Текст книги "Прошлое мстит"

Глава двадцать четвертая

Белла

Январь 1946 года

– Где мой сын? – Белла впилась взглядом в офицера за стойкой полицейского участка Льюиса. Ее только что освободили после невыносимо долгой, неудобной ночи в камере за неуважение к суду.

– Он со своим опекуном, – ответил он, оторвавшись от своих бумаг.

– С опекуном? Он мой сын, как вы позволили кому-то другому забрать его? – Белла пыталась говорить спокойно.

– Он сказал, что приходится дедушкой мальчику, – пояснил полицейский.

– Я его мать! – воскликнула Белла. – Вы не имели права отдавать его без моего согласия!

– Вы бы лучше подумали о сыне до того, как оскорблять судью, председательствующего по делу вашей матери. На вашем месте я был бы благодарен – мальчика поместили бы в детский дом, если бы не его дед.

– Я не оскорбляла судью, – возразила она, глядя на полицейского.

Белла понимала, что совершенно бессильна. Если она устроит сцену, ее могут снова арестовать, и тогда у нее не будет никаких шансов вернуть Альфи прежде, чем Уилфред Хилтон отправит его куда-нибудь, где она никогда его не найдет.

Белла вышла на улицу, щурясь от зимнего солнца, и посмотрела на дорогу, ведущую к зданию суда, вспоминая свои последние минуты с матерью. Не известно, сберегла ли Тесса смертоносные ягоды белладонны, которые она ей сунула, но это был последний акт любви, свидетельствующий о том, что дочь понимает всю глубину боли матери. Это было самое трудное решение, какое Белле приходилось принимать в жизни, но, проведя всего одну ночь в холодной, сырой, вонючей камере, она осознала, что оно было правильным.

Белла надеялась попасть в Тисовое поместье и забрать Альфи. Но как? В доме полно слуг, и Уилфред наверняка позаботится, чтобы его спрятали там, где она не смогла бы найти его.

Белла опустилась на ступеньки полицейского участка, прижав к груди колени, пытаясь укрыться от мира, с которым не могла справиться. Она не знала, как долго просидела там, но когда подняла голову, то почувствовала, что очень замерзла. Белла взглянула на башенные часы наверху. Ей пора было поскорее возвращаться в Портсмут, иначе работодатель не примет ее обратно и она окажется на улице. У нее не было денег на билет. Белла нуждалась в матери, она совершенно растерялась без нее.

– Мисс Джеймс! – раздался женский голос с верхней ступеньки лестницы. – Извините, что беспокою вас. Я сидела в кафе через дорогу, ждала, когда вас отпустят. Хотите позавтракать? Вы, наверное, голодны.

Белла узнала девушку, но не могла вспомнить, откуда она.

– Кто вы?

– Мы встречались вчера, в здании суда. Меня зовут Милли Грин. Я репортер из «Сассекс таймс». – Девушка согревала дыханием замерзшие руки, переминаясь с ноги на ногу. – Вчера я присутствовала в зале, когда вы говорили о своей матери и докторе Дженкинсе. Я надеюсь, что вы обсудите со мной это дело и изложите свою версию событий. Теперь, когда суд закончился, мы можем это напечатать. Мне известно, что она всегда заявляла о своей невиновности.

Белла покачала головой:

– Если суд завершился, то какой в этом смысл? Ее признали виновной, чтобы вы знали, если вас не было на оглашении приговора.

– Я находилась там, мисс Джеймс, каждый день. Слышала то, что вы сказали, и верю вам. Наши читатели тоже поверят. Ваша мама достойна того, чтобы ее голос был услышан. И еще остается шанс на апелляцию. Особенно если мы начнем кампанию поддержки. Давайте зайдем в помещение и погреемся?

Белла кивнула, ослабев от холода и голода. Она медленно встала, кутаясь в материнскую шаль.

Они пересекли дорогу и вошли в небольшое уютное кафе.

– Будете чай с тостами? – спросила Милли.

– Просто чай, спасибо.

