Текст книги "Гитлер_директория"

Молотов

Весь словесный хлам, который обрушивался на это имя, отступает перед простой фразой Уинстона Черчилля, поставившего его в ряд величайших дипломатов мира – Мазарини, Талейран, Меттерних… Молотов.

Современная «молотониана» основана, во-первых, на записанных беседах с Молотовым, во-вторых – на следующем мнении о нем Микояна: «Вячеслав Михайлович – большой тугодум, лишенный чувства нового, смелой инициативы и человек к тому же черствый и тщеславный».

Историк на это ответит: записанное со слов на 90 процентов говорит о личности записывавшего. А личное мнение бывших коллег друг о друге на сто процентов – об их личных взаимоотношениях. Мнение Микояна легко парировать мнением Даллеса; можно возразить и конкретно, например, об отсутствии «чувства нового» – никто так не продвигал в дипломатию молодежь, как Молотов.

Что же касается высказываний самого Молотова, то в одной публикации читаю: «Преступно, – говорил Молотов, – вести войну за уничтожение гитлеризма». Дальше в статье букет выводов.

Однако прочитайте и сами сделайте выводы, кстати, и сообразуясь с современной ситуацией: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение “гитлеризма”».

Я думаю, что у Молотова появятся биографы, которые представят эту личность беспристрастно и объемно, как проделали французы с личностью Талейрана, со временем, конечно.

Для этих будущих историков расскажу такой эпизод.

За три дня ноября 1940 года Молотов провел в Берлине две официальные и две личные встречи с Риббентропом и три беседы с Гитлером. Число «три» подтверждают Гесс и Борман. Что это были за беседы? Гитлер остался недоволен «мягкостью» Риббентропа, не сумевшего добиться от русских, по сути, ничего конкретного, например обещания присоединиться к Тройственному пакту, что дало бы Германии право спокойно держать свои войска в Финляндии и Румынии. Фюрер самоуверенно намеревался лично «обработать» Молотова, как он это проделывал с другими лидерами. А натолкнулся, как горох на стену. После одной из этих «бесед» Гитлер вечером, предупредив телефонным звонком, приехал домой к Гессу и около часа играл с его трехлетним сыном, своим крестником, а после другой – отправился в оперу, тоже для разрядки. Особое раздражение у Гитлера вызвали слова Молотова, записанные Борманом: «Моя страна имела, имеет и будет иметь в Европе свои интересы. Это залог общей стабильности». Борман записал, что фюрер был раздражен и смыслом, и тоном. «Молотов от всего уклонился», – позже писал Гесс. И дальше, он же: «Молотов стоял на своем: уйти нам из Финляндии; Балканы; и влияние на Японию с результатом – советско-японский договор о ненападении. Он сидел на этих трех пунктах воистину каменной ж…».

Будущим биографам предстоит рассмотреть не только Молотова-дипломата, но и Молотова – партийного функционера: перечитать все его публикации, начиная с 1917 года, за которыми следуют конкретные дела: например, убийственные хлебозаготовки на Украине, позорные суды по «спискам», чистки, в которых щепками разлетались ценнейшие кадры Наркомата иностранных дел… Придется взять на себя то, на что мы пока не способны – отделить ошибки от преступлений. Положить на весы человеческие заблуждения и бесчеловечный расчет. Попытаться услышать диалог этого человека со своей совестью или… тишину, говорящую о погибшей душе.

Впрочем, это уже работа для писателей. Любой исторический герой после смерти проходит эти три этапа: пропагандистский, литературный, исторический. Сталин уже перебрался во второй этап. Думаю, и Вячеслав Михайлович, как и при жизни, вскоре последует за ним.

Франко

Франсиско Паулино Эрменгильдо Теодуло Франко и Баамонде, или проще – Франсиско Франко, родился в день святой Варвары, за что-то назначенной католиками покровительницей артиллерии. Из этого факта его биографы делали вывод, что ему судьбой было предназначено стать великим воином.

