Текст книги "Жизнь на Repeat. За тобой"

Глава 24
Серафима

– Да сдался тебе этот город, что тебя здесь держит? Коктейли можно продавать в любом месте, а до клуба твоего будет даже ближе ехать! – ворчал папа.

Я гостила у родителей, ела мамино малиновое желе. Родители уговаривали меня переехать к ним. Желе было безумно вкусным, аппетит не портил даже запах сырой рыбы – у раковины мама потрошила дораду.

– И зачем платить лишние деньги за съемное жилье? – поддержала мама папу.

Дина и Ника давно жили и работали в Москве, старшая сестра в риэлторской фирме, а младшая – в ивент-агентстве. И я понимала, что родителям просто скучно одним. Я была идеальным кандидатом для переезда, потому что жила ближе, и внешне казалось, что меня действительно ничего не держит в этом сером радужном городке.

Но я не хотела переезжать… Здесь были Лиза и Артем.

Недавно написала Ира с новостью о том, что ее повысили, теперь она – тренер, обучает новеньких танцовщиц. Ее место освободилось, и она предложила мне приехать. Я отказалась: хотела оставаться рядом с Артемом и Лизой. Хотела держаться ближе к Артему, ждала, когда же он посмотрит на меня благосклонно и когда же Лиза простит меня окончательно, чтобы я избавилась от мучительного чувства вины.

– Мне двадцать семь. Пора бы иметь что-то свое. Я уже выросла, – покачала я головой.

– Ничего ты не выросла, Сим, – заявила мама с улыбкой. – По-настоящему взрослым становишься, когда осваиваешь искусство потрошения рыбы и понимаешь, что, вообще-то, для этого плевого дела не нужны сверхспособности.

С этими словами мама шмякнула горсть потрохов в стоящее рядом мусорное ведро. Я хмыкнула – сравнение показалось мне удачным, но я была и согласна, и не согласна с мамой. В двадцать семь в твою жизнь входят две вещи: осознание, что никакие обещанные двери в мир перед тобой так и не открылись, и ректальные свечи. И ты становишься взрослым, если понимаешь это.

– Ну что? Не хочешь присоединиться? – Мама помахала мне рыбкой.

– Нет, спасибо, – испуганно сказала я и отодвинулась со своим желе подальше.

– А хотя бы посмотреть на жабры?

– Ну уж нет.

– А вот в детстве ты любила смотреть, как я потрошу курицу. Просила показать тебе сердце и почки, – укоризненно напомнила мама.

Родители смотрели на меня как на маленькую. Я всегда останусь их несмышленой дочкой. А, я наоборот, чувствовала себя старой и потерянной. Казалось, все вокруг чего-то достигли. У меня одной последние десять лет просто смыли в туалет, а остальные жили правильно, для чего-то: строили карьеру, рожали детей. Образцовые ублюдки.

Почему-то мне казалось, что двадцать семь – так себе возраст, в котором ты словно коровья тушка после разделки. Глупый и неуверенный мозг думает, что тебе тринадцать, кожа дает сорок, а суставы отмечают твое шестидесятилетие.

Как странно меняются с возрастом суждения о старости. В семнадцать я казалась себе старухой, а на тридцатилетних смотрела так, будто не одобряю, что они еще живы. Меня возмущал их беззаботный вид. Как они могут улыбаться и смеяться, зная, что им тридцать? По моему мнению, они ежесекундно должны были страдать. А сейчас, в свои «без пяти минут тридцать», я считала себя мелкой, жалкой и бесполезной, переживала из-за нехватки жизненного опыта. Я смотрела на сорокалетних женщин, и они казались мне очень красивыми, уверенными в себе. Теперь я думала, что сорок – самый прекрасный возраст; наверное, к тому времени и я расцвету. Интересно, что я думала о сорокалетних в семнадцать? Скорее всего, удивлялась, как эти мамонты еще не вымерли.

Может, поэтому, чтобы не чувствовать свою никчемность, в последние годы я ото всех отдалилась. Мой круг общения превратился в две точки – Ирку и Вадима. Точнее, это одна из причин; второй был любимый вопрос знакомых: когда рожать? Однажды я ответила: «Рожу, когда у вас появится хотя бы пара извилин для того, чтобы не задавать этот вопрос, а то не хочу, чтобы мои дети росли среди дебилов». Этой фразой я подрастеряла первую часть старых знакомств. А фразой: «Аборт – не преступление, преступление – всю жизнь жалеть, что родила», я подрастеряла и вторую часть… Ну а от третьей я избавилась сама.

