Текст книги "Глаза Ангела"

– А зачем ему это? Он прекрасно все понял с самого начала, еще когда ты звонила ему по телефону из главного здания. Вот только почему он позволил нам зайти так далеко, так много узнать, и почему сам принял участие в нашем походе в джунгли?

– У меня нет ответов на эти вопросы, Расс. Скажу тебе только, что Эстило не раз имел возможность убедиться в том, что если я за что-то возьмусь, то доведу дело до конца. У меня мертвая хватка, как у бульдога. Может быть, Эстило хотел защитить нас, лично проследить, чтобы с нами ничего не случилось. Он врет, конечно, что он просто бизнесмен и ничего более, Эстило прирожденный авантюрист, искатель приключений, Для людей с его характером наш мир тесен, они не могут жить так, как живут обычные люди, и постоянно ищут острых ощущений, обожают всякие авантюры, любят всех дурачить. Эстило отправился в джунгли вместе с нами, помог открыть тайну кокаиновой фермы. Зачем? Господи, я никогда не понимала своего друга до конца! Вот каким он оказался!

– Неправда. Ты прекрасно понимала и понимаешь его, потому что ты – такая же, как он. Из этой же породы. Еще одна авантюристка. Вы с ним два сапога пара. Родственные души.

Тори отвернулась к окну, уставилась в бесцветное небо. Внизу виднелась голубая полоса, выглядывавшая из сплошной пелены облаков. «Что видел Грег в космосе? – думала Тори. – Какой казалась ему родная Земля?»

– Есть еще один любопытный вопрос, – сказал Рассел, и Тори повернулась к нему, – зачем Эстило рассказал нам о гафнии? Его ведь за язык никто не тянул. Какую Дьявольскую игру ведет твой аргентинский приятель?

– Что я могу ответить, Расс? Мне кажется, он сообщил нам о том, что торгует гафнием, просто потому, что хотел, чтобы мы знали об этом.

– А вдруг он лжет? Вдруг металлические шарики сделаны из другого материала?

– Да нет, это не в духе Эстило. Он бы тогда ничего не сказал, промолчал бы. А уж если сказал, значит, металлические шарики – это гафний, могу поручиться.

Рассел показал Тори свою ладонь, на которой лежал темный матовый шарик, в маленьком пластиковом пакете.

– Можешь не ручаться. У меня имеется образец для проверки.

И, деловито спрятав «вещественное доказательство» в карман, Рассел нахмурился.

– Эстило мог приказать убить Солареса.

– Но ты же сам слышал: он сказал, что это не его рук дело.

– А ты вспомни. Он не дал прямого ответа, а лишь заявил, что Ариель был его другом и он до сих пор скорбит о его смерти.

– Ну и что? Для Эстило это дело чести. Ариель действительно был его другом, как он мог дать добро на его убийство?

Рассел не стал спорить с Тори.

– Ну хорошо, давай вернемся к Японии. Желательно, чтобы ты описала в нескольких словах этого Хитазуру.

– Хитазура – самый молодой в клане, я имею в виду, что он самый молодой босс якудзы. Он заслужил свое нынешнее положение тем, что в свое время помог одному из старших боссов выпутаться из грязной истории, избавив таким образом семью от скандала. Помогли ему его друзья, занимающие довольно высокие должности в правительстве. Старейшины семьи были так благодарны молодому отпрыску, что назначили его оябуном. С тех пор Хитазура немало потрудился, и благодаря ему влияние семьи значительно выросло. Главный соперник Хитазуры – оябун по прозвищу Большой Эзу, настоящий сукин сын.

– Так что? Вся эта шайка, все эти якудза – тоже сукины дети.

– Отчасти ты прав, конечно, – кивнула Тори. – Можешь думать так и дальше, но стоит тебе повнимательнее присмотреться к этим людям, ты обязательно придешь к выводу, что все эти сукины дети, как ты говоришь, удивительно интересные личности. Хитазура – необыкновенный человек. Кроме того, он у меня в долгу, так что можешь не волноваться. Он не подведет.

