Текст книги "Есть совпадение"

Мы наблюдаем за ними в молчаливом благоговении, и наше волнение пульсирует друг в друге, как нечто, к чему мы можем прикоснуться. Затем это случается – одна из них выпрыгивает из воды, эта радостная, огромная, невероятная штука, так далеко в море, но почему-то так близко, что кажется, будто она выпрыгивает для нас, чтобы только мы вдвоем ее увидели.

Мы поворачиваемся, и наши взгляды встречаются так же быстро, как вспышка молнии в первый день в лагере. Это энергия и хаос, но они уходят корнями в нечто настолько глубокое, и на этот раз меня это не пугает. Я чувствую странную неуязвимость, как будто моменты, происходящие прямо сейчас, не имеют никакого значения, но в то же время каким-то образом имеют значение для всего сразу.

Где-то в глубине души знаю, что не должна позволить этому случиться. Это полная противоположность тому, как я собиралась с этим справиться. Но, может быть, как сказала Савви, все становится хреново, прежде, чем станет лучше. Ну, самое худшее, что я могу придумать: дать Лео еще один шанс отвергнуть меня. А если он не отвергнет, то дать себе шанс узнать, что произойдет тогда, даже если он не станет моим.

Я не вижу ничего за пределами Лео к тому моменту, когда веки моих глаз закрываются, что-то сильнее любого чувства ведет нас вперед, притягивая друг к другу. Это неизбежно. Гром после молнии. Порядок после хаоса. Надежда после…

– Ты не видел Финна?

Поцелуй прерывается, не успев начаться, но никто из нас не отпрянул друг от друга. Мы застыли на месте. Его глаза так широко смотрят в мои, и я могу лишь предположить, что он не хотел, чтобы это случилось. Мне приходится взять себя в руки и сделать скромный шаг назад, прежде чем Микки появляется в поле зрения. Лео краснеет так сильно, что ему не помешал бы визит к медсестре, но, как ни странно, я при этом спокойна.

Думаю, этого чувства было достаточно. Просто для осознания. Чтобы это вытесалось на моих костях, стало частью моей истории. Было прекрасное «до», но не было «после», способного разрушить.

– Сегодня нет, – отвечаю я за нас. – А что?

Микки даже не заметила, что мы чуть не сыграли в хоккей языками на виду у половины лагеря. Ее брови хмурятся, и она потирает руки с такой тревогой, что я боюсь, как бы она не содрала с принцессы Жасмин всю кожу.

– Я нигде не могу его найти. Я пыталась его прикрыть, но Виктория скоро заметит и…

Лео прочищает горло, водя ладонями о шорты.

– Ты говорила с Савви?

Микки качает головой.

– Ее я тоже не могу найти, но я знаю, что Джо звонила, так что…

Лео наконец отходит от меня. Я чувствую, как он изучает мое лицо, но когда я смотрю на него, я не знаю, что это означает. Кажется, что он разочарован, но я не могу понять, в себе или во мне.

– Эбби нужно собираться, но я помогу тебе с поисками, – говорит он Микки. – У меня есть несколько идей.

Они обсуждают это и в течение минуты расходятся в разные стороны, оставляя меня на пляже с фотоаппаратом, все еще болтающимся на шее. Я смотрю на воду и без удивления обнаруживаю, что косатки исчезли.

Глава двадцать седьмая

Учитывая, что я гораздо меньше знакома с историями о призраке Габи, чем десятки ребят, вернувшихся в лагерь Рейнольдс, я, вероятно, должна быть последним человеком, который последовал бы к ней за Финном. Но вот я здесь, всего пять минут спустя, стою у подножия дерева, которое якобы принадлежит призраку и передо мной тень человека в форме Финна вырисовывает огромные фигуры на земле.

Я с хрустом ступаю на валяющуюся на земле ветку, замирая на месте, и тут между ветвей высовывается лицо Финна. Он смотрит на меня, закрывает глаза и говорит:

– Черт.

– Я тоже рада тебя видеть.

Он поворачивает голову в сторону горизонта, который темнеет с каждой секундой.

– Я не застрял.

– Это похоже на то, что сказал бы застрявший человек.

– Савви с тобой?

У меня даже нет сил обидеться. Даже если бы были, у нас есть проблемы посерьезнее – его голос звучит так, словно он находится на грани паники.