В этот вечер родители предприняли еще несколько попыток убедить меня переехать к ним, но я отказывалась.

– Я не хочу. Мне там все родное.

Родители грустно вздохнули и прекратили расспросы. Но каждый раз, когда я приезжала, они снова начинали эту тему.

Некоторые, зная, что они не на своем месте, отправляются на его поиски. Они обойдут весь мир, пока не найдут то, что ищут. Я была не из их числа. Моя реакция прямо противоположная. Зная, что я не на своем месте, я еще больше пускала корни и отказывалась сдвинуться даже на шаг.

* * *

Я сидела на кухне, смотрела ролик на телефоне. Наверху Лиза и Артем опять скандалили. Чтобы не слышать ссору, я надела наушники.

Вскоре, зайдя в туалет, я увидела лужу на полу. Осмотрела унитаз – с ним все было нормально. Открыла дверцу, за которой находился стояк. Вода стекала по трубе.

Прежде чем выйти из квартиры, я долго смотрела в зеркало, поправляла волосы, думала, не подкрасить ли губы, но решила, что это лишнее. Переодела футболку на более приличную, причесалась. Наконец я вышла на лестничную площадку. Поднялась на четыре ступеньки, остановилась, спустилась на две. Снова остановилась, развернулась и поднялась на шесть, спустилась на три. Я никак не могла набраться смелости, но все же с новой попытки поднялась уже до конца – на этаж выше – и нажала на звонок.

Дверь открыл Артем. Я не успела ничего сказать – с кухни донесся крик Лизы:

– Я не позволю тебе просрать и его жизнь!

Артем закричал в ответ:

– Ты не можешь ему запретить, Лиза!

Артем повернулся ко мне и посмотрел вопросительно.

– У меня по стояку от вас течет, – сказала я виновато.

– Пойдем посмотрим. – Артем пропустил меня внутрь и пошел по коридору.

Туалет находился рядом с кухней. Кухонная дверь была открыта, и я увидела злую заплаканную Лизу. Она меня даже не заметила.

Артем открыл дверь в туалет и стал смотреть, где протекает.

– Вижу проблему. Сейчас подкручу. – Он достал с полки за унитазом инструменты, стал что-то подправлять.

Лиза вышла в коридор, встала перед туалетом и сказала Артему в спину:

– Если я захочу, я запрещу. Я его мать, слышишь? И мое слово важнее твоего.

– Лиза, заткнись, а? – бросил Артем через плечо. – Ты видишь, у нас туалетные проблемки? С тобой мы потом поговорим.

– А мне не надо потом. Мне надо сейчас. А Сима пускай послушает, какой ты подлый. – Лиза наконец-то обратила на меня внимание.

– И что подлого в том, чтобы привить ребенку любовь к спорту? – спросил Артем.

– Ты показал ему мои фотографии, хотя я запретила. И видео! Ты рассказал ему, кем была его мать, а я была против! – Лиза повернула ко мне сердитое лицо и язвительно пропела: – И теперь у сына горят глаза. Он решил стать гимнастом. Как мама. И папа тайком от мамы отвел его на занятия, хотя я запретила. Папа не рассказал ему, к чему все это может привести. Куда скатилась его мама. Нет. Папа не рассказал ему, что он высоко взлетит, а потом, лет через пятнадцать, поймет, что упал на самое дно. И что уже не выплыть. Ему не будет и тридцати, а он уже поймет, что жизнь прошла.

С каждым словом голос Лизы становился громче и резче, все сильнее срывался. На последних словах Артем выронил инструмент, повернулся и вышел из туалета. Подошел близко к Лизе и посмотрел сверху вниз.

– Ты считаешь, наш брак – это дно? – спросил он глухо, безжизненно.

Лиза смутилась.

– Я не это имела ввиду.

– Ты сказала «через пятнадцать лет». Столько ведь прошло после травмы?

Лиза молчала.

– Отвечай. Хотя можешь не отвечать. Я и так знаю, что это правда. Значит, наш брак – это худшее, что могло с тобой произойти?

