Текст книги "Есть совпадение"

– Хочешь пойти сжевать двенадцать пачек жвачки за четыре часа до того, как Савви придет за тобой? – спрашиваю я, пытаясь подбодрить его.

Финн смотрит на меня, и я вижу, как в его глазах бегают озорные искорки.

– Вообще-то, да. Но только в том случае, если ты согласишься на супер-отвратительную авантюру.

– Я думаю, что на сегодня для меня лимит сомнительных авантюр исчерпан…

– Даже если она поможет тебе поквитаться с Савви?

Мне не следует в это впутываться. Она и так достаточно разозлилась. Проблема в том, что я тоже.

– Только если мы успеем до того, как я позвоню родителям и попрошу забрать меня завтра домой.

Ухмылка Финна становится шире.

– Договорились.

Глава одиннадцатая

– Мне нужна пересадка челюсти.

Я бросаю на Финна взгляд, если слово «взгляд» вообще можно применить к тому, как смотрит человек, у которого между зубами зажато от семи до десяти жвачек.

– Вот не надо теперь меня переубеждать. Это была твоя идея.

– У тебя за плечами шестнадцать лет профессионального жевания жвачки, Бабблз, – стонет Финн сквозь ком жвачки. – Я простой смертный. У меня сейчас зубы выпадут…

– Меньше разговоров, больше жевания. У нас мало времени.

Финн обхватывает нижнюю половину лица, как будто получил кулаком от Скалы Джонса, а не жевал жвачку без остановки в течение получаса.

– Сколько сейчас вообще времени? – спрашивает он.

Я фыркаю и чуть не давлюсь комком «Джуси Фрут» у себя во рту. Это вызывает смех у Финна, и мы поднимаем шум, который помогает саботировать наш и без того обреченный план, в результате чего дверь в домике младших вожатых открывается и по ту сторону от нее появляется Микки.

Мы с Финном стоим как вкопанные, перестав жевать. Микки сияет и обнимает его. Щеки Финна раздуваются в попытке не выронить жвачку изо рта, когда она сжимает его, и мне приходится прислониться к стенке хижины, чтобы не сложиться вдвое от смеха.

– Финн! Это правда ты!

Финн кивает, бормоча «угу», но не открывая рта.

– Вижу, ты познакомился с Эбби, – говорит Микки, протягивая кулак, чтобы ударить меня по плечу.

Я расслабляюсь, благодаря Микки за то, что она не держит на меня обиду, как Савви. Финн выплевывает жвачку в руку, пока Микки отвернулась, и хрустит челюстью.

– Да, мы с Бабблзом лучшие друзья, – говорит Финн. – Потому что все остальные сейчас слишком круты.

Улыбка Микки смягчается, и она поднимается на цыпочках, чтобы взъерошить его волосы.

– Да, – говорит она. – Я хочу наверстать упущенное. Может, сегодня вечером на кухне, после ужина?

Финн кивает.

– Моя мама рассказала, что случилось. Я сожалею о…

– Лео рассказал мне о твоей девушке, – перебивает Финн, говоря это достаточно громко, чтобы Руфус выбежал из хижины, нетерпеливо лая. Микки и Финн, кажется, благодарны за то, что их прервали, по крайней мере, пока Руфус не начинает нюхать кулак Финна, из которого сочится продукт хорошенько пережеванной жвачки.

– О да, ну… я порвала с ней.

– Правда? – спрашивает Финн. – Но я думал…

У Микки такие же глаза «помоги мне», как и у Финна за секунду до этого, поэтому я стараюсь сделать полезное дело и вклиниваюсь в разговор, пока кто-нибудь из них не рассказал того, что мне не нужно знать.

– Мы здесь, чтобы прибрать домики, – говорю я, указывая на чистящие средства, которые Финн стащил из шкафа в комнате отдыха.

– Ой. Точно. Одно из наших наказаний за выговоры, – говорит Финн, вспоминая нашу непродуманную ложь.

