Текст книги "Глаза Ангела"

– Нас окружают, – сказал Эстило, – самолет единственная надежда, нужно забраться внутрь.

– Но трап-то с противоположной стороны, – возразил Рассел. – Если мы высунемся, солдаты в джипе перестреляют нас в два счета.

– Все равно, – вмешалась Тори, – Эстило прав. Если нам не удастся забраться в самолет, мы погибли. Проверив оружие, она сказала:

– Делайте, как я. Проверьте, заряжены ли ваши автоматы. – Потом взглянув на их бледные, мрачные лица скомандовала: – Пошли!

Из джипа открыли стрельбу прежде, чем они показались из-за крыла самолета. Со стороны джунглей солдаты тоже подошли к ним на довольно близкое расстояние.

– Мы не доберемся до трапа, – крикнул Рассел. Тори понимала, что он прав.

– Быстрее, сюда! – прокричала она в ответ и показала на открытый грузовой отсек.

Рассел схватил Эстило за руку и втолкнул его внутрь самолета. Тори, давая короткие очереди по джипу, прикрывала Рассела, пока тот забирался в люк, затем влезла внутрь сама и захлопнула дверь. Автоматные очереди били по обшивке самолета.

– Что б вы сдохли, проклятые, – бормотала Тори, карабкаясь наверх, к панели на потолке, наконец добралась до нее, открыла, и яркий свет осветил грузовой отсек. Она вылезла наружу, за ней – Рассел, и они побежали в рулевую рубку. В самолете никого не было, и Тори мысленно поблагодарила Бога за удачу. Змеей скользнув в кресло пилота, она принялась крутить ручки управления.

– Я не знаю точно, куда надо нажать, чтобы взлететь, – обратилась она к Расселу, – только бы подняться в воздух, тогда без проблем...

Рассел сел в кресло помощника пилота, быстро просмотрел на панели порядок операций по управлению самолетом, нажал нужные кнопки и – моторы завелись, загудели, самолет плавно покатился по взлетной полосе. Пока набирал скорость, по нему били из автоматов, но, к счастью, никого не ранили. Но вот самолет оторвался от земли. Далеко внизу осталась затерянная в глубине джунглей кокаиновая ферма, неизвестный, могущественный враг и загадочные металлические шарики...

Книга вторая
Женщина-убийца

Совершенные средства и неясные цели отличают, на мои взгляд, нашу эпоху.

Альберт Эйнштейн

Москва – Звездный городок – Архангельское – Токио

Удача улыбнулась Ирине. Оказалось, что Наташа Маякова вела класс актерского мастерства на платных курсах. Кроме нее, на курсах работало еще четверо преподавателей, но Ирине удалось попасть в класс к Маяковой. Для поступления на курсы необходимо было сдать экзамен, но Ирина не сомневалась в своих актерских способностях, так как еще в школе занималась в художественной самодеятельности. Она хорошо прочитала отрывок из «Трех сестер» Чехова (эту пьесу, она, конечно, выбрала не случайно, усматривая в подобном выборе злую иронию). Судя по всему, экзаменаторам понравилось ее чтение, так как на следующий день Ирина нашла свою фамилию в списках зачисленных на курсы.

В группе занимались семеро учениц, включая Ирину. Занятия проходили в пыльной комнате в здании нового МХАТа, который Ирина не любила так же сильно, как любила старый МХАТ, где Наташа Маякова была занята пять вечеров в неделю.

Ирина назвалась вымышленным именем из конспирации, так что на курсах ее знали как Катю Боровскую; она хотела выяснить, какие отношения связывают Бондаренко и Маякову, и постараться использовать полученную информацию против Валерия с целью добыть какие-нибудь сведения о «Белой Звезде». Марс, как заинтересованное лицо, с одобрением отнесся к ее затее и выправил ей фальшивые документы, не задавая лишних вопросов.

– Делай, что хочешь, – сказал он Ирине, – Я вполне тебе доверяю.

Первое свое занятие Наташа Маякова начала с того что бодро заявила:

– Мы смогли организовать наши курсы только благодаря тому, что в стране многое изменилось. Если бы не реформы, не было бы ни курсов, ни занятий.

