Текст книги "Гитлер_директория"

Шперрле

«Два моих самых звероподобных воина», – так говорил Гитлер о фельдмаршалах Вальтере фон Рейхенау и Хуго Шперрле, сыне пивовара из Вюртемберга. Шперрле вместе с Герингом и Мильхом можно считать одним из главных создателей Люфтваффе.

Но и в этой тройке он кое в чем стал первым. Именно Шперрле, первый командир легиона «Кондор», заявил о начале войны нового типа – войны без законов и правил. Именно он разработал и первым опробовал в Испании тактику «авианалетов для устрашения»: «Хейнкели-111», «Юнкерсы-52» и «Дорнье-17» должны были бомбить населенные пункты, а затем с бреющего полета расстреливать разбегающихся людей. Тактика была опробована на городке Герника. Число убитых басков по разным источникам колеблется от двухсот человек до двух тысяч (последние исследования англичан дают цифру 1654 погибших и 889 раненых). Обратите внимание на такое соотношение: при обычных бомбардировках раненых бывает в несколько раз больше убитых. Поэтому, если верить этим данным, то приказ Шперрле поливать улицы пулеметным свинцом был выполнен.

Как в этом, так и во всех последовавших вплоть до наших дней случаях, устрашители мало кого устрашили, они, скорее, плеснули бензином в костер сопротивления. Вот тогда бы и сделать правильные выводы.

31 октября 1936 года Хуго Шперрле под фамилией Сандерс прибыл в распоряжение генерала Франко с тремя эскадрильями и двумя зенитными батареями – это и был легион «Кондор», которому предписывалась поддержка войск Франко с воздуха. Одновременно пилоты полка проводили летные испытания, отрабатывали экспериментальные приемы воздушного боя, опробовали прицелы для бомбометания.

Эти первые асы «Кондора» выглядят славными парнями. К 36-му году гитлеровская машина уничтожения еще не раздавила их понятий о красоте воздушного боя. Своим долгом большинство из них считало не только сбивать самолеты противника, но и делать это своим собственным почерком. Общим правилом было и проявление благородства к сбитым противникам – французским и британским пилотам, которых «кондоры» старались скрывать от СС. Правда, во время «битвы за Британию» асам уже приходилось выполнять и черную работу – уничтожать самолеты на посадочных площадках, бомбить города. А как бы они повели себя в России? Там сбитых советских летчиков они едва ли успели бы напоить шнапсом, поскольку их приказано было расстреливать на месте.

К счастью для «кондоров» Шперрле, большинство их погибало на взлете карьеры и до сих пор летает в легендах. Чего не скажешь о самом фельдмаршале.

После Испании он за штурвал почти не садился. Но продолжал эффективно служить фюреру, причем даже своей устрашающей внешностью. Например, в 38-м году во время переговоров с канцлером Австрии об аншлюсе Гитлер много и нервно говорил, бегал по гостиной, махал руками, и все это на фоне, как описывает один из свидетелей, «свирепо молчащего Хуго Шперрле, который периодически наезжал на австрияка своей квадратной челюстью, как танком». Позже Шперрле командовал «бомбардировочным давлением» на Чехословакию, затем польская и французская кампании, за которую он получил звание фельдмаршала. В разгар битвы за Британию Шперрле, в противовес Гитлеру и Герингу, считал, что главная задача Люфтваффе – уничтожение Королевских ВВС, а перемена тактики, то есть перенос главных ударов на Лондон – грубая ошибка. Он оказался прав. Уже после войны эту же ошибку Черчилль назвал еще и глупой.

Для карьеры фельдмаршалов, однако, чрезвычайно вредно оказываться дальновидней диктатора. Шперрле сослали в военное захолустье – во Францию. Там он свой штаб разместил прямо в парижском казино, разъелся, скупал картины, погряз в долгах. А в результате, когда Гитлер поручил ему 1 марта 1943 года «бомбардировку мести» за авианалет на рейх, из ста тонн бомбового запаса на Лондон упало всего двенадцать бомб. Гитлер свирепствовал, но в отношении лично Шперрле – только на словах. Получилось даже забавно – вместо наказания фельдмаршал получил от фюрера подарок – 50 тысяч марок на уплату карточных долгов.