Микки морщит нос.

– Иу-у. Хорошо. Приступайте. Я спускаюсь вниз, чтобы начать готовить ужин. – Прежде чем уйти, она сжимает руку Финна, удерживая его. – Я очень рада тебя видеть. Поговорим позже.

Что-то меняется в выражении лица Финна, когда она уходит вместе с Руфусом, который следует за ней хвостиком, но прежде, чем я успеваю решить, спрашивать ли его об этом, он уже врывается в хижину, отлепляя жвачку от руки с таким видом, будто это великая драгоценность, а не самая отвратная вещь, которую мы когда-либо видели.

Мы осматриваем комнату и замираем при виде кровати с лампой из гималайской соли, книгой под названием «Весеннее расхламление мозга» и безмерным количеством собачьей шерсти цвета Руфуса.

– Ах, – невозмутимо говорю я, – но как же мы узнаем, какая кровать принадлежит Савви?

Финн не теряет ни минуты.

– Я пойду первым. Ты стой на стреме возле двери.

– Ну, если раньше я не чувствовала себя преступником, теперь точно чувствую.

– Не раскисай, Бабблз. Да и к тому же мы всего лишь прилепим немного жвачки к верхней кровати над ее местом. Мы же не подсыпаем цианид в ее асаи-боул[18]18
  Асаи-боул – смузи, состоящее из овсяных хлопьев, ягод, фруктов и семян, красиво украшенный сверху.


[Закрыть].

Финн начинает разделять комок жевательной резинки на мелкие кусочки и, прищурившись, создает жвачный шедевр. Я слежу за дверью, позволяя прохладному послеполуденному ветерку трепать мои кудри, впервые за весь день погружаясь в тишину и желая, чтобы Финн поскорее все закончил. Судя по его молчанию, он тоже витает где-то в облаках.

– Ну вот, теперь твоя очередь, – говорит он через несколько минут.

Когда я ныряю в пространство между кроватью Савви и койкой над ней, я чувствую вполне резонный укол вины за осквернение «святости спального места» – выражение Савви из недавней истории в инстаграме, а не мое, – но потом вспоминаю, что она приговорила меня на две недели к отковыриванию засохшего сырного соуса с обеденных тарелок, поэтому возвращаюсь в эту (по общему признанию отвратительную) игру.

Финн превратил свою жвачку в гигантскую букву «Ф», поэтому я следую его примеру и оставляю перед ней букву «Э». Как омерзительно. Финн подходит, чтобы осмотреть нашу зараженную микробами визитную карточку, когда я заканчиваю, и удовлетворенно цокает языком.

– Высокое искусство. Мы должны открыть магазин на Etsy[19]19
  Etsy – электронный магазин, который специализируется на изделиях ручной работы и старинных вещах и материалах, уникальных товарах ограниченного выпуска.


[Закрыть] и продавать сувениры из жвачки.

– Мы должны убраться отсюда к чертовой матери, вот что мы должны сделать, – говорю я, так нервничая, что – как бы иронично это ни звучало, – мне жаль, что у меня нет жвачки, чтобы успокоить нервы.

На пути к двери я замечаю, как Финн изменился. Он стал бодрее, чем был сегодня утром после того, как Савви продинамила его. Даже если она захочет сбросить нас с причала и скормить титулованным уткам, которые тусуются на окраине лагеря, я думаю, от этого она станет немного счастливее.

– Итак, – говорит он, как только мы оказываемся на безопасном расстоянии от хижины. – Я обещал тебе классные виды, и у меня есть несколько на примете.

Я поднимаю брови.

– Сколько из них связано с нарушением правил?

– Всего лишь все. – Должно быть, он считает любое выражение моего лица положительным ответом, потому сразу направляется в сторону причала. – Пойдем.

