Текст книги "Дневники няни"

– Наверное, оно слишком велико в груди, – нерешительно роняю я.

Миссис N. кивает.

– Вот что значит грудное вскармливание, – брезгливо бросает она. – Давайте примерим третье. Хотите вина?

Тут я замечаю на туалетном столике открытую бутылку «Сансерре».

– Нет, спасибо, не стоит.

– Да бросьте! Бокалы на стойке бара.

Я прохожу через музыкальную комнату, куда из библиотеки доносятся звуки: «Я Мадлен! Я Мадлен».

Когда я возвращаюсь, она уже стоит в третьем платье в стиле ампир из шелка-сырца и удивительно напоминает Жозефину.

– О, это гораздо лучше. Вам идет завышенная талия.

– Да, но оно не слишком сексуально, правда?

– Вероятно… нет, оно прекрасно, но все зависит от того, как вы хотите выглядеть.

– Ослепительной, няня. Неотразимой.

Мы улыбаемся друг другу, и она, зайдя за китайскую ширму, объявляет:

– У меня еще одно.

– Вы собираетесь оставить все? – спрашиваю я, разглядывая нули на болтающихся бирках,

– Нет, конечно, нет! Только одно, которое надену сегодня. Остальные верну. Кстати, не могли бы вы отвезти их завтра утром в «Бергдорф»?

– Без проблем. Съезжу, пока Грейер будет у приятеля.

– Верно! Застегните мне «молнию».

Я отставляю бокал и помогаю ей влезть в сногсшибательно сексуальное платье, напоминающее моду тридцатых годов.

– Да! – восклицаем мы, когда она смотрит в зеркало.

– Потрясающе! – добавляю я, и притом вполне искренне. Это единственное платье, которое показывает ее фигуру в самом выгодном свете. В нем она кажется не тощей, а грациозно-неземной. Глядя на ее отражение, я вдруг сознаю, что переживаю за нее. Переживаю за них.

– Как по-вашему, нужны тут серьги? Я должна надеть колье, которое подарил мне муж.

Она вынимает бриллиантовую нитку.

– Ну разве не прелесть? Но выглядеть кричаще мне тоже ни к чему.

– У вас есть маленькие «гвоздики»?

Она роется в шкатулке с драгоценностями, а я тем временем сажусь на бархатную скамью и попиваю вино.

– Эти?

Она показывает небольшие бриллиантовые серьги на «гвоздиках».

– Или эти?

Такие же, но рубиновые.

– Нет, определенно бриллианты, иначе будет слишком много красного.

– Я заехала сегодня к Шанель, купила помаду точно такого же оттенка, и вот!

Она вытягивает ногу. Ногти покрыты лаком «Шанель редкот».

– Идеально, – киваю я.

Она надевает серьги и накладывает помаду.

– Как по-вашему? О, подождите!..

Она подходит к сумке с этикеткой «Маноло Бланик» и вытаскивает коробку с изящными черными шелковыми босоножками.

– Не чересчур?

– Нет-нет! Они восхитительны! – протестую я, когда она надевает босоножки и вновь поворачивается ко мне.

– Ну как? Чего еще недостает?

– Ну… я бы сняла бигуди. Она смеется.

– Вы само совершенство.

Я быстро оглядываю ее напоследок.

– Только вот…

– Что?

– У вас есть «танга»?

Миссис N. снова смотрит в зеркало.

– О Боже! Вы правы.

Она принимается рыться в пластиковых пакетах, сложенных в ящичке с бельем.

– По-моему, мистер N. подарил мне пару во время нашего медового месяца. Блестяще! Просто блестяще! Вот они!

Она поднимает шикарные тонкие черные трусики от Ла Перла, с кремовой шелковой вышивкой. От души надеюсь, что это ее собственные.

В дверь звонят.

– НЯЯЯНЯ! Пиццу принесли.

– Спасибо, Грейер, – откликаюсь я.

– Сойдут и такие. Я готова. Большое спасибо.

Когда мы с Грейером умяли половину средней пиццы, я достала из рюкзака маленькую картонную коробочку.

– А сейчас десерт в честь Валентинова дня!

В коробочке лежат два шоколадных кекса, украшенных красными сердечками. Грейер тихо ахает при виде такого отступления от нарезанных фруктов и соевых печений. Я наливаю два стакана молока, и мы принимаемся за дело.

– А что это у вас?

Мы застываем, не донеся кексы до ртов.

– Няня пвинесла ошобые кексы на Ваентинов день, – оправдывается Грейер, принимаясь тем не менее жевать.

