Текст книги "Гитлер_директория"

Венк

А это кто такой? – удивится читатель.

Мое поколение, учившееся в школе в семидесятые годы, встречало имя генерала Венка. Оно упоминалось в учебнике истории, в последней главе раздела о Великой Отечественной войне – «Штурм Берлина. Победа». Помните: Гитлер сидит в своем бункере, сотрясаемом ударами советской артиллерии, на голову ему уже кирпичи сыплются, а он все еще ждет какого-то мифического генерала Венка, который вот-вот ворвется в окруженный русскими Берлин, вызволит своего фюрера и вообще переломит ситуацию. «У нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк…» – как заклинание повторяет Гитлер, трясущимися руками терзая замусоленную карту.

Многие из «картинок», иллюстрирующих бытие Третьего рейха, которые рисовало нам наше воображение, к его подлинному бытию близки так же, как клоунские номера – к реальной жизни. Но Гитлер в бункере, уповающий на Венка, как на самого Спасителя, – образ, оставленный нам в воспоминаниях людей, которых нельзя заподозрить в сознательном унижении фюрера или его памяти.

«Картинки» агонии руководства Третьего рейха замечательным образом восстанавливаются также с тех «прослушек», которые, пользуясь напряженной и несколько сумбурной атмосферой в бункере в апреле 1945 года, сумел установить в некоторых помещениях представитель (проще – шпион) Гиммлера генерал СС Бергер. Эти микрофоны были вмонтированы в основном на первом «этаже» бункера, но кое-где Бергеру удалось их спрятать и ниже, на втором (счет нужно вести сверху вниз), где Гитлер находился все время, начиная с середины апреля.

21 апреля, на другой день после своего дня рождения, Гитлер, похоже, в последний раз поднялся на первый «этаж» бункера, поскольку «прослушки» Бергера больше каких-либо голосовых свидетельств присутствия там фюрера не оставили. Вот что оказалось записано: «…Я отдал приказ собрать все и контратаковать на юге. Мы остановим танки и отбросим от Берлина русских. Я приказал Штейнеру собрать все резервы здесь. У нас есть еще армия на Эльбе. Если не хватит сил, к нам пробьется Венк. Что вы молчите?» – это Гитлер обращается к Роберту Лею, который в течение всего апреля совершал перелеты между Бергхофом и Берлином (обычно полупьяный, он при посадке шел на такой риск, что просто обескураживал противника).

Лей отвечает, что ему нечего возразить. Дальше следуют малопонятные реплики о возможности запуска хотя бы одной ракеты А-10 на Вашингтон и, наконец, еще одна фраза Гитлера: «…Ничего… Я отдал приказ о контрударе». Повторяю: это – 21 апреля.

Риббентроп, уже в Нюрнберге, в письмах к жене вспоминал, что первые признаки паники у фюрера заметил как раз 21 апреля: Гитлер сначала продиктовал приказ генералу Венку развернуть свою 12-ю армию на восток и ударить по русским. Но через несколько минут передумал и стал диктовать другой – Венку немедленно соединиться с армией генерала Буссе (на деле прежде следовало вытащить ее из окружения, в котором она застряла после отчаянных попыток Гиммлера взять на себя командование боевыми операциями) и вместе двигаться на Берлин. «Кейтель же, как попугай, только кивал и со всем соглашался», – раздраженно замечает Риббентроп. (Письмо от 4 марта 1946 г., а также дневниковые записи, по материалам которых фрау фон Риббентроп позже выпустила книгу.)

И 22—23 апреля становится ясно, что генерал Штейнер, которому было приказано ударить по русским в районе южного пригорода Берлина, не сумел даже сдвинуться с места (а позже – и вовсе повернул на запад, чтобы 3 мая сдаться англичанам). Кейтель, впрочем, пытался объяснять Гитлеру, что контрудар Штейнера – фантом, что Берлин не продержится и больше недели. Взял слово Йодль и напомнил, что «пока Баварский лес в наших руках и магистраль не перерезана, остается возможность эвакуации по земле, и нужно этим воспользоваться, потому что…». Дальше произошла тяжелая сцена, о которой одинаково вспоминают и Кейтель, и Йодль, и Лей, и Риббентроп. Гитлер орал, топал ногами, валил стулья, рвал карты. Впервые «отец нации» проклял свой народ, и это особенно тяжело подействовало на присутствующих. Немного успокоившись, он сказал, чтобы ни об отводе войск, ни о его собственном «бегстве» из Берлина никто больше не смел и заикаться, что он «останется и сдохнет здесь, если никто ничего другого ему не в состоянии предложить». Вот тут и прозвучало то самое, похожее на заклинание: «Но у нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк».