Белла выдвинула стул и опустилась на него. Звякнул колокольчик над дверью, и она подняла голову, глядя на вошедшую молодую семью – красивую женщину с мужем и маленькой девочкой. У мужа не было одной ноги ниже колена, и он с трудом передвигался на костылях. Мужчина тихо ругнулся, когда дверь качнулась на него, и дочь испуганно посмотрела на отца, а затем спряталась за матерью. Белла отодвинула стул с его пути, и он поднял глаза и поблагодарил ее взглядом – тусклым и безжизненным.

– Вот, пожалуйста, – произнесла Милли, принеся чайник и наливая Белле чашку.

Белла взяла чашку, сделала глоток. Чай оказался слишком горячим, но было приятно держать в руках что-то теплое. Она постепенно успокаивалась.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Я и не знала, что существуют женщины-репортеры.

– Ну, нас не так уж много, – откликнулась Милли, снимая пальто и вешая его на спинку стула, прежде чем сесть. – Меня посылают в суд освещать криминальные истории только потому, что слишком много репортеров-мужчин не вернулись с фронта. До войны я вела женские колонки или писала про местные праздники и Женский институт.

Белла кивнула:

– После окончания войны многим женщинам трудно вернуться к прежней жизни.

Милли помолчала.

– Я очень сожалею о приговоре вашей матери.

Белла крепче сжала чашку, пока тепло растекалось по ее замерзшим пальцам. Наконец она подняла глаза.

– Моя мать не причиняла вреда Эвелин Хилтон, – произнесла Белла. – Она всегда верила в естественные роды, позволяя природным процессам идти своим чередом. Мама никогда так не порезала бы Эвелин. Она считала, что нужно подождать, пока ребенок не будет готов появиться на свет. Мама могла сидеть в ожидании всю ночь, порой целыми сутками. – Белла снова почувствовала, как к глазам подступают слезы. – Она не выживет в тюрьме, это то же самое, что смертный приговор.

Молодая журналистка достала блокнот из кармана пальто и порылась в другом в поисках карандаша.

– У вас есть какие-нибудь доказательства ее невиновности?

– Если бы вы знали мою мать… Сотни женщин поручились бы за нее, но адвокат заявил, что она не хочет, чтобы кто-либо из них давал показания. Не знаю почему, но для матери это типично – заботиться о других больше, чем о себе. – Белла попыталась отогнать от себя образ матери на скамье подсудимых, глядя, как Милли начинает записывать. – Дело не только в Эвелин Хилтон. Это касается врачей, пытающихся вытеснить повитух из бизнеса, поскольку теряют из-за них сотни фунтов заработка в год. Их цель – дискредитировать профессию акушерок, связать их ограничениями и требованиями, чтобы они передавали заботу о роженице врачу в сложных случаях. А именно тогда женщины, подобные моей матери, вступают в свои права.

– Продолжайте, – попросила Милли, собирая свои длинные рыжие волосы в пучок на макушке, чтобы не мешали писать.

Белла покачала головой и посмотрела в окно на промозгло-холодное утро.

– В первую очередь осложнения часто возникают из-за врачей. Они заставляют женщин рожать детей, лежа на спине, с ногами в стременах. Используют вызывающие боль инструменты в медицинских условиях, где женщин не слушают, где им страшно. У врачей не хватает терпения: они выпускают женщинам воды, когда ребенок еще не готов появиться на свет; вытаскивают детей щипцами, а не поворачивают их в утробе матери. Они не желают сидеть возле постели женщины день и ночь, разговаривая с ней, успокаивая ее. Они хотят появиться в самый последний момент, принять ребенка и присвоить себе все заслуги.

Милли быстро строчила в блокноте.

– Каким же образом все это имеет отношение к смерти Эвелин Хилтон?

– Эвелин попросила, чтобы моя мать присутствовала при родах, но ее муж, Уилфред Хилтон, воспротивился, ему нужен был врач. Когда выяснилось, что ребенок идет ножками вперед и дело плохо, доктор Дженкинс в панике послал за моей матерью.

– Доктор Дженкинс сам пригласил вашу маму? – удивилась Милли Грин.

Белла кивнула и достала из сумки письмо, которое дал ей адвокат матери.

– Он подставил ее. Прочитайте сами.

Милли посмотрела на письмо:

– Это написано рукой вашей мамы?

– Да, это ее рассказ о том, что произошло.