Миссис N. собрала длинные волосы в свободный узел и наложила косметику. И стала почти красавицей.

– О, как мило! Ты поблагодарил няню?

– Спашибо, – шепелявит он, обдавая меня фонтаном крошек.

– Машина должна подъехать с минуты на минуту.

Она присаживается на край банкетки, натянутая как струна, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли жужжание домофона. И при этом очень похожа на меня – старшеклассницу, разодетую, ожидающую звонка, чтобы узнать, чьи родители уехали за город, где мы встречаемся и где будет он.

Мы смущенно доедаем кексы, пока она изнывает от волнения.

– Что ж… – Она встает, как только я начинаю вытирать мордочку Гровера. – Подожду в кабинете. Не позовете ли меня, когда зазвонит домофон?

Она уходит, украдкой оглядываясь на домофон.

– Давай полетаем, няня, ну пожалуйста!

Он поднимает руки и принимается описывать круги вокруг меня, но я стоически мою тарелки.

– Грейер, по-моему, ты немного переел. Лучше достань свои раскраски, и мы посидим здесь, чтобы услышать звонок домофона.

Следующий час мы молча раскрашиваем книжки, передавая друг другу фломастеры, то и дело поглядывая на безмолвный домофон.

В восемь часов миссис N. зовет меня в кабинет. Она сидит на краю офисного кресла. На столе – старый «Вог». На подлокотнике – норка.

– Няня, не позвоните Джастин? Может, она знает что-то. Телефон – в списке самых неотложных, в кладовой.

– Конечно, сейчас.

В офисе никто не отвечает, поэтому я набираю номер сотового.

– Алло?

Где-то на другом конце звякают столовые приборы, и мне стыдно, что я мешаю праздничному ужину.

– Алло, Джастин? Это Нэн, няня Грейера. Простите, что беспокою вас, но мистер N. запаздывает, и я хотела бы спросить… может, вы знаете номер его рейса.

– Все осталось там, в офисе…

– Миссис N. немного тревожится, – настаиваю я, пытаясь донести до нее всю безотлагательность ситуации.

– Няня! Не могу найти красный фломастер! – взывает Грейер с банкетки.

– Послушайте… я уверена, что он скоро даст о себе знать. Следует пауза, в продолжение которой я слышу нарастающий шум ресторанного веселья.

– Простите, няня, я ничем не могу вам помочь…

И тут меня осеняет. Я знаю, просто нюхом чувствую, Что происходит!

– Няяяня! Мне нужен красный фломастер! Без него не получается!

– Ладно, спасибо.

– Ну? – спрашивает миссис N. из-за спины.

– Джастин не на работе и не помнит, когда он должен прилететь.

Я поспешно отхожу и принимаюсь рыться в ведерке с фломастерами. Грейер усердно корпит над раскраской.

Может, я не то делаю? Может, нужно сказать что-то? Но что? Какие у меня факты? Предположим, я знаю, что мисс Чикаго месяц назад была здесь, но с тех пор все могло измениться. Откуда мне известно, что дело не в опоздании?

– Почему бы вам не включить канал «Погода»? – предлагаю я, наклоняясь, чтобы поднять закатившийся под скамью красный фломастер. – Может, О'Хара не принимает самолеты?

Я кладу фломастер рядом с кулачком Грейера и выпрямляюсь.

– Сейчас я позвоню в аэропорт. Рейсом какой компании он летел?

– Джастин знает. И заодно позвоните в «Лютецию» и предупредите, чтобы они никому не отдавали наш столик.

Она почти бежит к библиотеке. Грейер вскакивает и мчится за ней.

Трижды мне сообщают, что абонент недоступен, но поскольку Джастин бросила меня на произвол судьбы, продолжаю звонить до тех пор, пока она не откликается. В трубке бьется раздраженный голос:

– Алло?!

– Джастин, мне ужасно жаль, но рейсом какой компании он летит?

– «Американ». Только, Нэн… я на вашем месте не стала бы… – Ее голос обрывается.

– Что?!

– Он обязательно позвонит. Я не стала бы беспокоиться…

– Поняла. Что же, спасибо, до свидания.

Я получаю номер по справочной, потому что не знаю, как дальше быть.

– Здравствуйте, спасибо за то, что позвонили в «Американ эрлайнз». С вами говорит Венди. Чем могу помочь?

– Здравствуйте. Я хотела бы узнать, задерживались ли сегодня вечером какие-нибудь рейсы из Чикаго в Нью-Йорк и не изменил ли номер рейса пассажир N.?