Что же должен был сделать генерал танковых войск Вальтер Венк, и что он реально сделал? И важная деталь – какими силами?

Я бы ответила так: он должен был сделать невозможное – с несколькими сильно поредевшими полками, без артиллерии, с десятком самоходок прорваться в горящий Берлин сквозь атакующие советские войска. Он сделал невозможное – прорвался к Потсдаму (после самоубийства Гитлера дальнейшие действия в этом направлении потеряли всякий смысл), причем, повторяю – мизерными силами, а с точки зрения военной тактики, его 12-я армия вообще представляла собой величину с отрицательным знаком, поскольку имела в «арьергарде» около десяти тысяч человек гражданского населения. Беженцы, в основном – женщины с детьми и старики, без всякого имущества, голодные и больные, целиком зависели от отношения к ним командующего, его планов и просто человеческих качеств.

Об этом свидетельствовали сами бывшие беженцы. После войны следователи союзных держав-победительниц готовили материалы к судам над немецкими генералами, которые частью уже сидели в так называемых «генеральских лагерях», частью оставались на свободе. Свидетельства беженцев из «хвоста» 12-й армии поразили следователей. Создавалось такое ощущение, что генерал Венк только гражданскими и занимался. «Нас лечили… всегда были для нас антибиотики…. кормили два раза в день. Генерала Венка постоянно видели пробегающим по колонне, его быстрый внимательный взгляд буквально выхватывал наши беды и проблемы, которые быстро решались. Так же вели себя и его помощники», – писал позже инженер Ганс Бахман, которому в апреле 1945 года было пятнадцать лет.

Такого рода свидетельств – около тысячи. (Часть попала в американскую печать в виде подборки, а затем и в наши архивы.) Свидетельства, в основном, однотипны: например, одна, тогда восемнадцатилетняя, девушка по имени Розмари Гросс вспоминает, что генерала Венка в их колонне все называли «папочкой». Потом она узнала, что так прозвали сорокалетнего генерал-майора его солдаты из 1-й танковой армии еще в 1943 году, когда он вывел их из окружения (Каменец-Подольский котел на Днестре). Розмари пишет, что ей очень нравилось такое прозвище, пока однажды она не увидела генерала близко и не была поражена, какой он «молодой и красивый, хотя и совершенно измученный».

«Прорыв генерала Венка к Потсдаму и вообще вся ситуация вокруг этого человека сама по себе была удивительна, но еще удивительней показался нам сам Вальтер Венк, которого я имел возможность в течение получаса наблюдать 7 мая… – писал сотрудник аппарата Аллена Даллеса полковник Гаррисон (частное письмо от 03.08.1967 г. вышедшего в отставку Гаррисона было адресовано его знакомой). – Подписывая бумаги… (переправив две армии и беженцев через Эльбу, Венк сдался американцам. – Е. С.) он выглядел сильно пьяным. На вопросы отвечал, хотя и четко, но только “да” и “нет”, а когда после первой краткой беседы вышел из здания штаба, то, не сделав и двух шагов, буквально рухнул на руки подхвативших его штабных. “Хорош, – подумал я. – Нашел время!..” Многие из них тогда напивались до скотства и совершенно теряли свой “арийский” лоск. Так они заглушали отчаяние… Венка внесли обратно в помещение штаба, вызвали к нему врача, который послушал пульс, посмотрел зрачки, пожал плечами и велел его раздеть на всякий случай. <…> Мы все ахнули. На Венке был корсет, какие носят при повреждениях позвоночника. Когда корсет разрезали, врач развел руками и посмотрел на нас довольно осуждающе и вопросительно. Тело Венка выглядело так, точно его несколько раз подолгу и жестоко избивали. Его адъютант, впрочем, тут же пояснил, что его шеф два с половиной месяца назад попал в тяжелейшую автокатастрофу и с тех пор почти не имел возможности лечиться, поскольку все время находился в самых критических местах фронта, выполняя приказы. <…> Врач сначала сказал, что у генерала, скорее всего, болевой шок, но, осмотрев его еще раз, обнаружил, что Венк просто спит. <…> Признаюсь тебе, сила духа этого симпатичного парня произвела на нас тогда внушительное впечатление, особенно на фоне того порядка и достоинства, в котором находились в тот момент две его армии с километровыми хвостами беженцев. “О чем вы думали, генерал, после нашей первой беседы вечером 7 мая? – спросил я Венка, беседуя с ним 11 мая. – Вы так замечательно отключились потому, что считали свой долг выполненным?..” Он смущенно молчал. Потом неохотно кивнул. Сказал, что, отдав своих солдат и гражданское население в руки достойного и благородного противника, думал о том, что его миссия окончена и теперь он может подумать о себе, но… нечаянно уснул. “Так это чтобы подумать о себе, вам понадобилось оружие? – спросил я, прямо глядя ему в глаза. – Вы уже дважды предпринимали попытки его вернуть”. Он собрался отвечать, но, видимо, вспомнив, что я не армейский, передумал. По его представлениям, я не способен был понимать, в чем состоит долг немецкого генерала, чья армия и страна три дня назад признала свое поражение».

