Текст книги "Есть совпадение"

Глава двадцатая

Все, что мы в итоге поняли, после того как выжали мозг Микки, как губку: ни один из наших родителей не приезжал сюда из-за операции «Тайная сестра». Родители Савви приехали, потому что Микки упомянула о простуде Савви в разговоре со своей мамой, которая затем упомянула об этом в разговоре с мамой Савви.

– И это заслуживает того, чтобы оба твоих родителя бросили все и пересекли громадный водоем менее чем за двадцать четыре часа потому что?.. – спрашиваю я.

Савви хмурится, идет вперед и заводит нас глубже в лес.

– Почему твои родители здесь?

Ах. Это. Я поморщилась, открывая протеиновый батончик, который Савви протянула мне перед тем, как выдернуть меня на тропинку и скомандовать следовать за ней.

– Здесь есть средне-большая вероятность того, что я провалила учебу и должна быть сейчас в летней школе.

– Летней школе?

И вот опять. Приподнятые брови, недоверчивый тон. Даже с веточками в волосах и носом краснее, чем у Рудольфа, она умудряется источать такой авторитет, который заставил бы моего школьного директора вручить Савви ключи от своего кабинета, не задумываясь.

– Да, да, мы не можем все быть Бетти Купер[30]30
  Бэтти Купер – главная героиня сериала «Ривердейл», которая учится на отлично и при этом все успевает.


[Закрыть], – говорю я.

– Прости, я не хотела показаться… осуждающей. Я удивилась, вот и все.

Ну, это стоит на ступеньку выше, чем если бы она не удивилась, так что я принимаю ее реакцию. Я собираюсь вернуться к родителям Савви, пересекающим Пьюджет-Саунд из-за ее соплей, но Савви наконец останавливается.

– Ого.

Тропинка вышла на поляну с широким обзором и резким обрывом – не таким высоким, как те, что я уже видела здесь, но дух все же захватывает. Мы находимся достаточно высоко, чтобы видеть картину лагеря, раскинувшего под нами: домики и кафетерий, и теннисные корты, простирающиеся за лагерем, где отдыхающие начинают лениво разбредаться в поисках менее распланированной воскресной программы. Я не осознаю, насколько тихо здесь наверху, пока не раздается чих Савви, от чего я вздрагиваю.

Савви трогает меня за плечо.

– Здесь очень грязно, – предупреждает она.

Я смотрю вниз с края обрыва. Он не опасный, но крутой, и не похоже, что будет возможность подняться обратно, если вдруг рухнуть с него.

Я делаю шаг назад, возмущенная, что услышала все эти мысли голосом Лео.

– Что это за место?

– Ну, здесь мы занимались стрельбой из лука тем летом, в год когда вышел первый фильм «Голодные игры» и куча детей сходила по нему с ума. Но потом никто не хотел ходить сюда пешком и тропинка заросла, и… большинство людей забыло об этом месте.

Ее взгляд задерживается на основании дерева, но она так быстро отводит его в сторону, что я понимаю: лучше не смотреть на то, что там было.

– Но не ты.

Савви пожимает плечами и садится на пень. Я опускаюсь на другой пень рядом с ней, все еще задаваясь вопросом, действительно ли я видела машину моих родителей или я проснусь в хижине и узнала, что это был просто безумный сон, вызванный спреем от насекомых.

– Значит, наши родители ненавидят друг друга.

– Мы не знаем этого наверняка, – говорит Савви.

– Последний раз я видела «Приус», едущий с такой скоростью, когда во флагманском магазине в центре города была гаражная распродажа. – Я впиваюсь зубами в протеиновый батончик. – Кроме того, наши родители были здесь, а это означает, что мои, вероятно, оставили трех мальчиков младше десяти лет с моим ничего не подозревающим дядей и сели на паром в шесть утра. А потом просто… уехали?

