Текст книги "Жизнь на Repeat. За тобой"

Глава 17
Максим

– Вот черт… – выдохнул я с отчаянием.

Артем мрачно смотрел вдаль.

– Что теперь делать? – спросил я.

– Поеду в Радужный.

Артем казался чужим и отстраненным: сжатые губы, равнодушный взгляд. Его выдавали вздувшиеся желваки – он сжимал челюсти, будто пытался так удержать рвущуюся наружу боль. Я растерялся. Не знал, что делать, что сказать, как поступить.

– Я с тобой.

Артем замялся.

– Не стоит, Макс. Это только между ним и мной.

Как же быть? Все, что сейчас происходит, вроде бы меня не касается. Насколько удобно мне вмешиваться? Генерал рассердится, если увидит меня рядом с Артемом, получится медвежья услуга вместо помощи. Но с другой стороны… Мы делим с Артемом все проблемы, и его проблема – и моя тоже. Я не мог просто пожелать удачи, развернуться и пойти домой.

– Я все равно поеду, – твердо решил я.

За четыре часа в сидячем вагоне поезда мы мало разговаривали. Артем смотрел в окно, его взгляд ничего не выражал. Он казался спокойным, даже пальцами не елозил по одежде: руки держал ровно, расслабленно. Но это было обманчивым впечатлением. В таком состоянии он мог взять «Макаров» и выстрелить в отца. Я боялся за Артема. И, возможно, страх – одна из причин, почему я поехал с ним. Как бы он чего не сделал…

– Что ты ему скажешь? – спросил я.

Артем пожал плечами.

– Сейчас не об этом думаю. Когда увижу его, уж найду, что сказать.

Я не знал, что добавить. «Сильно ли переживаешь?», «Все будет хорошо», «Все обойдется» – формальные ободряющие фразы казались глупыми. Поэтому я просто прижался лбом к холодному стеклу и смотрел, как за окном проносятся заснеженные поля и линии электропередачи. Артем ненадолго задремал, и я обрадовался. Если бы я сильно нервничал, то не смог бы уснуть. Может, тревога Артема ослабевает? Или мы с ним просто разные…

На вокзале в Беличах у меня скрутило живот. Кишки хорошо чувствуют приближение беды. Я сходил в туалет, а потом в палатке купил воды – от страха мучила жажда.

На автобусе мы добрались до Радужного. Шли по нечищенным тротуарам, буксуя в снегу. Каждый шаг давался тяжело.

Артем открыл дверь подъезда. Первая ступенька. Вторая. Третья. Страх в животе свил гнездо. Подъезд был темным, я с тоской смотрел в маленькие окна между лестничными пролетами и видел краешек неба, мрачного и серого. И вот мы на четвертом этаже. Остался один пролет… Страх в животе снес яйца, и из них вылупились птенцы – кричащие, шебутные и очень, очень голодные.

Мы встали перед квартирой Артема. Он какое-то время перебирал ключи и смотрел на дверь, но не открывал. Я взял его за руку, показывая – я с тобой, что бы ни случилось. Он как будто не заметил, даже не сжал пальцы в ответ, а потом высвободился и просто нажал на кнопку звонка.

Виктор Константинович открыл дверь сразу, как будто все эти часы стоял под ней и ждал. Он был при параде – в выглаженных черных брюках, черном свитере. Лицо в контрасте с черной одеждой казалось мертвенно-бледным – будто луна на надгробие светит. Мефистофель в человеческом обличье.

– Ну, здравствуй, сын, входи. – Казалось, я услышал в его голосе облегчение и радость. Я стоял сбоку, Виктор Константинович меня не видел, смотрел только на Артема. Я переступил с ноги на ногу, куртка зашуршала. Отец Артема повернул голову в мою сторону, и радость сменилась разочарованием. – А, это с тобой… Это на порог не пущу.

Я мучительно думал, послышалось мне, что в обращении «этот» отсутствует буква «т», или я просто ослышался?

– Тогда и я не войду, – упрямо отрезал Артем.

– А я уж понадеялся, что одумался… – Генерал вздохнул. Я потупил взгляд. – Значит, говори на пороге. Ты ведь поговорить хотел? – Его глаза блеснули хитрецой.