Лиза зажмурилась, глубоко вдохнула и выдохнула. Вновь открыла глаза, и взгляд поменялся – смущение сменилось решимостью. Я поняла, какой будет ответ. Прежде чем она сказала хотя бы слово, я взяла ее за руку и повела за собой.

– Куда вы пошли? – Артем догнал нас в прихожей, схватил Лизу за запястье и потянул на себя, а я – на себя. – Сима, куда ты ее повела? Она не ответила мне!

Я сделала шаг к Артему, с силой отодрала его руку от Лизы и со злостью отбросила.

– Давай, задавай свой вопрос, слушай ответ, если ты так хочешь совершить самую большую ошибку в жизни! – выкрикнула я. И добавила: – Еще одну.

Артем посмотрел на меня с обидой, но больше мешать не стал.

– И подкрути уже стояк! – рявкнула я, перед тем как мы с Лизой вышли из квартиры.

Я повела Лизу к себе. Она послушно шла со мной по квартире, не задавая вопросов. Лицо стало таким отстраненным, будто ей нет никакого дела до того, что происходит и куда ее вообще ведут.

Я нервно огляделась, проверяя, все ли в порядке. Подойдя к кровати, я разгладила складки на покрывале. Не знаю почему, но я нервничала, будто я парень и ко мне домой неожиданно нагрянула девушка, которая мне нравится. И это чувство было таким знакомым… словно в подобных условиях Лиза уже ко мне приходила. Какая глупость!

Я принесла чай и две маленьких баночки с коктейльными вишнями. Лицо Лизы разгладилось, она явно успокоилась. Забравшись на кровать с ногами, мы пили чай, ели вишни, каждая из своей банки. Болтали о ерунде, избегая опасной темы конфликта между Лизой и Артемом. Нам будто было по тринадцать, а не по двадцать семь…

– Блин! Это лучший день в моей жизни! Девки бы упали, если б сейчас меня видели, – облизнув ложку, Лиза замычала от удовольствия.

Я поняла, что она говорит про бывших подружек-мамашек, Алину, Ольку и Свету, тех еще зануд.

– «Ой, это такая большая конфета, мне хватает ее на целую чашку чая», – передразнила Лиза кого-то из них писклявым голосом, закатила глаза и хмуро добавила: – Когда они так говорили, хотелось блевануть.

– Согласна, – кивнула я. – Тоже часто слышала подобное. Вроде говорят про конфету, но какой уничижительный подтекст!

Лиза отправила в рот ложку вишен, прожевала и надменно произнесла:

– «Я слежу за собой, у меня хорошая выдержка, я не позволяю себе лишнего, я полностью управляю собой, своими эмоциями, желаниями, и вообще, я в гармонии с собой и достигла совершенства, а ты – нет и никогда не встанешь со мной на один уровень, потому что ты слабачка».

Я засмеялась Лизкиным актерским способностям и подтвердила:

– Точно. И эти напыщенные чмырихи мне ничего не докажут. Ни одной конфеты не хватит на чашку чая, конечно, если она не величиной с ладонь. Невозможно получить от чая удовольствие, когда у тебя только одна жалкая конфета. Они просто всем врут.

– За понимание! – Лиза подняла банку, я подняла свою, мы чокнулись и прыснули. Консервированная вишня немного похожа на мармелад, но все равно в ней достаточно сока. Лопнув зубами тонкую кожицу, я почувствовала, как он растекся по языку.

Лиза заметила стрипы, расставленные вдоль стены.

– О-о-о, это все твои?

– Ага.

– Это для выступлений, да? В клубе?

Мне было приятно, что она знает что-то обо мне. Но Лиза почему-то смутилась.

– Я просто услышала, что другие говорят…

– Все нормально. Да, они для выступлений.

– Можно померить?

– Конечно.

Мы обложились туфлями. Лиза примеряла разные пары, я тоже надела одну.

На Лизе были домашние голубые шорты в белую клетку, белая свободная футболка, завязанная в узел на поясе, а теперь еще высокие стрипы космической расцветки. Ее идеальные ноги в такой обуви стали просто верхом совершенства. Я разглядывала их как произведение искусства.