Шперрле доконала лень: с 43-го года он уже не стремился ни в чем участвовать, его больше не интересовали ни интриги, ни награды, ни даже грядущее наказание. В 45-м он уныло сдался американцам. Позже его осудили, но денацифицировали и выпустили.

По сути, Хуго Шперрле повторил путь своих молодых асов из легиона «Кондор»: он был удачлив на взлете, в рискованных пике… Война как тяжелая работа вызывала у него брезгливость и скуку.

«Я получил все, что хотел, даже превзошел весом Геринга, – шутил он в конце жизни. – А в общем-то, мы все тогда неплохо порезвились. Этот гниющий мир будет помнить арийских кондоров».

Сталин

Писать портрет Сталина я бы сейчас не взялась. Но я уже много лет занимаюсь личностью одного… художника, который долго и пристально вглядывался в эту натуру и однажды в течение трех дней сделал несколько широких и ярких мазков, к которым стоит приглядеться. Хотя… как раз за неумение писать портреты этого художника – Адольфа Гитлера – и не приняли когда-то в Венскую академию искусств.

Что это были за три дня?

Весной 39-го года Гитлера впервые посетил страх, который с тех пор стал его преследовать, пока не сбылся кошмарной реальностью, – страх перед военным союзом Запада с Россией. Борман, Геббельс, Розенберг в своих записках зафиксировали, что Гитлер еще с зимы 39-го уговаривал Гесса «слетать на разведку в Кремль», при этом нервно смеялся, доказывая, что он, Гесс, детство проведший в Александрии, «лучше сумеет проникнуть в примитивно-пафосную логику азиата» (выражение самого фюрера и один из первых мазков). Но Гесс наотрез отказался. Тогда фюрер стал усиленно гнать в Москву вождя Трудового фронта Лея как «представителя братского рабочего класса», но Лей ограничился тем, что вместо себя отправил своих детей – в пионерский лагерь «Артек». Наконец Гитлер принял твердое решение, как записал Борман, «пропихнуть в Москву Риббентропа».

Чего, спрашивается, он так суетился? Да оттого, что план «Фаль Вайс» – нападение на Польшу – был авантюрой. Тридцать три немецкие дивизии могли оказаться лицом к лицу с девяноста французскими и британскими плюс части Красной Армии. Реализуется этот «плюс» или нет, в конце лета 39-го решалось в Москве: там ежедневно шли переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции. Последнее заседание, 21 августа, закончилось словами адмирала Дракса о согласии отложить заседания до «решения политического вопроса».

Политический вопрос, или политическая воля – это согласие правительств Англии и Франции на заключение военного союза с СССР – того самого, которого до тошноты боялся Гитлер.

Но Сталин, видимо, уже понимал, что на такой союз Запад не пойдет. И он еще 19 августа дал принципиальное согласие на визит германской миссии в Москву. Однако в гости немцев ждали не раньше 27 августа, объясняя необходимостью получше подготовить общественное мнение внутри страны. Гитлер же подозревал другое – русские еще надеются договориться с Западом. Вот тогда Гесс и посоветовал ему подстраховаться и предложить Сталину личную встречу. Сам будучи яростным противником серьезных отношений с Москвой, Гесс настаивал на блефе: Гитлер должен был обмануть, переиграть Сталина, как он это гениально проделал в Мюнхене со «свинорылыми демократами» (интеллигентный Гесс слово «демократ» без этого определения никогда не употреблял).

«Мой Руди настырничает с вечера до утра – гонит приложиться к азиату», – жаловался Гитлер 19 августа. Затем, в последовавшие до подписания пакта три дня, фюрер и повел себя не как политик, а как художник-недоучка: он кричал, что его толкают на унижение, и, как записал Геббельс, «бросал на абрис московского царя широкие беспорядочные мазки», вот в таком духе: «Эти свинорылые после Мюнхена выползли повсеместно, как черви после дождя, а Сталин, если сдвинется и пойдет по ним танком… фу, мерзкое зрелище!». Он говорил своему окружению (а Борман записывал): «Поймите же, – Сталин – это сильный зверь азиатской породы, которая плохо мною изучена». Или (Борман снова фиксировал): «Сталин, Сталин… я не знаю, как с ним договариваться! Он слишком молчалив, он всегда крадется… Я рыцарь, он сарацин. Пока я поднимаю меч, он пустит отравленную стрелу. Сегодня, когда я брился, увидел в зеркале… его усы. Вы меня с ума сведете!».