– Пап, зачем ты это сделал? – Артем пока не шел в нападение, уклонялся от назревающего конфликта.

– Сделал что?

– Ты знаешь что. Срезал меня на экзаменах.

– Может быть, потому что мне нравится резать твои мечты? – Тон звучал так, будто генерал вежливо говорит о погоде с малознакомым человеком.

– А мать знает? – Артем перевел взгляд вглубь квартиры. Крикнул: – Мам! Мам!

– Что, мамочке собрался жаловаться? Она дома. Но не выйдет к тебе, потому что я запретил.

Это был удар под дых. Артем пошатнулся.

Я ужасался. Какой же властью обладал отец над своей семьей все эти годы… Он мог творить что угодно. Я представил маму Артема, которая сейчас сидит в комнате и плачет от стыда и бессилья, мучительно разрываясь между желанием помочь сыну и страхом перед мужем.

– За что? – шепотом спросил Артем после паузы. – Почему ты просто не можешь принять все как есть? И смириться, что я не хочу идти твоим путем?

– Потому что ты не заслуживаешь такой жизни, – презрительно бросил его отец сквозь зубы. – Ты выбрал жизнь бродячей собаки, так и подохни.

– А ты не заслуживаешь быть отцом, – огрызнулся Артем.

Генерал выдержал удар, лицо его оставалось каменным. Но что-то мелькнуло на нем, еле уловимая тень обиды, которая тут же стерлась и сменилась гневом.

– Я тебе не отец. Я тебе Господь Бог, ты меня понял?! – прогрохотал он. Слова эхом отскакивали от стен.

В эту секунду я полностью осознал, на какие жертвы пришлось идти Артему из-за меня. Какой несокрушимой силой он обладал, раз пошел наперекор такому человеку, как Виктор Константинович… Я бы не смог. Я бы поджал хвост. Артем сильнее меня. Его несгибаемость вызывала во мне благоговейный трепет.

– Тварь ты, а не Господь Бог! – закричал Артем в ответ.

– Тварь, породившая тварь, – отчеканил генерал уже спокойно, с привычной брезгливостью.

– Как ты можешь быть таким? – спросил Артем с жалостью в голосе. – Сколько я тебя помню, ты во всем хотел быть первым: чтобы дом, сын, должность, все лучшее. И все должны перед тобой стелиться и жить так, как прикажешь. Но ты так легко отказываешься от всего, что не приближено к идеалу, даже от родных людей. И все равно всегда кто-то будет лучше тебя, пап. Богаче, выше, успешнее. Так что мне тебя жаль. Ты помешан на этих гонках и забыл, что счастье-то в другом. Но я могу тебя поздравить, в одном деле тебя никто не переплюнет, тут ты достиг совершенства. Ни у кого так не получится гробить чужие жизни. Наслаждайся своей медалькой.

Мы спускались в молчании. На первом этаже Артем остановился возле почтовых ящиков. Посмотрел на ящик своей квартиры. И вдруг ударил его. Звук был оглушительным, думаю, услышали все соседи.

– Сволочь, сволочь, сволочь! – кричал он.

На железный корпус сыпались удар за ударом, пока кто-то из соседей не открыл дверь, не крикнул что-то про полицию, а я не оттащил Артема от ящиков.

* * *

Прошло две недели, как вышел приказ об отчислении Артема.

Я сидел на матрасе перед ноутбуком. В браузере – куча открытых вкладок. На рабочем столе – папка с названием «Универы для Артема», внутри – десятки файлов. В руках – лист бумаги, где я записывал наиболее перспективные варианты. На полу – пустые чашки из-под кофе и блистеры таблеток от головной боли. Голова все равно раскалывалась, я с трудом мог фокусировать взгляд. Когда я последний раз высыпался?

В проеме появился Артем. Он посмотрел на меня пустым взглядом – давно смирился и покорился судьбе. А я вот не мог…

– Макс, ты опять? Перестань уже. Со мной все решено.

– Ничего не решено. Нельзя сдаваться, – упрямился я. – Надо еще искать… В разных городах, ведь не может такого быть, чтобы некуда было перевестись. Мы его победим, Артем. Вот увидишь. – Я помахал листом бумаги, как спасительным флагом.