– Ты знаешь, у меня такое чувство, будто мне тринадцать, я ушла с ночевкой к подружке, и мы вместе тайком меряем шмотки ее старшей сестры. – Лиза крутилась перед зеркалом. Да она просто прочитала мои мысли! – Вот только… Как же круто, что можно вот так… Чтобы подружка… Ночевка… Вишни и туфли…

– Заходи почаще, будем устраивать девичники. У меня еще много костюмов для выступлений. Всяких разных. Кожаных или со стразами, с ремешками всякими… Так что найдем, что померить.

– Обязательно. И почему мы не общались, Сим? – спросила Лиза и тут же спохватилась: – Нет, я все понимаю, та стычка в детстве… Но это же было так давно.

Ее слова лишили меня голоса. Что? Что значит «почему мы не общались» и «это же было так давно»?

– Я думала, ты меня не простила, – тихо сказала я после паузы.

– Ой, да простила сто лет как, – отмахнулась Лиза, будто проблема была пустячной. – Даже не знаю, когда, еще в школе, наверное. Если честно, я много лет вообще не думала о том происшествии. Только не понимаю, почему не пыталась с тобой сблизиться. Может, боялась, что ты окажешься такой же, как те грымзы со сплетнями о сосисках. А может, просто была как в анабиозе. Ничего не хотелось, никакой дружбы ни с кем. Но в любом случае, я очень рада, что сегодня все так вышло. – Она робко улыбнулась.

– Я тоже рада, – сказала я как можно беспечней.

С одной стороны, мне хотелось закричать: «Что?!» Оказывается, груз, что я несу на плечах уже одиннадцать лет, можно было вот так просто скинуть в один момент? Моя проблема казалась мне катастрофой. Ноша – неподъемной. Чувство вины – ужасным. А оказалось, что Лиза относится ко всему намного проще. Но с другой стороны… что-то в ее словах показалось мне не совсем искренним. Она так рьяно пыталась показать, что проблема не стоила и выеденного яйца, что я засомневалась. Конфликт между нами в прошлом был серьезный, о таком невозможно просто забыть. Действительно ли Лиза простила меня или хотела, чтобы я в это поверила? А может, и сама не понимала?

Она не рвалась домой, я видела это по глазам. Мы обе хотели, чтобы она осталась у меня на ночь, но обе понимали, что не все зависит от нас, есть еще ответственность. И Лиза ушла.

* * *

После того дня мы с Лизой стали вроде как подругами. Это было чудесное время чая с чабрецом, коктейльных вишен, мартини по настроению, незастеленной кровати, на которую мы забирались с ногами, свежих сплетен, фильмов и расслабленных разговоров ни о чем. Артем не одобрял нашу дружбу. Я не понимала причину. Неужели все еще не мог меня простить? Но ведь Лиза явно смягчилась и стала тянуться ко мне. Он же старался пересекаться со мной как можно реже и, когда я была в гостях у Лизы, находился в другой комнате или вообще уходил из дома.

Чего я теперь хотела от Артема? Ответных чувств? Казалось, уже нет. Лиза стала моей подругой, и я не могла ее предать. Я просто хотела быть рядом.

Так странно. Прошло уже больше десяти лет со дня, как Артем решил вычеркнуть меня из своей жизни. Иногда я подходила к тому месту – асфальтовая дорога перед домом, в котором проходила злополучная вечеринка. Я вставала на то же место. Вглядывалась туда, где стоял Артем. Я помнила каждую деталь. Лавочка, у которой отсутствовал один подлокотник, облупившаяся зеленая краска на урне. Рядом валялась бутылка из-под морковного сока «Тедди». Сейчас лавочка уже другая, урны нет. Но запахи остались те же: зелень, сырость и Иркины жасминовые духи. Всю вечеринку подруга тесно прижималась ко мне в танцах и оставила мне свой цветочный запах. Даже в самый жаркий и сухой день, даже в феврале здесь будет пахнуть так. Даже если на город упадет атомная бомба и сотрет его с лица земли, оставив нам лишь ядерную зиму, зелень, дождь и жасмин никогда отсюда не выветрятся.