– Только я.

Прежде чем он успевает выкрикнуть еще какое-нибудь оправдание или любое другое свое словечко, я перетягиваю ремень сумки, чтобы камера Поппи оказалась у меня на спине, разминаю запястья и начинаю карабкаться на дерево. Это не совсем легкий подвиг без должного освещения, но в этом-то и проблема. Нет времени возвращаться за Савви или кем-нибудь другим. У меня есть около пяти минут, чтобы помочь ему, прежде чем солнце скроется от нас и весь лагерь погрузится во тьму.

– Тебе вовсе не обязательно.

Я быстра, быстрее, чем Финн ожидает. Его глаза расширяются, когда я приближаюсь к нему, большие и красноватые, выдающие его состояние до того, как он успевает отвернуться.

– Что ты здесь делаешь?

Он цепляется за дерево и еще одну ветку, но, по крайней мере, кажется, что он расслабляется, когда я оказываюсь наверху. Между нами нет ничего, кроме коры и выцветшего знака «Загадай свое желание». Все его планы не смотреть на меня тут же рушатся, когда под моей рукой трещит ветка, и он вздрагивает всем телом.

– Разве у тебя нет своих проблем? – спрашивает он напряженным голосом.

Теперь я достаточно высоко, чтобы быть на уровне его глаз.

– Неплохое замечание.

Он смотрит на меня, в то же время, не глядя на меня – частично пытаясь разглядеть, и частично сосредоточившись на руках, которыми он обхватил дерево.

– Финн.

Он прислоняет голову к стволу дерева.

– Я… карабкался. И дело в том, что обычно я не лазаю по нему один. И я… немного…

– Застрял, – говорю я.

Он смущенно выдохнул.

– Ну, теперь я здесь. Я помогу тебе спуститься.

Такое ощущение, что это говорит кто-то другой. Я не привыкла чувствовать себя так, будто у меня есть авторитет, есть план действий. Это всегда лежало на Конни в нашем трио, или на родителях дома, или на армии учителей и консультантов в школе. Я как бы предполагала, что у меня это плохо получается.

И, возможно, все осталось так же, но сейчас нет времени размышлять об этом.

– Да, – говорит Финн, но это звучит не столько как «да», сколько так, словно он подавился собственной слюной.

Я пробую другую тактику.

– Зачем ты вообще сюда полез?

– Чтобы загадать желание, – говорит он непринужденно. – Эх.

Я пытаюсь вспомнить, какие желания мы загадывали, но мне кажется, что прошли годы с тех пор, как он впервые привел меня сюда. Лео сказал мне однажды, что все клетки кожи обновляются каждые две-три недели, но в этот раз я как будто почувствовала это – каждая из них умирает и возрождается, создавая новую версию меня с гранями и частями, которым я еще не знаю применения.

Тогда мои желания были такими конкретными. Возможно, я не могла решить свои проблемы, но, по крайней мере, я могла дать им имена. Сейчас я даже не знаю, с чего начать.

Именно поэтому я вспомнила, что именно сказал тогда Финн, потому что это именно то, что я чувствую все эти недели спустя.

– Чтобы все было не так хреново?

Он издал хрип, который можно счесть за смех, уводя голову в сторону от меня. Проблема в том, что его конечности слишком заняты приклеиванием к дереву, чтобы он мог отвести глаза или остановить слезу, быстро скатившуюся по его щеке.

– Ты знаешь, что я даже не должен был ехать в лагерь в этом году? Мы собирались отправиться в большое путешествие по США вместе с семьей – я и мои мама и папа. Мы планировали эту поездку несколько лет.

У меня сжалась грудь, я гадаю, что будет на другом конце этой истории, и по выражению его лица понимаю, что сейчас все перейдет от плохого к худшему.

– Но потом моя мама просто ушла.

Он говорит это с таким недоумением, словно это случилось только что. Будто бы он застрял сейчас не на дереве, а в этом уходе мамы.

Я жду, пока он продолжит, но он витает где-то в сотне миль от этих ветвей деревьев, там, куда я не в силах дотянуться.

– То есть она бросила твоего отца, или…

Финн качает головой, и частично возвращается в реальность.