Артем грустно улыбнулся:

– Слишком поздно, Макс. Теперь уж точно решено. Мне пришла повестка.

Я закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы не видеть всю убогость этого разлагающегося мира и не чувствовать его трупный запах. С яростью смял в руках бумажный лист. Все надежды рухнули. От нашего будущего ничего не осталось.

* * *

Я не поехал с Артемом на сборный пункт – он воспротивился. Его отвез отец. Да, это было странно, но Артем после отчисления как будто угас. Им завладело полное безразличие к жизни, и это меня пугало. Зато его отец воспрял духом, стал часто звонить. Артем брал трубку, но давал односложные ответы, механические, будто ответы Сири. Наверное, генерал подумал, что все же сможет вернуть сына: армия вправит ему мозги, Артем одумается и начнет новую жизнь – такую, которую для него запланировали. Но я знал, что это не так. Артем просто таял на глазах.

Я всегда ненавидел армию, не понимал людей, которые идут туда по своему желанию. Нет, ну если очень хочется потерять год жизни, можно и сходить. Но меня пробирала дрожь, стоило подумать о том, что придется, как дрессированной мартышке, выполнять все эти «упал-отжался»… А самое дебильное – бесконечные уборки и таскания чего-то куда-то, побегушки за сигаретами для командиров, которые смотрят на тебя своей шакальей мордой и видят раба. Меня бомбило, как представлю, что какой-нибудь самодовольный и недалекий экспонат, который в музее эволюции стоял бы между австралопитеком и прямоходящим человеком, будет отдавать мне приказы в самой унизительной форме, и самое паршивое – я буду их выполнять. И в качестве вишенки на тортике – рытье котлованов под чью-то дачу. Я и без армии могу разнорабочим устроиться, и за это еще платить будут. Мы с Артемом обо всем этом аквариуме, выкрашенном в камуфляж, часто говорили и в школе, и в универе, и совпадали в мыслях.

Я часто видел, как раньше, еще до всех наших бед, уже при слове «армия» глаза Артема на пару мгновений будто затухали: видимо, он представлял себе такое будущее. Его больше всего напрягало, что он не сможет там заниматься искусством (покраска заборов не в счет) и на целый год придется свое воображение «усыпить», а это для творческого человека смерти подобно. А вот насчет приказов он не особо парился: ну, когда отец – генерал, там все понятно, привыкаешь, наверное. Я – другое дело. Еж – птица гордая. Если бы была армия нормальная – чтобы ты проходил «курс молодого бойца» и только и делал, что стрелял, с парашютом прыгал, гранаты метал, не знаю, что там еще… Это было бы интересно и действительно полезно. И на это год даже не нужно, месяца за три можно освоить. Вот в такую армию я бы сходил. А рыть котлованы – увольте.

Я всегда был уверен, что армия обойдет меня стороной, я на это дерьмо подписываться не собирался. Считал, что после университета пойду в аспирантуру, чтобы продлить отсрочку; останусь до двадцати семи студентом или буду бегать и скрываться. Вот тут от моей гордости не оставалось и следа – я был готов пуститься в бега и вести бродяжническую жизнь, только бы не служить. У Артема все наоборот. В день, когда пришла повестка, я предложил переехать и скрываться. Он сказал, что для него это низко.

* * *

На дворе стоял сырой август, до дембеля 233 дня. Я приехал к Артему в Казань, добирался почти сутки на поезде. Мы виделись третий раз за время его службы – у них сложно с увольнительными, если к тебе приехал не родственник. Как же меня достало это – быть для Артема самым близким человеком, но в глазах всех остальных – никем.

Было утро, моросило. Мы зависли в центре города: стояли на перекрестке, думали, куда пойти. Выбор был небольшим – «Макдоналдс» или «Бургер Кинг».

– Пойдем в макдак? Успеем там на завтраки, – предложил я.

– Фу, ненавижу мак, – сморщился Артем. – Погнали лучше в «Бургер Кинг». Там бургеры сочнее.

– Там нет макмаффинов! И сырный соус в макдаке вкуснее, – спорил я.

