозяйка подкармливала нас рассыпчатой отварной картошкой со своего огорода и наваристыми борщами, а бесхозно плодоносящие уличные деревья щедро одаривали лопающимися от спелости абрикосами, душистыми яблоками и кисловатой алычой.

С раннего утра и до темноты плавали мы в теплом ласковом и малосоленом море. Загорали на огромных пористых валунах. Ходили пешком по нескольку километров до маяка – к своеобразной границе двух морей, Азовского и Черного. Ловили мидий и, отварив их прямо на костре в оцинкованном хозяйском ведре, с удовольствием поглощали, извлекая каждую из треснувшей раковины. И никто нам не был нужен. Мы наслаждались свободой, любили друг друга и не думали ни о чем. Казалось, что трудности отступили, теперь все в жизни будет так же легко и просто. Ведь как благополучно сложилось: заявление в ЗАГСе приняли, билеты на самолет достали, без труда устроились на постой в райском местечке. Ненавистная школа, родительский гнет, провалы и поражения – позади. Впереди лишь волнующее воображение будущее: студенчество, самостоятельная жизнь, походы, друзья, любовь… свадьба! Подружки обзавидуются, ведь я буду первая среди них! Да и родители наконец-то смирятся с мыслью, что я взрослая и теперь могу шагать по жизни без их «всевидящего ока» и «всеслышащих ушей».

Правда, мы с Мишкой почему-то не задумывались над тем, где, как и на какие средства нам придется существовать. Паря высоко над землей, не хочется озадачиваться скучными бытовыми проблемами. Отодвинули решение всех проблем «на потом». Но проблемы не заставляют себя долго ждать. Когда легкомысленными голубками припорхнули мы на вокзал, чтобы отправиться в обратный путь, то увидели толпу несчастных людей, сутками, без малейшей надежды стоящих в потных, душных очередях. Всем надо было в Москву! А билетов в кассе не было. Мы здорово струхнули тогда.

Проведя в очереди на керченском вокзале полдня и поняв бессмысленность дальнейшего ожидания, я решилась позвонить домой. Других вариантов не было. Мишка казался потерянным и несчастным. И ничего дельного не мог мне предложить.

– Мама? – произнесла я робко. – Здравствуй, мама. Это твоя блудная дочь Александра.

– Аля, детка, откуда ты звонишь?

– Из Керчи, мама, – обреченно созналась я, ожидая любой реакции, но только не такой:

– Боже мой, доченька, родная, как ты, что с тобой?

Я-то думала меня прокляли, отлучили от дома, забыли, как зовут!

– Мамочка, я не могу отсюда уехать, что мне делать-то? – внезапно разрыдалась я.

– Так, Аля, не реви. У тебя деньги есть? Ты сможешь перезвонить через час?

Ближе к ночи мы уже садились в поезд. Места, правда, получились боковыми, у туалета, зато в одном вагоне. Всю дорогу ехали молча. Я ждала, что Мишка скажет что-то ободряющее, вселит уверенность в завтрашнем и послезавтрашнем дне, но он как-то внезапно сник, насупился, отвечал на вопросы односложно. Наверное, услыхал что-то не слишком лестное в мой адрес, когда звонил к себе домой. Ему сказали, что отец попал в больницу в предынфарктном состоянии, и теперь Мишка отчаянно корил себя за это. Можно предположить, как теперь примут меня в его семье! Я старалась об этом даже не думать.

Родители встретили меня на Курском вокзале и, буквально запихнув в машину, повезли в институт. Чуть не опоздала к началу занятий. С Мишкой мы толком не успели проститься, так быстро родители меня от него оттащили.

Я сидела на первом институтском собрании среди нарядных студентов одна такая немытая-нечесаная и чувствовала себя отвратительно. Дома меня ждал пренеприятнейший разговор. Мне придется снова выкручиваться. А ведь я уже не школьница – студентка! И без пяти минут замужняя женщина!

Где, интересно, теперь мой любимый Мишка? Когда же мы с ним увидимся? Как разговаривать с родителями? Боже, голова пухнет. А что, если посоветоваться с Лизой? Она же умная.

