Текст книги "Есть совпадение"

Глава тридцать третья

Только после того, как мы все накормлены, напоены и расселились в своих гостиничных номерах, до меня доходит, как это странно – вот так остаться с родителями наедине. Я так привыкла к шагам братьев, снующих туда-сюда по коридору, к грохоту вещей, которые, как правило, не должны грохотать, к этому изменчивому саундтреку нашей привычной жизни. В отсутствие этого, когда есть только я, мама и папа, я чувствую себя необъяснимо маленькой и взрослой одновременно.

В итоге мы сидим в том же положении, что и в прошлый раз, когда я была здесь: они на диване, я на стуле. Я предчувствовала назревающий разговор задолго до того, как мы заняли свои позиции для него, но этот разговор уже кажется другим. Мы стали свободнее. Легче. Гораздо меньше секретов между нами и, по крайней мере, во взрослых теперь гораздо больше вина.

Между нами висит тишина, которую мы созерцаем, но прерывает ее мама.

– Я знаю, что последние несколько дней были тяжелыми для всех нас. И нам нужно многое обдумать и решить, как нужно двигаться дальше. Но прежде чем мы приступим к этому, мы хотели бы поговорить с тобой о…

Я качаю головой.

– Это совершенно необязательно.

– Нет, – говорит отец, – нам действительно стоит обсудить. То, о чем ты говорила, о том, что ты чувствуешь себя… – Он морщится.

– Ребенком на замену, – говорю я, морщась в ответ. – И я…

– Это совсем далеко от того, что мы чувствовали, что мы чувствуем.

– Я знаю…

– То, через что мы прошли, было невообразимо. Даже сейчас. Но когда ты родилась…

– Я знаю, – говорю я тверже.

Даже если я не ощущаю это своим телом, я вижу это по их лицам. Мне не нужны объяснения, потому что это вовсе не объяснения. Это целая жизнь. Это шестнадцать лет, в течение которых никогда не возникнет такой ситуации, когда я не знаю, кому позвонить и сколько времени пройдет, прежде чем они возьмут трубку. Это смотреть на них и понимать, что мы в равной степени зависим друг от друга.

– Правда?

Я смотрю на них, а затем утыкаюсь глазами в свои колени, раздумывая. Мне кажется, в этот момент важно подобрать правильные слова, так как исход этого разговора имеет для них большее значение, чем для меня. Поэтому я должна позволить им высказаться. Должна дать им возможность снять этот груз с плеч, если вообще могу это сделать.

Я откидываюсь назад, и внутри меня теплится такое же чувство, какое я ощущаю, когда влезаю куда-нибудь: на дерево, или на шаткую лестницу, или на чью-то машину. Это чувство отталкивания от чего-то твердого, оставления чего-то позади, и мысль: «Теперь назад дороги нет».

Мама делает вдох, и ее голос звучит так, словно она ждала целую вечность, чтобы сказать эти слова:

– Когда появилась Савви, мы были молоды, растеряны и… Клянусь, я не могу вспомнить многое из того времени. Для меня этот период жизни по-прежнему как в тумане. Иногда проще просто не задумываться об этом. – Она сжимает руки вместе, как будто пытается отпечатать свое чувство в словах, наклоняясь вперед, чтобы я могла почувствовать то же самое. – Но с тобой я помню каждое мгновение. Ты была нашей. Еще до того, как ты появилась на свет.

У нее на глаза наворачиваются слезы, и я замираю на месте, размышляя, стоит ли мне что-то говорить. Но папа смотрит на меня через ее плечо, и что-то в его выражении лица подсказывает мне, что нужно подождать.

– Ты была нашим обоюдным решением, – говорит мама. – Тот день, когда ты родилась, был самым счастливым днем в нашей жизни. Как будто… что-то поднялось из глубин. Из самой тьмы. То, чего мы так ждали.

Я моргаю, чтобы отогнать слезы. Не то чтобы мне было трудно поверить ей. Но слышать все это вот так, как-то обескураживает. Я думаю, в жизни можно знать, что тебя любят, и даже не нужно заглядывать слишком далеко за грани. Но как-то пугающе осознавать, что их нет – у этого чувства нет ни начала, ни конца. Оно просто есть.