Дрожащими руками Белла развернула письмо и прочитала:

Я бы никогда не порезала женщину так, как это сделал доктор Дженкинс. Та ночь навсегда запечатлелась в моей памяти, как бы я ни старалась забыть о ней. Он раскромсал тело Эвелин и лишил ребенка кислорода, а затем послал Салли за мной в Дом викария, сообразив, что натворил. Доктор Дженкинс оставил меня там, чтобы я смотрела, как мать и ребенок умирают, и приняла вину на себя.

Милли оторвалась от блокнота и посмотрела на Беллу.

– Доктор Дженкинс не хотел убивать ее, но, когда понял, что она умирает, ему понадобился козел отпущения. А Уилфред Хилтон годами мечтал избавиться от моей матери, – продолжила та.

Милли прочитала первые несколько строк письма и спросила:

– Но почему?

– Мы снимаем дом на его земле – дом, где я родилась. Моя мать приняла первых двух детей у его жены и спасла ей жизнь, поэтому Эвелин всегда настаивала, чтобы муж позволил нам остаться.

Милли снова начала делать заметки, а Белла взяла кусочек сахара и положила его в чай.

– Уилфреду Хилтону не нравились отчаявшиеся женщины, которым моя мать помогала на его земле. Они приходили к нам сломленными, голодными, избитыми и беременными, часто изнасилованными или брошенными. Тесса всегда давала понять, что ее дверь открыта даже для тех женщин, которые не могут позволить себе оплатить ее услуги.

– Почему же адвокат вашей матери не вызвал ни одну из этих женщин в качестве свидетельницы в суде?

– Потому что он получил свой гонорар от Уилфреда Хилтона.

– Вы в этом уверены? – Милли подняла голову, держа карандаш наготове.

Белла кивнула:

– Адвокат отрицал это и сказал, будто работает на добровольных началах, но его нет в списке адвокатов-волонтеров. – Она вытащила лист бумаги, который накануне взяла в канцелярии суда. – Его зовут Джереми Лайонс, и его тут нет. Моя мать не желала подставлять ни одну из женщин, которым помогла, а мистер Лайонс не пытался найти иной способ защиты. Он хотел, чтобы ее осудили, и они все избавились бы от нее и ее «колдовских замашек».

Милли прочитала остальную часть письма, прежде чем вернуть его Белле.

– Похоже, ваша мама – необыкновенная женщина.

– Да, – согласилась Белла. – Мне пора идти, мисс Грин. У меня есть кое-какие неотложные дела, связанные с моим сыном. Я надеюсь, что вы напишете об этом.

– Как вы считаете, есть ли вообще кто-нибудь, кто мог бы поговорить со мной, чтобы мы нашли какие-то доказательства? – спросила Милли, когда Белла поднялась, чтобы уйти.

– Салли, домашняя прислуга Хилтонов. Она была ключевым свидетелем обвинения. Салли знает правду. Мистер Лайонс мог бы подвергнуть ее перекрестному допросу, добиться от нее правды, однако предпочел этого не делать.

– По вашему мнению, Салли согласится поговорить со мной? – нетерпеливо спросила Милли.

Белла пожала плечами:

– Она полагается на Хилтонов в своей жизни, и у нее есть маленькая дочь. Салли не может позволить себе потерять работу. Наверное, через несколько лет Салли поговорит с вами. Для моей матери это слишком поздно, но было бы приятно думать, что однажды ее честное имя будет восстановлено.

– Что значит «слишком поздно»?

– Жизнь моей матери, к которой она привыкла, завершена. Я должна идти и заняться кое-какими неотложными семейными проблемами. Всего хорошего, мисс Грин, удачи вам в карьере. Надеюсь, у вас получится стать защитницей таких женщин, как моя мать.

Белла отвернулась, чтобы Милли Грин не видела слез в ее глазах, затем вышла из уютного кафе и отправилась в долгий путь обратно в Кингстон.

Глава двадцать пятая

Ванесса

Канун Нового 1970 года

– Где сейчас Бобби Джеймс? – Все взгляды устремились на Ванессу, когда она двинулась к двери. – Мне нужно поговорить с ним, я хочу точно знать, что произошло и что он сказал Элис, прежде чем расстаться с ней.