В первые же дни после официальной капитуляции Германии некоторые немецкие генералы действительно пустили себе пулю в лоб. Венка среди них не было. Может быть, искать его следует среди не смирившихся с поражением?

Еще до подписания документов о капитуляции во Фленсбурге, в резиденции гросс-адмирала Деница, был составлен секретный меморандум, суть которого заключалась в скором вступлении в военный союз Америки, Англии и Германии, чьи вооруженные силы следовало максимально сохранить и преумножить. «Тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы его легко можно было раздать немецким солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось» (текст так называемой «вудфордской телеграммы» Черчилля дается по публикации «Дейли Геральд» от 24.11.1954 г.)[3]3
  Текст так называемой «вудфордской телеграммы» приводится по публикации в «Daily Herald» от 24.11.1954. Вудфорд – место, где Черчилль, выступая в ноябре 1954 года, сообщил об этой телеграмме. Его речь наделала много шума, и Монтгомери, хотя и в уклончивой форме, подтвердил факт получения директивы.


[Закрыть].

Эту телеграмму Монтгомери расценил как сигнал к началу долгосрочной кампании по сотрудничеству с немецкими генералами. Монтгомери имел список лучших генералов, в котором на первом месте стоял генерал-фельдмаршал Буш, командовавший немецкими войсками в Северо-Западной Европе. Дальше следуют многие известные имена: Мильх, Мантейфель, Линдеман, Шперле, Кессельринг, Бласковиц, Манштейн, Лист… даже старичок Рундштедт, – все годились в дело. Но основная нагрузка по созданию будущего немецкого бундесвера должна была лечь на плечи молодых – Ганса Шпейделя, Адольфа Хойзингера и Вальтера Венка.

Если вы уже прочитали примечание в конце книги, то всё поняли. Для остальных поясню: последняя строчка в официальной биографии Хойзингера: «С 1962 года – представитель НАТО в Вашингтоне». Последняя запись в биографии Шпейделя: «С 1957 года командующий сухопутными войсками НАТО в центральной Европе». А у Венка – «Председатель Совета директоров фирмы “Феррошталь”, город Бонн. В 1982 году погиб в автокатастрофе». Как видим, расчет на него отчего-то не оправдался. Это притом что именно его кандидатуру в качестве будущего командующего бундесвером отстаивал перед своими новыми хозяевами авторитетный у них Рейнхард Гелен.

Возможно, и Гелен, служивший с Венком еще при Гудериане, и американцы с англичанами помнили, что «самым одаренным из моих генералов» называл Вальтера Венка сам Адольф Гитлер.