Рассел молчал, ожидая, что Тори станет рассказывать, как Хитазура оказался у нее в долгу, но Тори не произнесла больше ни слова. Тогда Рассел, видя, что она не собирается продолжать, спросил об этом сам:

– Тебя это никоим образом не касается, Расс. И не задавай такие вопросы. Это нетактично.

Рассел видел, что Тори уже начинает входить в образ и вести себя подобно японцам, что не раз приводило его в бешенство, когда он работал с ней.

– При чем здесь такт? У нас есть общее задание, и рискуем мы тоже оба. Разве в такой ситуации ты не можешь сказать мне?

– Нет, – отрезала Тори.

– Послушай, дорогая, неужели мне придется объяснять тебе с самого начала: если Хитазура каким-либо образом замешан, в деле с гафнием...

– Расс...

– Мне плевать, в долгу у тебя этот японец или нет, пойми, если приказ убить Ариеля отдал не Эстило, то тогда выходит, что это сделал Хитазура.

– Давай не будем гадать. Не опережай события, ладно? Тори разозлилась, но Рассел не имел морального права осуждать девушку. И Эстило, и Хитазура были ее друзьями. Один из них уже предал ее. Как скоро предаст другой?

– Извини. – Тори поднялась, – мне нужно кое-куда.

Рассел наблюдал, как она шла к туалету. «И почему ему никогда не удается переспорить Тори?» – недоумевал он. Хотя сейчас они же не спорили, просто беседовали. Тогда почему он всегда расценивал их совместные беседы как дискуссии? И всегда стремился победить в споре? Непонятно. Ему на мгновение представился тяжело сопящий бык, с бешеными глазами, нависший над ним огромной тушей, вспомнился липкий страх при приближении смерти, ее вкус и запах, красная, сухая пыль арены, забившаяся в ноздри и рот. Какой бессмысленной была его жизнь!

Он встал и пошел за Тори, постучал:

– Эй!

Молчание. Он повернул ручку и вошел в узкую дверь. Тори скорчилась над унитазом – ее рвало, тело содрогалось в конвульсиях. Она повернула лицо к Расселу, в глазах ее стояли слезы.

– Уйди отсюда! Убирайся к чертовой матери! Оставь меня одну!

Рассел быстро проскользнул внутрь и закрыл за собой дверь, прямо перед самым носом подошедшего к туалету сотрудника Центра.

– Господи!

Он подошел к Тори, обнял ее за плечи одной рукой, другой поддерживал ей голову до тех пор, пока не прошел приступ рвоты. Тори в изнеможении уткнулась головой ему в плечо, и он содрогнулся от боли, потому что она задела место, куда бык ударил копытом. Вытянув руку, Рассел вытащил из стоявшей недалеко коробки влажную гигиеническую салфетку, стал нежно вытирать бледное лицо Тори, ее губы, шею, затем принес ей воды, и девушка прополоскала рот. Тело ее было мягким, горячим и одновременно упругим, Рассел слышал биение ее сердца и почувствовал, как внутри у него пробежала сладкая волна, пульс участился, и Рассел мысленно обругал себя за то, что он так расслабился. И почему с ним это случилось? Непобедимая Тори Нан без сил лежала в его объятиях. Что он почувствовал? Желание? Нет, он не мог определить чувство, которое испытывал сейчас по отношению к Тори, но это было не желание. Он совершенно растерялся, борясь с собой и не зная, против чего, собственно, борется. Неожиданно он увидел завиток золотистых волос, в которых запеклась кровь – кровь ужасного животного, чуть не убившего его. А ведь Тори спасла ему жизнь, вовремя подоспев на помощь, и заколола быка не хуже матадора. Как ей удалось это сделать? До сих пор у него перед глазами стояла картина, как Тори прыгает через барьер и сломя голову несется к нему.

Теперь, держа ее в объятиях, он заметил и нежный овал уткнувшегося ему в грудь лица, и длинные ресницы.