Полицейский констебль, сообщивший о смерти Альфи Джеймса, посмотрел на своего начальника.

– Ну же, парень, где он? – крикнул детектив-инспектор Миллс.

– Его забирают в участок для допроса, сэр, но его отец только что погиб, так что мальчишка в шоке – пока он мало что говорит. – Молодой констебль преданно глядел на начальство. Несмотря на плотную шинель и перчатки, он дрожал от холода.

– Мне нужно с ним увидеться. – Ванесса сердито вытерла слезы.

– Миссис Хилтон, уверяю вас, если у него есть какая-либо информация, мы ее получим.

– Нет! Я знаю этого мальчика, мне необходимо поговорить с ним. Я пойму, если Бобби что-то скрывает. Я еду с вами в участок.

– Миссис Хилтон, было бы гораздо лучше, если бы вы остались здесь. Мы сообщим вам, как только у нас появятся какие-нибудь новости. – Инспектор Миллс загородил ей дорогу.

– Я хочу точно знать, где нашли Альфи Джеймса. Ваши офицеры обыскали местность? Элис упала и поранилась, разыскивая своего щенка, я это чувствую. Господи, сейчас она где-то там. Он оставил ее в снегу… – Ванесса снова заплакала.

– Наши сотрудники осматривают каждый квадратный дюйм территории вокруг того места, где было найдено тело Альфи Джеймса, – объяснил детектив.

– Я хочу, чтобы вы отвезли меня туда. Хочу помогать в поисках. Я больше не могу здесь сидеть, я схожу с ума. – Ванесса натянула сапоги и схватила шубу с вешалки в холле.

Инспектор Миллс обратился к своему коллеге:

– Портер, позвони в участок и сообщи, что мы поехали на поле у Дома викария. Потом разыщи Ричарда Хилтона и скажи ему, чтобы встретил нас там. – Он открыл входную дверь, и в помещение ворвался вихрь пронизывающе-холодного воздуха.

– А где Лео? – Ванесса посмотрела на Дороти, которая стояла около лестницы.

– Наверное, он ушел с Ричардом, чтобы присоединиться к поискам, – ответила та. – Не волнуйтесь, я дам ему знать, где вы, когда увижу его.

– Господи, Элис, пожалуйста, пожалуйста, только будь там, – приговаривала Ванесса вслух, выходя вслед за инспектором Миллсом к полицейской машине, припаркованной неподалеку от гирлянды. К ней было приковано их с мужем внимание, когда Ванесса, возможно, в последний раз в жизни увидела дочь, пробежавшую перед домом в своем красном платье. Она отдала бы все на свете, чтобы вернуться в тот момент – кинуться к Элис, схватить ее и никогда не отпускать. Инспектор Миллс открыл для нее пассажирскую дверцу, потом сам забрался на водительское сиденье. Двигатель чихнул, оживая, и пока они двигались по подъездной дорожке, Ванесса заметила, что вдалеке уже забрезжил багровый рассвет.

Короткое путешествие по извилистым проселкам, которое она проделывала тысячу раз, пока жила в Тисовом поместье, казалось, тянулось вечно. Ванесса сидела, хватаясь за сиденье, когда автомобиль дважды заносило на грязном льду. Они свернули к дому викария, и тупиковая дорога сузилась. Мелькнули фары другой машины, которая неслась им навстречу. Миллс ударил по тормозам, и оба автомобиля с визгом остановились за мгновение до лобового столкновения. Инспектор опустил стекло, отчаянно размахивая руками и крича:

– Дорогу!

У Ванессы сжималось сердце при взгляде на него. Она пыталась не обращать на это внимания, но за прошедшие часы стало очевидно, что беспокойство инспектора Миллса сильнее, чем прежде. Его вопросы о склонности Элис к капризам и побегам прекратились, сменившись поисками иного объяснения. Гораздо более тревожного.

Она хотела, чтобы Миллс относился к исчезновению Элис более серьезно, но теперь его тревога пугала ее. Инспектор попросил ночную рубашку Элис, чтобы собаки-ищейки попытались взять след. Офицеры ходили от двери к двери, будили жителей деревни, чтобы проверить их сараи, колотя палками по заснеженным живым изгородям. Внезапно Ванессе стало до боли очевидно, что они прекратили поиски живой девочки и теперь ищут тело.