– Я имею в виду… она просто пришла ко мне в комнату однажды утром и сказала, что едет в Чикаго к дяде, хочу ли я поехать, и я сказал «да». Она сказала, что будет ждать меня внизу. Я спросил: «Постой, прямо сейчас?», и она ответила «да», а я сказал «у меня ведь школа» и… – Поток бреда Финна остановился, как поезд, который затормозил, поняв, что вот-вот сойдет с рельсов. – То есть я едва успел открыть глаза. Я не думал…

Уже почти совсем стемнело. Все шансы использовать солнечный свет для того, чтобы спуститься вниз, потеряны, поэтому я оставляю попытки поторопить его. Я вишу и позволяю времени идти вместе с нами.

– Сейчас она живет там, в Чикаго. Она просто решила, что больше не хочет быть с моим отцом, и уехала от нас обоих.

Я цепляюсь за то, что он сказал раньше, зная, что это не поможет, но не находя других слов.

– Но она хотела, чтобы ты поехал с ней.

Финн резко выдыхает, наконец, отрывает лоб от дерева, чтобы посмотреть на меня.

– Нет, не хотела. Если она так попросила меня, то нет. Ты спрашиваешь кого-то о чем-то подобном, только если хочешь услышать ответ «нет».

Я всматриваюсь в непроглядную тьму внизу, пытаясь понять, что могло прийти ей в голову. Она не хотела, чтобы он шел с ней, потому что знала, что его мир находится здесь. Она не хотела, чтобы он чувствовал, что должен сказать «да» и оставить все позади, но все же хотела, чтобы он знал, что она любит его. Потому что иногда попытка защитить людей от твоих собственных хреновых решений настолько невозможна, что нет правильного и неправильного способа сделать это – все в конце концов подрывается на месте. Можно только попытаться предугадать, в каком направлении произойдет взрыв.

Эта мысль подбирается слишком близко к моему гневу, с которым я еще не готова расстаться, и колет, как игла, пытаясь проколоть его. Беда в том, что я прекрасно понимаю, почему мои родители поступили так, как поступили. Но это не меняет того, что я чувствую по отношению ко всему этому сейчас.

– Это был не выбор. Это была ловушка. И в любом случае… – Его голос становится низким. По крайней мере, он больше не выглядит испуганным. Только усталым. Пристыженным. – После этого я кое-что испортил. Я сказал ей, что ненавижу ее и никогда больше не хочу видеть.

Мое собственное «да пошли вы нахрен» все еще дребезжит по всему лагерю, как пинбольный шарик.

– Ты говорил это не всерьез, – говорю я.

– Думаю, когда я это говорил – было всерьез.

Мы на мгновение замолчали.

– Это дерьмово, – говорит он. – То, как она ушла, я имею в виду. Я совершил некоторые вещи, которые мне не следовало делать. Испортил свои оценки. Мой отец заставил меня вернуться к этой пресловутой «Методике Рейнольдс», в основном, чтобы наказать, но думаю, что еще он просто не хочет больше иметь со мной дело. А моя мама…

– Ты думал, что она вернется домой. Когда все стало совсем дерьмово.

Его лицо напрягается, как будто он изо всех сил пытается держать себя в руках, но его челюсть начинает дрожать.

– Твои родители явились сюда в мгновение ока, – говорит он детским голосом, какого я никогда раньше не слышала. – Они все еще здесь. А мои слишком злы друг на друга, чтобы помнить о моем существовании.

Он смотрит на табличку «Загадай свое желание» так пристально, будто может поджечь ее. Я не думаю, что у него такая цель. Просто она находится в поле его зрения, и вокруг слишком темно, чтобы заглянуть за нее и рассмотреть что-то еще.

– Я думал, когда приехал сюда, что это поможет, планировал провести время с друзьями. Но они все заняты работой в лагере, а я… Я остался в стороне.

Это вызывает в моей душе такой отклик, какой я желала бы не испытывать. Ко мне вроде как подкралось то самое чувство – месяцы, когда Конни была слишком занята для, чтобы проводить время со мной, а затем уехала в Европу. Шок от того, что Лео уезжает навсегда. Может быть, именно поэтому меня тянуло к Финну все лето. Мы оба пытаемся угнаться за людьми, которые, кажется, уже ушли.