Тори была так близко! Рассел снова увидел себя, лежащего в пыли. Господи! Смерть была рядом; Рассел снова почувствовал ее ледяное дыхание. Вот когда привелось ему испытать чувство настоящего ужаса! Он словно переродился в тот жуткий момент, стал другим человеком, посмотрев в глаза смерти. В то мгновение, когда кровь быка брызнула на него, когда он понял, что бык убит, а он, Рассел, будет жить, что-то перевернулось в его душе. Даже десять тысяч часов, проведенных за рабочим стоком, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил, волнение – все, что довелось ему пережить за время своей службы в Центре, – ничто по сравнению с тем, что пережил он на арене, став участником дикой корриды. Он узнал, что значит заглянуть себе в душу, что значит встретиться лицом к лицу со смертью и, несмотря на свои заслуги, таланты, ум, быть бессильным перед ее властью! Что с того, что он директор Центра? Чем помогла ему его должность во время поединка с быком? Ничем. Ни его должность, ни опыт, ни хитрость, ни другие качества. Рассел вдруг осознал, что он был всего лишь марионеткой в руках Бернарда Годвина, с удовольствием плясал под его дудку, видел в этом высший смысл своего существования. Глупый слепой идиот! Быть собственностью Бернарда Годвина!

Сначала Рассел думал, что бросил вызов смерти потому, что не хотел упасть лицом в грязь в глазах Бернарда и Тори, но потом понял, что он сделал это в первую очередь ради себя самого. Он давно уже устал быть Расселом Слейдом, которого все знали как прекрасного администратора, но и только. В отличие от других сотрудников Центра, он никогда не участвовал в боевых операциях, и поэтому чувствовал себя если не изгоем, то каким-то несовершенным, неполноценным, что ли. Может быть, именно поэтому он завидовал Тори? Она-то, не в пример ему, прекрасно знала, что такое оперативная работа.

Да, конечно, Бернард Годвин назначил его на пост директора, но что после этого принципиально изменилось? Принципиально, ничего. Бывший директор по-прежнему держал руку на пульсе организации, сохранил все свои прежние связи и только делал вид, что удалился от дел, предоставив полную свободу действия своему преемнику. Какое лицемерие! Расселу стало стыдно и за себя, и за Годвина.

Тори по-прежнему лежала у него на руках. Рассел внимательно посмотрел на нее, и сердце его дрогнуло. Охваченный внезапным порывом, он, почти не соображая, что делает, наклонился и поцеловал мягкие, нежные губы Тори, раздвинул их языком, проник глубже. Она оттолкнула его, прошептала: «Нет, не надо, пожалуйста». Их глаза встретились, и Рассел был поражен. Не тем, что глаза Тори оказались необыкновенно красивыми, а тем, что никогда раньше он не замечал этого, не замечал их блеска, сияния, удивительного зелено-голубого цвета.

– Тори...

– Рассел, я...

Рассел был уверен, что, прояви он больше настойчивости, и Тори поддастся ему, чувствовал, как она таяла в его объятиях. Но, хотя момент и казался на редкость удачным, Рассел не мог позволить себе овладеть ею. Наверняка он не встретит отказа, но вот в чем проблема: если он сделает это сейчас, то никогда не узнает, почему она отдалась ему: повинуясь моменту, капризу, или из-за отчаяния, а может быть, еще по какой-то неизвестной причине? А Расселу было невероятно важно знать, зачем нужна Тори эта близость. И знает ли она, чего хочет? Иначе не было смысла в близких отношениях.

Рассел помог Тори встать на ноги. Он не стал говорить: «мне очень жаль», «как я тебе сочувствую» и тому подобных фраз. Чувства, обуревавшие его, ничего общего с сочувствием не имели, и поэтому он, ничего не говоря, повернулся и пошел в кабину к пилоту, чтобы обсудить с ним маршрут. Он любил, чтобы все было ясно и понятно. Любил чувствовать твердую почву под ногами, но в тот момент почва явно уходила у него из-под ног, и в разговоре с пилотом Рассел надеялся обрести равновесие, обычную свою уверенность. Когда он вернулся в салон, Тори уже сидела на своем месте. Принесли кофе, сандвичи, и Рассел с Тори перекусили на славу, потому что аппетит у них обоих разыгрался не на шутку, и они, поглощая еду, запивая ее кофе, разговаривали, вернее, говорила одна Тори, а Рассел слушал:

– Самое главное, это понять современную Японию, всегда помнить о том, что в этой стране нет такого человека, который бы полностью принял на себя ответственность за ее судьбу. Никто в Америке не понимает этого: ни президент, ни чиновники с Капитолийского холма, ни Пентагон. Они, словно зачарованные, следят за успехами, которые делает Япония, и страшно удивляются, когда японцы игнорируют их просьбы.

Япония – страна особенная. Здесь в процессе управления государством принимают участие наряду с премьер-министром и правящей партией также самурайская бюрократия, корпорации большого бизнеса и даже воротилы преступного мира, такие как якудза. С 1640 года проводилась политика строжайшей изоляции страны от внешнего мира с целью ограждения Японии от влияния Запада. Лишь в 1854 году в результате военной демонстрации американских кораблей Япония была открыта для внешнего мира. Вскоре после окончания Второй мировой войны в Японии была принята новая Конституция, согласно которой абсолютная монархия превращалась в конституционную. Отношения Японии с другими западными странами укрепились и продолжают развиваться год от года.

Рассел с интересом наблюдал за Тори, пока она говорила; он бы много дал, чтобы узнать, что она чувствовала в данный момент. Лицо ее было совершенно спокойно, непроницаемо, можно было подумать, что между ней и Расселом ничего не произошло. Неужели недавняя сцена оставила ее равнодушной? Или она просто хорошо владеет собой? Если верно последнее, то у Тори редкое самообладание. Рассел не мог не признаться самому себе в том, что личность Тори как была, так и осталась для него загадкой. И теперешняя совместная их работа не помогла ему понять мотивы поведения и характер Тори, как раз наоборот – он запутывался все больше, тщетно пытаясь найти объяснение ее поступкам.

Неожиданно его влечение к Тори оказалось таким сильным, что легко могло перерасти в страсть, а до сих пор его единственной страстью была работа. Несколько лет назад, когда Бернард Годвин назначил Рассела на пост директора Центра, он сказал своему молодому преемнику:

– Теперь у тебя появилась госпожа, которая полностью займет все твои мысли и чувства. Можешь мне поверить, ты будешь занят с утра до вечера, стараясь справиться с нею.

Рассел наивно думал, что имеет какую-то власть над Бернардом, потому что иногда уличал своего учителя во лжи (разумеется, не говоря ему об этом прямо), а в действительности все оказалось совсем не так. Только Бернард Годвин имел власть и над Расселом, и над Тори: он прекрасно знал характер своих подопечных и умело играл, где нужно и когда нужно, на их тайных струнах, заставляя поступать так, как ему хотелось. Более того, он сумел сделать так, что Рассел и Тори относились к нему как к родному отцу, старались во всем ему угодить.

Вот и сейчас, слушая Тори, Рассел ясно видел, как трепетно она относится к Бернарду, как боготворит его, как она готова на все ради него, готова выполнить любую задачу, какой бы трудной она ни была. Бернард Годвин являлся для Тори живым воплощением самых лучших человеческих качеств, она была страстно привязана к нему. Раньше Расселу было на это глубоко наплевать, но теперь он считал своим долгом открыть Тори глаза на истинное положение вещей, сказать ей правду, объяснить, каков Бернард на самом деле, как далек он от идеального образа, который она создала. Рассел решил обязательно рассказать Тори о том, как Бернард приказал ему убрать ее в случае необходимости, но это потом, позже. Пока Тори совершенно не готова к тому, чтобы услышать хоть одно плохое слово о Бернарде. Кроме того, для Рассела существовали дела и поважнее: он хотел разобраться в себе, в своих новых чувствах, подумать, постараться понять, что произошло с ним и к каким последствиям это может привести.

Его отношение к Тори не будет прежним; он стал другим, и другим стал окружающий его мир.