– Алька, ну ты и натворила дел, – вздохнула сестра в трубку, – хорошо хоть на занятия успела вовремя. Давай-ка я подъеду к тебе во время переменки, пообедаем в кафе, повидаемся напоследок.

Оказывается, я случайно застала Лизу дома, завтра они с мужем уже отбывают в Прагу. Вот счастливая, Лизка! И как же у нее все правильно, складно получается в жизни. Ну почему у меня все не так, а какими-то рывками да урывками?

– Давай, мартышка, рассказывай. – Лиза в элегантном бежевом костюме, белой блузочке с рюшами казалась еще краше, чем всегда. Замужество ей было явно к лицу. Интересно, а оно всех так красит или только избранных? И как, интересно, буду смотреться я после свадьбы?

– Лизуша, милая, родная, только ты меня сможешь понять, – вкрадчиво начала я.

– Я слушаю тебя, подхалимушка! – Лиза была в славном расположении духа. Это хорошо. Значит, воспитывать меня сегодня не станет.

– Понимаешь, Лизуша… у меня проблема. Очень серьезная.

– Так. – Лиза отодвинула тарелку с супом, подалась вперед и напряглась. – Ну, говори скорее, какая проблема?

– Дело в том… – Я путалась между тем, что необходимо донести до ее сознания, и тем, от чего нужно как можно дальше увести. – Видишь ли, я совсем не получаю… удовольствия. Ну, в смысле, удовлетворения! – выпалила вдруг, сама от себя такого не ожидая.

Лизка откинулась назад, внимательно на меня взглянула и лихорадочно забарабанила ноготками, покрытыми перламутровым лаком, по столу.

– И как давно ты… вообще… живешь? – выдавила она из себя.

– Неделю! – гордо сообщаю я.

– А как предохраняешься? – Вопрос правомерный. Мое сообщение не потрясло ее и не шокировало, как я предполагала, значит, и родители должны примириться с мыслью, что я взрослая!

– Ну, обычным способом, – как можно небрежнее произношу я.

– Это как? – усмехнулась Лиза.

– Тщательно моюсь с мылом, – отвечаю спокойно. – Хозяйственным.

– Что?! – Лиза подскочила на стуле. – Кто ж тебя этому научил?

– Марьяша.

– Марьяна, дочка нашего дворника? Она так хорошо разбирается в вопросах гигиены? – Лизка перевела дух. – Знаешь ли ты, дурочка, что щелочная среда – самая благотворная для скорейшего зачатия!

– Да иди ты! – вспыхнула я и стала лихорадочно подсчитывать дни. – Это что же получается?

– А то и получается, что если в этом месяце тебя «пронесет», беги скорее в церковь, мартышка!

– Лиза! Ты хочешь, чтобы я постриглась в монахини? – оскорбилась я.

– Алька! Не говори ерунду. Свечку надо поставить, причем самую толстую.

Глава 14. «Здравствуй, Грусть!»

Конечно же порки избежать не удалось. Слава богу, только в фигуральном смысле. Ни о каком браке со студентом консерватории родители слышать по-прежнему не желали.

– Твои поступки, Александра, говорят о полнейшей безответственности не только перед семьей, – папа чеканил каждое слово, – но даже по отношению к своей собственной жизни: с ней ты поступаешь как инфантильное, недоразвитое существо. Пора бы уже поумнеть. Ты теперь студентка.

– А я и отвечаю! Я уже взрослая, уже студентка, как ты папа правильно заметил, ну так почему вы до сих пор пытаетесь все за меня решить?

– Ну какая ты взрослая, Аля? – Мама вся кипела от негодования. – Ну кто из нашей семьи способен вот так взять и уехать незнамо куда и с кем? А потом при первом препятствии кричать «караул»… Если бы не папа, ты до сих пор куковала бы на керченском вокзале в компании этого желторотого птенца! – Мама была безжалостна.

– Он не птенец! Миша – хоть и молодой, но ужасно талантливый музыкант! И мой жених, между прочим! Официальный! Я люблю его! Люб-лю! Понимаете вы или нет?