Миллс выругался себе под нос, пока встречный автомобиль задним ходом сдавал в ворота, уступая им путь. В предрассветных сумерках почти невозможно было разглядеть водителя, но, когда они проезжали мимо, Ванесса поняла, что это знакомая машина. По мерцающей фаре и брезентовой крыше, протекавшей всякий раз, когда начинался дождь, она опознала «Лендровер» Ричарда. Муж куда-то спешил от Дома викария.

Миллс притормозил, и Ванесса опустила стекло.

– Есть какие-нибудь новости?

– Нет, – отозвался Ричард.

Миллс снова надавил на газ, однако Ванесса успела заглянуть в салон «Лендровера». Это заняло лишь мгновение, но при виде двух человек, сидевших там и смотревших прямо перед собой, у нее перехватило дыхание. Лео находился на пассажирском месте, рядом с ее мужем, он не поднимал головы. Ванессе было очевидно, что он плакал.

В долю секунды они исчезли.

Ванесса прикусила губу и вцепилась в сиденье так, что побелели пальцы. Она думала о том, как же ей холодно, взрослой женщине, в лисьей шубе, в салоне машины. Элис всю ночь провела на сильном морозе, в красном платье и блестящих красных туфельках. Если она упала в канаву, то не выжила бы при такой температуре, но, если она заперта где-то в помещении, оставалась надежда на ее спасение. Может, Элис добралась до Дома викария, заглянула в сараи в поисках щенка и провалилась куда-то. «Пожалуйста, будь там, Элис, пожалуйста, будь там», – бормотала Ванесса себе под нос, пытаясь не сойти с ума.

Когда они свернули на узкую дорожку, покрытую снегом, инспектор Миллс снова нажал на тормоза.

– Здесь свежие следы шин, – произнес он. – Кто-то недавно проезжал тут. Они могли уже забрать Бобби Джеймса.

Инспектор Миллс вылез и побрел по бугристой земле к воротам впереди. Пока он открывал засов, пар от его дыхания клубился в морозном воздухе. Ванесса невольно представила, как ее дочь борется с воротами в снегу, отчаянно пытаясь найти щенка; как ее ручки трясутся от холода. Вероятно, она не стала тратить время на возню с засовом, перелезла сверху и пробежала остаток пути. Ванесса тряхнула головой, стараясь отогнать эти мысли. Детектив наконец справился с воротами и бросился обратно к автомобилю. Он включил передачу, и машина, пробуксовывая облепленными снегом колесами, снова тронулась с места.

– Вон полицейские огни у дома. Наверное, сейчас выводят Бобби Джеймса, – произнес детектив, указывая вперед, где на фоне красного рассвета мерцали синие сполохи.

Глаза Ванессы слезились от усталости, пока автомобиль подпрыгивал на буераках, как лодка на волнах. Она лихорадочно вглядывалась в снег, в надежде увидеть следы своей дочери. Миллс сильнее надавил на акселератор, живая изгородь осталась позади, и за поворотом появился Дом викария.

Ванесса не посещала его уже много лет, и, взглянув на него сейчас, заметила, что он сильно обветшал. Это был красивый дом, теплый, с открытыми дубовыми балками, резными панелями на стенах, изысканными изразцовыми каминами и каменными полами. Но за последние шесть лет он утратил свой блеск и пришел в запустение, пока Альфи тратил силы на управление фермой и присмотр за детьми. Теперь жимолость вокруг двери выглядела неровной и неухоженной, краска потрескалась и облупилась, а дорожка покрылась грязью и листьями.

Ванесса скользнула взглядом по автомобильным следам в снегу до дальней стороны коттеджа и поля за ним, где в утреннем свете мелькали полицейские огни. Она затаила дыхание, когда сквозь рассветный туман появилась фигура молодого парня в длинном черном пальто и шерстяной шапке. Его голова была опущена, плечи сгорблены, руки сцеплены за спиной, а по бокам от него шли два рослых полицейских, которые вели его по снегу к ожидающей полицейской машине.