Ирину позабавило, с какой гордостью были произнесены эти слова, словно маленькая девочка похвалилась перед подружками, что родители разрешили ей посидеть вечером у телевизора дольше обычного. Какая наивность!

– Для занятий я выбрала пьесы американского драматурга Эдварда Олби, – продолжала вступительную речь Наташа, – «Малютку Элис» и «Шаткое равновесие». Мой выбор пал именно на этого драматурга потому, что он считается одним из последователей чеховской традиции в драматургии. Душевные метания, страдания, безысходное отчаяние его персонажей очень напоминают переживания чеховских героев в «Трех сестрах» и «Вишневом саде».

Она попросила двух учениц разыграть мизансцену из пьесы Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?» без всякой подготовки:

– Хочу посмотреть, как вы будете барахтаться, если вас неожиданно столкнуть в ледяную реку, – объяснила она.

Одной из выбранных учениц была Ирина; ей дали читать роль Марты, которую в известном фильме сыграла Элизабет Тейлор. Американскую экранизацию этой популярной пьесы Олби Ирина посмотрела в крохотном кинотеатрике повторного фильма в Кембридже. Она помнила, как сидела в тесном зале среди американских студентов, и в воздухе пахло воздушной кукурузой; ей было там так хорошо, так уютно... Она чувствовала полную раскрепощенность, словно окунулась в горное озеро и плыла, обнаженная, в прохладной воде. Ей живо представилось лицо Элизабет Тейлор в этом фильме, великолепная игра замечательной актрисы...

После занятий Наташа Маякова попросила Ирина остаться.

– Хотите, пойдем выпьем где-нибудь кофейку? – предложила актриса.

Было довольно поздно, и они зашли в ночной бар гостиницы «Метрополь», открытый и после двенадцати ночи. В баре было тихо, тепло и как-то по-домашнему. Они уселись за свободный столик, сделали заказ, и Наташа начала разговор:

– Знаете, мне хотелось поговорить с вами, Катя. Я понимаю, что вы несколько удивлены, но меня заинтересовала ваша игра сегодня на занятиях. – Пока она задумчиво размешивала сахар в чашке, наблюдая, как кусочки растворяются в горячей жидкости, Ирина ее разглядывала. Наташа, без сомнения, была красива: натуральные светлые волосы, голубые глаза, выразительное, подвижное лицо с мягким, чувственным ртом. Боже, как Ирина ненавидела это лицо!

– "Кто боится Вирджинии Вульф?" – непростая пьеса, – продолжала говорить Наташа. Отхлебнув кофе, она сморщила нос, – фу, совсем некрепкий. Мы же не туристы, чтобы поить нас такой бурдой! – Она посмотрела на Ирину и улыбнулась ей немного застенчиво, искренне, так что та была покорена этой необыкновенной улыбкой.

– И характеры в этой пьесе сложные, не всегда понятные русскому человеку. Надо хорошо знать американский образ жизни, чтобы разобраться в них. А вы, Катя, на удивление точно почувствовали характер Марты, это поразительно!

– Спасибо, – улыбнулась Ирина.

– Вы, наверное, согласитесь со мной, – продолжала Наташа, – что в Марте есть какая-то внутренняя неуспокоенность, я бы даже сказала ярость, которая долго-долго копилась и вот теперь готова выплеснуться наружу. И, понимаете, в вас я почувствовала ту же ярость, тот же гнев, что и Марты. Видимо, поэтому у вас так хорошо получилось на уроке. Марта вам внутренне близка. Собственно, об этом мне и хотелось поговорить с вами, об этой вашей внутренней злости или ярости, называйте, как хотите. Может быть, вы даже не отдаете себе отчета в том, как сильно в вас это чувство.

Ирина не знала, что и ответить. Считать себя польщенной или оскорбленной?

– Допрос учеников входит в ваши обязанности, так же как и пропаганда реформ? – наконец спросила она.

Наташа заразительно рассмеялась, на лице появилось выражение искренней симпатии, совершенно обезоружившее Ирину, пытавшуюся быть нарочито резкой, грубой.