Франко был маленький тщедушный человек, ростом всего 155 см, страдающий так называемым «комплексом Наполеона». Этот комплекс наращивает честолюбие, как мышечную массу, вытягивает и закаляет волю. Франко был волевой человек, а учеба в военной академии приучила его к дисциплине, к умению и отдавать, и выполнять приказы. Когда такой человек находит точку опоры, он многое может сдвинуть и даже перевернуть. Как назвать точку опоры, от которой оттолкнулся Франсиско Франко, – патриотизм или национализм? Я бы назвала ее испанским национализмом – импульсивным, мягким, ярким, самодостаточным. Но парадокс в том, что любой национализм очень быстро меняет окрас и унифицируется. Арсенал всех диктаторов до смешного однообразен. Все пылкие объяснения в любви к испанцам как лучшему творению Господнему, Франко пришлось попридержать, когда его каратели вместе с отрядами Иностранного легиона и частями мароканцев вырезали шахтерскую стачку в Астурии. За поразительную жестокость к своим же, испанским братьям, но инакомыслящим, будущий каудильо был назначен генералом и начальником генерального штаба.

В феврале 1936 года Коммунистический народный фронт получил большинство на выборах. Это означало революцию, ибо революция – это перемена формы собственности. Франко сплавили на Канарские острова, и там он объявил о начале контрреволюционного переворота, который ведет к смене собственника. Рядом с Франко находился тогда сотрудник германского Абвера – это факт. Вот только почему за связь Франко с Канарисом испанского генерала иногда называют агентом немецкой разведки? Агенты работают на разведку; Франко работал на себя, умело используя поддержку северного собрата-диктатора. Эта поддержка осуществлялась, например, в виде военной помощи через «штаб W» по имени доверенного лица Геринга Вильберга. Будут еще немецкие инструкторы, легион «Кондор» и т. д. Германия была заинтересована в испанском никеле, свинце, меди, оливковом масле, испанских портах, так что дружба каудильо и фюрера обещала быть крепкой, хотя внешне Испания вроде бы сохраняла нейтралитет.

Почему же все-таки Франко победил республиканцев, которым, казалось бы, сочувствовал и помогал весь мир? Беда республиканцев заключалась в том, что среди них было много прекрасных, чистых людей, но мало военных профессионалов. Диктатуру Франко сделали генералы; в 39-м году они дали маленькому каудильо беспрецедентную в новейшей истории широту полномочий.

Мадрид франкистам, однако, взять не удалось. «Ну и не надо», – решил Франко и объявил войну законченной. А дальше…

В Испании, несмотря на террор и репрессии, наступает внешнее затишье и начинается война историков. Кто он, маленький каудильо, – палач с топором, с которого ручьем стекает кровь, или великий примиритель двух Испаний? Марионетка Гитлера или искусный дипломат, не пропустивший немцев через свою страну для захвата Гибралтара? Впрочем, для нас, русских, кое-что однозначно: первобытное варварство «голубой дивизии», например.

После войны за связь с гитлеровским режимом Испания была подвергнута остракизму и экономическому бойкоту. Первыми ее простили американцы, хотя и насчитали в испанских тюрьмах четверть миллиона политических заключенных.

Послевоенное государство Франко стали называть «государством ограниченной демократии». Например, декларировалась свобода политических объединений, но только если они имели «дозволенные цели». Был и закон о референдуме – для «консультаций с нацией». Вся эта лукавая демократия привела к закону – «О наследовании поста главы государства», то есть конкретно – Франсиско Паулино Эрменгильдо и так далее, в общем, Франко и Баамонде. Но не подумайте, что Франко собирался посадить на престол свою дочь. Нет, конечно, он выписал из-за границы настоящего принца Хуана Карлоса и даже женил его – на настоящей принцессе Софии. Дальше – экономический бум, «зеленая революция», «испанское чудо», процветание… Счастливы ли испанцы – вопрос только к ним самим. Но… когда стоишь возле Мемориального комплекса в «Долине павших» – символа примирения двух Испаний, то вспоминается даже не достоевская «слезинка ребенка», а миллион жизней, замурованных в основание этого примирения. Может быть, напрасно. Может быть, это только мы, русские, так устроены.