– Простите, но мы не даем информации по отдельным пассажирам.

– В таком случае скажите хотя бы, все ли самолеты вылетели по расписанию?

– Минутку. Я проверю.

Включается другой канал.

– Здравствуйте, это квартира N. Могу я спросить, кто звонит?

– Кто это? – звучит мужской голос.

– Привет, это няня…

– Кто?

– Няня…

– Не важно. Послушайте, передайте миссис N., что в Чикаго снегопад и самолеты не выпускают. Позвоню завтра.

– Но она наверняка хотела бы поговорить…

– Сейчас не могу.

Короткие гудки.

Я переключаюсь на другой канал.

– Алло, мисс! Сегодня рейсы не задерживались. Все самолеты принимались строго по расписанию.

– Спасибо, – вздыхаю я, вешая трубку. Черт! Черт!! Черт!!!

Я медленно прохожу через гостиную и подсматриваю из-за двери библиотеки, как миссис N. и Грейер, сидящие на синем кожаном диване, изучают погоду на Среднем Западе.

«Оставайтесь с нами, потому что после перерыва на рекламу мы свяжемся с Синди из Литл-Спрингс, которая расскажет, что делается на ее заднем крылечке», – вещает из телевизора задорный голосок.

Мне становится дурно.

– Няня!

Она летит ко мне, едва не сбивая с ног.

– Меня только сейчас осенило: позвоните Джастин и узнайте телефон его отеля. Погода хорошая; может, совещание затянулось?

– Э… собственно говоря, мистер N. только что позвонил по другой линии, пока я ждала ответа справочной авиакомпании, и сказал именно это – совещание затянулась. Передал, что позвонит завтра вечером и… э…

Она повелительно поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.

– Почему вы не пришли за мной?

– Э… он сказал, что должен идти…

– Понятно, – цедит она, поджимая губы. – И что еще он сказал?

Я чувствую, как по спине катится пот.

– Он сказал… э… что проведет ночь в Чикаго.

И поспешно отвожу глаза. Она делает шаг навстречу.

– Няня. Я хочу. Услышать от вас. Дословно. Что он сказал. «Пожалуйста, не заставляй меня делать это…»

– Итак?

Она ждет ответа.

– Он сказал, что в Чикаго снег и что он позвонит вам завтра, – тихо отвечаю я.

Она содрогается. Я вскидываю голову, но у нее такой вид, словно я только что ударила ее по лицу. Поэтому я поспешно опускаю глаза и начинаю рассматривать пол. Она идет в библиотеку, поднимает пульт и выключает телевизор, ввергая комнату в темноту и немоту. И эта стройная фигурка долго остается без движения, освещенная лишь огнями Парк-авеню. Красное шелковое платье чуть поблескивает, едва оттененное синей мебелью. Ее рука все еще стискивает пульт.

Грейер не сводит с меня широко раскрытых вопроси тельных глаз, и я спохватываюсь:

– Пойдем, Грейер. Тебе пора спать.

Я протягиваю ему руку, он сползает с дивана и без единого слова протеста следует за мной. Пока мы чистим зубы и надеваем пижаму, он кажется необычайно притихшим. Чтобы немного подбодрить его, я читаю «Мейзи ложится спать», историю о маленькой мышке.

– Мейзи почистила зубы. А Грейер почистил зубы?

– Да.

– Мейзи умылась. А Грейер умылся?

– Да.

И так далее и тому подобное, пока он не зевает и не закрывает глаза. Я встаю, целую его в лоб и, вдруг сообразив, что он вцепился в мой свитер, осторожно разгибаю маленькие пальчики.

– Спокойной ночи, Гровер.

Закрываю дверь, нерешительно выхожу в холодный серый свет мраморного фойе.

– Миссис N.! Я ухожу. Вы слышите?

Молчание.

Я бреду длинным темным коридором, через бесконечные жаркие озерца света, озаряющего картины, к ее спальне. Дверь открыта.

– Миссис N.?

Я вхожу в спальню и слышу приглушенный плач из гардеробной.

– Э… миссис N., Грейер спит. Вам ничего не нужно? Молчание.

– Я должна идти.

Я стою прямо напротив двери и слушаю тихие всхлипывания. Сердце сжимается, как представлю ее, свернувшуюся комочком на полу в своем нарядном вечернем платье.

– Няня, – доносится вымученно-жизнерадостный голос, – это вы?

– Да.