– А, ерунда, не стоит обращать внимания на такие вещи. Сейчас принято хвалить реформы на каждом углу. Многие благодаря им очень выиграли, разве нет?

– Кто выиграл, а кто и нет, – возразила Ирина. – Пусть по телевизору с утра до вечера врут, но вам-то, интеллигентному человеку, зачем это делать?

– Почему врут? Много и правды. Я теперь себя чувствую гораздо свободнее.

– Можете бегать без поводка, да?

– Не понимаю.

– Ну, играете в пьесах, которые раньше не шли, зарабатываете деньги на платных курсах, а что от этого изменилось? По большому счету – ничего. Все равно чувствуете, как что-то гнетет вас. Сволочное отношение к людям как было у нас, так и осталось.

Наташа заказала водку и кое-какие закуски. Когда заказ принесли и они немного выпили, она заговорила опять:

– Думаю, в чем-то вы правы: многое осталось по-прежнему. Вот например – Ольга, Маша и Ирина, чеховские три сестры, часами обсуждают незначительную, казалось бы, тему: как однажды они поедут в Москву. Но знают, что никогда не выберутся туда, а к концу пьесы выясняется, что они живут всего лишь в нескольких километрах от Москвы. Полная инертность и бездействие, одни разговоры. Так и у нас сейчас. Поэтому и реформы не идут.

Ирина не слушала ее, думая только об одном: «Когда они видятся? Каждый день перед репетициями и вечерними спектаклями, или она приходит к Валерию ночью, когда меня нет рядом?» Ирина сделала над собой усилие, заставила себя не думать о Валерии. Довольно резко сказала Наташе:

– Притворство хорошо на сцене, а не в жизни. Что вам дали эти реформы? Раньше небось снимались в кино, на телевидении. Сейчас студии на голодном пайке, делают одну-две картины в год. Театральных постановок на телевидении нет. В театре платят копейки. Концы с концами наверняка не сводите, вот и схватились за курсы. А туда же еще – да здравствуют реформы! И не стыдно врать?

– Если я вас правильно поняла, вы, наверное, не захотите больше посещать мои уроки?

– Отчего же? Я хочу научиться играть, для этого я и поступила на курсы.

– Мне кажется, вам не придется долго учиться, – заметила Наташа, допивая кофе. – У вас есть талант. Но зачем вам нужны эти курсы? В столичный театр все равно не возьмут. Разве что в самодеятельность... Но для нее вы и так сойдете...

Ирина промолчала. Тогда Наташа заговорила снова:

– В школе МХАТ у меня был замечательный учитель. Он хотел, чтобы я стала настоящей актрисой. Он делал все, чтобы я смогла заглянуть внутрь себя, поверила в себя, в то, что я могу многое. Это единственное, что он от меня требовал. Он показал мне, каким бесценным даром я обладаю. – Наташа сделала паузу, отпила из рюмки. – Понимаете, Катя, я сирота. Выросла в интернате, была злой, как волчонок. Знала, что мать меня бросила, и я ненавидела ее, а заодно и всех остальных. Как я завидовала тем, у кого есть семья, кто собирается вместе за праздничным столом. Я все помню, все, до мельчайших деталей. Такое уж свойство у актеров, – мы помним все. Без хорошей памяти актеру нельзя.

Наташа с яростью оттолкнула от себя рюмку, и водка пролилась на стол. Глаза актрисы сверкали ненавистью и болью, и Ирина в изумлении смотрела на нее. Как отличаются люди от того образа, который мы создаем! Наташа казалась такой счастливой тогда в театре, рядом с Валерием, такой безмятежной! И на сцене она чувствовала себя очень уверенно. А на самом деле, как выяснилось, она несчастна, одинока, выросла без родителей, и сейчас готова расплакаться в присутствии совсем постороннего человека.

– Давайте еще выпьем, – предложила Ирина.

– Хорошо, – кивнула Наташа. – Только закажем на этот раз «Старку», ладно?

– Ради бога. «Старку» выпью с удовольствием, Официантка принесла заказ, женщины налили себе водки, закусили, снова наполнили рюмки.