– А в «Бургер Кинге» кола безлимитная! И акцию можно крутую словить.

Мы могли бы спорить до бесконечности, но дождь усилился и нужно было срочно что-то решить. Я достал из рюкзака шар – давненько я не обращался к нему за помощью.

– Ну что, выберем проверенным и быстрым способом? – сказал я и задал шару вопрос: – Шар, хочешь пойти в отстойный «Бургер-Кинг», где просто мерзотный уксусный сырный соус?

Глава 18
Серафима

Я стала приглядываться к Лизе. Я наблюдала за ней несколько месяцев и вскоре заметила странности: взгляды мужчин так и приковывались к ней, когда она шла по улице. Одна бойкая дама, поймав взгляд мужа, обращенный на Лизу, даже наградила благоверного хорошей затрещиной на людях. Следующая странность – когда Артем уезжал на учения на несколько дней, Лиза по вечерам оставляла ребенка у своих родителей, а сама, нарядная и накрашенная, куда-то отправлялась. Следила ли я за ней? Пару раз… обычно это получалось само собой. Просто по вечерам я видела из окна, как она выходит с ребенком на улицу, одетая обычно, на голове – небрежный мамский пучок… а вскоре возвращается без Глеба и где-то через час снова покидает дом уже в вечернем образе.

Я больше не ловила ее с мужчинами так откровенно, как в первый раз, но если сложить все странности, то получится цельная картина… Не хотелось думать о том, что Лиза изменяет Артему, – слишком больно. Но я все же думала об этом снова и снова против воли. Я злилась на Лизу. Если бы я была на ее месте, я бы никогда так не поступила. Как можно изменять Артему? Он – идеал. Почему она не ценит то, что у нее есть?

Как-то в субботу я шла в торговый центр на работу и увидела рядом с домом Артема. Он стоял в ругающейся толпе – снова воевал с соседями. Это повторялось часто. Один так и норовил обманным путем захватить и присвоить себе придомовую клумбу, другой – парковочное место. От такой наглости Артема бомбило, прямо как в школе, ничего не изменилось. Он не мог оставаться в стороне и вступал в разборки.

И вот я посмотрела на него, замедлила шаг и подумала, не стоит ли рассказать ему про Лизу. Даже размечталась. Ведь они могут развестись, и кто знает? Вдруг мы сможем быть вместе… Но, конечно, я не пошла на это. Я не могла разрушать семьи, на это во мне всегда стоял какой-то блок. Так что я потрясла головой и быстро направилась дальше.

Я поняла, что сойду с ума, если продолжу этим грузиться, и решила раз и навсегда вычеркнуть тему из головы. Это не моя жизнь, не мне и судить. Конечно, получилось не сразу, но со временем я поняла, что все меньше думаю о возможных изменах Лизы.

* * *

Прошло еще четыре года, их будто смыли в туалет. Раз – и их уже нет. За это время мало что поменялось, но кое-что все же стало другим.

Например, все эти годы ушли у меня на принятие своего тела, было много времени подумать. Целые дни, смешивая в миксере мороженое, молоко и клубничный сироп, я размышляла. Семена посадила еще мама со своей идеей о фотосессии на конной базе. Плодородной почвой выступили наши с Иркой занятия танцами, потом работа в клубе, а также наши взаимные подбадривания в стиле «это точно пресс, а не жир!». А затем ростки дала передача о женщине-фараоне, после которой я впервые задумалась о своем теле как о чем-то божественном. Не обошлось и без Вадима. Вы не поверите, сколько уверенности может придать любовь пускай даже и не любимого вами человека!

Почему мы так зациклены на внешности?

Вряд ли кто-то из нас говорит себе: ненавижу свою злость, ранимость, обидчивость, ненавижу себя за то, что боюсь высоты и не переношу оливки. Но с чем мы не можем мириться, так это с внешностью. Хотя в чем разница? Нелюбовь к оливкам – это те же самые короткие ноги, страх пауков – грудь нулевого размера, обидчивость – крупный нос. Хм, да и тут я бы поспорила с определением «короткие» и «крупный» – кто, черт побери, это решает?!