Рыбалко

«Если к середине июля русские будут иметь свежую полновесную танковую группировку, нашим частям между двумя их фронтами – Брянским и Западным – грозит серьезная опасность. Если же их группировка будет иметь и выдающегося командира, думать об усилении укреплений по реке Олешня станет уже поздно…» – писал Гудериан.

Вот ради таких высказываний я и перекапывала пуды генеральских мемуаров, самое интересное находя не в самих текстах, а в случайно попадавшихся черновиках и приложениях.

О чем идет речь?

Те, кто знаком с историей Курской битвы, уже догадались: генерал-инспектор бронетанковых войск беспокоится о середине июля 1943 года, предвидя наступление на Брянском фронте. Для поддержки этого наступления и была сформирована 3-я танковая армия, командующим назначили генерал-лейтенанта Павла Семеновича Рыбалко.

Таким образом, оба опасения Гудериана сбылись: армию сформировали, а командир оказался талантлив.

И как все талантливые работяги, делавшие дело не ради наград, Рыбалко был несправедливо обойден, даже по мнению отечественных историков. Давайте вспомним хотя бы один эпизод из боевой биографии этого человека, прошедшего путь от комиссара 1-й Конной до академической кафедры.

Приказ ставки от 20 июля 1943 года, пункт 4 гласит: «при благоприятных условиях овладеть городом Орел». Подчеркиваю, это был приказ не для общевойсковой 3-й армии Горбатова, а для 3-й танковой Рыбалко. Документы говорят о том, что и Сталин, ограничившийся рекомендациями, и командующий фронтом генерал Попов, по сути, предоставили Рыбалко право окончательного решения – красиво вкатиться в славный город Орел или двигаться в обход, на запад.

Что такое громкая победа в судьбе любого военачальника, объяснять не нужно. Но победа на узких улицах большого города стоила бы жизни многим экипажам. Рыбалко поступил так: он развернул армию на юг, вперед вторым эшелоном. Этот маневр, давший возможность армии последовательно действовать на противоположных направлениях с максимальной пользой и минимальными потерями, проводился в очень трудной обстановке и вызвал восхищение того же Гудериана, ревниво следившего за танковыми операциями русских. И только смяв немцев на юге Брянского фронта, 3-я танковая продолжила выполнение приказа Ставки двигаться на город Кромы.

Вот так, с максимальной пользой, согласно ситуации, не нарушая общей стратегической задачи, сберегая жизни своих танкистов… А за это – пренебрежение от некоторых военных историков, утверждавших, что в ходе операции «Кутузов» армия Рыбалко только пугала немцев своим грозным видом, то есть «сковывала» силы противника. А какие-то все же имевшие место маневры производились якобы по команде генерала Попова, которому лично звонил Сталин.

Той же осенью, во время наступления на Киев, Рыбалко сумел настолько незаметно перегруппировать свою танковую махину севернее Киева, что даже весьма сдержанно описывающий эти события Гудериан признает, что немецкое командование до 13 ноября толком не знало, что ему предпринять, поскольку после взятия Киева 1-й Украинский покатился, как на гусеницах, давя противника уже в Чернобыле, Житомире и Фастове, где у немцев возникла настоящая паника.

За Курскую и Киевскую операции Рыбалко получил «Золотую Звезду» Героя Советского Союза; за Пражскую и Берлинскую – вторую «Золотую Звезду» и был произведен в маршалы бронетанковых войск. У него будет много наград, в том числе и иностранных. Но главное – безусловно и единогласно – он признан нашим лучшим танковым генералом.

Вот только прожил Павел Семенович Рыбалко совсем недолго. Он умер в 1948-м, в возрасте пятидесяти четырех лет.

Знаете, в чем заключается одна из ошибок молодых режиссеров, снимающих лихие боевики о той войне? Молодые, холеные лица актеров.

Двадцатипятилетние солдаты, возвращавшиеся домой, выглядели сорокалетними, а сорокалетние – стариками. Большинство наших боевых генералов не исключение. Мало кто из них дожил до шестидесяти лет.