Мама понижает голос и говорит:

– Но если бы я была на твоем месте и думала о том же, о чем и ты, я бы тоже расстроилась.

Они оба смотрят на меня – ждут. Это та часть, где я должна сказать свое слово. Открыть душу. Поговорить с ними так, как посоветовала Савви, как я не говорила с тех пор, как умер Поппи, и все казалось слишком запутанным, чтобы это распутать.

Но одно дело – наконец-то набраться решимости. И совсем другое – подобрать слова.

– Думаю, я была в шоке, вот и все. – Я прочищаю горло. – И, наверное, разозлилась.

Они кивают, синхронно, как и всегда. Я жду, что кто-нибудь из них скажет хоть слово, укажет мне выход, чтобы не пришлось копать глубже, но никто не говорит.

Поэтому мне остается только копать.

– Появился большой, громадный секрет, к которому я не была готова. И я знаю, что были веские причины, почему все сложилось так, как сложилось, но это меня потрясло. – Я смотрю в сторону, чтобы не сдали нервы. – И я знаю, что ты не думаешь обо мне как о замене. Но есть еще одна вещь, которая никак не выходит из моей головы, – то, что Савви как бы… ну… С ней было бы намного легче справиться, чем со мной.

Мой отец едва ли не начинает смеяться, но когда я резко поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом, он вместо этого тяжело вздыхает.

– Почему ты так думаешь?

Стыдно говорить об этом вслух, а еще хуже, что мне приходится объяснять это им. Мы с родителями даже не обсуждали существование Савви, поэтому переход от «я узнала, что у меня есть сестра» к «у меня комплекс от того, что я чувствую себя неполноценной на фоне нее», довольно резок для них, в отличие от меня, поскольку в моем распоряжении был целый месяц, чтобы в этом разобраться. Но я чувствую, что именно об этом нужно сейчас сказать, в этот самый момент, когда нас ничто не прерывает, и реальная жизнь, кажется, остановилась там, за окнами, залитая проливным дождем.

– Думаю, она гораздо более собранная, чем я. И иногда, когда все вот так вот закручивается… репетиторство, куча дополнительных курсов и все такое… кажется, что я позор нашей семьи.

Мне кажется, что я уже все высказала, но последняя мысль проскальзывает сама собой:

– Словно я вас подвожу.

Никто из них не вступает сразу же в разговор, и я чувствую, как горит мое лицо. Я не хочу обвинять их в чем-то или раздувать из мухи слона. У других людей есть проблемы и похуже, чем родители, пристающие к ним из-за плохих оценок.

Но мне кажется, тут скрыто нечто большее. Будто бы дело не в моих оценках, а в чем-то более глубоком – то же самое, как у родителей Савви с их патологическим переживанием о ее здоровье. И когда мои родители обмениваются многозначительными взглядами, словно пытаются решить, кто из них будет мне отвечать, не остается никаких сомнений в том, что моя догадка верна.

– Во-первых, – говорит папа, – мы никогда не чувствовали, что ты нас подводишь. Всем нам иногда требуется чуть больше помощи.

Я ерзаю на стуле, набираясь мужества, чтобы не отвести глаза от них.

– Я просто не уверена, что мне… нужна эта помощь.

Я выпрямляюсь, выставляя вперед свою внутреннюю Савви. То, с чем я, должно быть, родилась, но только сейчас поняла, как использовать.

– Честно говоря, это только усугубило ситуацию. Я была так загружена, что после занятий с репетиторами у меня ни на что не оставалось времени. А тут у нас его было так много. Свободного времени. И при этом я все успевала. У меня правда все получалось.

По их виду понятно, что родители не до конца в это верят, но настроены они позитивно. Настолько, что мой отец говорит:

– Виктория упоминала об этом.

– Серьезно? – Я не знала, что заслужила ее внимание чем-то, кроме запретной жвачки и вылазок на улицу до рассвета.

Отец добавляет:

– А еще она упомянула, что у тебя здесь много друзей.

– Да.

Это не попытка остаться. Учитывая все: ложь, сломанное запястье, и всю эту по-прежнему запутанную историю, с последствиями которой нам до сих пор приходится разбираться, – мне повезло, что у нас с ними вообще такой спокойный разговор. Я не собираюсь пользоваться этим моментом, чтобы не уезжать отсюда.