Я знаю, что он думает о том же, когда говорит:

– Я рад, что ты здесь.

– Ну, наверное, я сейчас не тот человек, который должен давать советы по поводу семьи, – признаю я. – Но я думаю, что ты должен позвонить своей маме.

В кои-то веки он не суетится и не старается быть на шаг впереди со своими шуточками.

– Что я должен сделать, извиниться?

– Может, никто не должен извиняться, – тихо говорю я. – Может, вам просто нужно поговорить.

Слова оседают где-то в ветвях. Мы ближе, чем когда-либо, но нас разделяют целые вселенные – Финн в своей комнате, а я на парковке, и мы оба пытаемся пережить события, которые произошли слишком быстро и смириться с неизбежностью произошедшего.

Финн прерывает молчание стоном.

– Знаешь, я собирался потратить это лето, пытаясь произвести на тебя впечатление. И вот я уже шмыгаю носом, застряв на дереве.

– Ну, я все еще под впечатлением, – говорю я, пытаясь поднять ему настроение. – Эта высота – не шуточки. Ты теперь практически альфа-самец среди всех белок на острове.

– Только вот как, черт возьми, мне спуститься обратно?

– Медленно. Взывая к милости призрака Габи.

– Пусть она будет такой же милосердной, как и супермертвой.

Я протягиваю руку и касаюсь его запястья, легкий жест, чтобы не испугать его.

– Ты уже загадал свое желание?

– Нет, я был слишком занят, пытаясь не превратиться в лесной блин.

– Мы загадаем его вместе. А потом спустимся.

Финн кивает, покрепче прижимается к дереву и закрывает свои глаза. Я тоже закрываю свои, мое желание настолько мгновенно всплывает в голове, что кажется будто оно формировалось там весь день. На этот раз оно короткое, но намного больше, чем могут вместить в себя слова. Я желаю мира. Чтобы все потерянные годы обрели ценность. Чтобы каждый вышел из этой ситуации сильнее, чем был до нее.

Мы с Финном заканчиваем свои пожелания в один момент, выдыхая их в темноту. Он сверкает глазами в мою сторону, прорезая ночную мглу, и так широко смотрит на меня, что я вижу в них себя так же, как и его.

Я наклоняюсь вперед и целую его в щеку, но это не столько поцелуй, сколько понимание. В нем нет ни трепета, ни подката, ни желания, чтобы это было чем-то большим. Есть только мои губы на его коже и тихий комфорт от того, что меня видят и понимают.

– Хорошо, – говорю я твердым, как у Савви, голосом, когда она проводит инструктаж для отдыхающих. – Вот что мы сделаем. Я использую фонарик на своем телефоне, чтобы освещать путь вниз. Я пойду первой, чтобы ты мог следить за моими движениями и повторять их.

Финн тяжело сглотнул.

– Да. Круто.

– Мы будем двигаться медленно.

И мы так и делаем. То самое дерево, на вершине которого я оказалась меньше чем за минуту, требует мучительных десяти, чтобы спуститься обратно вниз. Я проговариваю Финну каждый шаг, делая паузы во время его панических порывов. Я начинаю понимать о Финне то, что все остальные здесь, должно быть, уже знают: он не рисковый парень, не бунтарь. Он как растерянный ребенок и ведет себя в точности так.

– Почти закончили, – говорю я ему.

В этот момент телефон оживает в моих руках, и на экране появляется фотография Савви. Я вздрагиваю от неожиданности, раздается хруст – крошечная, глупейшая оплошность – и я преодолеваю последние полтора метра, падая, тянусь к ветке, которой нет, и с глухим звуком плюхаюсь на землю.

– Черт. Эбби, ты в порядке?

– В порядке, – ворчу я.

Я еще не знаю, ложь ли это. Я все еще слишком в шоке, чтобы отдать себе отчет, но я не хочу его пугать. Камера Поппи чудом не пострадала, и это все, что для меня действительно важно.

– Подожди, я возьму фонарик, и ты сможешь…

Я втягиваю воздух, потому что, когда хватаюсь за телефон в темноте, я чувствую это. Боль в моем левом запястье, которая пронзает локоть, плечо, и прилетает сигналом «о нет» в мой мозг.