Мама недоуменно и вопросительно взглянула на папу, а он только плечами пожал:

– Ты подрасти, Александра, выучись, докажи нам, что сможешь быть самостоятельной, да так, чтоб нам было не страшно выпустить тебя в большую жизнь. А ты все в игрушки играешь…

Почему же предки продолжают относиться ко мне с недоверием? И как доказать им, что я имею право на собственный выбор и самостоятельное решение? Скорее бы восемнадцать исполнилось. Тогда я и спрашивать никого не стану – только они меня и видели!

Учебный семестр начинался в октябре. До того всем без исключения первокурсникам было дано три дня для подготовки к поездке на сбор картофельного урожая в совхоз под странным названием Чисмены.

Выходные родители заранее спланировали провести в подмосковном Доме творчества «Руза» и, уезжая, строго-настрого наказали мне собираться.

– Ты уж нас не подведи, Алечка, – вздохнула мама и, испытующе заглянув в глаза, спросила: – Или нам лучше остаться?

– Ну что ты, мама, поезжайте, отдохните! Вы и так из-за меня нанервничались, – кротко проговорила я и потупила взор, чтобы в нем она не узрела радости по поводу этого отъезда. У меня молниеносно созрел гениальный план на время их отсутствия.

Собрать всех участников августовской экспедиции, вот в чем он заключался. Устроить пьянку-гулянку! Пустая квартира, только это мне и было нужно! Я уселась к телефону, едва за родителями захлопнулась дверь. Все, до кого удалось дозвониться, радостно откликнулись на мой призыв. Каждый пообещал передать «по цепочке» следующему. Особенно важно было, чтоб разыскали и привели ко мне Мишку – ради этого все, собственно, и замышлялось. Ведь он так и не проявился за целый день, который я провела в неведении и беспокойстве.

Мишка пришел первым. Визжа, бросилась к нему, повисла на шее и упоительно взрыднула. Мишка и сам весь дрожал. Так молча, обнявшись, дрожа и всхлипывая, стояли мы в коридоре, пока следующий гость не позвонил в дверь.

На пороге стоял Лапонецкий. Почему же мне не пришло в голову предупредить друзей, чтоб ни в коем случае не сообщали доктору о нашем сборе! Я настолько была поглощена стремлением разыскать своего любимого, что данный фигурант просто вылетел из моей дурной башки.

– Здравствуй, зайка, – сказал Лапонецкий, игнорируя Мишку, – я соскучился, – и потянулся своими мясистыми губами к моей шее.

С отвращением отпрянула.

– Ну, проходите, коль пришли, – пробурчала я не слишком гостеприимно.

Лапонецкий сделал вид, будто пропустил эту колкость мимо своих ушей.

– Я тут деликатесов принес и кой-какого бухла – давай, разберись. – Он сунул мне в руки увесистый пакет.

С пакетом отправилась на кухню. В нем оказалась банка шпрот, консервированная ветчина и полбатона финского сервелата. Из «бухла» – бутылка токайского вина и коньяк – подарки благодарных пациентов, не иначе.

К счастью, народ повалил один за другим. Звеня склянками с «Жигулевским» пивом и недорогим крепленым вином. Все от души радовались встрече, обнимались, звонко чмокались, хохотали. Мы с девчонками завертелись на кухне, торопясь почистить-отварить картошку, разделать селедку и покрыть ее колечками лука, поджарить черный хлеб с солью и чесноком в постном масле. Ветчину с сервелатом нарезать тоненько. Шпроты с кружочками вареного яйца красиво уложить на белый хлеб.

Меня захватило всеобщее возбуждение, я будто бы очутилась в той временной точке, откуда начался наш с Мишкой роман, где мне было волнительно и немножко тревожно. Рассевшись за овальным столом в гостиной, все принялись выпивать-закусывать и с удовольствием, смакуя детали, вспоминать удивительную нашу поездку. Затем, разумеется, забренчали гитары, и народ затянул ностальгическим хором походные песни.