Я собираю пустые бокалы, стараясь не звякнуть стеклом.

– Вы уже уходите? Хорошо, увидимся завтра.

– Э… тут еще осталась пицца. Хотите, разогрею?

– Нет, не стоит. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я иду длинным бежевым коридором на кухню, кладу бокалы в раковину и на всякий случай вынимаю фруктовую тарелку. Пожалуй, лучше сначала спуститься вниз, прежде чем отменить заказ в ресторане.

Возвращаюсь в холл, хватаю куртку и ботинки и вынимаю из кармана коляски сердце Грейера, роняющее красные блестки. Встаю на колени, собираю блестки и вместе с сердцем сую в рюкзак.

Ее тихие рыдания сменяются тонким жалобным воем, и я осторожно закрываю за собой дверь.

Глава 7
С ПРИСКОРБИЕМ УВЕДОМЛЯЕМ ВАС

Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по всему дому как потерянные…

Л.Н. Толстой. Анна Каренина

В понедельник, в полдень, я стою во дворе детского сада, наблюдая, как миссис Баттерс гладит по головкам своих закутанных питомцев, прежде чем передать ожидающим няням. Где же Грейер?

– Миссис Баттерс, – зову я.

– Да?

– Грейер был сегодня в саду?

– Нет, – сообщает она, широко улыбаясь.

– Ладно, спасибо.

– Не за что.

– Что же, тогда…

Она кивает, показывая этим, что продуктивный обмен мнениями закончен, и вперевалочку ковыляет в здание. Ветер развевает шарф, составленный из бархатных лоскутков. Я нерешительно переминаюсь, не зная, как поступить. Лезу в карман за сотовым и едва не падаю от сильного удара по ноге. Поворачиваюсь и вижу миниатюрную женщину, почти карлицу, укоризненно качающую головой в адрес очень крупного мальчишки, скорчившегося в грозной стойке карате.

– Нет, Дарвин, так нельзя! Нехорошо драться с людьми!

– Где Грейер? Я хочу поиграть с его игрушками!

– Простите, чем могу помочь? – спрашиваю я, потирая ногу.

Няня осторожно отрывает пальцы мальчишки от своего лица.

– Я Сайма. А это Дарвин. Сегодня мы должны были играть с Грейером.

– Я хочу увидеть его игрушки. СЕЙЧАС!!! – орет ее питомец, яростно демонстрируя приемы карате.

– Рада познакомиться, Сайма. Я Нэн. Похоже, Грейер остался сегодня дома, но я не знала, что к нему должны были прийти. Сейчас позвоню его матери.

Я набираю номер, но слышу автоответчик и отключаюсь.

– В таком случае едем домой, – решаю я, пытаясь улыбнуться, хотя на сердце тревожно. Кто знает, что мы увидим дома?!

Я помогаю Сайме нести сумку Дарвина, и мы пробираемся через слякоть к дому 721. Я с первого взгляда проникаюсь к Дарвину искренней неприязнью, и хотя провела в его обществе всего три минуты, то и дело морщусь. Сайма же, по-видимому, обладает бесконечным терпением и делает все возможное, чтобы уклониться от его ударов.

Я сую ключ в замочную скважину, медленно открываю дверь и зову:

– Привет, я здесь, с Дарвином и Саймой!

– О Господи! – ахает Сайма, оглядываясь. Аромат роз почти невыносим. После неудавшегося Валентинова дня, когда мистер N. не вернулся из деловой поездки, ставшей самой длинной в истории семьи, он в свое отсутствие каждое утро посылает жене две дюжины роз на длинных стеблях. Миссис N. отказывается ставить их в своих комнатах, но и выбрасывать, похоже, не собирается. Более тридцати ваз теснятся в гостиной, столовой и кухне. Несмотря на то что кондиционер включен, он только разносит навязчивый запах по квартире. Судя по тому, что я почерпнула из прилагаемых к букетам карточек, мистер N пообещал на этот уик-энд отвезти жену и ребенка к родным в Коннектикут, а это означает, что у меня было бы два божественных выходных. Первых с того памятного Валентинова дня.

– ГРЕЙЕР!!! ГРЕЙЕРРР!!! – завопил Дарвин во все горло, прежде чем сорвал с себя пальтишко и ринулся к комнате Грейера.

– Пожалуйста, снимайте куртку и садитесь. Я пойду узнаю, где мать Грейера, и дам знать, что мы пришли.

Я кладу сумку Дарвина рядом со скамьей и снимаю сапоги.