Обида не знает, где во мне поселиться, и должна ли она вообще у меня быть. Они никак не могут знать, что мне известно об их присутствии здесь. И это не похоже на то, что они уехали, потому что злились на меня. Черт, они здесь, потому что злятся на меня. Но все это не дает мне покоя. Причина проделать этот путь должна быть серьезной. Это может означать только то, что сила, которая заставила их уйти, куда больше – даже больше, чем желание увидеть меня.

– О-ох, – говорит Савви, уткнувшись головой в колени. – Я бы хотела, чтобы наши родители просто… успокоились.

– Думаю, стоит сказать, что я откровенно врала своим и взломала их электронную почту, чтобы избежать законного обязательства посещать летнюю школу, так что они, вероятно, уж точно не должны успокаиваться, – признаю я. – С другой стороны, твои… неужели они так всполошились из-за насморка? Ты уверена, что они здесь не из-за Джо?

– Нет, – жалобно говорит Савви, пряча лицо. – Джо давно уехала.

– Ох.

Я не уверена, должна ли спрашивать. Отношения с Савви – это как… какая-то близость, понимание где-то в глубине нас, в наших одинаковых глазах, повадках и сорочьих талисманах. И есть дружба, которую мы начали выстраивать. Но не хватает промежуточного звена. Той грани между дружбой и родством, когда ты что-то знаешь о жизни другого и осознаешь свое место и кто ты, когда находишься рядом с этим человеком.

– Мои родители – они были такими с тех пор, как я себя помню. Когда я была маленькой, я чихала и сразу же попадала в приемную педиатра. Однажды меня не пустили в школу, потому что у меня был зеленый язык, и мы весь день не могли вспомнить, что накануне я ела «Джолли Ранчер».

– Ты что, была супербольной в детстве или что-то в этом роде?

– Вовсе нет. Но, казалось, они всегда думали…

Она останавливает себя, уставившись на полусъеденный протеиновый батончик в руках, и облизывает верхнюю губу.

– Всегда думали что?

Она смотрит еще несколько мгновений, ничего не отвечая. Мне пришлось привыкнуть к этому. К паузам Савви, к тому, что она всегда старается тщательно обдумывать слова. Лучше не пытаться подсказывать ей. Обычно она все равно заговорит, но иногда я не могу удержаться.

– Они, кажется, думали… ну… они всегда были параноиками, считали, что у меня недиагностированное заболевание сердца. Насколько я знаю, у меня его нет, – быстро добавляет она. – Просто один странный скачок на мониторе в детстве, о котором даже доктор сказал не беспокоиться, но моя мама была уверена, что это что-то другое, и что если я когда-нибудь заболею, то это всплывет и станет настоящей проблемой.

– Это… странный специфический страх.

Савви кивает, наблюдая за мной, и только тогда я понимаю, что она в замешательстве. Может, он и не странный. Может, это просто специфический страх.

– Ни у кого в моей семье не было никаких проблем с сердцем, насколько я знаю. А твои родители думают, что были?

– А я разве знаю? Чаще всего я просто бесилась из-за этого. – Савви выдохнула. – Но в конце концов все это как-то стерлось.

– Ну, ты как бы противоположность ипохондрику. Я уверена, что даже будь ты на пороге смерти, ты бы вызвала темного жнеца на баттл по питью зеленого сока и пошла дальше своей счастливой дорожкой. Ты самый здоровый человек из всех, кого я знаю.

– Да, потому что я должна быть такой. Плясать и петь о том, что забочусь о себе, чтобы родители от меня отвязались. – Она смеется, расслабляя колени и распрямляя спину, как будто слова расшатали что-то в ее суставах, и она не знает, как их удержать. – Не думаю, что я когда-нибудь с кем-то делилась подобным.

Я подталкиваю ее колено своим, и это немного успокаивает ее.

– Я думаю, что об этом наверняка уже знают твои друзья.

Улыбка Савви становится слабой, менее осознанной. Как будто она переосмысляет что-то.