– Знаете, Катя, сегодня на занятиях в вас я увидела себя, – продолжала Наташа. – Словно посмотрелась в зеркало или вернулась на несколько лет назад. Я никак не могла пройти мимо такого удивительного явления, и поэтому решила познакомиться с вами поближе. Я живу одна, родных у меня нет, и подумала: а вдруг я нашла подругу, родственную душу?

– Так вы не замужем? – спросила Ирина. Это ее не очень интересовало, но надо же было что-то сказать. Откровения Наташи смутили Ирину, и она просто не знала, как реагировать на ее слова.

Наташа улыбнулась.

– Нет, пока не пришлось. Правильно говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой». Мужики липнут ко мне, как мухи, а человека во мне не замечают. И это, честно говоря, бесит.

– Но мне кажется, что замужество могло бы стать для вас отдушиной. Если у вас не было родителей, не было семьи, то почему бы не попытаться самой создать семью – иметь мужа, детей?

– Я боюсь. Вероятно, в этом страхе виновато мое неудачное детство. Мне хочется надежной, совершенной семьи. Я все время думаю: а вдруг мой муж меня бросит? Или я разлюблю его и уйду к другому? А дети? Я боюсь, что их может ожидать моя судьба, а это ужасно, поверьте. В общем, я не верю, что замужество принесет мне счастье. Не верю, что мужчина может быть по-настоящему предан женщине.

– Признаюсь, и я не верю. Мужики сволочной народ, только о себе и думают...

– Да, с ними плохо, и без них нельзя, – вздохнула Наташа. – Иногда мне кажется, что они нужны нам именно потому, что они такие плохие.

Обе женщины дружно и весело рассмеялись. Внезапно Ирина вспомнила о Валерии, и ее веселье как рукой сняло. Словно наяву она увидела Бондаренко рядом с Наташей, когда они шли по улице Горького, оба сияющие, довольные. Ирина после того случая в театре тайно следила за ними и узнала, что встречаются они один-два раза в неделю. Что их связывает? Если не любовь или секс, то что же? Это необходимо было выяснить.

* * *

Дважды в неделю Марс Волков, отложив в сторону свои дела, отправлялся на черной «Волге» в Звездный городок. В этом не было ничего удивительного, так как Звездный городок входил в избирательный округ, от которого баллотировался Волков.

Во время каждого своего визита в город космонавтов Марс обязательно встречался с главными чиновниками городка, с обслуживающим и техническим персоналом, научными работниками и, конечно, с космонавтами. Все эти люди были рады приезду депутата из Москвы, кроме, пожалуй, единственного человека, который ненавидел визиты Марса. А именно ради встреч с этим человеком Марс и ездил в Звездный городок. Дружеские улыбки, общие вопросы, рукопожатия, похлопывания по плечу – все это было привычным ритуалом. Главное наступало потом, когда он отправлялся к Виктору Шевченко – участнику неудавшегося советско-американского полета на Марс. Второй участник, американский астронавт, погиб во время полета. Виктору удалось вернуться живым, и он получил звание Героя.

Несмотря на то, что Марс знал Виктора уже больше года, человек этот оставался для него загадкой. Почему? Трудно было ответить на этот вопрос. Космонавт не отказывался от встреч, беседовал с Марсом о самых разных вещах, причем зачастую шел на разговор охотно, но у Марса никак не получалось заглянуть в душу Виктора, понять его взгляды на мир, на людей, разобраться в его чувствах. Получилось так, что в космос улетел один человек, а вернулся совершенно другой. После полета он сильно изменился и мало чем напоминал прежнего Виктора. В этом и заключалась загадка. Что с ним произошло за дни полета? Почему он так переменился? Ведь ни с одним из космонавтов такого не случилось. Виктор получил душевную травму, это понятно. Потерять товарища, вместе с которым готовился к полету, тренировался, за жизнь которого отвечал – тяжелый удар. Помимо смерти друга, Виктору пришлось пережить также и поломку космического корабля, и одиночество в космосе, и страх смерти, когда он не знал, придется ли ему вновь увидеть родную землю. Кроме психического шока, космонавт подвергся воздействию космического излучения. Как это отразилось на организме Виктора, – до конца никто не выяснил.