Ванесса тихо ахнула и, когда парень проходил через свет автомобильных фар, заметила, как он сильно дрожит. В этот момент он поднял голову – его лицо было белым, как у мертвеца, взгляд застывшим.

У него были ярко-голубые глаза. Глаза, которые последними видели ее маленькую дочь.

Глава двадцать шестая

Ванесса

Пятница, 22 декабря 2017 года

Ванесса лежала на кровати и наблюдала, как за окном ее спальни падает снег. Она слышала лай собак-ищеек и пронзительные полицейские свистки в лесу, где с рассвета искали Сиенну.

Она посмотрела на будильник и увидела, что уже два часа дня. Скоро начнет темнеть; еще один день ускользал, а они так и не нашли Сиенну. Два дня подряд дом был заполнен людьми – сначала грузчиками, затем полицией, – а теперь в нем было пусто и мертвенно тихо. Ванесса знала, что Хелен и Лео ушли, но не могла вспомнить куда и когда они должны вернуться.

От вида падающего снега ее клонило в сон, но стоило ей закрыть глаза, как перед ней возникали образы Элис и Сиенны, звавших ее по имени. Ванесса почти не спала; ей нужно подремать всего час, а потом она выйдет и присоединится к поискам, пока не стемнело.

Ее веки отяжелели. Ванесса поднялась в спальню под предлогом того, что ей надо прилечь, но ее главным мотивом было сбежать от сотрудницы по семейным связям, которую к ней приставили. Та была блондинкой с ровными белыми зубами и зачесанными назад волосами, собранными в конский хвост. Она снова и снова выспрашивала о минутах перед пропажей Сиенны, ни одну из которых Ванесса толком не помнила. Вскоре сотрудница начала задавать вопросы о семье. Была ли Сиенна счастливым ребенком? Лео и Хелен когда-нибудь ссорились? Не боится ли Сиенна возвращаться домой по какой-либо причине? Она заваривала бесчисленное количество чая и тепло улыбалась, но эта улыбка напоминала Ванессе крокодила из «Питера Пэна».

Дни и ночи, когда пропала Элис, мелькали как в тумане, но поведение полиции запомнилось ей по сей день. Они вели себя так же, как теперь. Пока Ванесса бродила по дому, безутешная из-за пропажи дочери, приставленная к ним сотрудница утешала ее, держала за руку, втиралась в доверие, убеждая, что она ее друг. Полиция потратила много времени, рассказывая Ванессе и Ричарду, что они работают над этим, немедленно проинформируют их о любых событиях и о том, как продвигаются поиски. Детективы были вежливыми, произносили успокаивающие слова и постоянно предлагали поговорить, открыться, довериться…

Но по мере того, как безрезультатно тянулись часы и дни, Ванесса сообразила, что как раз она затевает все разговоры, чрезмерно открывается, доверяется, а полиция не рассказывает им ничего. Даже меньше, чем пресса, которая часто узнавала о любых событиях раньше, чем они. Они читали в газете или видели в новостях, что найден похожий предмет одежды, или где-то якобы видели Элис, и Ванесса срывалась, плакала и кричала, что им обо всем сообщают в последнюю очередь.

Теперь, лежа в спальне, она слышала, как сотрудница по связям с семьей тихо разговаривает по телефону около лестницы.

– Она спит, вымоталась… Нет, ничего особенного, держится замкнуто, не хочет говорить ни о ком из родителей. Есть какие-то подвижки с Бобби Джеймсом? Эксперты уже осматривали его квартиру и машину? Может, он прячет ее где-нибудь в другом месте?

Лицо тринадцатилетнего Бобби Джеймса всплыло в ее памяти – теперь он стал для нее неузнаваем, – если не считать ярко-голубых глаз, которые остались такими же пронзительными, как и раньше. Ванесса вспомнила, что он находился здесь, в кабинете Лео, как раз перед исчезновением Сиенны. Чего он хотел? Она не видела его почти пятьдесят лет, с тех пор как ее отвезли в полицейский участок, чтобы она наблюдала через одностороннее зеркало за допросом Бобби. Ванесса неоднократно умоляла о личной встрече с Бобби, обвиняла полицию в том, что они скрывают от нее информацию, но они отказались позволить ей поговорить с ним. Когда же она окончательно сломалась и пригрозила полностью прекратить сотрудничество с ними, если ей не дадут возможности поговорить с Бобби, они согласились дать ей прослушать его допрос в течение пяти минут, предупредив, что это может быть неприятно.