Вальтер Венк был кадровым военным. Он родился в городе Виттенберге в 1900 году. В одиннадцать лет поступил в кадетский корпус, затем в военное училище и в 1920-м был зачислен в рейхсвер. По рождению он принадлежал к поколению, не прошедшему ад Первой мировой, не впитавшему горечь поражения Германии всей своей кожей; он и его товарищи не были так отравлены унижением и ненавистью, как поколение их командиров, к которому принадлежали Гитлер, Рем, Геринг, Гесс и Лей. Это важное обстоятельство.

Венк благополучно служил в рейхсвере (в том, что от него осталось после Версальского договора) сначала в звании унтер-офицера, затем – лейтенанта и гауптмана (капитана), а пройдя подготовку при Генштабе в 1936 году, получил назначение в 1-ю танковую армию начальником штаба знаменитой тогда 1-й танковой дивизии и сразу попал в поле зрения не менее знаменитого «быстроходного Гейнца» – генерала Гудериана, который с первых же месяцев, оценив способности нового офицера, старался предоставлять ему как можно больше инициативы. А порой даже «прикрывал» своим авторитетом излишнюю, может быть, самостоятельность Венка, тогда – всего лишь оберстлейтенанта (подполковника).

Например, во время «блицкрига» во Франции, когда 1-я танковая дивизия вошла в Монбельяр, а в баках ее танков оставалось еще много горючего, Венк решил с ходу взять еще один город – Бельфор. Взял. И только после этого доложил Гудериану. В биографии Венка, которую дают С. Митчем и Дж. Мюллер (у нас выходила их книга «Командиры Третьего рейха») об этом эпизоде сказано так:

«…Венк принял самостоятельное решение. Будучи не в состоянии связаться с командиром дивизии (генерал-лейтенантом Кирхнером. – Е. С.), он сообщил генералу Гейнцу Гудериану, что по собственной инициативе приказал атаковать Бельфор. Этот смелый шаг был одобрен Гудерианом, а французов застигли врасплох». Биографы Венка честно опираются на мемуары самого Гудериана (его «Записки солдата» у нас издавались неоднократно). «Так как он (Венк. – Е. С.) не смог связаться с командиром корпуса, то решил обратиться непосредственно ко мне, чтобы попросить разрешения продолжать наступление на Бельфор. Само собой разумеется, что он получил желаемое разрешение: ведь я никоим образом не намеревался делать остановку в Монбельяре», – пишет Гудериан. Дальше он говорит о каком-то «случайном обстоятельстве», которое заставило остановить наступление в Монбельяре, а не в конечном пункте – Бельфоре, указанном в его, Гудериана, приказе. «В решающий момент, – поясняет он, – штаб корпуса менял свое расположение, и поэтому дивизия не могла с ним связаться».

Чтобы не перегружать читателя уточнениями, кто и где в это время находился, кто с кем не связался и прочими, приведу более простой факт. После капитуляции немецкие генералы, сидя в так называемых «генеральских лагерях» и в тюрьме в Нюрнберге, могли работать над своими воспоминаниями, которые американцы считали чрезвычайно полезным для себя материалом. Генералам для работы предоставлялись различные документы, в том числе их же собственные приказы, и возможность свободно общаться между собой. «Однажды, – пишет Гудериан, – в этом мрачном месте у нас зашел разговор о 1940 годе. Фельдмаршал Риттер фон Лееб никак не мог понять, каким образом я так неожиданно быстро приступил к выполнению его приказа – наступать на Бельфор. И мне пришлось давать ему объяснения».

Не знаю, какие объяснения на самом деле дал Гудериан, но уж никак не те, которые я уже цитировала, поскольку приказ о наступлении на Бельфор фон Леебом был подписан 18 июля (и копия этого приказа, скорее всего, лежала у обоих перед глазами), то есть уже после того, как 17 июля Венк красиво, с ходу, вкатился в Бельфор.

Победителя не судят? Но даже в эйфории от побед сорокового года за подобную самостоятельность должны были если не наказать, то уж никак не награждать. И Гудериан в своих мемуарах явно старается этот момент закамуфлировать. А Венк получает повышение.

Кстати, сам Венк в докладной записке по поводу своей «инициативы» (которая стала широко известна в войсках и получила название «проездной билет до Бельфора») дал, помимо прочих, и следующее объяснение: «…К тому же мы все так заросли грязью, что думали не столько о тактике, сколько о горячей ванне в Бельфоре…». Повторяю, даже при всеобщей эйфории и восторгах фюрера по поводу своих танкистов, чтобы так шутить, нужно было, по-моему, или иметь очень высокого покровителя (каким и сделался после этого случая превозносимый фюрером Гудериан), или – само напрашивается – быть очень сильным и независимым человеком.