Марс спросил у Татьяны, женщины, делившей с Виктором досуг и постель, где Виктор.

– В бассейне, – ответила она.

– Один?

– Нет, с Ларой.

Лара, так же как и Татьяна, была приставлена к Виктору для бесед и развлечений. Марс лично дал разрешение на присутствие женщин рядом с космонавтом. Почему, собственно, он должен запрещать Виктору те немногие удовольствия, что остались в его распоряжении? Одним из этих удовольствий были женщины, другим – бассейн.

Виктор очень любил плавать в бассейне. Длительное пребывание в состоянии невесомости оказало атрофирующее воздействие не только на мышцы космонавта, но и на его скелет, и болезнь эта не поддавалась лечению. Получив большую дозу космической радиации, Виктор предпочитал проводить большую часть времени в бассейне. Облучение сделало кожу космонавта совершенно безволосой и скользкой, и он плавал в воде легко и свободно, словно вода была его родной стихией, словно он родился и вырос в море. После полета Виктор стал калекой, и Марс считал, что физическое уродство оказало определенное влияние на психику космонавта, однако не на умственные способности, – соображал Виктор не хуже, а то и лучше других. У Марса также не было никаких иллюзий насчет того, зачем космонавту понадобился бассейн: не только для плавания, разумеется, но и для того, чтобы скрыться хотя бы на некоторое время от людей. И на этот раз Марс нашел Виктора в бассейне. Он уже выбрался из воды и сидел теперь в инвалидной коляске.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Виктор? – спросил Марс космонавта. Тот в ответ буркнул:

– Паршиво. И не называйте меня Виктором, я же вас просил! Не хочу никаких имен!

– Но мне же надо как-то вас называть, – он уселся на бортик бассейна, – это ваше имя.

Марс посмотрел на своего странного собеседника. Когда-то он был очень привлекателен. Марс мог судить об этом по фотографиям Виктора, сделанным до полета. Что же произошло там, высоко, в неизведанном далеком космосе, что могло так изменить человека? Разумеется, черты лица остались прежними, но общий их вид или сочетание черт производили совсем другое впечатление. Правда, Виктор довольно сильно похудел и не мог нормально двигаться, – обычно он передвигался при помощи инвалидного кресла. А если пытался ходить сам, то напоминал девяностолетнего старика. Марс задумался: а вдруг в космосе произошло быстрое, внезапное старение организма? Тела, но не мозга. Не в этом ли отгадка? Или он ошибается?

– Как же мне к вам обращаться? – повторил он. – Вы же Виктор Шевченко, настоящий герой, с большой буквы. – Марс посмотрел на Виктора, и ему неожиданно пришла в голову мысль, что космонавт специально злит его, чтобы сбить с толку, чтобы избавиться от ненавистных, бесконечных вопросов, чтобы вывести своего знакомого из равновесия.

– Ну что ж, я должен признаться, – продолжал он, – мне надоело, что мы играем с вами в кошки-мышки. Не пора ли с этим кончать? Или вы желаете, чтобы мы играли вечно? Я предпочитаю не ходить вокруг да около, а называть вещи своими именами. Конкретно, ясно. Вы чувствуете себя сегодня паршиво, я это вижу, и мне вас жаль, поверьте. Мне больно видеть ваши мучения.

– Вы что, думаете, я поверю во все это дерьмо, что вы сейчас наговорили? – огрызнулся Шевченко.

– Да нет, я этого и не жду, не такой уж я наивный. – Скажите, как мне вас называть, каким именем? – снова спросил Марс.

– Не знаю, но только не Виктор. Потому что я – не Виктор.

– Понимаю, понимаю. Но все-таки? Предложите что-нибудь.

– Как насчет имени Одиссей? Годится? Обещаю не называть вас Полифемом.

– Ну хорошо. Как вам сегодня спалось, Одиссей?

– Я не сплю, – быстро отозвался Виктор. Он любил говорить на эту тему. – Я вижу сны, а это разные вещи. Когда постоянно видишь сны, то получается, что ты не спишь, а бодрствуешь; сознание находится в совершенно особом состоянии.

– А что вы видите во сне?