Глава двенадцатая

Конец дня подкрадывается ко мне так быстро, что ничего не остается, кроме как загнать Лео в угол на его территории, заявившись пораньше на кухню. Из-за двери я слышу, как он переругивается с Микки из-за подготовки к завтрашнему завтраку, оживленно споря, к каким блюдам лучше подходит джекфрут – соленым или сладким.

– Я лишь говорю, что не просто так все сетевые рестораны вдруг стали использовать его в качестве заменителя мяса, – говорит Лео. – Его текстура действительно подходит для…

– Почти все. Джекфрут – это хайп в мире кулинарии; эта страна просто не успела его распробовать. В любом случае, отведай мой турон[20]20
  Турон – филиппинская сладость, представляющая собой спринг-ролл с фруктами, обжаренный во фритюре и посыпаный тростниковым сахаром.


[Закрыть], и у тебя не останется сомнений насчет его достоинств в десерте.

– Ничего не имею против твоего турона, но…

Лео замечает меня первым, застыв у раздачи. Я замираю, и мы смотрим друг на друга, как смотрят испуганные олени, когда натыкаются на человека в лесу.

Я прочищаю горло и произношу тихую молитву, чтобы боги каламбура простили меня за мои грехи.

– Я знаю, у тебя не было в планах Дэй…

Лео застонал, но это сработало – на его лице появляются зачатки улыбки, которую он почти не пытается скрыть. Микки треплет его по руке и подмигивает мне.

– Пойду-ка встречусь с Финном, раз уж мы тут закончили. Свое кощунственное мнение о джекфруте отбрось куда подальше.

Когда Микки уходит, на кухне воцаряется тишина, нарушаемая лишь моим неловким шарканьем подошвой по кафельному полу и шуршанием завязок фартука, с которыми возится Лео.

– Хочешь выйти на улицу? – спрашивает он наконец.

Я киваю, полагая, что единственный человек, который может попрекнуть меня за уклонение от обязанностей по кухне, это, вероятно, сам Лео.

Воздух снаружи необычно душный, даже для июня. От этого наши шаги и пространство между нами кажется тяжелее, заставляя меня острее ощущать его присутствие. Легкий блеск пота там, где воротник его рубашки прилегает к груди. Слабый аромат корицы, плюс другие специи, которые были в сегодняшнем сладком картофельном пироге. Его тепло настолько мне знакомо, что даже не нужно приближаться к нему, чтобы почувствовать. Я с легкостью могу представить его, даже когда он не рядом.

Мы сидим на скамейке, повернутой к воде, материку и горным вершинам. Над нами небо фиолетово-синих оттенков, угрюмое и мистическое. Я всегда хотела сфотографировать его таким, но до сих пор не освоила необходимые приемы, чтобы делать хорошие снимки ночью.

Мы устраиваемся поудобнее, так и не глядя друг на друга, и наблюдаем за ленивым плесканием воды на галечном берегу. Мне так приятно находиться рядом с ним, что поначалу я теряю дар речи.

– Я, наверное, должна объяснить, – начинаю я.

Лео качает головой.

– Микки уже ввела меня в курс дела.

– Ох.

Я представляла, что большая часть этого разговора будет представлять мыльную оперу про мою жизнь, куда я невзначай вставлю извинения. А теперь без какого-то объяснения все, что у меня выходит – нелепое «прости».

– Давай проясним – ты ведь поэтому здесь, да? Ради Савви?

Я не нахожу изящных выражений, чтобы сказать, что это не так.

– Я рада, что ты тоже здесь.

Он не смотрит на меня, а лишь пялится на воду, даже когда я прошу его повернуться, чтобы показать серьезность моих слов.

– Я думал, мы делились друг с другом всем, – тихо говорит он.

Я на мгновение закрываю глаза. Я смотрела на это сквозь призму своего смущения, не думая, что он воспринимает меня не как девушку, которая пытается вернуть нормальные отношения после БНИ, а как друга, который подорвал его доверие.