– И это тоже здорово. Не думаю, что у меня было много друзей, кроме Лео и Конни в течение… какого-то времени… – говорю я.

Мое горло сжимается, когда я думаю о них обоих, но это отдельный вулкан проблем, который я не собираюсь сегодня ворошить.

– Это заставило меня почувствовать… не знаю. Предвкушение окончания школы. Я не задумывалась об этом слишком глубоко, но было классно познакомиться с новыми людьми. Повидать новые вещи. И я думаю… Я хочу, чтобы у меня на это было больше времени. До того, как настанет выпускной.

Они обдумывают мои слова – отец более тщательно, чем мама, чей взгляд устремлен на стол между нами.

– Значит, ты хочешь просто… полностью прекратить ходить на дополнительные занятия? – спрашивает он.

Я поджимаю губы.

– То есть да? – Я смотрю на них. – Это… вопрос с подвохом?

– Я не говорю, что мы перестанем следить за твоими оценками. – Голос моего отца звучит язвительно. – Нам нужно, чтобы ты закончила школу.

Мои уши горят.

– Да, хорошо. Я с этим справлюсь.

– И знаешь, – говорит отец, стараясь слегка смягчить свои эмоции, – ты могла бы поговорить с нами об этом раньше.

И вот оно. Тот глубокий корень, который, похоже, я вытягивала, наконец-то выглянул на поверхность. Еще несколько недель назад я бы не смогла коснуться этой темы, но я уже далека от той прежней Эбби.

– Просто казалось, что для вас обоих это безумно важно, – говорю я беззаботно. – И, честно говоря… после смерти Поппи все было так плохо, что я не хотела усугублять ситуацию. Я не хотела быть проблемой.

– Дорогая, ты никогда не была проблемой…

Я не хотела задевать маму своим взглядом, но он обрывает ее на полуслове.

– Я чувствую, что была, – говорю я, пытаясь смягчить его. – Я имею в виду, что вам обоим приходится возить меня повсюду на занятия. А до этого я мешала вам полноценно работать, а еще раньше я мешала вашей учебе…

– Эбби, это были наши проблемы. Не твои. Ты понимаешь?

Моя мама замолкает на несколько мгновений, и я не могу понять, потому ли это, что она не уверена, как подобрать слова, или потому, что она сомневается в том, должна ли вообще это говорить. Но все это происходит так, словно мы что-то высвобождаем, что-то, что обременяло всех нас долгое время, и сейчас нет смысла перекладывать эту тяжесть на нашу нынешнюю жизнь.

– Мы знали, что будет трудно родить тебя, учась в юридической школе, но это было наше решение, – говорит моя мама. – И огромную роль в том, что нам удалось с этим справиться, сыграл твой дедушка и его желание помочь. Не знаю, понимала ли ты, как много значило для него твое появление на свет – он был так подавлен после того, как мы потеряли мою маму, но с твоим рождением все изменилось. Он не мог дождаться, когда сможет водить тебя куда-нибудь и чему-нибудь учить. Он наконец возвращался к жизни.

Я киваю только потому, что мое горло слишком сильно сжалось, чтобы произнести хоть слово.

Мама грустно улыбается.

– И я знаю, что вы с Поппи всегда были близки из-за этого. И мы были рядом всегда, когда была возможность, но казалось, что мы… что-то упускали. Казалось, что временами мы не могли дать тебе чего-то лучшего.

– Может быть, мы поступили эгоистично, родив тебя именно в то время. Вместо того, чтобы дождаться момента, когда сможем дать тебе больше, – говорит мой отец.

Эта идея кажется мне настолько абсурдной, что я даже не знаю, как реагировать. Я так привыкла быть той, кого они должны были усмирять или успокаивать, а теперь, когда сценарий перевернулся, оказалось, что все это полное дерьмо.

– Я никогда не хотела большего, – говорю я. – Черт возьми. Вы посвятили десять лет своей жизни только мне.

Мама улыбается.

– Ну, после первых нескольких лет работы все немного устаканилось, и мы проводили больше времени рядом с тобой, – говорит она. – И это чувство ушло. Страх, что мы тебя подводим.