– Ничего, спасибо, я останусь в куртке.

Судя по улыбке, мне нет нужды объяснять ей, как в доме появилась оранжерея. Я с трудом пробираюсь между ваз к кабинету миссис N., но там никого нет. Следую на звук гиеньего хохота в комнату Грейера, где его кровать служит баррикадой в войне между одетым в пижаму хозяином и Дарвином.

– Привет, Гровер.

Но он сосредоточенно бомбардирует гостя плюшевыми игрушками и так увлекся, что почти не замечает меня.

– Нэн, я есть хочу. Где мой завтрак?

– Хочешь сказать, ленч? А где твоя мама? Он ловко уклоняется от летящей лягушки.

– Не знаю. И не ленч, а завтрак. Ха!

Я нахожу Конни в кабинете мистера N., где она превращает в диван бывший форт Грейера. Такого разгрома в этой квартире я еще не видела. На полу выстроились тарелочки с объедками пиццы, а рядом разбросаны вынутые из футляров кассеты с диснеевскими мультиками.

– Привет, Конни, как ваш уик-энд?

– Сами видите. – Она красноречиво обводит комнату рукой. – Эти два дня я просидела здесь. Мистер N. так и не появился, а она не хотела быть одна с Грейером. Представляете, заставила меня проделать такой путь из Бронкса, в пятницу, в одиннадцать! Пришлось отвезти детей к сестре. А она даже за такси не заплатила. И весь уик-энд словом не перемолвилась с бедным мальчишкой.

Она принимается собирать тарелки.

– Прошлой ночью я наконец сказала, что должна ехать домой, но это ей не понравилось.

– О Боже, Конни! Мне очень жаль. Как ужасно! Ей следовало бы позвонить мне – я по крайней мере смогла бы сменять вас по вечерам.

– Что? И позволить таким, как вы, знать, что она не способна заманить домой собственного мужа?

– Где она?

Она показывает на хозяйскую спальню:

– Ее высочество заявилось домой час назад и закрылось в своей комнате.

Я стучу в дверь:

– Миссис N.?

Тишина. Я толкаю ручку и несколько секунд отчаянно моргаю, привыкая к темноте. Она сидит на ковре цвета сурового полотна, окруженная магазинными пакетами. Из-под норковой шубы выглядывает фланелевая ночная сорочка. Тяжелые шелковые занавеси задернуты.

– Не могли бы вы закрыть дверь?

Она прислоняется головой к бюро, глубоко дыша в лиловую скомканную салфетку, очевидно, вынутую из пакета. Вытирает нос и смотрит в потолок. Боясь, что любой заданный мной вопрос может показаться бестактным, жду, пока она начнет первая.

Она смотрит в темноту и глухо бормочет:

– Как ваш уик-энд, няня?

– Неплохо.

– Мы замечательно провели время. Коннектикут прекрасен зимой. Катались на санях. Видели бы вы Грейера с отцом! Так трогательно! Чудесный уик-энд.

О'кеееей.

– Нэнни, не могли бы вы завтра прийти пораньше и… – она с трудом роняет слова, – …и отвести Грейера в школу? Он так… хотел найти свои розовые штаны, а у меня не было сил…

– Я ПРИСТРЕЛИЛ ТЕБЯ! ПАДАЙ!

– НЕТ! ЭТО ТЫ МЕРТВ! УМРИ! УМРИ!

Шум нарастает. Оглушительные вопли сопровождаются глухим стуком ударяющихся об пол игрушек.

– Няня, уведите их из дома. В музей… или куда-нибудь еще. Я не могу… мне нужно…

– УМРИ СЕЙЧАС! Я СКАЗАЛ, УМРИ!

– Конечно-конечно. Мы сейчас же уйдем. Не принести вам…

– Нет. Пожалуйста, только уходите, – срывающимся голосом просит она и хватает еще одну салфетку.

Я неохотно выхожу в коридор. С другого конца немедленно прибегает Грейер и переводит взгляд с двери на меня.

И швыряет мне в голову Винни-Пуха. Немного сильнее, чем следовало бы…

Я делаю вид, что не замечаю.

– Ладно, крутой парень, давай одеваться.

И возвращаю его и Винни-Пуха в детскую.

– На тебе пижама, болван, – ободряюще замечает Дарвин, когда я подталкиваю Грейера к шкафу.

Кроме своей любимой униформы, тренировочного костюмчика от Колледжиет, который Грейер с самого Рождества почти не снимает, он стаскивает с крючка один из галстуков отца и обматывает вокруг шеи.