Почему же мы принимаем одни свои особенности, но не принимаем другие? Ведь и те, и те могут вызвать определенные неудобства. Попробуйте, выловите из салата все мелко порезанные оливки, ха-ха!

Нас бесят именно недостатки внешности, потому что они вне нашего контроля. Горбинка на носу не исчезает по щелчку, целлюлит не пропадет, если его сильно об этом попросить. Зато злость и раздражение мы теоретически можем подавить, как и страх или зависть. Кажется, что это все в нашей власти, поэтому оно нас не бесит. Но на самом деле это обман. Мало кто действительно работает над тем, чтобы победить свои фобии или перестать завидовать и раздражаться. По большей части мы просто принимаем это в себе. Ну что же, я такой: ленивый, обидчивый, могу ляпнуть гадость. И пусть я такой, и ладно. Это все мое, родное, все, что делает меня мной.

Обостряет такие противоречия и внешнее влияние. Сколько каждый из нас слышал подобное: «Тебе надо подкрасить брови, у тебя они редкие», «тебе неплохо бы накачать губы, у тебя они тонкие, немодно», «хорошо бы тебе исправить нос, он с горбинкой»? Не ведитесь на бьюти-тренды. Они лгут нам, что эталон носа – это идеально прямой, составляющий угол в 106 градусов между губами и лбом. И так они скажут о каждой части вашего тела, чтобы вы скорее заплатили хирургам или оставили целое состояние в бьюти-маркетах. Нам внушают, что волосы не той густоты, ногти не той длины, тело не тех пропорций – это патология.

Пока еще мир помешан только на внешности, но все идет к тому, что однажды загребущие руки рынка дотянутся и до наших внутренних качеств. Попробуйте представить ситуацию-перевертыш: «Быть мечтателем уже не модно, сейчас все стремятся быть рационалистами. Замкнутость и застенчивость – стыдные качества, наш эталон – уверенность в себе и открытость. Все принимать близко к сердцу – нездорово, а я переживаю о твоем здоровье. Тебе срочно нужно к мозгоправу, за десять сеансов он точно искоренит из тебя допотопного меланхолика. Быть меланхоликом – патология».

Нелепо звучит, правда? Но мы даже не заметим, как нам внушат обратное… И я не удивлюсь, если это случится. Мы поверим так же легко, как сейчас верим в эталон носа и что стыдно иметь целлюлит, а лишние пять кило – нездоро́во.

До какой степени нам промыли мозги?

Тесты по соционике делят людей на кучки по типам личности. Почему бы и внешние особенности не рассматривать без призмы «идеал-патология»? Не лучше ли просто делить их на группы? «Меня поместили в эту кучку. Помимо меня, в ней еще много людей. Значит, со мной все в порядке, я – нормален».

Так что сейчас, казалось, меня просто переполняла уверенность, пусть еще и не за свое тело (но я на верном пути!), но за тела других уж точно. Отсыпать тебе немного? Что ж, подставляй ладошку!

На тебе стоит клеймо «полной?» и при этом ты чувствуешь себя хорошо? Ты не полная, ты девушка с заманчивыми формами! Ты знаешь, что в мире есть как минимум десять стран, где девушки с формами в особом почете, а на тощих смотрят с жалостью, как на больных? А многочисленные исследования доказали, что девушки с формами имеют более легкий характер, веселый нрав и чаще улыбаются. Думаю, ты не догадывалась, что в Мавритании девочек с малых лет кормят высококалорийными продуктами и даже пичкают препаратами, которые пробуждают аппетит. Без этого у них нет шанса выйти замуж. А посмотри на рубенсовскую «Венеру у зеркала»! Разве можно найти женщину совершеннее? Запомни раз и навсегда. Ты не толстая, не пухлая, не жирная, не мясистая, не рыхлая. Ты – обладательница редкой фламандской красоты! Ты невесома и воздушна, ты – безе.