Я сую пальцы в карманы шорт, желая подобрать слова, чтобы сказать им, что все совсем не так. Что для меня это всегда было наоборот.

– Потом, когда родились твои братья… понятное дело, нас накрыла суматоха – продолжает мама. – И все как будто повторилось. Ты стала старше и самостоятельнее, но рядом по-прежнему был твой Поппи, чтобы приглядывать за тобой.

Я киваю, и они замолкают. Я не понимаю почему, пока не чувствую, как слеза скатывается по щеке и падает на голое колено. Мама уже оказалась рядом со мной, прежде чем я полностью осознала происходящее, заключила меня в объятия, позволяя мне сопеть в ее плечо.

Обычно я не расстраиваюсь, когда люди вспоминают о Поппи, потому что большую часть времени я и так думаю о нем. Он живет в тяжести своего старого фотоаппарата, пристегнутого к моему плечу, в каждом моем снимке, щурясь на те же пейзажи, что вижу я сквозь объектив, и одобрительно хмыкая. Он тот человек, с которым я мысленно общаюсь, когда мне нужен воображаемый человек, который поможет все обдумать.

Мне повезло, что в детстве он был предоставлен мне, и еще больше повезло с теми приключениями, которые мы пережили вместе после рождения моих братьев. Но эти приключения закончились, и я была слишком занята, чтобы думать о том, как страшно, что следующие приключения мне придется выбирать самой.

– Я скучаю по нему, – говорю я.

Мы говорили эти слова друг другу сотни раз, но в этом случае все было по-другому. Как будто я открыла часть себя, чтобы освободить место для многого нового – первой любви. Сестры. Прошлого, которое отчасти является и моим, но отчасти нет. И это вывернуло меня настолько широко, что я чувствую каждый уголок своего тела, которые все еще болят по Поппи, которые все еще приспосабливаются к миру, где его не существует.

– Я знаю, – говорит мама, сжимая меня еще раз, прежде чем отпустить. – Я тоже.

– Я скучаю по тому, что мы раньше делали вместе. Я скучаю… Мне не хватает времени на съемки. Я чувствую, что все еще могу быть с ним, когда делаю снимки, а со всеми этими занятиями мне просто… не хватает времени.

– Я думаю, возможно, мы думали, что эти занятия будут своего рода подушкой безопасности, – говорит мой отец. – Чем-то, что сможет помочь тебе, когда нас не будет рядом.

– Мы пытаемся сказать, что иногда есть такое чувство… – Мама смотрит на папу, который кивает. – Чувство, что мы все еще хотим дать тебе все, что в наших силах. Настроить тебя на успех. Как будто так мы можем быть рядом, когда не имеем на то физической возможности.

– Ребята, – говорю я, – вы всегда рядом. То есть… во всех этих важных вещах. Определенно.

Моя мама повторяет за мной, запустив пальцы в свою хлопковую юбку.

– Мы стараемся, чтобы так и было.

– Так и есть.

Даже когда у них, казалось бы, нет времени, они его находят – будь то ночи, проведенные без сна, помогая мне с черновиками эссе, или ночевки, которые они устраивали для нас с Конни и Лео, когда мы были маленькими, или долгие разговоры в машине о том, что у меня на уме, когда временами мы просто кружили по городу, чтобы я могла высказаться.

– Я… Я просто думаю, может быть, вы могли бы… эээ… поменьше налегать на меня с учебой и прочим.

– Мы можем попробовать, – говорит папа. – Ну, как только закончится летняя школа.

Ох. Я почти забыла.

– Да, – говорю я, кривя лицо… – После всего этого.

Он смотрит на меня, и я задаюсь вопросом, каким на вкус окажется это нравоучение, прекрасно зная, что оно уже просрочено.

– Почему ты не рассказала нам об этом?

– Я хотела… ну, частично дело было в Савви. Я хотела получше узнать ее.

Или, по крайней мере, на тот момент понять ее. Кажется немыслимым, что всего месяц назад она была для меня хуже, чем просто незнакомка, и я едва могла найти с ней общий язык. Трудно извиняться за ложь, которая привела меня сюда, когда моя дружба с Савви – это то, что она породила.