Из всего этого Гесс и Геббельс сделали ехидный вывод, что Адольф попросту трусит.

Правда, в семидесятые годы, в тюрьме Шпандау, Гесс описал те дни и сумятицу, царившую в душе Гитлера, совсем в других тонах:

«Два клина – русские и мы – перед тем как вышибить друг друга, собирались с духом. Однако, как стало ясно после нашего поражения, фюрер единственный в полной мере ощущал тогда демоническую силу восточного деспота, которую мы все недооценили, и в конце концов оказался прав».

Черчилль

В самом конце осени 1874 года в разгар одного из великосветских балов супруга лорда Рендольфа леди Дженни неожиданно почувствовала родовые схватки и едва успела укрыться в дамской комнате. «Он выскользнул у меня из-под корсета, как мелкая рыбешка», – шутила она позже. Этого семимесячного, крайне несимпатичного младенца назвали Уинстон Леонард Спенсер, и, несмотря на богатство и знатность рода Мальборо, к которому он принадлежал, судьба, казалось бы, обрекла его на вполне заурядное существование. Никаких способностей, ни одного сколько-нибудь выраженного интереса, кроме морских сражений в большом тазу, нелюбовь сверстников, лень, небрежность во всем, за что бы ни брался… На нашем сленге для юного Уинстона имеется подходящее словечко – пофигист. Родители жаловались, что просто не знают, куда пристроить своего никчемного Уинни, которого, впрочем, очень любили. Мальчика решено было отдать в военное училище. Любопытный факт: перед экзаменами Уинстон упал с дерева и получил сильнейшее сотрясение мозга, после чего в его голове как будто бы что-то встало на место. Его молодость – период бесстрашных поисков и самоутверждения: военные походы, любовные романы, пробы пера и ораторских способностей – об этом стоит почитать в его многочисленных биографиях. В 26 лет Черчилль пробует на вкус главное дело своей жизни – политику: он становится членом парламента, через восемь лет – министром торговли, а еще через три года – Первым лордом адмиралтейства, по-нашему – командующим военно-морским флотом. Сбылась мечта: морские сражения в тазу, на полу детской, трансформировались в счастливую реальность. Правда, теперь картина была иной: если Уинни сражался только корабликами, то сэр Уинстон над морскими битвами планировал грандиозные воздушные бои: сильная морская авиация была его идеей фикс.

Примерно в это же время Черчилль женился и приобрел большинство своих в будущем знаменитых привычек и навыков: сигары, армянский коньяк, супружеская верность, хозяйственные заботы, требующие регулярной физической нагрузки, умение общаться с маленькими детьми.

Черчилль всегда отличался удивительной широтой интересов и многообразием деятельности, чего не скажешь о его политических убеждениях: консерватор, патриот, ярый антикоммунист. Три кита, на которых он стоял. При этом забавно, что его многочисленные родственники тоже проявляли твердость убеждений, но часто во вражеском лагере: например, племянник Эсмонд Ромилли был коммунистом, сражался в Испании, а троюродная сестра, скульптор Клер Шеридан, едва не вышла замуж за чекиста Яна Петерса и всегда оставалась воинствующей противницей традиционных буржуазных ценностей.

Именно к этим, британским ценностям, дорогим сердцу традициям и устоям и апеллировал премьер-министр Черчилль, обращаясь к нации, когда на остров начали накатываться лавины бомбардировщиков Люфтваффе. Превосходство англичан в воздухе – одна из безусловных заслуг Черчилля. Немцы совершали в среднем по 1000 самолето-вылетов в день, и хотя ПВО Британии были на высоте, а потери ВВС – в два раза меньше немецких, Британия все же попробовала на вкус современной войны и реально ощутила угрозу потери своей государственной независимости.