Не можешь избавиться от клейма «широкая кость?» Считаешь себя квадратненькой, с бочка́ми и мечтаешь о талии Барби? Тонкая талия возможна у людей с узкой грудной клеткой. Но узкие ребра могут стать причиной снижения работоспособности легких – им просто не хватает места! Наши ребра выполняют функцию каркаса, и у людей с широкой костью идеальная геометрия внутренних органов, а значит, органы замечательно выполняют свою работу: минус одна проблема со здоровьем! И чем лучше каркас, тем больше защиты в подвижных видах спорта, а также при случайных травмах. Да, у тебя нет осиной талии. Но твои ребра идеальны! Посмотри на скульптуру Венеры Милосской. Она считается эталоном красоты, но у нее ни намека на осиную талию. Так нужно ли гоняться за трендами или стоит остановиться на классике?

Худоба, бледное тело, голубые прожилки, синяки под глазами? Поздравляю! Ты – обладательница удивительной викторианской красоты! Во времена королевы Виктории дамы, чтобы иметь модный нездоровый вид и бледность кожи, прибегали к жутким и действительно нездоровым способам: мазались опиумом, умывались аммиаком, пудрились свинцовыми белилами, которые вызывали язвы. А также капали в глаза ядовитые вещества, чтобы придать им блеск, что приводило к слепоте. Чтобы добиться синяков под глазами, недосыпали. Посмотри на себя в зеркало и только подумай, сколько тысяч девушек втирали в себя яды, чтобы быть на тебя похожей! Тебя раздражает, что многие кудахчут над твоим «нездоровым» видом? Отвечай с гордостью: «Нет, я не больна. Со мной все в порядке. У меня викторианская красота, это у меня от природы».

Маленькая грудь – клеймо или же все-таки предмет гордости? Ты – в тренде! Маленькая грудь сейчас в моде. К пластическим хирургам снова записываются их бывшие клиентки, чтобы поубавить имплантов. И несут им фото Кьяры Ферраньи, чтобы показать, какую грудь они считают идеальной: небольшую, но дерзкую! Маленькая грудь не сексуальна? Возможно, я тебя расстрою, но единственная сексуальная часть тела человека – его мозг. Остальные части в этом плане – нечто среднее между миражом оазиса и картонным гаишником: они тебя только путают.

Как известно, к раку груди могут привести травмы. А у дам с солидностями есть большой риск поцеловать грудью дверные косяки. Радуйся: у тебя на одну причину меньше заработать рак! Если кто-то из мужиков тебе скажет свое любимое маскулинно-высерное: «Девушка должна быть с большой грудью и длинными густыми волосами», то я отвечу: нечего дышать отравленным воздухом, беги на свежий!

* * *

За это время, в качестве вишенки на тортике своего самопознания, я сдала на права и купила черный «Ямаха». Мой верный конь ночевал в папиной ракушке за домом. Я ездила на нем в «Спираль». В рюкзак клала стрипы и танцевальный костюм, облачалась в кожаную куртку и кожаные штаны, шла к ракушке, садилась на двухколесного друга и надевала шлем. В этот момент я чувствовала себя так, будто годами собирала картину по кусочкам и только сейчас наконец-то нашла недостающие фрагменты пазла. Это были те редкие моменты, когда я думала, что действительно нахожусь в своей тарелке и с моей жизнью полный порядок. Я – там, где должна быть.

Родители продали дом в Радужном и переехали в Беличи, поближе к папиной работе. Я навещала их на выходных.

Ирка за этот период успела выйти замуж и развестись.

Примерно в то время, когда я впервые застукала Лизу с мужчиной, к Ирке на улице подкатил симпатичный парень, как потом оказалось – лейтенант из обеспеченной семьи. Не обременяя себя лишними сомнениями, подруга быстро выскочила за него.

Я всегда завидовала Иркиной способности легко заводить знакомства на улице. Я вела себя совсем по-другому. Еще до Вадима, когда со мной кто-нибудь пытался познакомиться на улице, я, даже не успев подумать, приятный ли парень передо мной или же отталкивающий, автоматом говорила «нет» – со всей грубостью, на которую способна. И быстро, гордо уходила – сущая стерва! А ведь я не такая…

Только позже, все обдумав, вспомнив его внешность и голос, я задавалась вопросом, а почему, собственно, нет? Он же симпатичный! Но уже поздно. А в секунду, когда от тебя ждут ответа, ты словно под прицелом – невыносимый момент. А вдруг это наложит какие-то обязательства? Ведь ты будешь должна пообщаться с ним. А вдруг он псих? Глупый? Скучный? Самовлюбленный болтун, которого никто, кроме него самого, не интересует, и он предложил тебе познакомиться только потому, что некому больше рассказать о себе? И ты должна будешь выслушивать его бредни с натянутой улыбкой – ты же дала согласие и теперь должна. Вот какие мысли пробегают в голове за секунду… И, конечно, хочется быстрее отделаться и сбежать. А потом появляются вопросы. Вдруг он все-таки интересный? Милый, внимательный, тот самый? И ты оборачиваешься – а его уже нет… И остается одно разочарование и чувство полной опустошенности.