Проделав девять тысяч миль, три раза совершив посадку для заправки горючим – в Картахене, Сан-Доминго и Франкфурте, самолет с Тори и Расселом на борту приземлился в японском аэропорту Нарита, в Токио. Рассел не успел еще пройти таможенный контроль и иммиграционную службу, как сразу почувствовал себя так, словно он прилетел на другую планету. Впервые в жизни, непосредственно на себе, он испытал, как японцы умеют одновременно быть с человеком чрезвычайно вежливыми и держать его на приличной дистанции, не подпуская к себе. Любой иностранец, прибывший в Страну восходящего солнца, немедленно становился участником разыгрываемой по всей стране грандиозной пьесы театра кабуки. Абсолютно все казалось Расселу наигранным, ненастоящим: фальшивые, неискренние улыбки, заученные, автоматические Поклоны, непонятные взгляды; слово «да» следовало здесь понимать как слово «нет»; о какой-нибудь ерунде японцы говорили с серьезным видом, как будто обсуждали дело государственной важности; общие темы разбирали в мельчайших подробностях. Существует ли еще где-нибудь на Земле другая такая загадочная страна, как Япония, другая такая непонятная и непредсказуемая нация, как японцы? Даже китайцы казались ему по сравнению с японцами простенькими и безыскусными.

В аэропорту Тори и Рассел взяли такси и поехали в неизвестном направлении. Рассел был так занят своими мыслями о японских нравах, что не обратил на это внимания. Потом ему захотелось выяснить маршрут, и он спросил у Тори:

– Мы едем на свидание с Хитазурой?

– Нет. Нам следует сначала побольше узнать о гафние. Если его покупал у Эстило Хитазура, то это кардинально меняет все дело. Я должна быть во всеоружии во время встречи с Хитазурой, должна как следует подготовиться к нашему разговору. Нужно раздобыть необходимые сведения.

И впервые за все время Рассел не спорил с Тори и был этим чрезвычайно доволен.

* * *

– Этот Деке немного странный, – сказала Тори. Рассел недоуменно посмотрел на девушку:

– Почему? Что с ним происходит?

– Сам увидишь, пошли, – ответила она, увлекая Рассела вниз по ступенькам какого-то непривлекательного на вид заведения в районе Синдзюку. Солнце уже взошло, но, если вы находитесь в центре Токио, определить точно, наступил рассвет или нет, невозможно – вокруг сияет лишь отраженный множеством окон искусственный свет.

Рассел с любопытством рассматривал покрытые росписью стены, пока спускался по лестнице; со стен на него глядели удивительные драконы, полуобнаженные женщины, пауки, змеи, воины в национальных одеждах и сказочные демоны. Рисунки, выполненные тщательно и умело, были хорошо видны в ярком свете ламп дневного света.

В подвале здания оказалась большая комната, в которой находились двое: раздетый по пояс и лежавший на животе на низком топчане плотный мужчина и подросток, сидевший рядом с мужчиной и занятый тем, что наносил на спину мужчины татуировку. Он на секунду оторвался от работы, чтобы взглянуть на посетителей, и продолжил свои занятия. На голове у подростка красовалась прическа панка, руки его были измазаны чернилами; ноги были обуты в легкие сандалии, а наряд состоял из шорт и футболки с надписью: «Волейбольная команда университета Пепадайн».

– Тебе привет от Генерала Токио, – сказал, не поворачивая головы, юноша.

– Как жизнь, Деке?

– Ни к черту, – ответил юный татуировщик, обмакивая острую деревянную иглу в специальные чернила и вонзая ее в спину клиента. Ни дать ни взять – настоящий художник, трудящийся над очередным шедевром.

Тори подошла к парню.

– У меня для тебя есть задачка.

– Давай.

Тори достала пакет с темным шариком и показала его татуировщику. Деке кивнул, и она быстро опустила пакет в карман его шорт.

– Через час, – строго сказал юноша. – Мы только что открылись.