Ванесса сидела в жаркой, душной комнате наблюдения вместе с шестью полицейскими. Все толпились вокруг, наблюдая за детективом-инспектором, ведущим допрос. Стол и стул в центре комнаты были пусты, и Бобби, в той же одежде, в какой она видела его в последний раз, был зажат детективом в углу. Он выглядел ужасно – синяки вокруг налитых кровью глаз, губы распухшие, на голове нечто вроде пореза.

– Ты должен рассказать нам, что случилось с Элис, Бобби. Это очень серьезная ситуация, а ты нам врешь. – Мужчина стоял так близко, что Бобби приходилось отворачиваться.

– Я же говорил вам, я не знаю! Пожалуйста, сэр, можно мне присесть? Я стоял несколько часов. – Лицо Бобби было таким грязным, что Ванесса видела следы его слез.

– Ты сможешь сесть, когда сообщишь нам, где Элис. – Мужчина приблизил свое лицо прямо к лицу Бобби. У детектива были зачесанные назад черные волосы и татуировка сбоку на шее, частично скрытая воротником рубашки. Он держал в руках фотографию Элис, которую Ванесса предоставила полиции. – Посмотри на нее, посмотри на эту девочку. Что ты с ней сделал?

– Ничего, сэр, я бы не причинил вреда Элис. Пожалуйста, позвольте мне сесть, у меня подкашиваются ноги.

– Нет! – Детектив сильно ударил Бобби по голове, и тот взвизгнул от боли и заплакал. – Мы знаем, что ты был последним, кто видел ее, так что тебе лучше сказать нам правду. Куда ты ее отвел?

– Я никуда ее не водил, она побежала за помощью! – закричал Бобби.

– В какую сторону? В какую сторону она побежала? – крикнул он Бобби прямо в лицо, брызгая слюной.

– Не знаю! Простите, я пытался помочь своему отцу.

Бобби всхлипнул, и детектив снова ударил его.

– Нужно, чтобы ты собрался с мыслями, Бобби. Тебя видели с Элис. Что ты с ней делал? Тебе нравится играть с маленькими девочками, Бобби? – Он наклонился еще ближе.

Слезы текли по подбородку Бобби и капали на пол.

– Элис была расстроена, у нее из головы шла кровь. Я дал ей свой носовой платок. – Его голос задрожал, и он снова расплакался. – Это было, когда я заметил, что мой отец зажат под диггером. Я попросил ее побежать за помощью.

– Почему ты плачешь, Бобби? Тебе стыдно за то, что ты сделал? А Элис плакала, когда умирала? Ты этого хотел? Видеть, как девочка страдает? – Детектив внимательно посмотрел на него.

– Нет! Я кинулся на помощь отцу. Я не причинял вреда Элис. Она убежала, и больше я ее не видел. С чего вы решили, что я с ней что-то сделал?

– На снегу лежал носовой платок с твоими инициалами в крови Элис. И твои руки были покрыты ее кровью, когда мы тебя нашли. Ты у нас как на ладони, Бобби Джеймс. Это не первый раз, когда ты ввязываешься в неприятности. У тебя явно какие-то проблемы с семьей Хилтонов. Ты поджег их сарай.

– Нет, это не я, а Лео. Мистер Хилтон велел мне взять вину на себя, но это не так.

– Значит, ты солгал полиции? Это очень серьезное преступление, Бобби. Ты и сейчас нам лжешь, Бобби? Что ты сделал с Элис? Почему на платке так много крови?

– У нее шла кровь из головы до того, как я ее встретил, Элис была расстроена. Я положил ей на голову свой носовой платок, чтобы впиталась кровь. Потом я увидел отца. Господи, папа… Это ужасно…

– О чем ты сожалеешь? Ты ударил Элис по голове? Ты ударил ее, Бобби? Как она повредила голову? Ты убил Элис и куда-то спрятал?

– Нет! Нет, я же говорю вам, что никогда не сделал бы Элис ничего плохого. Прошу, позвольте мне сесть.