– Но другая часть была… Я знала, что если начнется летняя школа, то это выльется в еще большее количество занятий, и у меня никогда не будет времени на фотографию. Думаю, это был способ украсть время, пока кто-нибудь не узнает.

Мой голос звучит виновато, когда я добавляю, лишь отчасти подразумевая это:

– Но мне жаль, что я солгала.

– Я даже не знаю, как ты это сделала, – говорит папа. – Все эти разные штуки, которые ты взломала… Честно говоря, я немного впечатлен…

– Может, не стоит ее поощрять, – вклинивается мама.

Папа ухмыляется.

– У меня такое чувство, что это все равно не остановит ее.

Он наклоняется и говорит то, что я хотела услышать больше всего на свете.

– Эбби, мы всегда знали, что ты талантливый фотограф. Твой дедушка показывал нам твои фотографии, даже когда тебя не было, и они говорят сами за себя. Думаю, мы просто считали, что вы вдвоем занимаетесь этим для развлечения. Ты всегда так стеснялась своих работ – не думаю, что кто-то из нас понимал, насколько серьезно ты в них погружаешься.

Мое лицо краснеет, но я не так смущена, как думала. Поэтому меня удивляет не столько мой ответ, сколько то, как твердо я его произношу.

– Но это действительно серьезно.

– Ну… я рад, – говорит он. – Если мы можем чем-то помочь с нашей стороны, мы хотим. Держи нас в курсе, малышка. Рассказывай нам, что происходит, прежде чем сбегать за дверь.

– Хорошо. Буду.

И тут до меня доходит, что в этом недостатке общения есть как моя, так и их вина. Может, даже больше. Они были заняты, а я была… ну… ленивой – не совсем подходящее слово. Скорее, пассивной.

– Может, если вы видели снимки за последние пару месяцев… то есть, если они вам нравятся и вы не считаете, что это будет выглядеть слишком странно, может, мы могли бы повесить несколько из них в «Бин-Велл», как вы планировали? Пока он не продался и все такое.

Их лица вытягиваются, но даже с каждой подсказкой в этой чертовой галактике я понятия не имею, что они собираются сказать, пока не звучит голос моего отца.

– Эбби, дело в том, что звонил риелтор. Вчера вечером у нас был покупатель. Предложил намного больше, чем мы просили.

Я забыла предвидеть это. Я так беспокоилась обо всем остальном, что эта возможность ускользнула от моего радара, слишком затихла на фоне шума последних нескольких недель, чтобы я могла даже подумать о ней. Мама подходит сбоку, заставляя меня нервничать еще сильнее.

– Нам очень жаль, милая, – говорит мама.

– Нет… конечно. Это… это хорошо, да? – Я преодолеваю себя, сжимая пальцы в кулаки и разгибая их обратно. – Это значит, что кто-то очень заботится об этом месте. Они собираются превратить его во что-то хорошее.

Мамины глаза слезятся. Она думает о Поппи, а не о магазине. Но для меня они всегда были единым целым.

– Я очень на это надеюсь.

Отец встает, чтобы присоединиться к нам, и они оба без слов сжимают меня с двух сторон, превращаясь в сэндвич с Эбби. Объятия продолжаются так долго, что кажется, будто они могут сделать меня непобедимой, будто все, что находится за их пределами, не способно до меня добраться меня, пока мы здесь. Это заставляет меня чувствовать себя маленькой, а все вокруг нас – еще меньше. Интересно, наступит ли когда-нибудь день, когда я стану достаточно взрослой, чтобы перестать чувствовать их центром своей вселенной.

– Между прочим, – говорю я, – я очень рада, что я ваш ребенок.

– Между прочим, мы бы ничего не хотели менять в тебе, – говорит моя мама.

Отец выжидает три секунды, прежде чем добавить:

– За исключением того, что мы могли бы получить скидку на страховку всех твоих экранов от несчастных случаев.

Мы смеемся – папа тепло и низко, мама гогочет, как она гоготала над Пьетрой, а мне едва удается не фыркнуть. Ничего не меняется, когда мы отлипаем друг от друга, как ничего не менялось до того, как мы собрались вместе – во всяком случае, ничего важного. Может быть, только внешне.