– Да, – говорит она и добавляет: – Для ясности – мне нравится то, чем я занимаюсь. Я имею в виду инстаграм. Или…

– Тебе нравится проводить время с Микки.

Савви молниеносно выпрямляется, что лишний раз подтверждает мою правоту, хотя искренне желаю, чтобы это было не так. Или хотя бы понять, когда мне следовало держать рот на замке.

– Ты собираешься уехать? – спрашивает Савви, и ее голос звучит даже тише, чем утром.

Я тереблю сорняк, торчащий из земли, протыкая его стебель ногтями, наблюдая, как соки растения окрашивают мою кожу в зеленый цвет. Не существует сценария, при котором мои родители не заберут меня отсюда. Но я не чувствую разочарования так остро, как ожидала. Время, которое я провела здесь – утро, наблюдая за восходом солнца с Савви и Руфусом, полдень на воде с девочками и побеги с Финном за лучшими пейзажами для моих фото, ночи, когда я ела руками еду Лео и Микки – это всегда было слишком хорошо, чтобы продолжаться. Как в приятном сне, но ты знаешь, что это сон. Я одолжила слишком много времени, чтобы дальше находиться здесь.

– Я не хочу.

Савви отчасти расслабляется, как будто она может отпустить лишь несколько делений напряжения за раз.

– Ну, ты уже пропустила летнюю школу, верно? Ущерб уже нанесен.

– Есть вторая смена, – жалобно говорю я. – И она начнется только через две недели после окончания лагеря, но я уверена, что они все равно меня заберут. Я даже удивлена, что это не случилось раньше.

– Твои родители очень хотят, чтобы ты поступила в хороший колледж или что?

Я пожимаю плечами. На самом деле мы не так уж много об этом говорили. Я всегда считала, что буду учиться в ближайшем муниципальном колледже, пока не пойму, чем хочу заниматься, и никто не возражал против этого.

– Тогда почему они так зациклены на твоих оценках и записывают тебя на все эти занятия?

– Я вроде как не тупая.

– Я знаю, – говорит Савви. Не слишком быстро и в то же время очень успокаивающе. – Виктория упомянула, что твои вступительные баллы на практике, очевидно, слишком высоки, чтобы оправдать твою подготовку к SAT.

Даже будучи по локоть погруженной в попытки препарировать драму наших родителей, мне странно приятно это слышать.

– Я… Я не знаю. Мои оценки всегда были нормальными. Но в этом году… не настолько хорошими, думаю.

Чего я не говорю, так это того, что они ухудшились после смерти Поппи. Это случилось прямо перед началом учебного года. Мои оценки были не так уж плохи, и родители переживали не за них – их до смерти напугало мое безразличие.

И дело не в том, что мне было все равно. Просто к началу учебного года я была измотана. Все менялось – не только большие, пугающие перемены, но и маленькие, более жизненные. Перестановки в нашем распорядке дня, то, что моим родителям приходилось справляться со мной без Поппи, который во многом помогал. Я не понимала, насколько огромная доля заботы об Эбби Дэй была возложена на него. Я не понимала этого до тех пор, пока родители не изменились, чтобы компенсировать это, и внезапно огромная доля их внимания была направлена на меня.

– Они просто начали настраивать меня на занятия по всем предметам, даже по тем, с которыми я справлялась.

– И ты ненавидишь это.

– Со жгучей, пламенной страстью.

– И ты им не сказала.

Это не вопрос. Моя репутация человека, который позволяет проблемам загнивать, очевидно, опередила меня.

– Сначала все было не так уж плохо, – объясняю я. Протеиновый батончик становится мучнистым на вкус, слишком плотным, чтобы его прожевать. Я сворачиваю остатки и кладу на колено, наблюдая, как он балансирует на нем, в ожидании падения. – Поппи – мой дедушка – он всегда выбивал их из закручивающихся лопастей родительской опеки, когда они заходили слишком далеко. Иногда он даже похищал меня, и мы отправлялись на тропу или на Зеленое озеро с нашими камерами.