– Знаешь… Я сказал тебе, почему я проходил тест. И рассказал, что узнал. – Лео произносит эти слова медленно и обдуманно, как будто они распирали его изнутри весь день. – А ты… ты, должно быть, узнала об этом в моей гостиной и не сказала ни слова.

– Сначала я была в шоке. А потом… все произошло так быстро и…

– Ты думала, я расстроюсь и все такое? Что ты нашла семью, а я нет?

Я вздрагиваю. По правде говоря, это вызывало во мне чувство вины. Он прошел тест, чтобы найти родных, а в итоге нашла я – сестру, которую, возможно, даже не хочу иметь. То, чего Лео и Конни так сильно хотят, случилось со мной и изменило мой мир, а я была слишком поглощена происходящим, пытаясь понять, что это значит для меня, не осознавая в полной мере, что это значит для него.

– Ну… да, – признаю я. – Думаю, отчасти поэтому.

– А в остальном?

Сейчас он смотрит на меня так же терпеливо, как и всегда. Иногда он дает мне слишком много пространства. Чтобы сказать ему все, чем хочу поделиться, и даже то, что не следует говорить.

– Когда я увидела тебя на пароме, я собиралась сказать. Но мы отвлеклись и…

«Отвлеклись», возможно, не совсем подходящее слово. Но я не знаю подходящих слов, когда речь заходит о моих чувствах к Лео – в равной степени надежда и разочарование: конфликтующие между собой ощущения, когда сначала я так уверена, что у него ко мне тоже что-то есть, а потом в одно мгновение убеждена, что ничего нет. Я прокручивала разговор, состоявшийся на пароме, по меньшей мере сотню раз с тех пор, как это случилось, рассматривала его со всех сторон, пытаясь найти причины продолжать надеяться, либо наконец прекратить.

Я оставляю эту фразу повисшей в воздухе, опасаясь его реакции. Опасаясь, но в то же время предвкушая. Как будто это откроет дверь, которую я слишком боюсь открыть сама. Вместо этого он берет мою руку и быстро сжимает ее, безмолвно выражая прощение, и отпускает.

– Не буду врать, – говорит Лео. – Странно, что это не выходит из моей головы.

Я откидываюсь на скамейку, стараясь не зацикливаться на том, как Лео склонился надо мной, так что в большей степени делаю это, чтобы отстраниться от него.

– Это точно.

Лео тянется, вытаскивая одну из перчаток, свисающих из переднего кармана моего фартука.

– Ну… хочу ли я вообще знать, как это произошло?

– Наверное, нет, – говорю я, отнимая у него перчатку. – Здесь не так, как я ожидала.

Лео фыркает.

– То же самое. По крайней мере, на кухне все по-прежнему. Даже не знаю, хотел бы я быть отдыхающим при – как там это Финн называет? – режиме Рейнольдс.

– Эх, но думаю, сегодня было не так уж плохо. Я даже завела несколько друзей.

Внутри себя я улыбаюсь. Как только мы с Финном завершили наш проект домашнего декора над кроватью Савви, он отвез меня в соседний лагерь, чтобы пофотографировать с их вышки, а затем я провела остаток дня с девушками из хижины Феникс – мы катались на байдарках, гуляли по тропам, играли в игру «Захват флага», из-за которой так извозились в грязи, что нам пришлось мыться перед ужином. Мы были так увлечены, что я все время упускала возможность позвонить родителям, а потом было уже довольно поздно, и я решила отложить это до завтра, чтобы не пугать их сильно.

Лео ловит отблески моей улыбки и неуверенно улыбается в ответ. Я толкаю его плечом.

– А как ты провел время?

Лео пожимает плечами.

– Мы обустраивались. Наверстывали упущенное. Но в основном мы с Микки делились новыми приемами в нашем кулинарном арсенале.

– Пожалуйста, скажи, что сырные шарики на гриле в панировке из макадамии войдут в меню, – говорю я, вспоминая, как Конни вернулась с рождественских каникул на Гавайях с таким количеством банок с орехами макадамиа, что удивительно, как самолет вообще взлетел.