Офицер снова сильно ударил Бобби, а затем поднял перед ним фотографию.

– Посмотри на ее лицо, Бобби, посмотри на него. Мы знаем, что между твоим отцом и отцом Элис была судебная тяжба. Нам известно все.

– Я не причинял Элис вреда. Пожалуйста, отпустите меня. Простите, что я не отвел ее домой, но я должен был помочь отцу. Его зажало. Я ничего ей не делал, клянусь вам. Пожалуйста!

Ванесса вздрогнула и проснулась от хлопка входной двери, такого сильного, что казалось, весь дом затрясся. Она услышала голос Хелен на лестничной площадке. Он звучал по-другому, истерично.

– Начинает темнеть, я не смогу пережить еще одну такую ночь. Она мертва, я знаю, что она мертва. Я больше никогда ее не увижу!

– Хелен, это неправда, мы найдем ее, – донесся голос Лео, поднимающегося по лестнице.

– Как? Как мы ее найдем? Она может быть где угодно! Я не в силах этого вынести. Где она?!

– Я могу что-нибудь для вас сделать? – услышала Ванесса голос сотрудницы по связям с семьей.

– Просто оставьте нас в покое на минутку, – произнес Лео, пытаясь скрыть гнев в своем голосе.

– Лео, помоги мне! Я не знаю, что делать. Я не могу этого вынести, я схожу с ума! – Это звучало так, будто Хелен расхаживала взад и вперед перед комнатой Ванессы.

– Хелен, прекрати, пожалуйста. Если ты расклеишься, это никак не поможет Сиенне. Мы нужны ей в здравом уме, – умолял Лео.

Ванесса приподнялась и свесила ноги с кровати. Медленно встала, стряхивая с себя сон, подошла к закрытой двери и затаилась возле нее, прислушиваясь к разговору сына и невестки.

– Все повторяется как с Элис. Мы никогда не найдем ее, застрянем здесь и никогда не сможем уехать. Будем гнить в этом богом забытом доме и ждать, когда же Сиенна вернется домой, теряя рассудок, как твоя мать. Это мне в наказание. Нам обоим в наказание. За то, что мы сделали.

– Хелен! Говори потише, кто-нибудь нас может услышать, – прошипел Лео.

– Ну и что? Какая разница? Теперь ничто не имеет значения. Сиенны больше нет, – всхлипнула она. – Сиенна мертва, я знаю это.

– Она не умерла! Мы найдем ее, я обещаю.

– Нет, уже не найдем. Не прикасайся ко мне! Оставь меня в покое! – закричала Хелен. – Я ненавижу этот дом! Ненавижу этот дом!

Ванесса услышала грохот снаружи на лестничной площадке и открыла дверь. Портрет Элис в серебряной рамке разбился вдребезги там, где Хелен швырнула его о стену.

– Меня больше ничего не волнует! – выкрикнула Хелен, злобно посмотрев на Ванессу, а потом снова на Лео. – Случилось самое худшее, Я потеряла своего ребенка. Мне безразлично, что ты сделаешь или скажешь мне. Тебе меня больше не запугать! – Она осела на пол, осколки стекла с портрета порезали ей руки, а когда Лео попытался оттащить ее, она закричала, как лисица, попавшая в капкан, и вцепилась ему в лицо. Кровь от порезов оставляла следы на его коже.

Ванесса медленно прошла мимо них и спустилась вниз, где стояли несколько полицейских. Она посмотрела на сотрудницу по связям с семьей и поманила ее в гостиную.

– Мне нужно поговорить с Бобби Джеймсом, – тихо произнесла она. – Думаю, это поможет мне кое-что вспомнить.

Женщина покачала головой:

– Боюсь, это невозможно. Его все еще допрашивают.

– Я полагала, вы здесь для того, чтобы помогать. Время уходит. – Ванесса почувствовала, как в ней вскипает ярость, пятьдесят лет накопленной злости и беспомощности вырывались на поверхность. – Хотите, чтобы я вышла и сказала всем этим журналистам около ворот, что вы не желаете помочь мне найти внучку? А я так и поступлю, и вам потом от этого не отмыться.

Сотрудница кивнула, взяла рацию и повернулась к входной двери.

– Я узнаю, что можно сделать.