Деке работал в татуировочной мастерской с раннего утра до полудня. Ловко орудуя иглой и окуная ее поочередно в чернила разных цветов, юноша отвлекся еще на минуту, чтобы дать своим гостям совет:

– Идите погуляйте где-нибудь, коктейль выпейте или еще что, а то мои клиенты нервничают при виде иностранных физиономий.

Тори и Рассел вернулись в мастерскую спустя час, как им велели, но в комнате никого не было.

– Куда это делся наш панк с моим драгоценным шариком? – недовольно спросил Рассел у Тори.

– Лаборатория Деке расположена в задней части здания, он, наверное, там, – ответила она.

– Слишком юный возраст у твоего приятеля, несколько неподходящий для серьезных дел, – заметил Рассел. – Он же только из пеленок вылез, этот Деке.

Тори улыбнулась.

– Деке молод, это правда. Но ты не обращай внимания на его возраст. Он удивительно талантливый юноша. Вообще советую тебе поменьше думать о всяких предрассудках, здесь тебе не Америка, в Японии многое по-другому, не так, как у нас.

Вскоре появился Деке в толстых резиновых перчатках и фартуке, держа в руке большие щипцы, в которых был зажат шарик. На шее у Деке висела защитная маска. Он посмотрел на Тори:

– Ты по-прежнему играешь в волейбол? Сегодня вечером у нас игра.

– Извини, дорогой. На этот раз у меня совсем нет свободного времени. – Она кивнула в сторону щипцов. – Скажи лучше, где сделан наркотик, в котором был спрятан шарик.

– В Колумбии. Хороший кокаинчик. – Деке прищелкнул языком. – Вкусный...

– Это все?

– А что еще ты хочешь узнать?

Тори кинула быстрый взгляд на Рассела, потом сказала:

– Давай-давай, выкладывай остальное.

– Металл, из которого сделан ваш шарик, – гафний. Очень чистый гафний. У тебя нет больше таких шариков на продажу?

– Нет, мы не торгуем гафнием, – резко ответил вместо Тори Рассел. Она, боясь, как бы он не наговорил что-нибудь лишнее, поспешила спросить у Деке:

– Что ты знаешь о гафнии?

– Ну, так... – Деке вернул Тори шарик. – Гафний – побочный продукт, получаемый при добыче циркония. Его используют в качестве контролирующих стержней в ядерных установках. Эти стержни – подвижные, они поглощают выработанные во время цепной ядерной реакции нейтроны. При помощи контролирующих стержней управляют ходом ядерной реакции. Обычно стержни изготавливают из бора, но этот материал быстро изнашивается, и стержни приходится заменять новыми. Гафний выгодно отличается от других металлов, применяемых для подобных целей, тем, что он изнашивается гораздо медленнее. И он способен поглощать какое угодно количество нейтронов. Как правило, стержни из гафния ставят в ядерные установки на подводных лодках, и это понятно: чем дольше работает ядерная установка, тем дольше подводная лодка может находиться в погруженном состоянии.

– Как долго служат стержни из гафния?

– Если стержни из бора изнашиваются через полгода, то стержни из гафния служат более двух лет.

– О'кей, – вмешался в разговор Рассел. – Ты говоришь о стержнях, а у нас-то шарик. Деке понимающе кивнул.

– То, что вы мне дали, настоящий, чистый гафний, я уже говорил об этом. То есть это супергафний, такой в природе не встречается.

– Но это не стержень. Видимо, шарики предназначены для какой-то другой цели?

– Угу. В точку попали. Шарики гораздо лучше стержней. Они – часть активной зоны ядерного реактора. Понимаете, ядерный реактор с такими шариками – нечто совершенно новое. Хотел бы я взглянуть на реактор, который работает с такими вот шариками. Кстати, ваш шарик очень бы мне пригодился.

– Ну-ну, спокойно, Деке, – сказала Тори.

– Да я ничего.

Рассел спросил:

– В чем может состоять преимущество новых ядерных реакторов?

Деке пожал плечами.

– Думаю, подводная лодка с таким реактором сможет находиться под водой в течение пяти лет.