* * *

Однажды, закрыв лавку, я вышла из торгового центра. Я ругалась на дурацкое «поехавшее» полотно, ради которого пришлось принести в жертву ноготь, и тут увидела на улице Лизу. Она садилась в машину Егора, одного из сослуживцев Артема. Я удивилась – у Егора были жена и двое детей, не помню, чтобы Лиза с Артемом дружили или хотя бы общались с их семьей. С женой Егора, Светой, Лиза вообще не пересекалась. Был вечер, Артем на смене. Часов в шесть в торговый центр заходила мама Артема с внуком.

Раньше я видела подобное часто. И вот теперь снова. Это было странно. Непонятно. Опасно. Лиза почти не скрывалась: села в машину у самого торгового центра.

Лиза не любила Артема, но нуждалась в любви и пыталась найти ее в чужих объятиях. Я ни разу не говорила с Лизой об этом и не посмела бы. Это ее личный выбор, я не имела права вмешиваться. О Лизе стали судачить – точнее, о некой рыжей барышне, с которой чужие жены неоднократно видели своих мужей. Лизу не узнавали – лицо она всегда умудрялась прятать. Но рыжую шевелюру разглядели все.

Однажды я подслушала разговор стайки мамашек, которые покупали у меня молочные коктейли.

– Опять эта рыжая тварь. Вчера Оксанка видела ее с мужем Ольки…

– Нет, снова она!

– Кто же она такая?

– Шлюха!

– Ничего, справедливость восторжествует, скоро правда вскроется…

У меня, как и у Лизы, были рыжеватые локоны. Я чувствовала себя неловко – я была разведенкой, подумать на меня естественно. Но мамашки не обращали на меня внимания. Зато теперь на меня все время что-то давило, когда мы с Лизой общались.

Как-то вечером мы пили вино на моей кухне. Лиза жаловалась на свекровь:

– Заставляет нас ездить с ней на рынок за тридевять земель, чтобы купить ящиками овощи на двадцать рублей дешевле. Потом просит помочь с банками. И я трачу целые дни на закатывание ненужных овощей в никому не нужные банки, представляешь?

Я отпила вино. Думала я совсем о другом. Почему, Лиза? Почему ты это делаешь? Зачем изменяешь Артему?

– Она указывает мне, как одеваться, как растить ребенка, ругает, что я выгляжу неопрятной перед мужем. Как я могу быть опрятной, когда я целый день только и делаю, что обслуживаю всю семью?

Почему, Лиза? Тебе выпал шанс, за который я продала бы душу дьяволу – быть женой Артема. И ты не ценишь этого… Если бы я была его женой, я бы не изменяла ему.

– Она таскается к нам без предупреждения, завела свои ключи. Я подозреваю, что и без нас она тоже заваливается. И во все сует нос. Один раз мы пришли к ним, а у свекрови подружки, она демонстративно оставила дверь открытой, чтобы я все слышала. И она стыдила меня перед этими жабами, а они поддакивали! Говорила, что я кормлю мужа и детей одними сырками. И пью по две бутылки вина в день. И что у меня всегда нечесаные волосы. Старая грымза.

Я люблю его больше жизни, а он принадлежит тебе – и ты не ценишь.

Но я лишь сочувственно кивала, делая вид, что понимаю Лизу. Хмурилась, цокала языком, качала головой, показывая – я на ее стороне.

Часто в общении от нас не ждут правду. Правда порой может все разрушить.

Так, правда Артема, которую он мне скажет в новогоднюю ночь, когда мы останемся вдвоем на кухне, разрушит все мое привычное монотонное существование.

Глава 25
Линия 2.1. «Бургер Кинг». Максим

Сердце забилось. Что? Правильно ли я уловил подтекст?

– «Я – это я» – это как? Я – это «я люблю морковку и ненавижу свеклу», или я – это «гей»?

– Ты – это просто ты, – повторила мама. – И не только в том, гей ты или нет, а вообще. Ты же замечал за собой разные вещи, знал, что отличаешься от других… мальчиков. Да и вообще от всех вокруг. У тебя свое мышление, интересы, суждения. И тебе всегда тяжело найти тех, кто бы походил на тебя. Ты – исключительный, Максим. Особенный. И твоя уникальность связана с твоим рождением.

Почему-то я сразу подумал, что получил какую-то родовую травму, от которой связи в моем мозге заработали иначе, чем должны были, и в этом вся причина.