– Звучит весело.

Мои глаза по-прежнему устремлены на батончик, и я даже рада, когда он падает, так как есть на чем сосредоточиться.

– Да, – мой голос дрожит. – В любом случае, это своего рода шутка над ними. Чем больше репетиторов они мне назначают, тем хуже становятся мои оценки.

– Ты делаешь это специально?

Делаю ли? Иногда мне кажется, что последний год выскользнул у меня из-под ног, и я даже не могу измерить его из-за тех вещей, которые произошли. Потеря Поппи. БНИ. Новость о Савви. Остальное – мутная пелена, словно я плыла под водой, пытаясь двигаться по течению, и только сейчас вынырнула на поверхность и поняла, как далеко зашла.

– Я так не думаю. Но… когда я начала отставать…

– Трудно было нагнать.

– Может, если бы они дали мне продохнуть. Если бы у меня было немного времени на… – Я вздыхаю. – Я имею в виду, вся эта подготовка к экзамену по методике Рейнольдс? Я не испытываю к этому ненависть. У меня даже получается. Потому что у нас есть время, чтобы после учебы заниматься своей фигней. Моему мозгу удается обнулиться. Сброситься. Как угодно это называй. – Савви в ответ благодарно кивает. – И я поговорю с ними. Может быть, позже. Когда время будет не таким…

– Да, – соглашается Савви. – И это трудно, я думаю. Злиться на то, что они делают, потому что любят нас.

У меня в груди защемило что-то, что в этом хаосе мне удавалось игнорировать: я скучаю по ним. Я даже почти хочу, чтобы все вернулось на круги своя, лишь бы только обнять их, поговорить с ними о скучных моментах моего дня, которые никого больше не волнуют, и почувствовать то теплое ощущение, что они – мои, не взирая на все, что происходит вокруг.

Но главное – это слово «почти». Потому что сейчас я понимаю, что дело не только в том, что не могу этого сделать – я не хочу. Не хочу возвращаться в мир, где я не знаю Савви. Не потому, что она моя сестра, а потому, что, вопреки всему, она может быть моим другом.

– Да. – Я сжимаю в руке обертку от протеинового батончика, набираясь решительности. – Они любят нас. Поэтому должны сказать нам правду.

Савви кивает, и мы обе встаем. Я начинаю спускаться по тропинке, но голос Савви останавливает меня.

– Надеюсь, ты останешься.

По правде говоря, я не любитель обниматься, и потому даже не уверена, для чего наклоняюсь, пока не происходит этого – я обнимаю девушку, которая одновременно является мной и в то же время не мной вовсе, девушку, с которой у нас, казалось бы, нет связи, но в то же время я понимаю ее. Она напрягается, но потом обнимает меня в ответ и крепко сжимает в объятиях. Понимание между нами. Что бы ни случилось, это не конец для нас. Впереди будет еще много ссор, рассветных фотосессий и попыток разобраться в себе.

Мы поворачиваемся, чтобы уйти, и я наклоняюсь, чтобы завязать шнурок на ботинке. Только тогда я вижу маленькую надпись на старом дереве, высеченную карманным ножом и выцветшую от времени: «Мик + Сав» большими буквами, обрамленными звездой.

Глава двадцать первая

То, что начинается после нашего разговора, я могу описать никак иначе, как засаду. Мы располагаемся на стоянке и ждем. К четырем часам дня мы уже завершаем обход: я после завтрака, Савви перед обедом, Микки сразу после него, а Финн скачет туда-сюда, когда ему вздумается, как будто мы снимаем онлайн-трансляцию щенков, и он возвращается, чтобы посмотреть, не проснулись ли они.

– Ладно, а как насчет такого плана. Если все начнет идти наперекосяк, я выпрыгну, прежде чем они успеют уйти, и скажу: «Это я, ваш тайный сын!». И как только мы либо снимем напряжение, либо непреднамеренно раскроем еще один темный семейный секрет, у всех будет хорошее…

– Финн, Финн, заткнись, – говорю я, повысив голос примерно на октаву. – Иди позови Савви.