– Я вижу огромный, необозримый космос и звезды. Я вижу необыкновенный свет между звездами.

– Какой свет? Он имеет какую-нибудь окраску? Может быть, он красный, зеленый или голубой?

– Я не могу объяснить. Невозможно найти слова, чтобы описать этот удивительный свет, или не свет, потому что он не бесплотный, он состоит из какой-то субстанции.

– Какой субстанции? На что она похожа? Чем-то напоминает обшивку космического корабля?

– Нет-нет, ничего общего, не то, совсем не то. Я думал про этот свет с того момента, как наш корабль приземлился, и продолжаю думать о нем постоянно. И прихожу к выводу, что тот неземной свет, который я видел среди звезд, есть сам Господь Бог.

– Почему вы так решили? – спросил Марс.

– Мои сны подтверждают это, снова и снова, каждую ночь.

– А может быть, в ваших снах вы видите Богом себя? – предположил Марс.

Виктор не смог сдержать ироничной улыбки.

– Подобные дурацкие предположения не делают вам чести, Волков. Я же не идиот.

– Согласен, согласен, не спорю, предположение действительно дурацкое, извините, – ретировался Марс. – Но что-то заставило меня задать вам такой вопрос.

– Я знаю, что. Не такой уж это великий секрет. Вы так же, как и я, верите в Бога, Волков, и не отрицайте. Все в него верят, только многие не признаются в этом. Но вы правы. В каком-то смысле я действительно стал Богом – существом, о котором вы не знаете абсолютно ничего.

– Чушь, вы человек, как и я, вы наделены разумом, Почему это мы о вас абсолютно ничего не знаем? Это неверно.

Виктор промолчал. И Марс, наклонившись к нему, спросил:

– Скажите, что произошло в космосе, в космическом корабле? С вами тогда была потеряна связь... Я понимаю, с тех пор прошло уже много времени...

– Нет. Это случилось вчера.

– Ну, разумеется, вам это кажется не таким уж далеким прошлым...

– Это случилось вчера, говорю вам. Хотя я и знаю, что прошло пятнадцать месяцев, как я вышел из состояния комы. И вот все эти пятнадцать месяцев вы спрашиваете меня: «Что произошло в космосе?» И миллион раз я отвечаю то же самое, что сказал вам, как только пришел в себя.

Виктор был прав. Бессчетное число раз Марс задавал ему один и тот же вопрос и выслушивал один и тот же ответ, и не мог поверить в то, что говорил ему космонавт. Ну как можно было поверить в такое?

– Все равно, я буду вам благодарен, если вы ответите на мой вопрос еще раз, – сказал Марс.

– Еще один раз, и не последний, да?

Двое мужчин молча уставились друг на друга, и Марс подумал: «А ведь это поединок умов. Я не должен допустить, чтобы победа осталась за ним. Мне нужно выиграть бой».

– Мы уже выходили с орбиты Земли к орбите Марса, – начал рассказывать Виктор, – и все шло прекрасно. Работа ладилась. Кстати, наши руководители были совершенно правы, когда сократили команду корабля с десяти человек до двух. Итак, мы сошли с орбиты Земли и взяли направление на Марс, уходя от гравитационного поля Луны. Вблизи этот земной спутник выглядит потрясающе, сказочно. Ей-богу, когда мы пролетали мимо, я, словно ребенок, не мог оторвать глаз от иллюминатора. В детстве я смотрел в далекое зимнее небо и спрашивал себя: что находится там, далеко от Земли? Теперь я знаю и содрогаюсь от ужаса. Человеку трудно воспринять такую красоту, это выше его сил. Итак, наш корабль прокладывал путь сквозь глубины космоса, уходя все дальше и дальше от родной планеты. Мы спали как убитые, утомленные однообразием нашей жизни. В центре управления полетом известно, сколько времени мы спали, когда просыпались. Я, между прочим, не видел ни единого сна во время полета, хотя приборы и показывают обратное. Медицинские данные против меня, они зафиксировали, что я видел сны. Врачи говорят, что, проснувшись, я забывал их. Но я повторяю вам – я не видел ни единого сна. Я всегда помнил свои сны, еще с детства. Мне кажется, что в полете сновидения оставили меня потому, что жизнь моя стала похожа на сон. Психиатры говорят, что я чересчур много внимания уделяю снам, для меня сны стали идеей фикс, а я говорю вам, во время полета я не видел снов, и это имеет большое значение. Врачи, наверное, считают, что я лгу им или заблуждаюсь насчет этого, и котят докопаться до истины. Иначе я не был бы здесь и не разговаривал бы с вами. Жалкие людишки ненавидят все непонятное и готовы взорвать и небо, и Землю, лишь бы получить ответ на свои вопросы, избавиться от загадок и тайн, которыми полно мироздание.