Павел Рыбалко похоронен на Новодевичьем кладбище.

ГЛАВА 8. ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ГИБЕЛИ ДЕТЕЙ ЙОЗЕФА И МАГДЫ ГЕББЕЛЬС

«Наводку» на один поразительный документ дал мне покойный Лев Александрович Безыменский еще девять лет тому назад. Я как раз собиралась на книжную выставку в Лейпциг, и он попросил своего старого друга, историка-архивиста, показать мне это письмо. Немецкий историк не только показал, но и дал возможность сделать перевод и увезти с собой. «У нас это не опубликуют еще долго», – сказал он тогда.

Я была уверена, что не опубликуют и у нас. Но знаменитый журнал «Знание – сила» на такую публикацию решился, а не менее знаменитая станция «Эхо Москвы» дала мне возможность прочесть текст в эфире в рамках авторской передачи. А год назад молодой, но уже известный немецкий режиссер Георг Жено поставил по нему спектакль, премьерные показы которого проходили в Сахаровском центре.

Этот документ – письмо 13-летней (старшей) дочери Геббельсов Хельги, незадолго до смерти написанное ею своему другу, в бункере Гитлера.

Мой дорогой Генрих!

Я, может быть, неправильно поступила, что не отправила тебе того письма, которое написала в ответ на твое. Я, наверное, должна была его послать, и я могла бы – передать с доктором Мореллем, который сегодня уехал из Берлина. Но я перечитала свое письмо, и мне стало смешно и стыдно за себя. Ты пишешь о таких сложных вещах, о которых нужно много думать, чтобы их понять, а я со своей вечной торопливостью и папиной привычкой всех поучать отвечаю совсем не так, как ты, наверное, ждешь от меня. Но теперь у меня появится время обдумать все; теперь я смогу много думать и меньше куда-то торопиться. Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией канцлера. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься еще ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты. Не знаю, можно ли оттуда звонить. Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно и мы сможем подождать, пока что-то решится. Я слышала, говорили, что самолеты все еще взлетают, и папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим на юг.

В 1954 году в ФРГ был принят Закон об амнистии. По этому закону «за некоторые преступления, совершенные во времена национал-социализма», преследовать далее запрещалось или предлагалось «смягчать меру пресечения при наличии смягчающих обстоятельств». Следуя этому закону, молодая Федеративная республика Германии получала возможность вернуть на рабочие места множество квалифицированных государственных чиновников, в которых остро нуждалась.

Одновременно власти ФРГ инициировали расследования, призванные будоражить общественное мнение и создавать видимость принципиальной позиции власти, выраженной фразой канцлера Аденауэра: «Ничто не будет забыто».

Таким расследованием стало в середине 50-х годов «дело об умерщвлении шестерых малолетних детей супругов Геббельс».

Только что заходил папа, спросить, как мы устроились, и велел ложиться спать. Я не легла. Потом мы с ним вышли из спальни, и он мне сказал, чтобы я помогала маленьким и маме. Он мне сказал, что теперь многое изменилось, и он очень на меня рассчитывает. Я спросила: «Ты будешь мне приказывать?» Он ответил: «Нет. Больше никогда». Генрих, я не победила! Нет, это не победа. Ты был прав: нельзя, глупо желать победить волю родителей. Можно только оставаться самим собой и дождаться. Как ты был прав! Я прежде не могла выносить его взгляда, этого его выражения, с каким он выговаривает и Гюнтеру, и герру Науманну, и мне! А теперь мне стало его жалко. Лучше бы он накричал.

Я пойду спать. Пусть он думает, что я подчинилась…. Мне так грустно. Лучше бы мы остались наверху.

…Приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно. Ты помнишь Блонди? Она внучка Берты. Блонди, наверное, как-то отвязалась, и я ее решила отвести вниз.. Папа не велел туда ходить без разрешения. А я, решившая быть послушной… я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень ее не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя очень странно. За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.

Опять заходил папа. Он сказал, что все с нами будет хорошо.