Финн хнычет, заметив минивэн, спускающийся с холма.

– Но ведь только все начало…

– Иди.

Дорога длинная и извилистая, так что минивэн то исчезает, то появляется по мере петляния по ней. Но у нас есть около минуты, прежде чем они въедут на парковку. Мы с Савви обсудили, что собираемся сказать, но чем ближе они подъезжают, тем больше я теряю дар речи. Шаги хрустят по гравию позади меня, но когда я оборачиваюсь, то вижу не Савви, а Лео. Истинное свидетельство моего состояния паники – я почти не чувствую боли в животе, напоминающей, что мне еще предстоит разговор с Лео.

– Привет, – говорит он, глядя туда, куда я только что смотрела.

Черт. Он не знает, что происходит. В хаосе этого утра я не только забыла обо всей этой драме с Лео, я забыла о… самом Лео.

– Привет, – говорю я. – Эм, я…

– Ты не хочешь… мы могли бы поговорить после ужина сегодня вечером? Я имею в виду после обычного ужина в столовой?

– Ох. – Савви выбегает к нам, вернувшись к своей обычной собранности: гладкий хвост, стратегический слой тонального крема скрывает ее заложенный нос. – Э…

– Я приготовлю шарики лазаньи.

Я киваю, понимая лишь отчасти, на что соглашаюсь.

– Конечно, да, да, хорошо, – говорю я, когда Савви доходит до нас.

– Круто, – говорит Лео.

Я наконец смотрю на его лицо – тревожную, напряженную линию губ, которая отражает попытку улыбнуться. Я пытаюсь выдавить улыбку, и вместе мы образуем чудовищную парочку, без сомнения, оба готовясь сказать то, что другой не захочет услышать.

– Увидимся позже.

– Увидимся.

Он отворачивается в тот момент, когда я слышу хруст колес по гравию и характерный звук подъезжающего старого минивэна. Мы с Савви щуримся, глядя на родителей через лобовое стекло, и я тут же жалею об этом. Рот моего отца ошеломленно открыт, а глаза мамы шире, чем я когда-либо их видела, они мечутся между мной и Савви, словно ожидая, что мы снова превратимся в одного ребенка, а не в двух.

Мне не приходит ничего умного в голову, кроме как помахать рукой, что собственно и делает моя дурацкая рука, как будто это общественный призыв, а не приезд родителей, которые собираются тащить меня за ухо через весь Пьюджет-Саунд. После того как они припарковали машину, мама что-то говорит папе, и папа кивает. Он выходит из машины один.

– Черт, – бормочу я. Я никогда раньше не видела, чтобы мама от чего-то пряталась.

Савви придвигается ко мне чуть ближе, или, может быть, я придвигаюсь к ней. В любом случае, мы оказываемся плечом к плечу, когда подходит отец, очень решительно, не глядя на Савви и не признавая ее, смотря на меня налитыми кровью усталыми глазами.

– Танцульки окончены, – говорит он, как будто мы по-прежнему в веселом расположении духа.

– Да. Ты мог бы сказать… – неловко пытаюсь я.

– Нам позвонили из школы. Интересовались, почему ты еще не записалась в летнюю школу, – говорит папа, продолжая в упор не замечать Савви, так что она с таким же успехом могла бы стать неплохим инстаграмным призраком. – Мы с мамой забираем тебя домой.

– Слушай, я знаю, что солгала, но… во-первых, я здесь многому учусь. Латинские корни, окружности и всевозможные бесценные занятия для подготовки к SAT. Но также…

– Прости, Эбби, – говорит папа, делая шаг назад. – У тебя есть немного времени, чтобы собрать вещи и попрощаться со своими друзьями, но…

– Я не буду прощаться с Савви.