Мама с папой смотрели на меня обеспокоенно. Я перевел взгляд на сестру – она увлеченно выковыривала из шарлотки дольки яблок. Я понял, что она в теме. По ходу, я один не знал, что происходит. Это дико меня разозлило. Злость я с трудом, но все же подавил. Молчал – терпеливо ждал, когда кто-нибудь все нормально объяснит.

– Ты родился с особенностью, – начала мама и снова замолчала.

– Да знаю я. Что у меня нет семенников, что я не смогу зачать ребенка в будущем, все такое, – сказал я неторопливо.

– Нет, дело не в этом, – папа тяжело ронял слова. – У тебя по природе их и не должно было быть.

– В каком смысле? – насторожился я.

– У тебя не мужская природа, – наконец произнесла мама.

– А какая? Женская? – Я хмыкнул и улыбнулся, подумав, что меня разыгрывают. Кроме как в шутку, происходящее я воспринимать не мог. Вроде до первого апреля далеко.

– Нет.

– Э-э-э…

– Ты – интерсекс.

Родители смотрели на меня серьезно.

– Кто я?

– Ты родился с интерсекс-вариацией, – сказала мама.

– С чем? Можно объяснить по-человечески?! – Захотелось покрутить пальцем у виска. Моя семья что, вся поехала?!

Мама протянула мне какие-то бумаги.

– Это выписка из твоей медицинской карты. И заключение врачей…

Ничего не понимая, я взял листы и стал читать. В голову ворвались непонятные термины, внеся еще большую путаницу. Я просматривал бумаги, и с каждой минутой жадность, с которой я поглощал буквы, усиливалась. А мама на фоне рассказывала историю, которую скрывали от меня почти восемнадцать лет.

То, что сказали мне родители, было лишь фрагментами, которые на тот момент в моей голове в цельную картину не складывались. И я думаю, что даже спустя несколько месяцев поиска информации вся картина еще не собралась…

У меня интерсекс-вариация. Быть интерсекс-человеком – значит иметь половые признаки, которые отличаются от принятой бинарной системы. Таких вариаций может быть несколько десятков, и моя называется «врожденная дисфункция коры надпочечников». Термин «интерсекс» относится только к физиологии – половым признакам – и не связан ни с гендерной идентичностью, ни с сексуальной ориентацией.

Причина интерсекс-вариации – генетический сбой. Изначально каждый эмбрион – двуполый, и всем природа закладывает пол-доминант – женский. Чтобы эмбрион стал мальчиком, в нем начинает вырабатываться гормон тестестерон, который блокирует мюллеровы протоки[9]9
  Парные протоки эмбриона, зачаток женской репродуктивной системы.


[Закрыть]. У меня из-за сбоя этот гормон начал активно вырабатываться чуть позже, когда уже сформировался женский пол. В результате сформировались матка, слабофункционирующие яичники и влагалище, а вот внешние половые признаки претерпели сильные изменения: клитор вырос до размеров члена и внешне ничем от него не отличался. Половые губы слились в псевдомошонку, влагалище срощено. Может быть и обратная ситуация: кажется, что половые признаки у младенца женские, и его записывают как девочку, а оказывается, что это – мальчик, и в процессе развития эмбриона его мужские половые признаки «втянулись» внутрь, и внешне кажется, что перед нами девочка.

Бинарную систему придумали люди, а природа любит разнообразие, поэтому интерсекс-вариации – не редкость. 1,7 процента населения Земли – интерсексы. Почти два человека из ста…

Я перестал читать и молча слушал родителей. Взгляд зацепился за подарочную коробку из-под виски на столешнице. Почему я замечал ее только в какой-то момент откровений? Сейчас коробка была открыта, и я убедился, что внутри мама держит специи: на меня уголком смотрел пакетик с кориандром.

В голове царил вихрь мыслей и чувств. Сначала я сильно смутился. Я не понимал, почему эта щекотливая проблема, от одной мысли о которой краснели щеки, коснулась именно меня, и отказывался признавать ее существование. Затем пришли самые сильные и ядовитые чувства – злость и обида, ощущение, что меня предали. Но где-то в глубине души я чувствовал легкость и радость, будто от выстрела невидимой пружины, который сопровождался мыслью: «Господи, теперь я знаю, кто я».