– Их я приберег на потом. Мне нужен козырь в рукаве на следующей неделе. Она собрала ингредиенты в углу холодильника, и я провел расследование, из которого понял, что назревает почеро[21]21
  Почеро, или пучеро – изначально испанское блюдо, давно «переехавшее» в бывшие испанские колонии в Латинской Америке и на Филиппины в Азии. Это крестьянская еда – рагу, в котором мяса не очень много, зато много самых разных, чаще всего сезонных, овощей. Филиппинское почеро отличается от всех прочих тем, что в его состав входят плантейны.


[Закрыть] из четырех видов мяса.

– Значит, с наступлением темноты кухня превращается в реалити-шоу «МастерШеф».

– Не считая того, что Микки уже дважды заставила меня страдать.

Он ерзает на скамейке, и его вытянутые ноги кажутся абсурдно длинными на фоне моих. Абсурдно длинными и абсурдно близкими ко мне – одно из его движений приводит к тому, что он задевает меня, и можно было бы счесть это за случайность, но когда я не двигаюсь, он остается в том же положении, так что это определенно не случайность.

– Но да, шеф-повар по большей части дает нам полную свободу после ужина, пока мы убираемся.

Я собираюсь пошутить насчет того, чтобы приходить на кухню, где меня будут кормить каждый вечер, как бездомную кошку, но останавливаюсь. Губы Лео плотно сжаты. Он собирается что-то сказать, но пока не совсем уверен, как.

– И я думаю… Ну, отец Микки и ее тетя управляют собственным рестораном при Вашингтонском университете, и она… это всегда было большой частью ее жизни, понимаешь? Поэтому я подумал. Может быть, поскольку пребывание здесь как бы затормозило поиски моих корней, ну, я попрошу Микки научить меня филиппинским блюдам, которые она всегда готовит.

– Да?

Лео кивает с неуверенностью в глазах. Он прочищает горло и добавляет:

– Но только после того, как закончится наша ежегодная неделя кулинарных баттлов, и я выйду из нее победителем.

– Так подави ее эмоционально своими булочками «PB&J»[22]22
  Peanut butter and jelly sandwich (PB&J) – сэндвичи с арахисовым маслом и джемом. В данном случае, это булочки-улитки, как синнабоны.


[Закрыть] с корицей, а затем попроси об одолжении.

– Точно.

Смех стихает, и вместе с ним смягчаются наши улыбки. Он смотрит на меня так, словно ждет, что я поделюсь своими мыслями. Как будто он весь день ждал, чтобы услышать мое мнение. И даже если я знаю, что на самом деле оно не имеет никакого значения, мне приятно, ведь он хочет его услышать.

– Это правда классная идея.

Лео удовлетворенно замолкает, затем подталкивает меня локтем.

– И если ты думаешь, что эта подлая попытка выбить для себя булочки «PB&J» с корицей осталась незамеченной, ты ошибаешься.

– Они – твое секретное оружие.

– Оружие? С Микки это все равно, что явиться на войну с бассейном лапши.

– Ты все еще пропадаешь. Повиси немного. Иногда внизу у воды ловит лучше.

Мы с Лео поворачиваемся в направлении голоса и видим Савви, расхаживающую достаточно далеко, чтобы не заметить нас, но достаточно близко, чтобы мы могли слышать каждое ее слово.

– Нет, ты сказала, что навестишь меня здесь через две недели, и через две недели после этого – я тебя. Я отправила тебе приглашение через гугл-календарь. Я проверила его час назад, когда просматривала электронные письма родителей персоналу лагеря. «Джо навещает Савви». И через две недели после этого «Савви навещает Джо».

Точно, Джо. Неуловимая подружка, которую я видела на фотографиях в инстаграме или слышала ее смех на заднем плане историй. На прошлой неделе мы получили, не больше не меньше, ее предплечье и руку.