«Мне нечего предложить вам, кроме крови, пота и слез, – прямо сказал Черчилль соотечественникам. – Вы спросите: какая у нас цель? Я отвечу одним словом: победа! Победа любой ценой, победа, несмотря ни на что, победа, каким бы тяжким ни был путь к ней. <…> Если мы не победим, то должны будем распрощаться с нашим образом жизни».

Меня всегда интересовал вопрос: если бы в 40-м году Гитлер все же решился бросить свои 25 дивизий на Британские острова, отрезать Лондон, одним словом, запустить-таки операцию «Морской лев», какова была бы тогда цена британской победы?! Если исходить из того, какие страшные недели пережил Черчилль поздней осенью 41-го года, как смертельно боялся и не желал он разгрома Красной Армии под Москвой, то думаю, что в поединке с Гитлером он и впрямь был готов заплатить любую цену.

Маннергейм

«История показывает, что сильный редко обладает чувством меры и талантом видеть далекую перспективу».

Мысль, возможно, не новая: что-то подобное читается у Плутарха. Но доблестные рыцари античности едва ли выстрадали ее так, как рыцарь века двадцатого – Карл Густав Эмиль фон Маннергейм.

Правда, исторической справедливости ради нужно уточнить, что, в отличие от подлинных рыцарей, например, тех, что перли в Палестину за Барбароссой и Львиным Сердцем в поисках приключений и добычи, рыцарские качества новейшей истории предполагают как раз обратное: отсутствие корысти и личную идею, определяющую и выстраивающую жизнь. Может ли такой «рыцарь» сделаться и оставаться политиком? Маннергейм смог.

Он служил двум государствам – России и Финляндии – примерно поровну: по тридцать лет, если, конечно, считать и годы учебы в кадетском корпусе и Николаевском кавалерийском училище в Петербурге. На службе Российской империи он воевал с Японией, затем в 1906—1908 годах по заданию военного командования занимался составлением карт Средней Азии, Монголии и Китая, проделав с казаками путь в 10 тысяч километров. Был почетным членом Русского географического общества. Первая мировая – бои в Галиции и Румынии, звание генерал-лейтенанта, почти все российские ордена…

В 1917-м Финляндия провозгласила независимость. Советское правительство ее признало. Маннергейм в качестве регента, обращаясь к нации, излагает программу строительства Финского государства. По Маннергейму, государство Финляндия есть «национальное единодушие» плюс мощные оборонительные рубежи.

Следует уточнить суть отношений регента с белогвардейским движением. Очистив Финляндию от финских красногвардейцев и частей Красной Армии, Маннергейм не поддержал Юденича против большевистского Петрограда. Об этом свидетельствуют документы, которые этим летом были представлены в Эрмитаже. Догадываетесь почему? Да потому, что государственность финнов в планы Белой гвардии не входила.

Тридцатые годы – напряженный период в жизни маршала и председателя Совета обороны Финляндии. В своих мемуарах (вышедших у нас в 2003 году) он называет их «восемь лет соревнования с бурей». Маленькая Финляндия возводит свои оборонительные рубежи – «линию Маннергейма» шириной в сто километров, знаменитую теперь не меньше, чем Великая китайская стена.

Документы также свидетельствуют, что Маннергейм отлично знавший мощную инерцию любого русского наступления, настоятельно советовал своему премьер-министру согласиться на предложение Сталина отодвинуть границу от Ленинграда, но правительство отказалось. Что ж, воевать – значит, воевать по Маннергейму, то есть хорошо!

Парадокс, но стратегический талант Маннергейма внес-таки свой вклад в будущий разгром своего союзника – гитлеровской Германии. По мнению Черчилля, после Финской кампании Гитлер посчитал русских неспособными достойно воевать и очертя голову бросился в блицкриг на Россию.

Гитлер требовал от Маннергейма полновесных боевых действий против СССР и прежде всего – вести финские войска на Ленинград. Приезжал генерал Йодль, убеждал хотя бы начать бомбардировки Ленинграда. «Сопротивляясь участию наших войск в наступлении на Ленинград, я исходил из политических соображений, которые, по моему мнению, были весомее военных», – пишет в мемуарах Маннергейм.

Возможно, это только эмоции, но трудно себе представить, что человек, подобный Маннергейму, отдал бы приказ бомбить Питер, город своей юности. Почитайте его мемуары. Вы увидите, что политик совсем не обязательно должен быть средоточием бесчувствия и беспринципности.