Неожиданно космонавт начал смеяться, и смех его становился все громче и громче, пока не превратился в оглушительный хохот, который так же внезапно прервался, как и начался. Утирая слезы и задыхаясь, Виктор сказал.

– Теперь мне многое кажется смешным. Я приобрел чувство юмора, которым раньше не обладал. Я стал таким после того, как посмотрел в глаза смерти.

– Расскажите, как погиб Грег.

– Я же просил: никаких имен! – взорвался вдруг Виктор. – Черт вас возьми, сколько можно говорить! Сукин сын, как ты мне надоел, будь ты проклят!

– Извините, я забыл. Скажите, какое имя дать вашему погибшему другу? Предложите что-нибудь. Вы слышите меня, Одиссей?

– Менелай, – ответил Виктор, не повернув головы.

– Прекрасно. Так как погиб Менелай?

– Бедный мой товарищ, – горько сказал космонавт. – Мы оба надели скафандры и собрались выйти в открытый космос. Он вышел первым, а я еще оставался на корабле. Скафандры у нас были отличные, самая последняя модель. – Он помолчал. – Думаю, мы столкнулись с метеоритной бурей, только, вообще-то говоря, это были не метеориты, а что-то похожее на них, и крохотного размера. Может быть, какие-нибудь мини-метеориты? Я внезапно услышал глухой звук, словно в корабль снаружи что-то бросили. Затем я услышал голос Менелая и сразу почувствовал неладное. Моментально надел шлем и выбрался наружу. То, что я увидел... Шлем моего товарища был весь искорежен, вокруг была кромешная тьма, и только вдали, среди звезд, сиял тот необыкновенный свет. То не было сияние звезд, нет, звезды светят по-другому. Не обыкновенный свет приблизился, и я мог рассмотреть как следует, что случилось со скафандром моего товарища. Передняя часть шлема была вся изрешечена мелким осколками или не знаю чем, может, эта буря пришла из другой галактики? Воздух из скафандра весь вышел, видимо, как раз тогда, когда я выбирался из корабля. Выход воздуха из скафандра создал центробежную силу, и тело моего друга крутилось и крутилось вокруг троса, которым скафандр прикреплялся к обшивке корабля. Глаза мертвеца – я знал, что мой друг умер, и я уже не мог его спасти, – смотрели прямо перед собой, а рот улыбался... Жуткой, страшной улыбкой, словно насмехаясь над смертью, над ранами, изменившими его до неузнаваемости. Я остановил вращение тела, принес труп в корабль. Там я еще раз внимательно вгляделся в мертвое лицо и заметил, что глаза мертвеца какие-то странные. Сначала я подумал, что в них попала космическая пыль, но потом отказался от этой мысли.

Виктор замолчал, и в воздухе повисла довольно долгая тишина, так что Марс вынужден был спросить:

– Так что же дальше? Почему глаза Менелая были странными? Отчего?

Космонавт опустил голову, глухо ответил:

– Что толку вам говорить? Все равно вы мне не поверите, вы все больше доверяете приборам, а не тому, что вам говорит человек, свидетель...

– Нет, доверяю. Вскрытие трупа не дало специалистам практически никаких данных, ничего не удалось узнать. Почему ваш друг умер, что вызвало поломку скафандра, что происходило, пока вы спешили ему на помощь, – все покрыто мраком неизвестности. Все уверены только в одном: имела место какая-то межпланетная буря. Но в то, что вы говорите, согласитесь, трудно поверить... Разумеется, многие считают ваши слова вымыслом, плодом больного воображения.