В общем, для меня подкат на улице – самый дерьмовый способ знакомства. Парни, не делайте так. Но, может, это так хреново работает только с девушками вроде меня. А с остальными – более открытыми – все нормально. С Иркой-то это работает!

* * *

– Ты красавица, – сказала я в день Иркиной свадьбы, видя, как моя стервозная Белоснежка с кислой миной разглядывает себя в огромном платье на семи кольцах.

– Еще бы и платье выбрать самой, – вздохнула она. – Я как баба на чайнике.

Свадьбу оплачивали родители ее мужа. Это подра-зумевало, что их подпись должна быть на всем, от лент на капоте машины до платья невесты. Ирка пыталась поспорить, но с тем же успехом можно было вести переговоры с дверцей холодильника.

– Побочный эффект удачного замужества, – хихикнула я, и Ира поддержала меня смешком. Какая разница, какое на тебе платье, если после свадьбы вы с новоиспеченным мужем поедете в новенькую трехкомнатную квартиру? Которую, кстати, супруги разменяли через год, когда развелись.

Поначалу отношения были прекрасными; казалось, Эмиль без памяти влюблен. Он терял голову, осыпал Иру цветами и подарками, снимками которых та активно хвасталась в соцсетях. Подруга ни разу не пожаловалась мне на мужа, все ее разговоры сводились к тому, какой он замечательный. Я чувствовала в груди клубком свернувшуюся зависть. Я всегда завидовала отношениям, построенным на взаимной любви, но считала, что моя зависть – белая, поэтому мне не было стыдно. При черной зависти ты желаешь лишений человеку, который в чем-то тебя обошел, чтобы вернуть его на место и сравняться с ним по положению. А белая зависть – это когда ты думаешь, что раз человек что-то получил, значит, у тебя тоже это будет, и радуешься и за него, и за свое будущее.

Прошел год после свадьбы. Однажды ночью Ирка позвонила в дверь нашей с Вадимом квартиры. Она стояла на пороге со спортивной сумкой в одной руке и кошачьей переноской – в другой. На скуле у нее красовался лиловый синяк.

Оказывается, Эмиль практически сразу стал многое запрещать Ире. Например, танцевать в клубе. С этим она еще смирилась: валяться целыми днями на диване ей понравилось больше, чем изводить себя физической нагрузкой и страдать от паршивого отношения к танцовщицам, которым часто грешат как клиенты клуба, так и начальство. Но далее последовал запрет на яркий макияж, а затем – на частые встречи с подругами.

Начало меняться и многое другое. Эмиль, когда приходил с работы, казался странным. Что они там с ним делают? Он стал черствым, угрюмым. Ира видела, как в нем постепенно что-то отмирало. Может быть, человечность?

В тот день Эмиль позвал Иру в гости к коллеге на дачу. Мужчины ушли париться в баню, жены с детьми откровенно скучали. Ирка придумала взять на себя обязанности ведущего и устроить отличный девичник. Она постоянно подливала девушкам вина, а потом, заприметив на участке турник, решила обучить их простым, но эффектным элементам танца у шеста. На десять минут она отлучилась, а вернулась с огромной сумкой, набитой стрипами.

– Танцевать без стрипов – тяжкий грех! – С этими словами Ирка вывалила перед девушками танцевальные туфли. – И волосы, волосы все распускайте. Вот, какие вы у меня красивые, сексуальные.

Хихикая, все нацепили стрипы и танцевали в них вокруг столбиков турника. Ирка была горда собой. Ну вот, вечеринка удалась! И вдруг из бани вышли мужчины. Они увидели своих раскрасневшихся жен, обутых в «проституцкие» туфли и танцующих неприличные танцы.