– А еще что?

Деке поразмыслил немного, потом ответил:

– При помощи шариков из гафния можно будет сконструировать ядерный реактор гораздо меньших размеров и большей мощности, чем все известные на сегодняшний день модели.

– Какой мощности?

– Точно сказать не могу. Во всяком случае, это будет портативный реактор, который можно таскать в рюкзаке, и очень мощный...

* * *

– Господи Иисусе! – вздохнул Рассел, когда они вышли из татуировочной мастерской. – Сначала наркотики, теперь – портативный ядерный реактор! Значит, многие государства работают над созданием небольшого по объему источника ядерной энергии, вот оно что! Подумай, Тори, какие перспективы!

– Да уж, – содрогнулась Тори.

– Кстати, ты знаешь, тот кокаин, в котором находились упаковки с гафнием – обычный, не суперкокаин. Так что Эстило не замешан в деле с суперкокаином.

– Слабое утешение.

Они зашли в одну из многочисленных столичных кофеен в районе Роппондзи. Снаружи и внутри кофейня была оформлена в современном стиле; скрытые неоновые лампы подсвечивали красным светом карликовые деревья, скульптуры летящих журавлей, волн, сделанных из нержавеющей стали. Скульптурные изображения являли собой странное сочетание древних традиций японского изобразительного искусства и модернистских решений.

На улицах было полно народу; люди, спешившие куда-то по своим делам, были одеты, на взгляд Рассела, так чудно, что можно было принять их наряды за карнавальные костюмы. В одежде преобладали чистые, яркие цвета: черный, белый, серый, никаких оттенков, полутонов; за яркостью красок линии кроя как-то терялись, и одежда приобретала символический, нереальный вид.

– Тори, почему в Японии так любят символы?

– Я тебе объясню. Любовь японцев к символике всего лишь следствие их быта, отражение культуры; говоришь одно – делаешь другое. Слишком большое скопление людей на крошечном клочке земли. Из-за землетрясений нельзя было строить капитальные здания, – жилища делают из дерева и бумаги, потому что такие дома легче восстановить. Два этих фактора – недостаток пространства и хрупкое жилье – привели к тому, что у японцев не так сильно, как у других наций, развито стремление обособиться, отделиться от окружающих. Попробуй посекретничай с кем-нибудь в комнате, стены которой сделаны из рисовой бумаги! Разве в подобных условиях возможно уединиться? Теснота, определяемая природными условиями, полностью исключала уединение. Японец с древних времен привык быть на людях, составлять часть неизменной общности, подчинять ее интересам собственную жизнь. На этой основе сложилась так называемая групповая психология японской нации. Отсюда и любовь к символике – символ не является достоянием одного человека, символ понятен многим, всем.

– Но что стоит за этими символами? Они же не имеют смысла!

– Ты, Рассел, как представитель европейцев, по-своему, конечно, прав. Но японцы думают не так, как ты. То, что лежит на поверхности, – достойно восхищения, но не требует подражания. Если соблюдены условности, требования этикета, какая разница, что творится у человека в душе, какие у него мысли? И замечательно, что за символами ничего не стоит: тем меньше шансов попасть в смешное положение.

«Вот и я веду себя сейчас совершенно в японском духе, – думала про себя Тори, – рассуждаю о японской культуре, как профессор, словно являюсь частью этой культуры. Говорю, говорю, но все мои слова – не более чем фасад, маска. Я позволяю Расселу узнать себя до определенной границы, а рассказать ему о себе всю подноготную не могу». Тори, как и Рассел, была не в силах разобраться в хаосе своих чувств. Когда она увидела беспомощного, безоружного Рассела на краю гибели, она, не раздумывая, бросилась ему на помощь. Понимала, что не только чувство ответственности, долг товарища заставили ее рискнуть жизнью ради Рассела. Но что же тогда? А потом произошла та сцена в самолете...