В какой-то момент я отвлеклась на общение с девчонками. Обступив меня плотным кольцом, они принялись жадно выспрашивать подробности моего лихого путешествия. Слегка захмелев, я беззастенчиво хвасталась, повествуя о нашей с Мишкой керченской авантюре. Так увлеклась, что не заметила, как упустила из виду самого Мишку. Мы с ним многозначительно и страстно переглядывались весь вечер, но так и не сумели уединиться.

Время близилось к полуночи. Расходиться никто не собирался. Всем было весело и пьяно. Я заглянула в свою комнату и обнаружила любимого, храпящего в моей кровати.

– Ну и ну, – раздался за моей спиной знакомый низкий голос, – ну и поклонники у тебя, зайка: надираются вдрызг и бесцеремонно заваливаются, не разувшись, прямо в девичью постельку. Как-то это не комильфо!

Я в бессильном отчаянии повернула к нему перекошенное лицо:

– Но он же не пьет! Совсем! Он пить-то даже не умеет!

– Вот именно это нам сейчас наглядно демонстрируют, не так ли? Зайка, а ты совсем не разбираешься в людях, как я погляжу. Мишаня – очень неуравновешенный, очень нездоровый человек, это я тебе как доктор говорю!

– Да? – ощетинилась я. – А что, если ваше мнение мне до лампочки… доХтор? Я вас вообще сюда не звала!

– Зря ты так, – досадливо поморщился Лапонецкий, – я хочу помочь тебе, зайка, а ты зачем-то сопротивляешься, грубишь зачем-то.

И в этот самый момент, как в ужасном кино, распахнулась входная дверь. Это мои дорогие предки решили вернуться домой.

– Что здесь происходит? – грозно спросил папа.

– Прямо как чувствовала, – охнула мама и присела, не раздеваясь, на банкетку.

– Я спрашиваю, что за вертеп в моем доме? – проходя в гостиную, спросил папа еще более грозно.

– Здравствуйте! – нестройным хором поприветствовали его участники вертепа, к этому времени пребывающие в блаженном расположении душ, но самом неустойчивом положении тел.

– Мама, а почему вы вдруг вернулись да еще среди ночи? Что-то случилось?

– Она еще спрашивает! – возмутилась мама. – Мы звонили весь вечер, а ты не снимала трубку. Только с пятого раза мне ответил вежливый мужской голос, что ты, видите ли, сильно занята и потому подойти не можешь. Разумеется, мы с папой сорвались и приехали. А тут такое…

– Кто же это, кто мог вам ответить? – недоуменно воскликнула я.

– Я ответил на звонок, Сашенька. – Лапонецкий выступил вперед. – Добрый вечер, приятно познакомиться с очаровательной мамой этой милой барышни. – Он галантно поцеловал обалдевшей маме руку и помог ей подняться. – Если позволите, постараюсь все объяснить. Давайте пройдем…

Мама, как зачарованная, поплыла за ним в кабинет, где их уже с возмущенным лицом ждал отец. Они закрыли дверь, за которой принялись что-то приглушенно обсуждать.

Я воспользовалась моментом, чтобы стремительно убрать остатки еды, а главное, быстро рассовать по мешкам пустые бутылки и спрятать их в дальний угол балкона. Все, кто стоял на ногах, не сговариваясь, бросились мне помогать, а затем, подхватив остальных, плохо стоящих, проворно испарились из взрывоопасной квартиры. Только Мишка перекатисто храпел на моей кровати. Я присела рядом и погладила его по щеке. Бедный, глупый мой Мишка. Что теперь с нами будет?

– Аленький, Аленький, – вздохнул он сквозь сон, почмокал губами и перевернулся на живот.

В комнату зашел Лапонецкий и миролюбиво сообщил мне, что инцидент исчерпан, родители вполне удовлетворены их разговором. Наверное, он ожидал, что я брошусь ему в ноги в припадке благодарности. С любым другим в сложившейся ситуации я бы именно так поступила, но этого самого доктора мне вместо благодарности отчего-то хотелось удавить. Других эмоций он не вызывал.