– Это что вы тут такое устроили? Шабаш какой-то. У вас тут дети, не стыдно? – с укором спросил чей-то муж, отхлебнул пива из бутылки и рыгнул.

– Бабы наши смотрю, того, совсем наклюкались!

– Ничего, домой придем, я своей устрою!

Жены сразу стушевались, поскидывали туфли, расселись по местам.

– И чьи это блядские туфли? Откуда вы их взяли? От них всякую проститутскую заразу подцепить можно.

Ира спокойно сказала, что туфли ее и идея ее. Она пыталась доказать, что девушки вели себя при детях гораздо приличней мужиков. Почему мужья отдыхают, а женам нельзя?

– Ага, при детях стриптиз танцевать – хорошо отдохнули! – хмыкнул кто-то и посмотрел на свою жену. – Ну а чего в кофточках-то? А, Даш? Давай снимем сразу, сиськами посверкаем.

Ирка сказала, что мужья все утрируют. Эмиль попытался ее заткнуть, но она только распалилась.

– А почему я должна молчать, а? Смотреть, как вы превращаете жен в рабынь, и молчать? Почему сразу паранджу на них не накинуть? Языки им вырвать, чтобы вякнуть не могли. Запретить читать и новости смотреть. Устроили тут Иран. Меня тошнит от всех вас. Вы, мужики, не стоите даже набойки на этих стрипах. – Ира потрясла парой туфель в руках. – А это моя самая нелюбимая пара, чтоб вы знали!

С сумкой в руках подруга просто развернулась и ушла, не дожидаясь ответа.

На этом этапе истории я хохотала, как безумная. Какая она молодец, моя Ирка! Проучила их всех!

Дома Эмиль накинулся на жену прямо на пороге, не разувшись. Ирка, видите ли, унизила его перед коллегами и превратила их жен в проституток. Никогда ему не было так стыдно, пришлось извиняться. Плюхнувшись на диван с пилочкой для ногтей, Ирка сделала вид, что увлечена маникюром и, не смотря на мужа, обозвала его дураком, раз извинился. Эмиль приказал ей посмотреть на него. Ирка отказалась. Тогда он грубо схватил ее за лицо и развернул к себе.

– Что они с тобой там сделали, Эмиль? – устало спросила Ира. – На этой твоей работе? Когда ты стал таким странным? Они тебя что, унижают? Заставляют языком туалеты вылизывать? С каким унижением ты там сталкиваешься?

– Заткнись! – взбесился муж.

– Я не заткнусь. Я же вижу, в кого ты превратился. Если бы на работе все было хорошо, ты бы не стал таким, как все эти. Хороша эта ваша работа. Вылизывай, вылизывай, вылизывай, а потом, так и быть, сможешь вставить. Да ты мне отвратителен такой, вы все мне отвратительны, мне блевать хочется от всего этого!

Эмиль ударил Ирку кулаком по лицу.

– И этот козел так спокойно прошел мимо меня, будто все норме! – негодовала Ира за кухонным столом, одной рукой поглаживая кота, второй заливая в себя третью стопку хреновухи. Эту настойку Вадиму подарил кто-то из знакомых. – Знаешь, что самое странное? Я удивлялась, как это могло произойти со мной? Когда вдруг от моего брака остался только пережеванный отвратительный сгусток? Эмиль явно понабрался всего этого дерьма от коллег. Неужели… Их жены сталкиваются с подобным? И что они делают в таких случаях? Но самое главное, я поняла, что терпеть это не буду.

– И что ты сделала? – спросила я, и подруга продолжила рассказ.

Ирка прошла на кухню, а по дороге взяла в прихожей длинную обувную ложку из железа. Она застала Эмиля на кухне: он открывал морозилку. Увидев жену, он заботливо заявил, что ей нужно приложить лед. И вот эти спокойствие и забота – будто все идет нормально; будто все, что произошло сейчас, теперь будет в порядке вещей, – стали нажатием на спусковой крючок. Ирка замахнулась и со всей силы врезала муженьку обувной ложкой по лицу. Заехала по щеке и носу. Крови было много.