– Нет, Гров, так нельзя, – говорю я. Дарвин пытается выхватить у него галстук. – Нет, Дарвин, это галстук Грейера.

– Видишь? Видишь? – победоносно объявляет Грейер. – Он мой. Ты сама сказала! Мой галстук! Мне мама дала!

Не желая возвращаться в ее комнату и выяснять подоплеку всей этой истории, я наскоро завязываю узел, оставляя галстук болтаться под его карточкой.

– Ладно, парни, шевелите ногами. У нас полно дел! И полно мест, где мы еще не бывали. У меня много сюрпризов, но первый, кто наденет пальто, будет первым, кто узнает, что нас ждет!

Мальчишки бегут в холл, обходя цветочные препятствия. Я хватаю с пола охапку игрушек и по пути к выходу швыряю на кровать.

Тем временем в холле Сайма пытается помешать Дарвину удушить прижатого к двери Грейера.

– Ему нужно дышать, Дарвин!

– Я подумываю о «Плей-спейс»[58]58
  Нечто вроде игрового клуба для детей.


[Закрыть]. Согласны вы? – спрашиваю я, наконец сообразив, что так и не сняла пальто. Дарвин мигом выпускает Грейера.

– УРА! – хором визжат они, подпрыгивая едва ли не до потолка.

– О'кей, – кивает Сайма. – Неплохо звучит.

Я вручаю ей куртку Дарвина и надеваю сапоги. Поблизости есть два «Плей-спейс», один на Восточной 85-й улице, а другой на Бродвее, в районе 90-х, но мы идем на Ист-Сайд, там гораздо чище. Эти закрытые площадки для игр обычно представляют собой манхэттенский вариант полностью оборудованного подвального тренажерного зала. И, как все остальное в большом городе, удовольствие это недешевое. Поэтому, подобно мотелям с почасовой оплатой, ты и твои питомцы получают за двадцатку добрых два часа, чтобы довести друг друга до полного изнеможения.

Сайма вместе с мальчиками стоит на тротуаре, пока я вынимаю коляску из багажника такси.

– НЕ ХОЧУ!

– И Я НЕ ХОЧУ!

– Вам помочь? – спрашивает она, увертываясь от пинка Дарвина.

– Нет, – пыхчу я. – Все в порядке.

Какое счастье, что не я его няня!

Я вкатываю коляску на тротуар, и мы с Саймой разбираем своих питомцев.

Возможно, для того, чтобы извращенцы не подглядывали за детьми, «Плей-спейс» размещается на втором этаже, куда ведет невероятно длинная, покрытая ковром лестница с узкими ступеньками, которая, похоже, простирается бесконечно высоко, до того самого места, куда попадают после смерти няни. Но Грейер как ни в чем не бывало хватается за нижний поручень и принимается взбираться наверх.

– Дарвин, идем, идем, – требует Сайма. – Не вниз. Наверх.

Дарвин, не обращая на нее внимания, скачет лягушкой, угрожая сбросить вниз педантичного Грейера. Я стараюсь держаться поближе, волоча за собой коляску. Каблуки опасно свисают с краев ступенек.

Когда мы все-таки добираемся до верхней площадки, я паркую наши транспортные средства в Загоне для колясок и встаю в очередь за билетами. Как всегда в плохую погоду, здесь полно посетителей: чересчур тепло закутанных детей, раздраженных нянь и случайных мамаш, выполняющих родительский долг.

– Элизабет, мне нужно сначала войти сюда. Погоди минутку, сейчас поболтаем.

– Здравствуйте, и добро пожаловать в «Плей-спейс». Кто к нам пришел? – спрашивает из-за ярко-красной стойки неестественно оживленный мужчина лет тридцати пяти.

– Он, – объявляю я, показывая на Грейера.

Мужчина недоумевающе смотрит на нас.

– То есть мы, – поправляюсь я, предъявляя членскую карточку миссис N. Он просматривает картотеку, находит ее имя, и как только получает свои двадцать долларов, нам выдают собственные бейджики, и еще один – на коляску, на случай, если и ей захочется с кем-то подружиться.

«Привет, меня зовут Грейер. Я здесь с Нэнни», – стоит на его бейдже.

«Привет, меня зовут Нэнни. Я здесь с Грейером», – напечатано на моем.