Я не обращаю на это внимания, другой рукой нащупывая телефон и светя фонариком в сторону Финна, даже когда боль начинает биться в такт с сердцем и расползается по всей руке. Он прокладывает себе путь и изо всех сил карабкается вниз, чтобы помочь мне подняться. Я отмахиваюсь от него, используя правую руку, чтобы поднять очень ушибленную себя.

– Ты уверена, что все в порядке?

Я демонстративно потягиваюсь. Все остальное, по крайней мере, кажется в полном порядке.

– Поверь мне. Моя задница переживала вещи куда хуже.

Я не вижу Финна в темноте, но чувствую его тревожную улыбку. Он протягивает руку в темноте и хватает мою уцелевшую руку, сжимая ее.

– Спасибо, – говорит он.

Я сжимаю ее в ответ, и мне кажется, что мы не столько загадали желание, сколько дали себе обещание. Теперь нам просто нужно придумать, как его выполнить.

Глава двадцать восьмая

– Офигеть, Эбби.

Не самый приятный способ проснуться, и от этого лучше не становится. Пульсация в моем запястье усилилась до масштабов боли с тревогой максимального уровня, которая, кажется, становится только сильнее по мере того, как я просыпаюсь. Я с трудом открываю глаза и вижу Кэм, которая смотрит на мою руку, как будто это фильм ужасов.

– Ты подралась с медведем?

Я прослеживаю ее взгляд до своего запястья, которое распухло до размеров и формы изуродованной зверушки из воздушного шарика. Я пытаюсь засунуть его под одеяло, но в итоге шиплю от боли, прежде чем мне удается сдвинуть руку больше чем на пару миллиметров.

Голова Иззи появляется у моей кровати.

– Тебе нужно сходить к медсестре.

– Што случилось? – Джемми, которая не любит утро до тех пор, пока кто-нибудь не положит в нее еду, мямлит с верхней койки.

– Мое запястье похоже на сердитую картошку, – сообщаю я ей.

– Картошка, – бормочет она, погружаясь обратно в сон к тому моменту, как заканчивает произносить это слово.

– Серьезно, – говорит Иззи, – к медсестре. Сейчас же. Мы тебя проводим.

Я сажусь, голова болит, а тело одеревенело из-за вчерашних плачевных событий. Мне нужна вода, аспирин и, может быть, кто-нибудь отпилит мне руку. Но вместе с болью приходит еще более жестокое осознание: мне нужно найти Савви и извиниться. У меня так и не появилось возможности позвонить ей прошлой ночью, но если меня собираются вытащить отсюда, и я не имею ни малейшего представления о том, когда я увижу ее снова, то нужно очистить совесть.

– Я в порядке, – говорю я. Смерив взглядом Иззи, я добавляю: – Ладно, я в отвратном состоянии, но я буду в порядке, если доберусь до офиса. Иди позавтракай. Займи мне место.

Это противоположно тому, что я должна сказать им на прощание. Но до меня это еще не дошло, хотя, по моим расчетам, у меня есть около получаса до того, как подъедут родители. Они позвонили Виктории вчера вечером, чтобы сообщить мне, когда их ждать. Этого времени недостаточно, но это единственное время, которое у меня есть.

Я натягиваю свитер, чтобы скрыть свое уродливое запястье, хотя снаружи уже довольно жарко, и выходя из хижины возникает ощущение будто бы вдыхаешь теплый суп. Я не хочу, чтобы Финн увидел мою руку и почувствовал себя плохо, и не хочу, чтобы родители устроили из-за этого громкую сцену перед нашим отъездом.

Я уже выхожу из кухни, когда меня настигает не кто иной, как Финн, который выглядит примерно так же устало, как и я. Он замедляет бег, когда доходит до меня, выглядя бледным при свете дня, но в его глазах снова появилась озорная искра Финна.

– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – говорит он, останавливаясь. – И спасибо тебе за прошлую ночь.

Я машу ему своей здоровой рукой.

Его улыбка слабее, чем обычно.

– Я хочу сказать, что я бы, наверное, все еще висел там, если б не ты. Им, наверное, пришлось бы вызвать пожарную бригаду или что-то в этом роде. И моя репутация «крутого парня» пошла бы коту под хвост.

– В основном поэтому я и помогла. Не дай бог какой-нибудь более крутой парень затмил бы тебя на сцене.