Но о какой «независимости» кадрового немецкого офицера может идти речь?! То ли Венк все-таки был исключением, то ли мои представления о немецких подполковниках времен «блицкрига» на Европу устарели.

В 1941 году Венк побывал и под Ленинградом, и под Москвой (1-я танковая была переведена в группу армий «Центр»). О блестящем броске гудериановских танков на Москву мы знаем, как и об их последующем позорном откате. «В декабре 1941 года, во время советского контрудара, она (1-я танковая армия. – Е. С.) попала в окружение, из которого, однако, с успехом вырвалась благодаря разработанному Венком плану и вернулась к германским оборонительным рубежам. За успехи Венк был удостоен Золотого креста и двумя месяцами позже принят в Академию Генштаба» (С. Митчем, Дж. Мюллер. «Командиры Третьего рейха»).

Какими общипанными «вырывались» из-под Москвы доблестные дивизии Гудериана, мы тоже знаем! Но на общем жалком фоне «успех» у Венка все-таки был – количество сохраненных им живыми солдат, что при общем отступлении только и ценится. За это его и наградили.

Потом были Ростов-на-Дону, поход на Кавказ, Сталинград…

В ноябре 1942 года, во время Сталинградской битвы, Венка назначили начальником штаба 3-й Румынской армии. От нее к тому времени остались одни «ножки», которые драпали по всем дорогам и тропинкам прочь от линии фронта. Эти солдаты были совершенно деморализованы, идти с таким войском в бой опасно. Венк собирал их по всем дорогам, сколачивал из них сборные формирования и подвергал психологической обработке. Для этого он раздобыл десятка два старых дурацких комедий и несколько киноустановок и заставлял солдат смотреть эти фильмы до тошноты, переходящей в «здоровое озверение». Затем отправлял на фронт.

Насколько способ подействовал, можно судить по тому факту, что позже с этими частями Венк удерживал тяжелый оборонительный рубеж под Ростовом. Командующий группы армий «Дон» фельдмаршал Манштейн сказал Венку, что тот «ответит головой», если позволит русским прорваться, поскольку участок Венка прикрывал не только 6-ю армию в Сталинграде, но и группу армий «А» на Кавказе. Полковник Венк отбил все атаки советских войск, и в декабре Гитлер лично наградил его очередным Железным крестом. Через месяц его произвели в генерал-майоры. После успешного прорыва из Каменец-Подольского котла – новое повышение в должности, затем весной 1944-го – чин генерал-лейтенанта и назначение начальником оперативного управления генерального штаба сухопутных войск.

С этого момента все свои донесения Венк должен был направлять лично Гитлеру. Чем он и воспользовался: в конце лета на совещании в присутствии угрюмо молчавшего Кейтеля заявил Гитлеру, что «весь Восточный фронт – это швейцарский сыр: в нем одни дыры». Обстановка тогда в ставке была очень тяжелой: генеральный штаб, как пишет Гудериан, «дезорганизован», Гитлер сильно нервничал (не забудем о недавнем покушении), постоянно срывался на всех, топал и орал. Фраза о швейцарском сыре была очень рискованной, она, при всей ее справедливости, могла просто разозлить Гитлера. Зачем новоиспеченному генералу понадобилось так рисковать?

А дальше – больше. Словно сама судьба начинает постоянно выталкивать Венка вперед и делать «камнем преткновения» между Гитлером и Гудерианом, да еще при непосредственной заинтересованности Гиммлера.

В начале 1945 года генеральный штаб разработал план контрудара силами группировки «Фистула» под командой рейхсфюрера СС Гиммлера.