Все молчали. В воздухе повисло напряжение. Динка, сидящая рядом, будто кол проглотила. Мама следила за мной с легким страхом; она вся была на низком старте, готовая удержать меня, если я вдруг захочу прыгнуть в окно. Папа сосредоточенно смотрел в свою шарлотку, будто пытаясь силой мысли заставить ее танцевать буги-вуги.

– Вы все знали. Вы намеренно изменили мой пол, – отстраненно сказал я, размышляя вслух. Обида за восемнадцать лет молчания крепла.

– Мы решили, что так будет лучше, – пробормотала мама.

– Врачи твердили, что операция необходима, что без нее ты не сможешь жить полноценной жизнью, – поддержал маму папа. – Нас убедили, что мальчик или девочка – это лишь вопрос воспитания.

– И вы решили сделать меня мальчиком и выпотрошить, как рыбу?

Заныл шрам на животе. Теперь я знал, что никакой операции на кишечнике у меня не было. Снова ложь. Мне удалили матку, яичники и влагалище, а потом просто зашили все, заметая следы.

– Не говори так, – поморщилась мама. – Мы на твоей стороне. И всегда тебя поддерживали. Мы решили проблему так, как сказал нам врач.

– Решили? Да вы просто спрятались от проблемы! Если бы вы меня поддерживали, то не допустили бы, чтобы врачи взяли в руки скальпель и почекрыжили меня! Для вас было важнее ваше спокойствие! – вспылил я.

– Мы доверяли врачам, Максим! – крикнула мама. В ее глазах блестели слезы.

– Как ты не можешь понять? – прогремел папа. – Мы были в растерянности, не знали, что делать. У нас нет медицинского опыта, а у врачей он был. И мы им доверились, как по-другому? Поставь себя на наше место!

– А вы поставьте себя на мое! Спросите себя, хотели бы вы, чтобы родители без вашего согласия потащили вас к хирургу, который бы покромсал ваше тело?!

Дина молчала, лишь переводила испуганный взгляд с одного члена семьи на другого.

– Одно дело, если бы нам сказали, что с нашим ребенком все в порядке, но нам сказали ровно наоборот! И мы испугались! – сказала мама срывающимся голосом. – Что нам было делать, скажи? Как поступить?

– Вы могли бы ничего не делать. И просто оставить мое тело мне. А в будущем поддержать меня. Например, так: «Максим, ты не сделал ничего плохого, тебе нечего стыдиться».

– Но как мы могли оставить все как есть? – бросил папа с отчаянием. – Как бы ты пошел таким в школу? Как ходил бы в туалет, переодевался в раздевалках, посещал пляж? Ты уверен, что сверстники восприняли бы тебя нормально? Мы вот с мамой были в этом абсолютно не уверены. Мы не хотели, чтобы у тебя были проблемы в социуме, чтобы над тобой издевались. Мы хотели, чтобы ты рос обычным счастливым ребенком.

Я тяжело дышал, мотая головой. Я не верил родителям.

– Вы сделали это не ради меня. Вы все продумали. Вы мечтали о мальчике, и ваш эгоизм поборол здравый смысл. Вам было плевать на то, кем я буду себя чувствовать. Вы думали только о себе. И знаете что? Вы угробили не только мою жизнь. Вы угробили две жизни. Это из-за вас Артем умер, и только вы виноваты! – я закричал, срывая голос.

Затем я вскочил, с грохотом отбросил стул и побежал к выходу. Родители были так ошарашены, что еще какое-то время сидели на месте, неосознанно дав мне фору. А когда, наконец, пришли в себя и бросились за мной с криками «Максим, вернись!», я уже обулся и, схватив с вешалки куртку, выбежал на лестничную площадку. Я не желаю больше их видеть! Мне они отвратительны!

Всю дорогу до дома – а теперь съемная квартира была моим единственным домом – меня разъедала злоба. Как они могли подумать, что если оставить мое тело в покое, то я буду чувствовать себя каким-то ущербным? Я не гей. У меня гетеросексуальная ориентация. Просто я – девчонка, а не парень. А что касается моих чувств к Лизе… Может, это было ошибкой, путаницей? Мне дали тело парня, и я, обвешанный социальными ярлыками, таким образом решил приспособиться к жизни. Я хотел казаться нормальным, а что делают все «нормальные» парни? Правильно, влюбляются в «нормальных» девчонок.