– Тебе нужно освобождение от колхоза? – спросил он, чтоб выбить из меня хотя бы слово.

– От вас мне ничего не нужно, – процедила я.

– Ну-ну, не упрямься, зайка. К чему тебе целый месяц коченеть, разгребая груды мерзлого картофеля? И простужаться? После мне лечить тебя будет гораздо труднее.

– А никто вас и не просит!

– Знаешь, когда ты злишься, ты меня страшно возбуждаешь, зайка…

Я не успела отреагировать на его очередной циничный выпад, потому что папа позвал меня к себе.

– Да, папочка, – произнесла кротко.

– Знаешь, что я скажу, Алечка? Тебе крупно повезло.

Я вопросительно воззрилась на него.

– Да-да, повезло. Мы сегодня впервые увидели в твоем окружении достойного человека. Здравомыслящего, взрослого, воспитанного, который к тому же необычайно трепетно к тебе относится.

Папа-папа, знал бы ты, насколько трепетно!

– Доктор сумел объяснить нам, как ты была учтива, предложив встретиться всем участникам экспедиции в нашем доме. Жаль, что ты не познакомила нас со своими друзьями заранее, в подобающей обстановке.

Вот спасибо, доХтор!

– Еще он поведал нам, Алечка, – продолжил папа, – что «на картошку» тебе ехать нежелательно по медицинским показаниям…

Каким-каким показаниям? Что за блеф!

– …и посему ты отправишься к нему в клинику в понедельник, он выдаст тебе справку – освобождение от сельскохозяйственных работ.

Я собралась было открыть рот для возражений, но вспомнила, что любимый Мишка продолжает спать в моей постели.

– Да-да, папочка, конечно, как скажешь! Можно я пойду? – пятясь к двери, забормотала я, торопясь спасти Мишку. – Тебе дверь прикрыть?

Но ни Мишки, ни Лапонецкого в моей комнате не оказалось.

– Они ушли, – сказала мама.

– Что, вместе? – ошарашенно спросила я.

– Да, практически обнявшись, – ответила мама. – Аля-Аля, какая ты путаная девочка. Если бы не доктор…

– Все, довольно, – взвизгнула я, – довольно с меня на сегодня этого доХтора! – И, хлопнув дверью, заперлась в своей комнате. Завтра я со всем этим разберусь, обязательно разберусь. Я так мало уделила внимания Мишке, что, наверное, он с горя взял и напился, бедный мой, смешной мой, любимый человек!

Но судьба в лице возлюбленного внезапно повернулась ко мне спиной. Мишка скрывался от меня весь следующий день и, когда я от совершенного непонимания заявилась к нему сама, то даже не пригласил войти в квартиру. Мы спустились в скверик перед домом, где он, бледный и взъерошенный, сказал, что жестоко обманулся во мне, что у нас с ним абсолютно разные жизненные ценности и потому абсолютно разные пути. Он не тот, кто мне нужен. И я совсем не та.

Как он измыслил подобное? Когда успел во мне разочароваться? О чем они беседовали с Лапонецким? Что могло настолько стремительно изменить его сознание? Совсем недавно мы были так близки и так счастливы! Строили планы, купались в любви. Он называл меня своим Аленьким цветочком.

А теперь на все мои вопросы упрямо твердил в ответ: сильнее всего жалеет, что встретил меня на своей скромной жизненной аллее.

С трудом помню, как добралась до дома. Как разделась, как легла. В сомнамбулическом трансе провалялась незнамо сколько. Может быть, два часа, может быть, четыре, может, целый день. Мир рухнул.

– Алечка, ты ужинать будешь? – спросила мама, вернувшись домой после прогулки с папой в парке. У того от сидячей работы обнаружили специфическое мужское заболевание, и врач прописал ему ежевечерний променад.

– Не буду, мама, – просипела я, – ничего не хочу.

Мама взволнованно потрогала мой лоб.

– Ты не заболела?

– Заболела, мама…

В подтверждение я протянула ей листок, исписанный под диктовку израненного сердца:

 
У грусти нет конца, но есть начало,
Я поняла, что он ушел, я закричала,
Но это был не крик, а только стон,
Почти неслышный стон – кошмарный сон.
 