Финн благодарно рассмеялся, покачиваясь на пятках и откинув рукой копну волос назад.

– Ну, я найду тебя где-нибудь в интернете. Увидимся, когда лагерь закончится?

– Конечно.

На его лицо вернулось обычное озорство.

– Может быть, тогда я приглашу тебя на настоящее свидание. Не такое страшное – всего-то высоте двенадцати метров над уровнем моря.

Прежде чем я успеваю отреагировать, он обнимает меня так крепко, что мои ноги отрываются от земли. Я обнимаю его одной рукой в ответ, ощущая внезапный и обжигающий жар глаз Лео. Финн отстраняется и треплет меня по щеке.

– Пока, Баблз.

– Пока.

В тот момент, когда Финн убегает, а я стою и смотрю, как он уходит, я думаю о том, чтобы не оборачиваться. Просто обойти здание с другой стороны и пойти на завтрак, оставив Лео и его глаза там, чтобы он просверлил ими дырки в грязи.

– Что ж, думаю, я знаю, почему ты не написала смс после того, как нашла его, – говорит Лео. Он пытается говорить непринужденно, но терпит неудачу так эффектно, что я слышу резкость в его голосе, даже стоя к нему спиной. – Значит, между вами с Финном действительно что-то есть?

Похоже, мы переходим сразу к делу. Я поворачиваюсь, приготовившись столкнуться с его раздражением, но не ко всему остальному, что я вижу – боли, искрящейся в его глазах, тяжести в его плечах.

Я делаю вдох. Ему непозволительно чувствовать обиду. Не после всех этих последних нескольких месяцев, и уж точно не после последних двух дней.

– Ну и что, если так? – говорю я. Нечто, зарождавшееся во мне вчера, тут же вернулось и ищет неприятности. На этот раз я не возражаю.

Лео моргает, глядя на меня, как будто у него был какой-то сценарий того, как должен был пройти этот разговор, а я бросила его в грязь.

– Хорошо. – Он говорит это медленно, его взгляд все еще прикован ко мне, но лицо уже опустилось к земле. – Что ж. Надеюсь, вы двое… счастливы.

Слова звучат натянуто и фальшиво, и он замирает на месте, как будто не может решить, хочет ли он продолжать напирать на меня или повернуться и уйти. Я удивляю нас обоих, принимая решение за него.

– Хорошо, вот и все. – Он обращает на меня все свое внимание, выпрямляясь, чтобы лицом к лицу встретиться с моими словами. – Ну и что, что я с Финном? Почему тебя это вообще волнует?

– Почему меня это волнует?

Я еще сильнее вдавливаю пятки в грязь, приготавливаясь к исходу. Вот он – момент, который должен был произойти после БНИ, и его повтора прошлой ночью. Это была неизбежность. Это был поворот, который не мог сломаться. Правда, с которой никто из нас не хотел сталкиваться.

– Ну, во-первых, – говорит он, улавливая мой намек, – он плохо влияет на тебя. Думаешь, я не слышал, как он вчера вечером затащил тебя на это дурацкое дерево желаний? Или на прошлой неделе, когда вы двое пытались забраться на крышу хижины? Или на днях, когда вы улизнули с чертовой территории лагеря, чтобы сделать фотографии с причала соседнего лагеря, или…

– Он не подвергает меня опасности, он делает это, потому что помогает мне…

– Потому что он пытается застать тебя наедине…

– …и действительно заботится о моем увлечении фотографией.

Я произношу эти слова пренебрежительно, пытаясь прервать этот спор и перейти к самой сути, которая ни коим образом не связана с Финном, зато очень тесно связана с нами.

– Ты думаешь, меня не волнует твое увлечение фотографией? – спрашивает Лео с возмущенным смехом. – Я даже не… даже не знаю, что на это ответить. Я имею в виду – если ты думаешь, что я не поддерживаю тебя, есть целая страница в инстаграме, полная твоих фотографий, которые показывают, насколько ты не права в этом случае.

Я стиснула зубы. Мы оба знаем, к чему я веду.

– Похоже, тебе нравится удерживать меня.