Глава тридцать четвертая

Мои родители в итоге ложатся спать очень рано, еще до того как начинает светать. Я подключаю свой телефон к зарядному устройству и звоню Лео, не удивляясь, что звонок сразу попадает на голосовую почту. Затем я звоню в офис лагеря. Должно быть, мое имя высветилось на определителе номера, потому что Микки берет трубку и говорит:

– О, хорошо. Могу я включить громкую связь, пока половина лагеря не взбунтовалась? Хижина Феникса сходит с ума от того, что тебя нет. Всю ночь провели в компании зефирок с щепоткой анархии.

Я смеюсь в рукав, чтобы не разбудить родителей.

– Вообще-то… Лео там? Мне очень нужно с ним поговорить.

– Подожди.

Я слышу, как она кладет трубку на стойку, и мое сердце трепещет скорее где-то в горле, чем в груди. Я не знаю, что именно я планирую сказать, но в кои-то веки я не волнуюсь об этом. То, что я хочу сказать прямо сейчас, невозможно спланировать.

– Привет, Эбби. Лео занят.

Это жесткое приземление, и ни одна фраза не смягчает его. Ни «Попробуй перезвонить позже», ни даже «Извини».

– Правда?

Микки выдохнула.

– Хочу ли я знать об этом?

Я опускаю голову на руки, прижимая телефон к щеке.

– Моя жизнь сейчас – по сути, киношная драма вот и все.

– Это ты мне говоришь. – Она барабанит пальцами по столу, слабый шум эхом отдается на другом конце линии. – Не волнуйся. Я вправлю ему мозги. Я знаю, что это не мое дело, но я эмоционально заинтересована в том, чтобы вы двое вытащили головы из задниц и признались друг другу в любви.

Я не пытаюсь заглушить этот смех, потому что по звуку он больше похож на то, что меня пытаются задушить.

– Извини, – говорит Микки, ничуть не смутившись.

– Не стоит. – Я пребываю в смятении, но не так долго, как следовало бы. – Кроме того, пока мы, эм, влезаем в дела друг друга, Савви покончила с Джо.

Возникает пауза.

– Хм.

– Делай с этой информацией… что хочешь.

Я почти чувствую, как пылают щеки Микки через телефон.

– Тяжелая задачка для когтевранца.

– Разве ты не говорила, что ты…

– Люди находятся в постоянной эволюции, Эбби. Постоянно меняются, постоянно растут, и так далее, – говорит Микки с улыбкой в голосе.

– Будем надеяться.

После того, как мы повесили трубки я сижу, прислонившись к стене гостиничного номера, а мой телефон все еще заряжается. Впервые за несколько недель я подключилась к нормальному Wi-Fi, и погрузилась в интернет, просматривая фотографии Конни на фейсбуке, на которых изображены джелато и пицца и, похоже, ее очень самодовольный кузен, обливающийся потом и позирующий у итальянского фонтана. Прокручиваю все аккаунты с фотографиями на Tumblr, на которые подписана. Делаю все возможное, чтобы отвлечься от того факта, что единственный человек, с которым мне больше всего нужно поговорить, – тот, с кем у меня нет возможности связаться.

Мой палец завис над иконкой инстаграма. Я даже не знаю, загружен ли там мой аккаунт. Я все равно нажимаю на него, жду, пока оно загрузится, и…

О.

О боже.

Сначала я подумала, что по ошибке вошла в чужой аккаунт, потому что уведомлений так много, что кажется, будто приложение сейчас обвалится, пытаясь вобрать их все. А еще количество подписчиков – более двадцати шести тысяч. Уже двадцать семь.

Я прокручиваю вниз. И у меня отвисает челюсть.

Это мой аккаунт, все верно. @savingtheabbyday, как Лео его и создал. Но там не только фотографии с тех пор, когда мы с ним встретились перед лагерем. Там появились и снимки за последние несколько недель – в частности, те, что я скинула с карты памяти в Dropbox, который мы совместно использовали для работы над нашими проектами по антропологии.