Нам велено не снимать их, и я помещаю свой непосредственно над левым желудочком. Грейер предпочитает носить свой под воротничком, над болтающейся карточкой, поближе к отцовскому галстуку. Дождавшись, пока Сайма и Дарвин получат такие же удостоверения личности, мы оставляем верхнюю одежду и обувь в шкафчиках. В буфете я отдаю еще одну двадцатку за наш ленч: два маленьких сандвича с арахисовым маслом и желе и две коробочки с соком.

– УМРИ! УМРИ!

– ВЫШИБИ ЕГО ЧЕРТОВЫ МОЗГИ!

– Довольно, я сказала.

У Злой Колдуньи болит голова.

– Если вы, двое, не можете есть ленч как подобает приличным миролюбивым молодым джентльменам, Дарвину и Сайме придется сесть за другой стол!

До конца обеда они умудряются ссориться вполголоса, пока мы с Саймой обмениваемся улыбками. Она нехотя жует сандвич с колбасой, и едва я пытаюсь начать беседу, как Дарвин выбирает момент, чтобы швырнуть Сайме в лицо крекер.

Прежде чем отпустить их на площадку, мы идем мыть руки. В отделанных ярким кафелем ванных комнатах – маленькие раковины, низкие унитазы и высоко расположенные защелки.

Грейер писает, как настоящий чемпион, и позволяет мне засучить ему рукава, прежде чем подставить руки под воду.

– НЕТ! НЕ ХОЧУ! САМА ПИСАЙ! – надрывается Дарвин в соседней кабинке.

Я наклоняюсь, целую Грейера в макушку и протягиваю бумажное полотенце.

– О'кей, Грейер, идем покорять склоны гор!

– Так папа говорил в Аспирине.

– Правда? Пошли.

Я отбираю у него полотенце, протягиваю руку, но он не двигается.

– Когда папочка возьмет меня в Аспирин?

– О, Гров… – Я присаживаюсь на корточки. – Не знаю. Врядли тебе удастся покататься на лыжах в этом году.

Он продолжает вопросительно смотреть на меня.

– А ты спрашивал маму?

Гров отодвигается и ладонями прижимает галстук к груди.

– Мама велела не говорить о нем, поэтому давай не будем говорить о нем.

– Идем, Грейер! – вопит Дарвин, пиная дверь.

– Эй, и другим людям нужно писать! – вторит какая-то женщина, тоже принимаясь колотить в дверь.

– Гровер, если у тебя есть вопросы, ты всегда можешь… – шепчу я, вставая и поворачивая задвижку.

– Не говори со мной, – повторяет он, пробегая мимо и догоняя Дарвина.

– Какая наглость! – шипит женщина, толкая своего ребенка в кабину. – Бессовестно заставлять маленькую девочку ждать так долго.

Она подозрительно щурит свои сильно подведенные глаза.

– На кого вы работаете?

Я одним взглядом вбираю жесткие от лака волосы, длинные острые ногти, блузку от Версаче.

– Я спрашиваю: на кого вы работаете?

– Боже, – бормочу я, протискиваясь мимо.

Мы с Саймой сажаем мальчиков на ярко-синюю горку. По ее лицу я пытаюсь определить, из тех ли она нянь, что предпочитают ни на секунду не отходить от питомца.

– Думаю, им вполне можно… – начинает она, очевидно, тоже пытаясь сообразить, с кем имеет дело.

Я киваю, ожидая знака.

– …побыть вдвоем. Как по-вашему?

– Разумеется, – с облегчением вздыхаю я, учитывая настроение Грейера и агрессивность Дарвина. – Могу я угостить вас десертом?

Едва мы устроились за столом, с таким расчетом, чтобы видеть горку, я передаю Сайме пирожное и салфетку.

– Я рада, что вы не возражаете против того, чтобы дети играли сами. Приходя сюда, я обычно стараюсь предоставить Грейеру свободу, а сама сажусь так, чтобы наблюдать за ним и одновременно делать свои задания. Но всегда найдется няня, которой позарез нужно сунуть нос в чужие дела.

– Ой, няня, Грейер в песочнице!

И мне приходится лететь через всю комнату с воплем:

– ТОЛЬКО НЕ ПЕСОЧНИЦА!

– Вчера, – хихикает Сайма, – мы тоже ходили в гости, и мамаша потребовала, чтобы я раскрашивала рисунки вместе с Дарвином, но он заходился криком, стоило мне только опустить фломастер на рисунок. А она все равно заставила меня сидеть весь день и держать фломастер над альбомом. Вы давно присматриваете за Грейером?

– Семь месяцев. С сентября. А вы?