– Я не могу переметнуться. Я должна быть здесь всю смену, у меня есть только одно окно перед второй. Мы говорили об этом на твоем выпускном, ты не помнишь? Типа бескомпромиссно. Отсюда и планирование встреч в гугл-календаре.

Я съеживаюсь. Хоть мои попытки за последние несколько месяцев завести личную жизнь, возможно, и провалились, но даже я подвожу черту под романтикой через сервисы гугла.

– Это… вау. Хорошо. Может, я нет, но для меня это важно. Ладно? То, что я не провожу лето, общаясь с людьми в строгих костюмах, еще не значит… подожди, что? – Раздражение в голосе Савви сменяется яростью. – Микки не имеет никакого отношения к… черт, я тебя не слышу. Подожди, я попробую еще раз в комнате отдыха…

Она уходит, не замечая нас. Мы неловко смотрим ей вслед. Я хочу спросить, и кажется, что мне вполне позволено это сделать, как будто наше родство, кем бы я ни была для нее, дает мне на это полное право. Но на самом деле, я не могу. И за годы нашей с Лео дружбы знаю, что он никогда не стал бы говорить о чужих делах.

– Ты знаешь, что дико, – говорит Лео приглушенным голосом, но не так, будто волнуется, что Савви вернется, а будто не хочет нарушать тишину. Мы придвинулись еще ближе друг к другу, его голое колено касается моего, из-за чего по моей коже пробегают мурашки. – Я имею в виду, помимо того, что твои родители хранили от тебя этот огромный секрет. Несмотря на то что я знаю вас обеих целую вечность, и вы, по сути, точные копии друг друга, почему-то мне ни разу не приходило в голову, что вы можете быть сестрами.

– Э-э, потому что мы слишком разные?

Я готова, что Лео скажет что угодно, но не станет защищать Савви.

– Вам обеим нужно попытаться поставить себя на место другой, – говорит он, подтверждая, что Микки уже рассказала ему о нашей ссоре. – И будь попроще с Савви.

– Эй. На чьей ты стороне?

– Ни на чьей, – говорит Лео. – Вы обе мне слишком дороги.

Знаю, что глупо так думать, но эти слова – последнее, что я хочу слышать. Особенно когда я не в своей тарелке, окруженная со всех сторон друзьями Савви и фан-клубом Савви – не просто погруженная, а погрязшая в мир Савви.

– И у вас больше общего, чем ты думаешь.

Я фыркаю.

– Никто не похож на меня. Ты сам сказал это на пароме, не так ли? – говорю я, указывая в сторону воды. За то время, что мы разговаривали, она приобрела зловещий, пурпурный цвет, а небо налилось краской и покрылось облаками. – Она такая взвинченная. Одержимая своими правилами и расписанием. В основном она бегает в тревоге. Мы совсем не похожи.

– Эм, Эбби, ты, типа одна из самых тревожных девушек, которых я знаю.

Я вскидываю брови. Обо мне можно сказать многое, но уж точно не это. Во всяком случае, глядя на мои оценки, уверена, можно возразить, что я вовсе не тревожная. Однако Лео не отступает, приподнимая бровь в ответ.

– Я имею в виду, ты моя… мы лучшие друзья. Я знаю, что мы с Конни шутим по поводу того, что ты уходишь от решения проблем, но это своего рода тревога, понимаешь? Думаю, что иногда ты бываешь подавленной и… избегаешь чего-то. Закапываешь их.

Это больно, и он это знает. Вот почему он говорит это так мягко, и почему дает мне возможность сказать, что он неправ, хотя мы оба знаем, что это не так. Доказательство можно найти во многих вещах, но прежде всего в расстоянии между нами – не в физической отдаленности, а в расстоянии, которое я сама же создала.

Не рассказывала Лео о Савви. Не рассказывала о своих чувствах, когда они появились. Не рассказывала все эти месяцы, и с тех пор они стали только сильнее.

– Конни сказала, что я просто пуффендуец, – напоминаю я, пытаясь отмахнуться от этого.