 
В который раз мне снится это море,
И мы вдвоем, и мы не знаем горя,
Мы оба молоды, красивы и беспечны,
Нам кажется, что юность бесконечна.
 
 
Но и у моря есть свои пределы.
Пределов нет у грусти – вот в чем дело!
 
 
И он ушел.
И тихий стон раздался,
Как будто крохотный оркестр
Во мне сломался.
 
 
Что ж, пусть уходит,
Пусть уходит, пусть!
Проснусь я, и исчезнет море,
Пусть!
И молодость исчезнет наша,
Пусть!
Прощайте все. Привет тебе, о, Грусть!
 

– Алечка, ты хочешь сказать, что сочинила это стихотворение? – удивленно переспросила мама.

– Конечно.

– Когда же? Сегодня?

– Да, сегодня.

– Но ты не смогла бы придумать такое, Аля!

– Мама еще раз пробежала стих глазами.

– Почему?

– Ну не знаю. Уж очень глубокие переживания женщины… я бы сказала, зрелой женщины. Ты слишком юна для них. – Мама снисходительно гладила меня по голове.

– Это значит, тебе не понравилось, мама? – дрожащим от обиды голосом спросила я.

– Конечно, мне понравились стихи, но, сознайся, мартышка, у кого ты их списала?

– У Франсуазы Саган, – буркнула я и отвернулась к стене.

На следующее утро, назло всем, я водрузила на плечи рюкзак с теплыми вещами и поехала в институт, где нас, новобранцев, пересчитали, рассадили по автобусам и отправили на сельхозработы. Мне вдруг нестерпимо захотелось трудностей и лишений: ранних подъемов, недоеданий, изнурительной физической работы. Необходимо было, загрузив себя максимально, забыться, затеряться среди новых, незнакомых людей, ничего обо мне не знающих.

Нас будили в шесть тридцать утра. Утренний душ, как непозволительная роскошь, отсутствовал в графике. Наспех умывшись, мы наперегонки бежали на завтрак. В сырой столовой, неизменно пахнущей хлоркой и скисшей капустой, проголодавшихся за ночь кормили вязкой кашей, к которой прилагался кубик масла, кусочек сыра и хлеб. Поили либо сладким чаем рыжего цвета, либо красноватым какао, которое разливалось по щербатым стаканам из мятого алюминиевого чайника. Затем мы загружали собой обшарпанный доисторический автобус, поручни в котором отсутствовали. Автобус подпрыгивал на каждой кочке, словно резиновый мяч. Мы ойкали, вскрикивали и, падая, хватались друг за друга.

По промерзшей за ночь земле стелился туман. Вдоль полей величественно и незыблемо стояли леса в роскошном многокрасочном убранстве. Радуя глаз и бередя душу:

 
Счастья хрупкие остатки,
Ранней осенью хранимы,
Листья падают украдкой,
Время к нам неумолимо.
 
 
Как бурлили страсти летом,
Солнцем огненным палимы:
«Есть одно лишь чудо Света —
Ты любим и я любима».
 
 
Захлебнуться, раствориться, утонуть
В бездонном чувстве,
Безоглядно верить в чудо —
Вот наивное искусство!
 
 
Верить в чудо. Верить в сказку…
Листья падают с деревьев,
Дождь смывает с лета маску,
И печаль уже – в предверьи.
 
 
Ветром вдруг захлопнет дверцу
В замок, что пытались строить,
Растревоженное сердце
Очень трудно успокоить.
 

Ежедневно мы с девчонками старательно выковыривали из скользкой земли картошку, отправляя ее в ведра. Из ведер картошка пересыпалась в полотняные мешки, а когда они заканчивались, то урожай попросту вываливался посреди поля, образовывая огромные бесхозные кучи. Кучи мокли под дождем иногда до первых заморозков. Периодически их загружали в машины и перевозили на сортировку. Там добрая половина нашего труда хладнокровно отсеивалась или шла на корм скотине.