Почему родители так поступили? Они не доверили мне мое же тело! Думали, я с ним так напортачу, что лучше вообще не сообщать мне правду. А в итоге? Легко им принимать решение – тело-то не их! А каково мне? Почему они об этом не подумали?

Я злился и на родителей, и на себя, и на весь мир. Родители меня обманули. Предали. Они не считались со мной. Как будто речь шла не обо мне, а о неодушевленном предмете, лишь косвенно связанном со мной. А еще я удивлялся, как за столько лет ничего не понял. Почему? Все дело в моем характере? Я был слишком гибким, легко подстраивался под обстоятельства, соглашался с любой ролью, которую на меня только навесят – как никому неизвестный актеришка в период кризиса. Все воспринимал как должное, не умел отстаивать то, что считал своим. Да я и видеть-то не умел это «свое».

Я пришел домой и услышал из телевизора с кухни голос Петрова. Значит, соседи смотрели «Полицейского с Рублевки». Так и оказалось. Юля вышла в прихожую и позвала меня на куриные крылышки. Я был голоден, но не хотелось сидеть со всеми. Я отказался, ушел к себе, достал НЗ – припрятанную пачку чипсов – и сел за ноутбук.

В интернете в статьях о моем синдроме часто фигурировали слова «гермафродит» и «интерсекс». Гермафродит. Это слово ассоциировалось с червяками, бегонией и огурцами. А также с чем-то из древнегреческой мифологии. Сколько я ни прислушивался к себе, так и не смог ощутить родство ни с огурцом, ни с остальным из перечисленного. Это слово было так же далеко от меня, как блины с севрюжьей икрой на завтрак. Так оно и оказалось: гермафродиты – вымышленные мифологические существа. Ни люди, ни другие млекопитающие не могут быть гермафродитами: у них только одна репродуктивная система и один набор гениталий.

Но слово «интерсекс» мне понравилось. Я почувствовал с ним общность.

Я узнал, как много ненужных операций проводится на интерсекс-детях, чтобы привести их органы к «нормальному» виду. Как много операций проходит неудачно и сколько страданий это приносит «подопытным» – другого слова я просто не мог найти.

Я отвлекся от ноутбука и погладил свой шрам. Так странно думать о том, что когда-то внутри была еще одна часть меня, но теперь уже нет. И вдруг накатило ужасное разочарование, как будто взял одну бутылку «Пепси» в магазине и только дома понял, что на нее, оказывается, была акция «2 по цене 1».

На кухне послышались разговоры. В последнее время они стали громче, чем раньше например в первый месяц после смерти Артема. К чему вообще тогда все это было? Дань памяти? Но я бы назвал это лицемерием. За голосами послышался смех. Он меня здорово разозлил. Как же меня бесило, что все вокруг продолжают жить, будто ничего не случилось. Если бы соседи докопались до меня и сказали что-то вроде: «Ну чего ты, Макс, жизнь продолжается!» – я бы точно что-нибудь выбросил в окно.

Как же грустно, что в обществе слишком много значения придается признаку пола – при приеме на работу, в школе, институте. Развиваются стереотипы, что должна девочка, а что мальчик. Это внушается с детства. Никто при взрослении не может абстрагироваться от этого. Каждый – в первую очередь мальчик или девочка, а только во вторую – человек. Это закладывают в нас с детства.

Я вспомнил, как часто грузился проблемой: в школе мне постоянно хотелось доказывать всем, что я парень. Носить спортивную одежду, заниматься воркаутом и баскетболом, стричься под единицу. Все – чтобы сказать людям: не сомневайтесь, я парень. Настоящий, маскулинный альфа-самец. Наверное, в глубине души я колебался, но истина никогда не выплывала на поверхность. Я просто инстинктивно чувствовал ее и стеснялся. Когда живешь в военгородке вроде моего, по-другому и не может быть. Там девчонкам с детства вдалбливают, что их предназначение – материнство и готовка, а у мальчиков – защита, добыча и война. Там на уроках труда девчонки готовят и шьют ночнушки, а мальчишки делают стулья и толкушки на токарном станке. Там физкультура проходит раздельно, мальчишки играют в футбол, а девчонки занимаются гимнастикой. Один период в школьную форму девочкам хотели навязать обязательное ношение юбок и туфель на каблуках… Но дело не пошло.