– Когда это я…

– Это не связано с фотографией, – перебиваю его я. Неистовый ураган моего гнева усилился, принял форму, за которую я могу держаться, придавая каждому слову, исходящему от меня, свой собственный вес. – Это подвешенное состояние все чертово лето. Я не нравлюсь тебе настолько, чтобы ты хотел быть со мной, но ты не хочешь, чтобы я обрела счастье с кем-то еще.

Лео смотрит на меня, настолько потрясенный, что я могла бы сжать свое обвинение в кулак и бросить его в него. Но тут словно что-то прорвало плотину, и все устремилось за ней, пробивая себе путь на поверхность.

– Да, я все понимаю, Лео. Ты не воспринимаешь меня так, как я воспринимаю или воспринимала тебя. – Моя решимость утекает из меня, так что мне приходится проглатывать слова, обращаясь по большей части к груди Лео, чем к его лицу. – И кто знает, что бы случилось, если бы Конни не… – Я качаю головой. – Но все в порядке. Я заставила себя пережить это, потому что так поступают друзья. Потому что ты важен для меня. Но тебя настолько не заботят мои чувства, что ты даже не подумал сказать мне, что ты уезжаешь, прежде чем принять такое решение.

Мой голос срывается на последнем слове. Что-то раскалывается в нем, судя по выражению его лица, и я понимаю, что наконец-то достучалась до него. Теперь я не живу в удобном промежуточном положении, притворяясь, что Лео знает и не знает, что я чувствую. Все разложено по полочкам, и я вместе с этим.

– Ты думаешь, я не сказал тебе, потому что ты не важна для меня?

Я могу только смотреть на него. Я не знаю, как еще ответить, чтобы не выдавать того, что внутри меня.

– Неужели ты не понимаешь? – Глаза Лео загораются, и теперь уже я молчу в полном шоке. – Я почти отказался от поездки. Потому что, конечно, ты мне нравишься, Эбби. Я хотел сказать тебе, но я… я знал, что не смогу этого сделать, если когда-нибудь уеду.

Вздох, который я собиралась выпустить, застрял у меня в горле, мой гнев растворился так быстро, что мои кости почти забыли, как поддерживать мое тело без него.

– Что?

Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Я вижу, как отражаются мое замешательство и боль. Я вижу, как шестеренки вращаются в его мозгу так же, как они вращаются в моем, насколько значимо то, что он только что сказал, и что это значит, а что нет.

– Лео, я… – Я хочу быть счастливой. Я ждала несколько месяцев, надеялась вопреки всякой надежде, что он скажет мне это. Но я никогда не думала, что после этого он скажет что-то настолько мрачное.

– Ты думаешь, я буду стоять на твоем пути? После всего, через что мы прошли, ты действительно так обо мне думаешь?

Лео закрывает глаза, выдыхая что-то тяжелее воздуха.

– Нет, Эбби, в этом все дело. Я боялся, что буду стоять на своем пути. Потому что я знал, что, если ты чувствуешь то же самое, я никогда не смогу уйти.

Мы оба затаили дыхание, зная, что следующие несколько мгновений определят то, кем мы являемся в этой жизни друг для друга. Мы сделали безрассудные шаги, чтобы прийти к этому моменту, но нам придется теперь ступать осторожно, чтобы вернуться обратно.

Я качаю головой.

– Я бы заставила тебя уехать. Ты ведь знаешь это, верно? – Я даже не задумываюсь, когда делаю шаг к нему и поднимаю руку вверх. – Вот что…

– О боже. Эбби.

Его взгляд прикован к моему запястью. Боль пронзила мою руку – неудобное и такое несвоевременное напоминание о том, что я сломана в прямом и переносном смысле этого слова. Я пытаюсь прикрыть запястье рукавом, но Лео слишком быстро реагирует, его прикосновение легкое, как перышко, но достаточно твердое, чтобы я поняла, что лучше не отдергивать руку обратно.

– Какого хрена… Финн, – говорит он, отвечая на свой вопрос. Сейчас в его голосе звучит не столько злость, сколько беспокойство. Он целиком и полностью перешел в режим Бенволио, и его уже не вернуть. – Все выглядит очень плохо. Мы должны…

Лео поднимает глаза на звук шагов. Я уже знаю, кто это, по выражению его лица, но это не делает меня более готовой услышать дрожь в голосе моей мамы, когда она говорит:

– Мы едем домой. Сейчас же.