18 октября 1958 года в Мюнхене состоялось судебное заседание по делу «об умерщвлении детей супругов Геббельс».

Судья Генрих Стефаниус допросил главного свидетеля по делу, бывшего обершарфюрера СС Гарри Менгерсхаузена. Свидетель сообщил, что в момент предполагаемой смерти детей с ними находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб еще в начале мая 1945 года. Свидетель рассказал также о пожаре в бункере 1 мая 1945 года, после которого многие покинули помещение бункера и больше туда не возвращались, и он в их числе.

Один из американских журналистов, Герберт Линц, присутствующий на заседании, сообщил судье информацию, требующую проверки. Этот журналист, представитель левой американской прессы, коммунист, получил эту информацию по каналам «русских». Он показал судье копию протокола допроса некоего дантиста по имени Гельмут Кунц, в котором тот сообщает, что 29 апреля «оказывал медицинскую помощь фрау Магде Геббельс в связи с воспалением надкостницы». Журналист также сообщил, что Кунц отбыл десятилетнее наказание в СССР и 4 октября 1955 года был выпущен и передан властям ФРГ.

Судья задал свидетелю Менгерсхаузену вопрос о Кунце, но свидетель заявил, что такого не знает.

Вердикт судьи: в связи с вновь открывшимися обстоятельствами следствие по делу продолжить.

После суда, в неофициальной обстановке, судья признался журналисту, что и с самой смертью четы Геббельс темная история! Ведь ничего непонятно!

Их тела были обнаружены вне бункера, на поверхности. Но каким образом они туда попали? Как говорил Менгерсхаузен, Геббельсы вышли сами. Но зачем лезть наверх, под пули и снаряды, ведь там высока вероятность быть раненными, отброшенными взрывной волной, а потом очнуться в плену у русских, которые в эти часы уже находились на территории рейхсканцелярии?!

Дальше – этот пожар! О нем упоминали многие свидетели, но при этом ни стены, ни потолки бункера никаких следов огня не имеют. Жгли документы? Чтобы самим отравиться угарным газом? Массовое самоубийство? А потом массово передумали? Нет, жгли… что-то другое, чего не имели права не сжечь… – так считал судья Стефаниус.

Он сделал запрос о местонахождении доктора Кунца и получил информацию, что Гельмут Кунц, дантист, проживает в городе Мюнстер и работает в зубной клинике.

Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру и его за это уволили с поста.

Мама плохо себя чувствует; у нее болит сердце, и мне приходится быть с маленькими. Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из «Фауста»; они слушали внимательно, с серьезными лицами. Хайди ничего не понимает, думает, что это английская сказка. А Гельмут спросил, может ли и к нам тоже прилететь Мефистофель. И знаешь, что мы все начали после этого делать? То есть это, конечно, я предложила, а они поддержали. Сначала я думала, что это будет просто игра, развлечение для маленьких. Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. При папе я не смогла молиться. Нет, он ничего не сказал, даже не усмехнулся. Он так смотрел, словно и сам хотел помолиться с нами. Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в Бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда – в вере. Помнишь, Генрих, это был тот вопрос, который ты мне задавал в последнем письме: верю ли я в Бога? В том письме, которое я не отправила, я тебе легко ответила, что не верю. И вот теперь я уже твердо повторю: я не верю. Я это навсегда тут поняла. Я не верю в Бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? То есть искушение. И что здесь оно грязное. Я же молилась, потому что… мне захотелось… умыться, вымыться даже или… хотя бы вымыть руки. Не знаю, как еще это объяснить. Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.

23 апреля

…Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.

В канун Рождества 1958 года прокурор города Мюнстер Миддельдорф инициировал новое расследование обстоятельств гибели детей Геббельсов. Дело проходило под номером 1041/56.

На скамье главных свидетелей собрался настоящий гитлеровский «цветник»: секретарша Гитлера Гертруда Юнге, камердинер Гейнц Линге, шофер Эрих Кемпке, личный пилот фюрера Ганс Баур…

Их показания были как под копирку; все повторяли одно и то же: с детьми в предполагаемый момент их смерти находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб в начале мая 1945-го.