«В жарком споре Гейнц Гудериан, теперь начальник генерального штаба сухопутных войск, убедил фюрера назначить на должность начальника штаба группировки Вальтера Венка. Это давало хоть какую-то надежду на успех операции», – пишут Митчем и Мюллер в своей книге «Командиры Третьего рейха». Насколько спор был «жарким», известно. Послушаем самого Гудериана:

«Я решил прикомандировать к Гиммлеру на время наступления генерала Венка, возложив на него фактическое руководство операцией. Кроме того, я принял решение начать наступление 15 февраля, так как в противном случае оно вообще было невыполнимо. Я понимал, что как Гитлер, так и Гиммлер будут решительно выступать против моих предложений, так как оба они испытывали инстинктивный страх перед этим решением, выполнение которого должно было показать явную неспособность Гиммлера как командующего. <…> Привожу наш диалог (вторую его половину. – Е. С.):

“Я (Гудериан. – Е. С.). Генерала Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии на успех в наступлении.

Гитлер. У рейхсфюрера достаточно сил, чтобы справиться самому.

Я. У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо.

Гитлер. Я запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности.

Я. Я все же должен настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществлял целесообразное руководство операциями…”

В таком духе мы разговаривали около двух часов. Гитлер, с покрасневшем от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад-вперед по ковру, останавливаясь передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что его глаза вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались. Я твердо решил не дать вывести себя из равновесия… Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Ленбаха, висевший над камином… Взгляд канцлера спрашивал: “Что вы делаете из моего рейха?” Сзади я чувствовал устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: “Что вы делаете с Германией?!” <…> Я оставался холодным и непоколебимым… Гитлер должен был заметить, что его бешенство не трогает меня, и он заметил это.

Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: “Итак, Гиммлер, решено – сегодня ночью генерал Венк прибывает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением”. Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправляться в штаб группы армий. Cел на стул, попросил меня сесть рядом с ним и произнес: “Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение”. При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было последнее сражение, которое мне удалось выиграть. <…>

Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого неистового бешенства Гитлера. Эта последняя вспышка гнева превосходила все предыдущие».

Контрнаступление началось в середине февраля; 16-го и 17 февраля оно развивалось довольно успешно, что вынуждены были признать и союзники.

После 1945-го американские военные специалисты подвергли особо тщательному анализу военные операции немецких вооруженных сил последнего года войны. И они сделали вывод, что руководство Венка всерьез грозило переломить ситуацию. Так же считало и руководство немецкого генерального штаба, хотя это мнение, позже высказанное Гудерианом, было публично высмеяно советскими генералами. Однако теперь, когда мы знаем о тех действиях, которые предпринимали спецслужбы американцев по заключению сепаратного мира с Германией (и чего не знало тогда большинство наших военных), даже локальный военный успех немцев не кажется столь уж бессмысленным. Этот развивающийся успех, прежде всего, позволял выиграть время. А оно работало на Германию и против СССР – это нужно признать. И следует пресечь ложь о том, что Жуков положил жизни наших солдат на ненужную Берлинскую операцию. «Пока Берлин наш, мы войны не проиграли», – так говорил Геббельс с учетом всех факторов той ситуации. И Гиммлер прекрасно знал, что делал, согласившись на унизительную для себя передачу командования Венку, поскольку отнюдь не считал войну проигранной – не из-за своей тупости, а прекрасно зная возможности армии и резервы СС, а также настроение части руководства союзников.

Дальше случилось вот что. Измученному Венку, который по приказу Гитлера должен был каждый вечер присутствовать на совещании у фюрера, помимо всего прочего еще и приходилось совершать ежедневные поездки в двести с лишним километров. В ту ночь, с 17-го на 18 февраля, его шофер Герман Дорн, тоже до предела уставший, несколько раз засыпал за рулем автомобиля, и Венк сменил его. Однако через несколько километров, на автостраде Берлин – Штеттин уснул сам, и машина на полной скорости врезалась в парапет моста. Искореженный автомобиль загорелся, но Дорн успел вытащить генерала, стащил с него горевший китель и довольно быстро сумел доставить его обратно в Берлин. Травмы оказались очень тяжелыми: множество переломов, сотрясение мозга… Назначенный вместо Венка генерал Ганс Кребс был «штабным воякой», приятелем Бормана и Фегелейна (мужа родной сестры Евы Браун). Гудериан считал, что неплохо теоретически подготовленный Кребс слишком хорошо усвоил науку приспособления к начальству, а дружеские связи лишили его «духовной свободы и независимости» (Гудериан. «Воспоминания солдата»). Каким бы субъективным ни было мнение Гудериана, факт налицо – без Венка удачно начатая операция провалилась.