Он смыкает рот, и в его глазах мелькает что-то такое, чего я никогда раньше не видела – как будто я предала его. Загнала его в угол, которого он избегал задолго до того, как я появилась, чтобы это сделать. Но есть в нем что-то еще, что вонзает нож еще глубже, заставляя меня сомневаться в себе: удивление. Он не может поверить, что я так с ним поступаю.

На мгновение я тоже не могу поверить.

Наконец он смотрит на Савви практически с безразличием, как будто хочет только взглянуть, но потом его глаза останавливаются на ней, и в них безошибочно читается узнавание – оно не связано с внешностью, а идет от его сердца.

– Я… я уверен, что ты и твоя подруга можете…

– Она не просто моя подруга, – пролепетала я. Я поворачиваюсь к Савви, но она выглядит так, будто забыла, как разговаривать, и чувство вины скручивает мой живот при виде ее лица.

– Ты знаешь, что она моя… ты сам все знаешь.

– Я не…

Я достаю брелок – подвеску в виде сороки, сверкающую на солнце. Без слов Савви снимает цепочку с шеи и нерешительно задерживает ее рядом с моей.

Дверь машины захлопывается. По лицу мамы текут слезы, такие обильные, что трудно назвать их слезами.

– Девочки, – говорит она, обращаясь к нам обеим. – Сейчас не лучшее время для… Я хочу объяснить. Я хочу. Но Эбби, ты можешь просто… сесть в машину и…

– Савви!

Мы поворачиваемся – моя мама плачет, папа выглядит так, будто не дышал целую минуту, сорочьи подвески болтаются в наших руках – и замечаем, что «Приус» – настоящий «Приус» – подкрался к нам, и родители Савви выходят из машины.

Мало того, мама Савви в бешенстве.

В цветастом платье с запа́хом и сандалиях на танкетке она вовсе не похожа на женщину, которая вот-вот подойдет к нам так быстро, что я чуть не сверну себе шею, следя за ее передвижением, но в одно мгновение она хватает Савви за руку и испепеляет взглядом мою маму.

– Как ты смеешь, – говорит она маме, сжимая руку Савви так сильно, что ее кожа краснеет. – Вы прекрасно знаете правила.

– Я не…

– Мы решим этот вопрос так же, как и в прошлый раз. Не думай, что мы этого не сделаем, – говорит она, оттягивая Савви назад, как будто кто-то собирается схватить ее.

– Пьетра, – говорит папа Савви, который только что догнал ее. – Давай не будем торопиться…

– Мы уходим. Сейчас же.

Я все жду, когда мои родители начнут защищаться. Мама делает несколько шагов назад, но застывает, глядя на Пьетру, как зверек, осознающий, что его вот-вот сшибет грузовик.

– Мама, ты не можешь просто посадить меня в машину, – говорит Савви, наконец обретя голос. – Я здесь работаю.

– Черта с два я не могу, – говорит мама Савви, совсем не похожая на ту сияющую, чопорную женщину с рождественской открытки семейства Талли.

Мой отец вклинивается в разговор, прежде чем мама Савви чуть ли не как пожарный закидывает ее на плечи.

– Я думаю, нам всем нужно поговорить с нашими дочерьми, – говорит он, не глядя на родителей Савви. – Эбби, тебе нужно что-нибудь взять или ты можешь сейчас поехать с нами?

– Я… Мне нужно…

– Я сообщу Виктории, где ты, – говорит Савви. Затем добавляет, прежде чем ее мама успеет запротестовать: – И куда я уезжаю. Дай мне несколько минут, и я пойду с тобой, хорошо?

Мама Савви кивает, не очень спокойно, но с явным стыдом. Она поворачивается к моему папе и говорит:

– Да. Думаю, так будет лучше. Но для ясности: я больше никогда не хочу видеть кого-либо из вас рядом с моей дочерью.

Я ожидаю, что кто-нибудь, кто угодно возразит ей. Но несмотря на то, что лицо моей мамы по-прежнему выглядит разбитым, ее голос звучит четко:

– Понятно.