– Я служу у мистера и миссис Цукерман уже два года. Она кивает, и темные волосы падают на лицо. По моим подсчетам, ей не более сорока.

– Раньше у Грейера была другая няня. Очень милая девушка. Как ее звали?

Она улыбается и делает глоток молока из миниатюрной коробочки.

– Кейтлин. По-моему, она вернулась в Австралию. Там у нее сестра. Очень больная. Лежит в больнице. Кейтлин копила деньги на поездку домой.

– Какой ужас! Я понятия не имела. Чудесный человек. Грейер все еще тоскует по ней.

Краем глаза я замечаю Дарвина, стоящего чуть повыше Грейера и с силой дергающего за галстук, все еще болтающийся на шее бедняги. На какой-то момент Грейер начинает задыхаться. Лицо краснеет, руки судорожно хватаются за горло.

Но тут узел, к счастью, развязывается, Дарвин срывает галстук, со смехом бежит на другой конец зала и исчезает за тренажером. Мы с Саймой вскакиваем и мчимся восстанавливать справедливость.

– Гров, все в порядке! – кричу я на ходу.

Но он выпускает по Дарвину такой заряд ярости, что все находящиеся в зале потрясенно замолкают.

– ОТДАЙ! ЭТО ПАПИН! ОТДАЙ! МОЙ ПАПА ТЕБЕ ПОКАЖЕТ! ОН ТЕБЕ ПОКАЖЕТ!

Он начинает всхлипывать, трястись и падает как подкошенный, бормоча:

– Мой па так разозлится, так разозлится!

Я сажаю его на колени и принимаюсь укачивать.

– Ты такой хороший мальчик. Никто на тебя не разозлится. Ни мама. Ни папа. Мы все так любим тебя, Гров.

Он слегка успокаивается, и я несу его к буфету, где уже ждет Сайма с галстуком.

– Я хочу, – захлебывается он, – мою… мамочку.

Я не туго завязываю ему галстук и укладываю на скамейку, подложив под голову свой свитер.

– Сай-ма… Вы Сай-ма? – спрашивает женщина из туалета.

– Да?

– Ваш Дарвин на горке. Один, – объявляет она.

– Спасибо, – вежливо улыбается Сайма.

– Один, – повторяет женщина, словно глухой.

– Я слышала, спасибо.

Сайма закатывает глаза, но все же идет удостовериться, что Дарвин не покалечился на трехфутовой горке. Я растираю Грейеру спинку, пока он не засыпает, а сама смотрю, как она протягивает руку, чтобы помочь Дарвину свесить ноги на склон горки. Но он, не тратя лишних слов, бьет ее по голове и, хихикая, скользит вниз. Несколько секунд она стоит неподвижно, держась обеими руками за голову, а потом медленно возвращается к нашему столу и садится.

– Дарвин, похоже, немного резок, – говорю я.

На самом деле в моем представлении он просто потенциальный маньяк, но у нее, должно быть, есть доводы, по которым она остается в этом доме, хотя десять долларов в час – это еще не причина подвергать себя таким унижениям.

– О нет. Он просто злится, потому что у него появился младший брат.

Она продолжает потирать голову.

– Вы никогда не жаловались родителям, что он бьет вас? – нерешительно спрашиваю я.

– Нет. Видите ли, они столько времени уделяют младенцу. А Дарвин иногда бывает очень хорошим мальчиком.

Она тяжело дышит, морщась от боли. Что же, я не впервые вижу нечто подобное. На каждой детской площадке найдется няня, которой достается от рассерженного питомца. Но она, очевидно, не хочет говорить об этом, и я поспешно меняю тему.

– У вас такой красивый акцент, – говорю я, складывая обертку от пирожного в крошечный квадратик.

– Два года назад я приехала из Сан-Сальвадора, – поясняет она.

– У вас там остались родственники?

– Мой муж и сыновья. Она моргает и отводит глаза.

– Вот как…

– Да, мы приехали вместе. Решили найти работу. В Сан-Сальвадоре я была инженером. Но там совсем не стало работы, и мы надеялись скопить немного денег здесь. Мужу отказали в выдаче «зеленой карты»[59]59
  Вид на жительство с правом на работу.


[Закрыть]. Ему с сыновьями пришлось вернуться назад, потому что я не могла одновременно работать и заботиться о них.

– И часто вы с ними видитесь?

– Только две недели на Рождество, но в этом году мистер и миссис Цукерман потребовали, чтобы я поехала с ними во Францию, – признается она, складывая и разворачивая свитер Дарвина.