И последнее. Маленькая страна едва ли может учиться на примере великой державы. Поэтому следующие слова Маннергейма звучат словно бы вырванными из контекста: «Дважды я собственными глазами видел, сколь катастрофическими для России были последствия того, что она вступала в войну неподготовленной», – пишет он.

Опять эмоции, наверное… Но мне кажется – этот железный финский рыцарь… любил Россию.

Хирохито

Портрет японского императора Хирохито видится мне странным: графический полупрозрачный силуэт на детально выписанном маслом фоне. Кстати, о фоне…

Вы когда-нибудь встречали выражение «японский фашизм»?

Если мыслить образами, то фашизм – это цветок: сердцевина – идея, лепестки – способы и методы.

Приглядитесь к двум «цветкам» тридцатых-сороковых – германскому и японскому, и вы найдете у японской «хризантемы» всё те же лепестки, кроме одного – сочной, звучной, харизматической личности национального вождя. Вместо нее мы видим низенькую, нервически вздрагивающую фигурку, постоянно меняющую контуры и почти неуловимую.

«…маленького роста, в дурно скроенном костюме… щека подрагивала от нервного тика, постоянно дергал правым плечом… Усталый трогательно маленький мужчина, вынужденный выполнять неприятную работу, отчаянно пытавшийся контролировать свой резкий голос, сводимую тиком щеку и непослушную ногу…» Запись сделана в марте 46-го года американским журналистом Марком Гейном. Так он увидел, по его выражению, начало превращения императора «из божества в обычного смертного».

Это превращение Хирохито составляло часть процесса отречения Дай Ниппон тэйкоку – Великой Японской империи в пользу Нихон коку – просто Японии с ее конституцией, лишавшей императора официальных полномочий. Эту конституцию Хирохито именовал «благодатным поражением».

Вообще, от корня «благо» происходят очень многие смыслы, заложенные в понятие «кодо» – «путь императора».

Само имя Хирохито восходит к древнекитайскому изречению: «Когда общество процветает, народ доволен». Благо народа в понимании императора сильно менялось в зависимости от времени и обстоятельств, но само понятие «народ» всегда оставалось для него священным и, главное, первичным.

Вспомним, что говорил Гитлер: «Если немецкий народ окажется недостойным меня, пусть лучше погибнет».

Только подумайте – если вся тысячелетняя идеология воспитания японца была направлена на абсолютную преданность императору, то ведь воспитание самого будущего императора было развернуто в обратную сторону – на него самого: принц должен был привыкнуть считать себя объектом всех помыслов своих подданных.

Именно об этой мучительной личностной ломке 45-го года и пытался рассказать Сокуров в фильме «Солнце». Однако сделал он это не через убогий азбучно-клиповый видеоряд, а при помощи иероглифо-образного потока смыслов, для большинства оставшегося зашифрованным.

Приведу пример. Октябрь 41-го года. На конференции, посвященной окончательному решению о начале военных действий, император стремится убедить рвущихся в бой начальников штабов дать еще некоторое время дипломатам и делает это при помощи… танка.

 
Четыре моря нас разделяют,
Но все мы братья,
Мир прекрасен!
Отчего так бушуют волны?
Зачем бесчинствует ветер?
 

Начальники штабов встают со своих мест и дают заверения, что готовы уступить дорогу дипломатам.

В этой сцене нет ничего фальшивого или выделанного. Просто это другой мир. Мир, который слишком ценил себя и, не надеясь на полное понимание со стороны белой расы, сам научился понимать и принимать ее. В этот путь Япония отправилась со своим императором, в чем его великая заслуга.

Что же касается ответственности за все те «лепестки» тогдашней японской хризантемы, как то – применение газов, ковровые бомбардировки, зверства на Филиппинах и в Бирме, «миротворческие операции», в результате которых почти три миллиона китайцев были умиротворены до смерти, и так далее, то Токийский трибунал в самой Японии многие до сих пор считают фарсом, поскольку из-под ответственности был сознательно выведен главнокомандующий-император, сказавший однажды со своим непроницаемо-мечтательным выражением лица: «Армия – это такая неприятность».