Самая последняя из них, опубликованная два дня назад, сейчас высвечивается у меня на экране. Надписи нет, но под кучей точек стоит по меньшей мере дюжина хэштегов, о которых я никогда не слышала. Это снимок тумана, расстилающегося по заливу, – фотография, которую я сделала однажды сонным утром, так рано, что даже Савви еще не было рядом. Одним сонным утром, когда я, что неудивительно, думала о Лео.

У этой фотографии тысячи лайков. Десятки комментариев. Я выпрямляюсь и случайно издаю скрип, задевая ботинками линолеум на полу отеля, уверенная, что все это галлюцинации.

Перевожу взгляд на сетку аккаунта и вижу десятки фотографий. Фото с вершины Дерева желаний. Еще одна – закат, сверкающий сквозь трещину в старой расшатанной скамейке, которой уже никто не пользуется. Еще одна фотография, которую я сделала, когда мы с Микки, Лео, Финном бродили по окрестностям после ужина, – угли в одном из костров, раздуваемые ветром.

Среди них нет ни одной глупой, спонтанной фотографии Руфуса или других девочек из моей хижины, ни одной постановочной фотографии, которую мы сделали для их инстаграма. Лео тщательно просмотрел все снимки, выбрав именно те, которые я предпочла бы сама – возможно, даже лучше, чем я. Фотография несочетаемых друг с другом каяков в желтых, синих и красных тонах, выстроившихся вдоль берега, которую я забраковала, как только сделала, набрала больше лайков, чем любая другая за последние три недели.

Если это просто ошеломляет, то количество уведомлений в директе способно сбить меня с ног. Я нажимаю на них, и на меня обрушивается целая стена сообщений: от «Почему в твоей ленте нет людей, подруга? Ты просто невероятная» до «ОМГ!!! Как стать такой, как ты» и одного, на которое я кликаю слишком быстро, чтобы понять его, так быстро, что мне приходится прочитать его три раза, прежде чем удается вникнуть в смысл.

Здравствуй, Эбби,

Я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя – мы не смогли найти твой электронный адрес. Мы работаем со стипендиальной программой Adventure Lens, и спонсируем подростков фотографов-путешественников, чтобы они могли отправиться в небольшие поездки и фотографировать, чтобы пропагандировать красоты дикой природы. Эта программа для учеников старших классов. Я не уверен, сможешь ли ты участвовать этим летом или следующим летом, но в любом случае мы будем рады, если ты рассмотришь эту возможность. Даты поездки гибкие, все расходы оплачиваются, при этом предполагается, что твои фотографии будут использоваться в рамках наших мероприятий в следующем году и появятся на вашем личном инстаграм-аккаунте. Пожалуйста, дайте нам знать, если хотите узнать подробности!

Я отстраняюсь, тяжело дыша, зажав телефон между рукой и полом, как будто из него сейчас что-то выпрыгнет. Я даже не могла подумать. Я даже не могла подумать. Все это время Лео не хранил мои фотографии – он создавал для них дом.

Я зажмуриваю глаза, но сетка фотографий словно въелась в мои веки. Каждая из них тщательно отобрана, выложена и отмечена хэштегом. Маленький ритуал, которому Лео, должно быть, посвятил себя, который он соблюдал даже тогда, когда мы шли против самих себя. Как будто эти сообщения не просто сообщения, а знаки, которые имеют особый смысл – прости, или я все еще здесь, или, может быть, даже надежду на что-то большее, которая перекрывает их всех, даже сейчас.

Сегодня я не могу до него дозвониться. Он не берет трубку, и уже слишком темно, чтобы пробираться обратно в лагерь. Завтра, возможно, у меня будет шанс до отъезда, но если нет – он должен знать правду. И я точно знаю, как до него достучаться.

Папин ноутбук все еще стоит на столе. Я вставляю карту памяти в фотоаппарат Поппи и достаю все фотографии. На то, чтобы найти нужную, уходит всего мгновение. Впервые я вижу ее в полном разрешении, впервые я действительно могу рассмотреть ее, но даже в эту долю секунды я понимаю, что она для меня дороже, чем все предыдущие снимки.

Я нажимаю «Поделиться» и закрываю телефон, до того, как успеваю увидеть реакцию. Я засыпаю с телефоном в руке, желая, чтобы он заметил это, и надеясь, что он увидит в нем то же, что и я.