* * *

И как объяснить поведение Рассела тогда, когда они летели по дороге в Токио? Она ведь ждала от него совсем другого: укоров, обвинений в некомпетентности, язвительной критики в адрес своих друзей, завоевать дружбу с которыми ей стоило немалых усилий, и – надо же – именно Рассел стал свидетелем того, как один из них, лучший, предал ее. В таком случае заслуживают ли доверия другие ее друзья, ее связи? Она много, очень много времени потратила на то, чтобы создать сеть агентов в разных странах мира, благодаря чему всегда была в курсе наиболее важных событий в сфере подпольного бизнеса, и вдруг эта тщательно подобранная агентура, в определенном смысле глаза и уши Тори, позволявшие видеть и слышать то, что, как правило, скрыто от большинства, оказались очень далеки от совершенства! Отлично налаженный механизм дал сбой! Какой прекрасный повод для Рассела унизить Тори, взять над ней верх! Она была убеждена в том, что Рассел буквально бесится от того, что не имеет власти над ней, не может диктовать ей свои условия, приказывать. И тут случилось невероятное: вечный ее соперник проявил сочувствие, не произнес ни слова упрека, поддержал в минуту душевной и физической боли, словом, повел себя совершенно необычно и неожиданно. Проявил такие не свойственные ему качества, как нежность и доброта. Тори и не подозревала о том, что он может быть чутким и отзывчивым товарищем.

Своевольная, дерзкая, независимая, она получала огромное удовольствие, издеваясь над Расселом, Мучила его, как умела, и упивалась своим успехом, который доказывал, с ее точки зрения, слабость Рассела, несостоятельность методов его работы, его незыблемой веры в силу руководства и порядка. Она-то сама добивалась прекрасных результатов без указаний начальства, не приемля организованность и дисциплину в принципе.

В тот день, когда Рассел сообщил ей о том, что она уволена из Центра, Тори поклялась отомстить своему обидчику, любым способом втянув его в ситуацию, где дисциплина и порядок, руководство и власть оказались бы не более чем пустым звуком. В конце концов она добилась своего, уговорив Бернарда Годвина отправить Рассела выполнять боевое задание под ее командованием. Как только Тори поняла, что Центр нуждается в ней, она немедленно начала осуществлять коварный план мести Расселу, выманила его с насиженного места, заставила работать в опасных условиях, не на поле боя, разумеется, но в условиях постоянного риска, которому обычно подвергались оперативные сотрудники Центра во время выполнения заданий. Она хотела, чтобы Рассел, как и они, оказался во власти непредвиденных, непредсказуемых ситуаций и зависел чаще от капризов судьбы, случая, чем от желания и воли руководства. В результате все получилось так, как ей хотелось: Тори заполучила Рассела, снова стала работать в Центре и, самое главное, – ей было поручено сложное и интересное задание. Желание отомстить Расселу исполнилось гораздо быстрее, чем она думала, более того – во время дикой корриды в Медельине он чуть не погиб, но... Вышло так, что насладиться местью ей не удалось, потому что она сама получила от судьбы удар, узнав о нелегальном бизнесе Эстило а ведь этот человек был лучшим ее другом и она бесконечно ему доверяла. Странная получилась история: с одной стороны, Эстило оказался не тем, за которого он себя выдавал, и Тори чувствовала себя обманутой, преданной; а, с другой стороны, Рассел оказался далеко не таким уж бесполезным и бездарным, каким она его считала: он проявил ум, находчивость и отвагу. Этого Тори от него не ожидала. Она надеялась, когда Рассел докажет свою полную непригодность к оперативной работе, отправить его, пристыженного и посрамленного, обратно в Центр. Но все произошло наоборот.

Отличный организатор, администратор, сторонник строгой дисциплины и порядка, Рассел не растерялся в сложной ситуации и, строго говоря, выдержал экзамен на смелость и профпригодность, достойно справившись с ролью «охотника на кротов», которую он сыграл в апартаментах Круса, не дрогнул под пулями во время экспедиции в джунгли, на кокаиновую ферму. В довершение всего он, рискуя жизнью, бросил отчаянный вызов могущественному кокаиновому королю и наверняка бы погиб, не подоспей вовремя помощь.