Прокурор заявил на завтра своего главного свидетеля – Гельмута Кунца.

Сегодня мама привела нас к герру Гитлеру, и мы пели Шуберта. Папа на губной гармошке пробовал играть «Соль минор» Баха. Мы смеялись. Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.

Папа мне сказал, что президент Геринг не изменник; просто он думает, что все, кто в бомбоубежище, не могут отсюда ни с кем связаться. Но это не так. Папа говорит, что много трусов.

Но не все трусы. Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат – это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы. Я стояла у двери и не могла себя заставить отойти.

Я подумала, а какая же от нас польза? Я бы все равно осталась с папой и мамой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Мне тяжело на них смотреть.

Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю…

25 апреля

Перед вторым заседанием американский журналист Герберт Линц нанес Кунцу визит и показал копии допросов от мая 1945 года, проведенных следователями СМЕРШ, где Кунц признавался, что лично сделал детям Геббельсов усыпляющие уколы морфия, а затем присутствовал при том, как Магда Геббельс своими руками давала детям яд. «Таким образом, если я попрошу моих русских друзей представить подлинники ваших признаний от 1945 года, вы станете не свидетелем, а соучастником преступления – убийства детей, – сказал журналист Кунцу. – А если хотите, чтобы этого не случилось, расскажите правду мне!»

Но журналисту самому пришлось сделать признание, прежде чем услышать его от Кунца, который наотрез отказался разговаривать с «паршивым америкашкой». Герберт Линц назвал свое подлинное имя – Генрих Лей, сын бывшего вождя Трудового фронта Роберта Лея.

В 1940 году в возрасте восьми лет его увезла из Германии мать, а в 1955-м он получил американское гражданство.

Гельмут Кунц, пораженный этим фактом, сказал Генриху, что у него тоже есть документ, причем не копия, а подлинник. И показал это самое письмо Хельги, сделав, таким образом, признание в собственном участии в событиях конца апреля-начала мая 1945 года.

Читая письмо и слушая Кунца, Генрих Лей сумел восстановить некоторые факты происходившего в бункере.

Мама говорит, что я стала нервная. Это неправда! Я просто не все могу понять, а мне никто не объясняет. Сегодня герр Гитлер очень сильно кричал на кого-то, а когда я спросила – на кого, папа накричал на меня. Мама плачет, но ничего не говорит. Что-то случилось. Гельмут ходил вниз и там слышал, что говорила фройляйн Кристиан, секретарь-машинистка, что Геринг предатель. Но это же неправда, зачем же повторять? Только странно, что он не может никого прислать, потому что я видела генерала Грейма и его жену Ханну: они прилетели на самолете с юга. Значит, можно и улететь отсюда? Если самолет маленький, можно посадить только малышей, даже без Гельмута. Он сказал, что останется с папой, мамой и со мной, а Хильда пока будет ухаживать за малышами. Это было бы правильно, но все-таки лучше бы Гельмут тоже улетел. Он плачет каждую ночь. Он такой молодец: днем смешит всех и играет с Хайди вместо меня.

Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю – Гельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие!

Сейчас прилетел еще один самолет; он сел на Ост-Весте…

Чтобы избежать паники в бункере после начала обстрела русской артиллерией, Гитлер принял решение не выпускать семью Геббельсов из бункера.

Последнюю попытку спасти детей сделал отец Генриха – Роберт Лей. Он прилетел с юга в Берлин на маленьком самолете. Туда поместились бы не все дети Геббельсов…

Генрих, я видела твоего папу!!! Он здесь, он с нами!!! Я тебе сейчас все расскажу! Он сейчас спит. Он очень устал. Он прилетел на каком-то смешном самолете и сказал, что сел «на голову русским». Сначала его никто не узнал, потому, что он был с бородой, усами и в парике, и в форме фельдфебеля. Его узнала только Блонди; она поставила ему на грудь лапы и виляла хвостом. Это мне рассказала мама. Я побежала к нему, и он – ты только подумай – он хотел меня взять на руки, как раньше!!! Мы так смеялись, хохотали! Он сказал, что я тут вытянулась, как росток без света.