Думаю, она потерпела бы неудачу и под руководством Венка, но не так быстро, а время, повторяю, работало тогда в пользу если не агонизирующего гитлеровского руководства – то его преемников, готовых подхватить власть.

Венк не провел в госпитале и трех недель, как Гитлер начал активно интересоваться его здоровьем в том духе, что не пора ли покинуть клинику «Шарите» и подумать о будущем. Это означало новое производство – в генералы танковых войск – и немедленное вступление в должность командующего вновь созданной 12-й армией. Венк, который еще с трудом передвигался по палате, спросил своего приятеля, барона фон Лестена, адъютанта Гудериана, сколько в 12-й армии имеется танковых подразделений. Барон печально сомкнул два пальца в кольцо – по-американски это означало бы «o’кей», а по-немецки – ничего хорошего, попросту говоря – нуль. Танковых подразделений в армии Венка не было; а был только один противотанковый батальон.

Гитлер в начале апреля планировал использовать 12-ю армию для обороны от американцев, но уже 20 апреля приказал Венку развернуться на восток и ударить по наступающим советским частям. Одновременно продолжая сдерживать американскую армию, чтобы обеспечить прорыв 9-й армии генерала Буссе. Но 22 апреля фельдмаршал Кейтель сам привез Венку из ставки приказ (не отменяющий прежнего): немедленно, как можно скорее прорываться с двумя армиями к Берлину и спасать фюрера. Спорить с Кейтелем или возражать ему было тогда бессмысленно.

Думая о Венке того периода, не могу отделаться от мысли: вот яркий пример парадокса – как талант и добросовестность могут напрямую служить чистейшему злу, каким стала тогда гибель тысяч советских солдат – уже победителей!

И снова Вальтер Венк выполнил приказ. Нигде не отступив, успешно отбиваясь от американцев, давая возможность 9-й армии Буссе вырываться из окружения и отдельными частями соединяться с его армией, одновременно часть своих сил он бросил на Потсдам и подошел к городу вплотную. 25 апреля к нему снова прибыл Кейтель с уже паническим приказом: сегодня же взять Потсдам и связаться со ставкой в бункере.

С небольшой моторизованной группой Венк сумел прорваться в город, чтобы установить связь с рейхсканцелярией. По-видимому, 28 апреля ему это сделать удалось; отсюда и та отчаянная надежда Гитлера на спасение, которая, при незнании этих обстоятельств, казалась нам каким-то психозом. Однако ни 29-го, ни 30 апреля связи с Венком не было – об этом свидетельствует постоянно рвущийся из бункера вопрос: «Где Венк?! Где Венк?..».

Дальнейшая судьба обитателей бункера – отдельная история.

Гитлера уже нет в живых, а Венк все еще держится. Главной его задачей теперь было – дать бежавшему от советского наступления гражданскому населению уйти как можно дальше на запад, а также помогать прорываться своим из 9-й армии. Затем, в начале мая, Венк, собрав все силы, вместе с беженцами аккуратно переправился через Эльбу и 7 мая сдался американцам.

После войны Вальтер Венк проживет еще 37 лет. Служить он больше никогда не будет. Хотя еще не раз испытает на себе давление приказа – «вечного приказа» немецкому солдату снова встать в строй.

Почему?

«Мы все морщились от еврейских погромов, от слухов о жестоком обращении с русскими военнопленными и депортациях… морщились и… выполняли приказ. <…> Ты права, приказ – не оправдание. <…> Ни приказа, ни оправдания теперь в моей жизни нет. Но есть ощущение мерзости, оттого что… – писал Вальтер Венк Маргарите Гесс (письмо от 22 июня 1950 г.), – оттого что меня никто не обвиняет. Меня нет ни в одном из списков. Даже русские на меня плюнули. На кой черт я им сдался?! А на кой черт я сдался сам себе?! <…> Помню, в детстве, в кадетском корпусе, за что-то был наказан весь наш взвод – все, кроме меня. Худшее наказание трудно себе вообразить. От унижения меня тошнило…»

Еще тридцать семь лет с ощущением мерзости и тошноты?

Но это уже другая история.