– Конечно, она же истинный слизеринец. Плюс она живет, чтобы сражаться за тебя в твоих битвах. – Лео смотрит на меня с вызовом. – Ты же знаешь, что мы всегда на твоей стороне, верно? Но есть вещи, в которых ты должна признаться себе.

Мы оба знаем: он не имеет в виду, что я лгу насчет Савви.

Но эта натянутость между мной и Лео – я избегаю признать ее не ради себя. Ради него. Потому что он прав, как и тогда, когда сказал это сразу после БНИ. Мы лучшие друзья. А быть чьим-то лучшим другом – это ответственность, целая жизнь секретов, обещаний и общих моментов, которыми делятся осознанно. Своего рода контракт. «Это тот статус, который ты занимаешь в моей жизни; это те вещи, которые будут в безопасности, если я о них тебе расскажу».

Сейчас таких вещей слишком много, и они врезаются в мое сердце. Все эти хрупкие, драгоценные моменты, разделенные между нами троими, годы, которые превратились во что-то более определенное, чем время, но настолько неустойчивое. Все это может рухнуть за то время, которое мне потребуется, чтобы посмотреть на Лео и сказать ему: «Кажется, я влюблена в тебя».

Эта мысль настолько громкая, что я вздрагиваю, будто кто-то прокричал ее мне в ухо. Лео наблюдает, и мое сердце подскакивает к горлу, так как я боюсь, что он это услышал. Или что это так же ясно написано у меня на лице, как и звучит в голове.

– Эбби…

Он снова это делает. Сражается в моих битвах за меня. Дает мне возможность сказать все, что нужно сказать.

Я делаю вдох. Моя грудь расширяется, будто воздух может что-то изменить, если я с его помощью расскажу правду. Есть два варианта: либо я не нравлюсь Лео и буду раздавлена этим. Или я действительно нравлюсь Лео, а это значит Конни солгала.

В любом случае, я проиграю. Единственный способ не дать всему развалиться – вообще ничего не говорить.

Я перевожу дыхание.

Небо вспыхивает, раскат молнии проносится по воде, разветвляясь на столько частей, от чего кажется, будто земля раскололась. Гром раскатывается вдалеке, и его грохот долетает только через несколько долгих секунд, поглощенный землей, но глубокий и звучный, потрескивающий в наших костях.

– Ни хрена себе! – восклицает Лео.

Я издаю вздох, соглашаясь с ним. Я могу сосчитать на пальцах одной руки все грозы, что помню в Сиэтле. Еще одна молния окрашивает небо в розовый цвет, делит его на осколки, и я понимаю, что могу прожить еще сотню лет и никогда не стать свидетелем чего-то столь же захватывающего, как это.

Мы опускаемся обратно на скамейку, а мое сердце стучит как барабанная дробь, будто оно связано с грохотом в земле. Лео придвигается ближе, и я жду, что он вывалит на меня очередную порцию информации – что-нибудь о штормах и разгерметизации, или почему в Сиэтле они случаются так редко – но вместо этого он крепко обхватывает меня рукой, притягивая к себе. Я расслабляюсь, окутанная его теплом, прежде чем успеваю начать сомневаться, погружаясь в украденный момент, в странное ощущение, которое заставляет чувствовать, что остальные не в счет.

– Ты должна воспользоваться камерой, – тихо говорит он мне в волосы.

Я качаю головой, уткнувшись ему в плечо. Мы сидим, наблюдая, как вспышки света пронзают темноту и скользят по воде, мы вдвоем в безопасности в сумерках, пока буря проходит где-то вдали от нас. Я вдыхаю липкое тепло воздуха, запахи хвои и электричества и боль чего-то глубокого от осознания, что ни один вид, который я могу запечатлеть, никогда не сравнится с этим чувством – видеть моими глазами и видеть его глазами, а потом оказываться в мире, где наши взгляды, сливаясь, создают что-то общее.