– А вы? Вы на их стороне?

Момент наступил критический. От того, как ответит Марс, зависели его дальнейшие отношения с Виктором. Лгать было нельзя, потому что космонавт сразу почувствует ложь. Кроме того, Марс понимал, что Виктору нужна была родственная душа, взаимопонимание. Ответ следовало выбрать тщательно, не обижая Виктора, хотя его психическая уязвимость не была проявлением слабости, а лишь делала разговор с ним гораздо более трудным, чем с обычным заурядным человеком.

– Честно говоря, я не знаю, кому верить. В конце концов, нельзя же все время опираться только на данные, полученные с помощью аппаратуры, медицинской и любой другой. И с какой стати вам лгать? Какой смысл? Не думаю, что и память вас подводит. С теми, кто говорит так, я не согласен.

– Да, да, я помню все до мельчайших подробностей. Зрачки глаз мертвеца исчезли, и белков не было видно, радужная оболочка заняла буквально всю поверхность глаза. И что самое невероятное: из глаз струился тот самый странный свет, который я видел и в космосе...

– И Менелай, то есть его труп, заговорил с вами?

– Нет-нет, ничего подобного. Никаких сцен из фильмов ужаса. Труп не оживал. Это было что-то другое, чего я не могу понять, уразуметь и сейчас, хотя анализировал это явление с точки зрения физики, метафизики, философии, религии. В течение пятнадцати месяцев. В этом не было ничего сверхъестественного, никакого волшебства, я же все-таки не круглый идиот. И это не было игрой воображения.

Виктор глубоко вздохнул.

– Труп не открывал рта, не сказал ни слова. Я получил сообщение через его глаза, понимаете? Этот способ передачи информации не имеет ничего общего с телепатией, это что-то новое, неслыханное.

– Так, и что же дальше? Что он вам сообщил?

Виктор дернулся и закрыл лицо руками:

– Не знаю, пока не знаю, я получил сообщение, это точно, но не знаю как его расшифровать!

* * *

Погода стояла чудесная: небо без единого облачка, воздух свежий, прохладный, мягкий ветерок навевал приятные мысли. Именно в такой великолепный день Валерий Бондаренко отправился в Архангельское. Он ехал из центра Москвы по Кутузовскому проспекту, затем свернул на Минскую улицу, с нее взял направление в Кунцево, на Рублевское шоссе, потом выехал к Успенскому и далее к Архангельскому. В Архангельское Валерий ездил один Раз в неделю, но всегда по разным дням и в разное время. В усадьбе и окружающем ее парке обычно толпился народ, особенно в выходные дни и в хорошую погоду. Люди выбирались отдохнуть, погулять в парке и близлежащем лесу, приезжало много туристов посмотреть на замечательный уголок русской природы.

Валерий приезжал сюда не за этим, целью его путешествия было строгое каменное здание, расположенное на опушке леса, в котором находился интернат для психически больных людей. Выйдя из машины, он увидел врача, работавшего в этом интернате.

– Хорошо, что вы приехали, – сказал доктор, – она уже проснулась и, уверен, обрадуется вам.

– Не думаю. Моя дочь все время находится в подавленном состоянии, она никогда ничем не восхищается, ничему не удивляется. Может быть, она вообще не способна испытывать никаких чувств? Или я как-то действую на нее?

– Вам следует приезжать сюда почаще.

– Я приезжаю так часто, как могу, – ответил Валерий доктору.

– Да-да, я знаю. И все же, как врач, советую делать это чаще. Для пользы больной.

Валерию захотелось крикнуть: «Ты же прекрасно знаешь, что моей девочке ничем уже не поможешь!» Но промолчал, вспомнив, что здесь он не большой начальник, а просто отец пациентки, механик Колчев. Устраивая дочь в интернат, Валерий назвался вымышленным именем, потому что боялся, как бы его политические враги не вызнали про больную дочь и не использовали это как оружие против него. Дочь была его уязвимым местом, и никто не должен был знать о ее существовании. Однако он испытывал сильные угрызения совести за то, что поместил дочь в такое Богом забытое место, не постаравшись найти что-нибудь поприличнее.