Мама сказала, чтобы я закончила письмо, потому что его можно передать.

Я не знаю, как закончить: я еще ничего тебе не сказала.

Генрих, я… (эти два слова тщательно зачеркнуты)

На вопрос Генриха Лея Кунц объяснил, что это письмо отдал ему отец Генриха, Роберт Лей, перед тем как улететь из Берлина, сказав: – «Меня могут сбить… А вы врач, у вас больше шансов выбраться. Передайте это письмо моему сыну. Если выживете».

Сегодня почти час не обстреливали. Мы выходили в сад. Мама говорила с твоим папой, потом у нее заболело сердце, и она присела отдохнуть. Твой папа нашел для меня крокус. Я его спросила, что с нами будет. Он сказал, что хочет нас отсюда забрать. Но ему нужен другой самолет; он его раздобудет и прилетит за нами и за мамой. «Если не прилечу, значит, меня сбили. Тогда выйдете под землей. Вас выведет сахиб». Я видела, как мама кивнула ему. У нее было светлое лицо. Он сказал мне, чтобы я не боялась.

Я спросила его, что будет потом: с моим папой, с твоим дядей Рудольфом, вообще с немцами, и что будет с ним, если его возьмут в плен? Он ответил, что таких игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит игру – чтобы я это твердо помнила. Я спросила: как же ее продолжить, если все разбомбили и взорвали, – папа об этом все время говорил по радио? Мама на меня накричала, назвала несносной и бесчувственной. Твой папа взял нас обеих за руки и сказал, чтобы мы не ссорились, потому что в Германии наступает время женщин, и что женщин победить нельзя.

Сегодня 28-е. Нас вывезут через два дня. Или мы уйдем. Я сказала об этом маленьким. Они сразу стали собирать игрушки. Им плохо здесь! Они долго не выдержат.

Мама закончила письмо нашему старшему брату Геральду. Она попросила меня показать ей мое письмо для тебя. Я сказала, что уже его отдала. Мне так стыдно. Я никогда до этого так не врала маме.

Мне удалось прийти к твоему отцу на минутку вниз и спросить: нужно ли мне сказать тебе в письме что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не встретятся? Он сказал: «На всякий случай скажи. Ты уже выросла, понимаешь, что ни фюрер, ни твой отец, ни я – никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде. Это уже не в нашей власти». Он меня поцеловал. Я все поняла.

Твой папа честный. Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Сейчас мне нужно отдать письмо. Потом пойду наверх, к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше мы были мы, а теперь, с этой минуты, есть они и я.

Кунц дал показания на суде. Он в точности повторил все то, что говорил в 1945 году русским следователям СМЕРШа.

Показания доктора Кунца:

– После небольшой операции на нижней челюсти Магда Геббельс отвела меня в сторону и сказала, что Геббельс и она твердо решили «пойти с фюрером да конца».

Вопрос судьи:

– Что она имела в виду, говоря это в отношении Адольфа Гитлера?

– Она имела в виду, что Адольф Гитлер принял решение добровольно уйти из жизни.

Кунц также рассказал суду, что Магда Геббельс спросила его, может ли он помочь убить детей. Кунц отказался, рассказав, что несколько месяцев назад потерял двух дочерей во время авианалета, и после случившегося он просто не в состоянии покуситься на детские жизни. Тогда Магда заявила, что речь идет не о просьбе, а о «прямом приказе Гитлера».

«Достаточно ли того, что я устно передаю этот приказ, или же вам необходимо, чтобы фюрер передал его лично?» – спросила Магда. Кунц ответил, что ему достаточно ее слов.

Адвокат Кунца поставил вопрос – зачем понадобилась Гитлеру смерть детей? И сам же ответил на него: «Видимо, затем, чтобы подтвердить собственную смерть».

Прокурор возразил следующим образом – а зачем Гитлеру подтверждать свою смерть? Не затем ли, что она на самом деле была инсценирована?!